Библиотека им Некто. Миели Пуоли

«И от осени не спрятаться , не скрыться!
                Аааа,  письма желтые, скажите, че вам снится…»
      
     Уверен: при первом же  взгляде на конверт ты обреченно поняла, что это  Я, спустя столько лет, зим и грез. И  как всегда без галстука.
   Не пугайся. Это не эпистолярное преследование. Просто забудем (на один раз), что ты переехала из Костамукши.
   Образно можешь обставить мое появление так :
   
   Заменив по обыкновению утренний моцион простым сидением на перилах своего балкона, ты, свесив ноги над одноэтажной  пропастью, наслаждаешься морозной свежестью воздуха и умиленно созерцаешь, как дядя Вася разгребает под твоими окнами сугробы обыкновенного (белого и холодного) снега.  Он разгребает самый большой сугроб, а там Я, румяный и жизнерадостный, хлопаю счастливыми глазами, вскидываю руки и кричу :
  - Ба! Наталья Отчествовна, да вы ли это? Вот уж не думал, не гадал, что занесенный  снегами времени, хоть когда-нибудь увижу Вас, занесенную на перила этого балкона. Но спасибо дяде Васе, воистину доброхот! И ловко же  у него получается: вшик, вшик задними лапами и нет сугроба. Ну, а вы- то как? Какими судьбами на балконе?
  - Да вот, - отвечаешь ты, снимая варежку и поправляя прическу. - Созерцаю горизонты бытия с высоты балкона.
     Робко улыбаешься и продолжаешь:
  - А вы все такой же:  деликатно  наглый  и саркастично добрый юноша.
  - Ну-у, Натали, солнце вы наше, от чего же? Я ли к Вам не всем сердцем…
  - Ну как же не наглый и не саркастичный: «снимая варежку и поправляя прическу»- зачем вы мне приписываете это кокетство ?
  - Простите великодушно,- прислоняю руку к груди.- Не думал, что это Вас  заденет.

  Возникает неловкая пауза. Мы оба молчим. Ты делаешь вид, будто заслушалась пением городских птиц, сидящих на ветках облетевшего тополя и с напускным безразличием ожидающих, когда баба Нюра начнет разбрасывать у подъезда хлебное крошево.  Я, как бы занятый  делом, перекладываю из кармана в карман твои пожелтевшие письма; тем временем дядя Вася маскируясь под постороннего человека, шаркает метлой по одному и тому же месту, насвистывая что-то о звездах и украдкой поглядывая в нашу сторону.
  Ситуацию разряжает появление бабы Нюры. Она выходит из подъезда, неся перед собой сито с хлебным крошевом. Птицы враз умолкают и склоняются с веток в предстартовом прыжке. Деланное равнодушие дяди Васи сменяется искренним возмущением:
 - Эй, бабюшка Нура,- кричит он, грозно взмахнув метлой.- Я тваих питиц закрэжю, на хрен. Мамой клянусь!
   Птицы в смятении крутят головами, попеременно глядя то на сито с хлебным крошевом, то на кинжал за поясом у дяди Васи. Баба Нюра опасливо сутулится, прижимая к груди сито и прикрывая его ладонью.
   - Господь с тобой, Василий Вартанович,- лепечет она дворнику.- Нешто можно так с тварями божьими. Им тоже кушать что-то надо. Господь о нас заботится, хлебушек насущный на каждый день подает. Каждому свой. Мне вот, в размерах пенсии -  хлеба буханку да молока бутылку. А тебе шашлык с чебуреками, да пива канистру. Но только ты ведь от своего шашлыка птахам голодным не накидаешь. А я от моей  пенсионной буханочки треть птичкам скидаю да молочка кошечкам отолью. Потому как Господь о нас заботится и мы, Ему в подобание, должны о тварях бессловесных радеть.
    Наблюдая за этой сценой, ты невольно переживаешь. Внутреннее волнение выдает себя невербальным жестом – ты почесываешь валенком об валенок, от чего левый медленно сползает с ноги и падает в метре от меня.

  -  Свет очей Наташа, сердце ранимое,- говорю я проникновенно и озабоченно.- Да вы никак взволнованы! Будет же вам себя расстраивать. Такие ситуации сплошь и рядом. Се ля ви. Так стоит ли изводить себя сплошным участием к миру, где несправедливость и жестокость вписаны в законы природы, на лоне которой мы и разбили свой палаточный лагерь цивилизации, назвав его социумом.

  - С чего вы это  взяли?

  - С чего я взял? Я шел по судьбе за мечтами, прозрачен был неба шатер. Природа швырялась птенцами – шел верный, практичный отбор. Шли рядом друзья и подруги. И просто прохожие шли: хозяева, граждане, слуги; шли дети и старые пни. Все шли по судьбе за мечтами, неся на умах всякий вздор. И каждый, научен птенцами, держал под полою топор…

 - Я спрашиваю, с чего вы взяли про валенок?- Перебиваешь ты и укоризненно качаешь головой - Ростислав, Ростислав… вы ни чуть не изменились за это время. Ваша неуемная фантазия так и норовит обрядить меня огородным пугалом, посадив на перила балкона, в валенках и варежках. И что я вам такого сделала? Или, напротив, не сделала? Сказали бы прямо, чем так изгаляться над моим образом. Впрочем, раз уж я в плену вашей фантазии и сижу на балконе в зимнюю пору, то соблаговолите надеть мне валенок. Все-таки холодно.

  - С превеликим удовольствием, - отвечаю и поднимаюсь с места надеть тебе валенок.

  - Ой, как настыла ваша нога, Ната. Хотите, я подышу вам на пятку? Или надышу в валенок, а то он тоже настыл.

  - Да уж как хотите,- обреченно вздыхаешь ты.- Все равно, я обречена терпеть эти выверты вашего воображения. Остается лишь надеяться, что оно у вас достаточно порядочное и не дойдет до нескромных притязаний, обрушив на меня все разнообразие пролистанной вами Кама-сутры.

 - О, лучезарная Йони эН, почел бы за честь, но я в глаза не видел Кама-сутры.

  - Жаль...

  - Как вы сказали?

  - Ой, ну перестаньте паясничать. Ведь прекрасно знаете, что это не я сказала, а ваше беспардонное, но, признаться, интригующее  воображение.

  - В таком случае примите мои извинения за его бестактность. Чем могу искупить эту фривольность? Хотите, я надышу вам во второй валенок? Нет? А в варежки, сразу в обе?

    Дядя Вася, услышав в нашем разговоре интимные нотки, откровенно заслушался и позабыл о бабе Нюре.
    Та, пользуясь моментом, быстро разбрасывает хлебное крошево, приговаривая шепотом: гули, гули, гули,- и исчезает в подъезде. Птицы срываются с веток и торопливо клюют хлеб, не жуя заглатывая большие куски.
  - Вот видите, Наталия,- указываю я на птиц.- Наглядный вам пример. Дядя Вася заслушался  нашим разговором, и бедные птахи наконец-то урвали по своему куску. Отсюда напрашивается вывод, что мое, оскорбившее Вас воображение, поспособствовало полезному делу. Вот так же и в жизни: пробирается темным, ночным переулком какой-нибудь грабитель, затаив в сердце недоброе, и вдруг слышит, что из окна на первом этаже доносятся сладостные «ахи» и «охи» сексуального характера. Казалось бы, не этично трахаться с открытыми окнами. Аморально. Но это привлекает внимание злодея и он, встретив под этим окном рассвет, уже не пойдет совершать преступление, ибо ночь ушла, забрав с собой все его силы. И чья-то квартира осталась цела. Ее хозяева, пребывая в неведенье, даже не возрадуются, но тихо и обыденно продолжат свою жизнь. Преступник махнет рукой на потраченное  время и покачиваясь, с блаженной улыбкой поплетется домой. Привлекавшие всю ночь его внимание тоже, довольные собой, будут мирно посапывать в скомканной постели.
  Господь, по сценарию которого все и свершилось, так же останется доволен собой. И только равнодушные валенки, возле смятой постели с двумя усталыми телами, по-прежнему будут стоять, сохраняя остатки моего теплого дыхания.

   Ты с минуту обдумываешь сказанное мной, медленно потирая мочку уха. За тем бросаешь на меня полный озарения взгляд и высказываешь свое мнение:
  - У вас какая-то гиппермегаломания... В ваших словах прослеживается некая аллюзия: будто Господь, по сценарию которого все свершилось, - и есть вы.
 - Что вы, Наташенька,- отмахиваюсь, крестясь украдкой. - Я всего лишь провел аналогию. И потом, в последнее время мне все чаще кажется, что я, вы и все остальные, кто составляет эту жизнь, - всего лишь действующие лица в каком-нибудь романе, написанном  Господом Богом для самого же себя. Хотя, может, и для других таких же Господов Богов. И все мы, персонажи, находимся в руках его фантазии, с единственным лишь исключением, что можем полагать о свободе своей воли, тогда как на самом деле живем и движемся исключительно по Воле божьей. Это примерно так же, как сейчас происходит с вами или с дядей Васей, который до сих пор не стронулся  с места и не стал гонять метлой голодных птиц, ругая всеми Уями добродушное существо бабу Нюру. Он стоит лишь потому, что я еще не решил: стоит ли ему это делать, или же, лучше, пустить его в пляс, вам на потеху.
   Я на секунду смолкаю, как бы задумавшись. Преображаюсь лицом и  продолжаю:

  - Но самое интересное во всем этом то, что пожелай Господь, чтобы я, пишущий в его романе свою собственную повесть, проявил глубину своей фантазии на столько, что придуманный мной дядя Вася тоже написал бы какой-нибудь рассказ с действующими лицами, вынужденными исполнять волю дяди Васиной  фантазии. Но кто бы над кем не был властен: дядя Вася над придуманным им Казбеком, или же я над придуманным мной дядей Васей,- все равно, конечная инстанция будет Господь Бог, пожелавший сделать из своего произведения этакую матрешку писательствующих персонажей.

  - Эй,- восклицает дядя Вася, взяв под мышку метлу.- Пачему Казбека? Не хачу пра Казбека. Хачу пра Шолахава сачинить.

  - Полюбуйтесь, Наташа,- указываю я на дворника.- Казалось бы, его хитрое  сознание решило охмурить своего создателя и сделать причастным к плагиату в третьем колене. И еще, к тому же, пытается, как бы нарушить границы между моей реальностью и той, придуманной мною, в которой якобы он решил создать еще одну с элементами из моей собственной. То есть из той, которую создал Господь и населил ее такими персонажами как Шолохов, запланировав все таким образом, что к моменту моего появления тот уже будет фигурировать лишь в качестве оставшейся от него книги с тысячью персонажей, таких же для меня реальных, как и мой дядя Вася, устами которого я и дал себе повод ко всему выше сказанному.
  - Ай, шайтан,- улыбается дядя Вася и грозит мне пальцем.- Маими устами решил жар загрэбать. Вай, вай, вай. Ну да хрэн с ним, с Шолахавим. На Казбека-мазбека то же по фигу. А вот для этай маей риальности можешь что-нибудь этакое сачинить?

  - Это чего же – этакое?

  - А вальпургиеву ночь хачу.
Вот с этай женсчинай.- Указывает на тебя дворник.

  - Хватит!- Кидаешь ты мне в лицо свою варежку.- Это уже становится пошло и отвратительно. Про валенки возле кровати- это еще куда не шло. Но с дядей Васей… И вообще, тебе пора закругляться. Я уже устала сидеть на этих перилах. Режет уже…

  - Все, что вашей душе будет угодно. Не хотите на перилах, могу предложить легкий моцион вокруг дуба Болконского. Надеюсь, утомительно не будет. Там, кажется, всего страниц десять.

  - Вот только классику своим скабрезным пером не трогай.
 
   Ты ловко спрыгиваешь с перил на землю.

  - Так-то лучше, - говоришь ты и поправляешь прическу. - Опять ты про мою прическу!

   Прическу ты не поправляешь. Спрыгнув, ты выправляешь из валенка подол вечернего платья.
  - ………, - ни чего не сказав, устало машешь на меня рукой.И с мольбой в прекрасных глазах - Только в общество меня в таком виде не надо.

  - Не волнуйтесь, Наташа. Кроме читателя вас ни кто не видит. Да и для него многое могло бы остаться незамеченным, как, например, вон та дырочка на вашем чулке, если бы я об этом не сказал.

  - Вы ужасны.

  - Отнюдь.

   На ногах у тебя появляются хрустальные туфельки, играя всеми цветами радуги в солнечных лучах. Стоящие во дворе мусорные контейнеры превращаются в золотую карету с впряженным в нее эскадроном белых коней. На облучке сидит обряженный кучером дядя Вася. Из за угла выходит красивый как венгр принц. Над ним порхает стайка соловьев, навевая своими трелями мысли о прекрасном далёко.
   Принц берет тебя за руку и приглашает в карету.
  - Куда ехать? – Спрашивает дядя Вася.
  - В сказку, дядя Вася.-говорю я - В сказку...

    Хэппи энд с муражкой на спине.
   
   …Можешь обставить это так, а можешь в реалиях своей собственной фантазии. Но как бы не жили мы на страницах  нашей эпистолярной прозы, все равно на страницах у Господа Бога своей фантазией мы ни чего не изменим, оставаясь такими, какими нас создал Он: кроткими и самодовольными, честными и коварными, ежеминутно следующими Его воле и всеми своими извилинами, верующими в свободу нашей собственной воли.
  Веруем, ибо абсурдно.
                С реальностью к тебе 
Миели Пуоли.
2001г.