Коллекционер

24, 25
Она надела белое платье и новые туфли и должна была признать, что Джули, как всегда, попала прямо в яблочко. Классный и классический летний вид, решила она, и в довершение всего заплела волосы и уложила в нетугой узел на затылке.

Никто не заподозрит, что это ее первый, не связанный с работой визит на итальянскую виллу.

– Выглядишь почти безупречно, – заметил Аш, войдя в спальню.

– Почти?

– Почти.

Он открыл верхний ящик комода, вынул коробочку.

– Примерь это.

Она с восторженной улыбкой подняла крышку и уставилась на футляр. Обычные сувенирные подвески не кладут в кожаные футляры.

– Проблема?

– Нет.

Глупо нервничать из-за подарка.

– Просто растягиваю удовольствие.

Она вынула футляр, открыла.

Подвеска-слезинка сияла мягким сиренево-голубым светом в тонкой оправе из мелких бриллиантов. Она свисала с двух тонких, как паутина, цепочек, где тоже капельками росы сверкали бриллианты.

– Это… это прекрасно. Лунный камень!

– Он показался мне подходящим для женщины, которая в общих чертах закончила третью книгу об оборотнях.

Он сам расстегнул цепочку, вынул из футляра сокровище и надел ей на шею. Застегнул и встал за ее спиной, изучая отражение в зеркале.

– Теперь ты само совершенство.

– Она просто роскошная!

Но Лайла смотрела не на цепочку, а на него. Ему в глаза.

– Знаешь… я чувствую прежде всего твою заботу. Ты ведь подумал о чем-то, что станет особенным для меня! Я просто влюбилась в нее, не потому что она роскошна. Но потому, что ты об этом подумал. Спасибо. Не знаю, что еще сказать.

– Ты только что все сказала. Мы были правы, когда отпраздновали вчера с Джули и Люком. И это празднество – твоих рук дело.

Она повернулась. Прижалась к нему щекой.

– Мне впервые в жизни дарят такое прекрасное украшение. И это много для меня означает.

Он чуть отстранил ее. Погладил по плечам, вглядываясь в лицо.

– Нам нужно о многом поговорить, когда вернемся в Нью-Йорк.

– Почему мы не можем поговорить здесь, в Италии?

– Сегодня потому, что мы уезжаем и нужно закончить это дело. Вообще нам пора. Я позвоню Ланцо.

– Я готова, только возьму сумочку.

Когда он ушел, она повернулась к зеркалу, погладила камень. И глянула на бинокль, который положила возле окна.

Не странно ли, что ее хобби привело к этому? И как справиться с таким чувством, что она скользит вниз, вниз, вниз по длинному-длинному туннелю в любовь?

И не за что зацепиться… нет возможности заползти в пещерку, отдышаться, умерить скорость, потому что стенки очень гладкие и без всяких пещерок. И как захватывает дух… и непонятно, сумеет ли она приземлиться.

Жить одним днем? – спросила она себя, беря сумочку. Заняться тем, за чем они приехали, а потом тем, что всплывет после? Да. Это единственный способ.

Но глядя в последний раз в зеркало, на подвеску, она сознавала: он знает ее. Понимает, что имеет для нее значение. И это так же прекрасно, как и подаренный им камень.После Лайла думала о поездке в Тоскану в цвете. Синие небеса, желтые подсолнухи, пляшущие на ветру в полях вдоль дорог. Приглушенная зелень холмов, оливковых рощ, конических кипарисов, все цитрусовые оттенки лимонов, лаймов, апельсинов, свисающих с деревьев, и темно-фиолетовые гроздья винограда на лозах.

Сады, пылающие жаркими красками красного и фиолетового или пламенем желтого и оранжевого переливались на солнечном свету на фоне пропеченных жарой белых стен домов или крепких кирпичных стен. Мили и мили виноградников поднимались по террасам холмов или ровными рядами шагали по полям.

Если бы она умела рисовать, как Аш, она бы написала тысячу картин: пылающие цвета на жарком солнце.

Ланцо разбавлял дорожную скуку потоками местных сплетен или вопросами об Америке, куда клялся обязательно когда-нибудь поехать.

Аш думал о полете как о возможности передохнуть, а она считала, что отдыхает сейчас, потому что едет мимо картин, от пейзажа к пейзажу.

Мрачноватый и пыльный в один момент и тут же расцвеченный живыми красками. Одна красота сменялась другой. И все было насыщено ярким светом.

Они свернули с дороги на крутую узкую гравийную тропу и стали подниматься наверх между оливковыми рощами.

Она увидела высеченные в склоне холма грубые ступени, словно созданные неким древним гигантом. Полевые цветы пробивались сквозь трещины, чтобы пить солнечные лучи, как раз пониже маленького плоского островка земли с железной скамьей.

Чтобы посидеть… увидеть все…

– Это поместье Бастоне, – сообщил Ланцо. – Джованни Бастоне. У него богатая вилла. Его сестра и мать тоже живут в поместье. В прекрасном доме. Его брат живет в Риме и присматривает… как это… за их интересами. А еще одна сестра живет в Милане. Поет в опере, известное сопрано. А еще один брат погиб молодым в автокатастрофе.

Он осторожно свернул к железным воротам, соединявшим белые стены.

– Охрана, вы понимаете. Они ожидают вас, и моя машина известна.

Не успел он договорить, как ворота открылись.

Древесные рощицы, ухоженные сады вели путь к гламуру виллы, казавшейся одновременно величественной и уютной, с высокими арочными окнами, изгибами портиков и бесконечными террасами. Без этих мягких линий, очарования лоз, поднимавшихся по этим террасам, вилла доминировала бы над пейзажем, но сейчас, на взгляд Лайлы, здесь царила гармония.

Красночерепичная крыша поднималась, выделялась, скашивалась над светло-желтыми стенами. Подъездная дорожка кружила вокруг центрального фонтана, где вода причудливыми струями лилась из сложенных рук русалки, присевшей на груде камней.

– Интересно, нужна ли им бывает домоправительница.

Джули закатила глаза.

– Ну да, что еще интересного может быть.

Ланцо открыл дверь машины, как раз когда на крыльцо вышел мужчина в песочного цвета брюках и белой рубашке.

Белые волосы прошиты черными прядями. Густые изогнутые брови тоже черно-белые. Вид у него был ухоженный, фигура солидная, хотя толстым его назвать было нельзя, желто-карие глаза сверкали на загорелом лице с острыми чертами.

– Добро пожаловать! Я Джованни Бастоне.

Он протянул руку Ашу.

– Вы похожи на отца.

– Синьор Бастоне, спасибо за гостеприимство. Это мои друзья, Лайла Эмерсон, Джули Брайант и Люк Толбот.

– Очень рад.

Он поцеловал руки Джули и Лайле. Обменялся рукопожатием с Люком.

– Заходите поскорее в тень. Ланцо, у Мариетты на кухне есть для тебя нечто особенное.

– Спасибо, сеньор Бастоне.

– Пожалуйста.

– Ваш дом выглядит так, словно вырос здесь, под солнцем, сотни лет назад.

Бастоне одарил Лайлу сияющей улыбкой.

– Превосходный комплимент. Лет двести – это самой старой части.

Уже очарованный, он положил руку Лайлы на сгиб своей. И повел внутрь.

– Мой дедушка расширил дом. Амбициозный человек. И деловой.

Он привел их в широкое фойе, вымощенное золотистыми изразцами, с кремовыми стенами и темными потолочными балками. Лестница была винтовой, что опять же смягчало линии. Широкие арочные входы вели из комнаты в комнату. Картины в позолоченных, потемневших от времени рамах, от тосканских пейзажей до портретов и натюрмортов.

– Мы должны поговорить об искусстве, – начал Бастоне. – Моя страсть. Но сначала выпьем, да? Для друзей всегда должно иметься вино. Надеюсь, ваш отец здоров?

– Да, спасибо, и посылает вам привет.

– Наши дорожки давно не пересекались. Но недавно я виделся с вашей матерью.

– Я не знал.

– Красавица.

Он поцеловал кончики пальцев.

– Согласен.

– Исключительная женщина.

Он вывел их на террасу под навесом, затканным бугенвиллеями. Цветы яркими букетами валились и выплескивались из терракотовых горшков высотой до пояса. Желтый пес дремал в тени. Тосканские холмы, поля и рощи расстилались внизу зеленым даром.

– Вы, должно быть, пьянеете каждый раз, когда выходите на террасу. Какой вид! – поспешно воскликнула Лайла, когда он нахмурился. – Хмельное вино.

– Да, именно. Вы умны. Кажется, пишете книги, да?

– Да.

– Садитесь, пожалуйста, – пригласил он, показывая на стол, где уже стояло вино, бокалы, красивые подносы с фруктами, сыром, хлебом – нескольких видов, оливками.

– Вы должны попробовать наш местный сыр. Нечто особенное. А вот и моя жена. Джина, это наши друзья из Америки.

Стройная женщина с выцветшими на солнце прядями, глубокими темными глазами, быстро вышла из тени.

– Пожалуйста, простите, что не встретила вас.

Она что-то протараторила мужу по-итальянски, отчего тот слегка усмехнулся.

– Я объясняла Джованни, что звонила моя сестра. Небольшая семейная драма, так что меня задержали.

Ее муж представил гостей и налил всем вина.

– Полет прошел благополучно? – спросила Джина.

– Да, и дорога до Флоренции была великолепной.

– Вам нравится Флоренция? Такая еда, магазины, искусство.

– Да, все.

Они поболтали немного. Разговор был живым и непосредственным. Наблюдая за Бастоне и его женой, Лайла видела в них людей, проживших вместе целую жизнь и все же не потерявших способность наслаждаться и ценить эту жизнь.

– Вы встретили возлюбленную моего мужа, – сказала Джина Лайле.

Бастоне хмыкнул и воздел глаза к небу.

– А, молодая американка! Между нами была такая страсть, такой накал! Ее отец не одобрял наших встреч. Но от этого страсть только раскалялась. Я писал оды и сонеты, сочинял для нее песни. Такая боль и радость первой любви. Потом она исчезла.Джованни щелкнул пальцами.

– Как мечта.

Он взял руку жены. Поцеловал.

– Но тут появилась прекрасная тосканская женщина. Которая отказывала мне, выгоняла, а я проклинал ее, молил, ухаживал, пока она не сжалилась надо мной. С ней я прожил на самом деле оды, сонеты и песни.

– Сколько лет вы женаты? – спросила Лайла.

– Двадцать шесть.

– И все равно песня.

– Да, каждый день. Иногда музыка немного фальшивит, но это всегда песня, которую стоит спеть.

«Самое лучшее описание прекрасного брака, которое я когда-либо слышала», – решила Лайла.

– Помните, нужно петь, – велела она Джули и Люку. – Синьор Бастоне, они вчера были помолвлены.

Джина захлопала в ладоши и с чисто женским любопытством стала изучать кольцо Джули.

Бастоне поднял бокал.

– Пусть ваша музыка будет сладостной. Салют!

Аш постепенно подвел беседу к нужной теме.

– Наверное, вам было бы интересно встретиться с Мирандой. И Лайла, и я нашли историю о вашем дедушке и партии в покер с Джонасом Мартином весьма занимательной.

– Они так и остались друзьями, хотя редко видели друг друга с тех пор, как мой дед вернулся домой и стал заниматься бизнесом. По словам деда, Джонас любил играть, но почти всегда проигрывал. Его называли…

– Неудачником Джонни? – подсказал Аш.

– Да-да.

– И проигрывал фамильные ценности? Это вошло у него в привычку?

– Бывало, как вы понимаете. Он был э… избалован. Молод и немного буен, так сказал дед. И добавил, что отец Мартина очень разозлился, когда узнал об этой ставке, но игра есть игра. Вы собираетесь писать о том времени?

– Я очень заинтересована, – кивнула Лайла. – Миранда не знала, что именно поставил Джонас, какое фамильное достояние было навеки потеряно. Не могли бы вы сказать мне, что это такое?

– Я могу сделать больше. Могу показать. Хотите посмотреть?

Сердце Лайлы заколотилось в горле. Она едва нашла в себе сил кивнуть.

– Очень.

– Пожалуйста, пойдем.

Он поднялся.

– Захватите вино. Мой дед любил путешествия и искусство. Он путешествовал по делам: то, что мы сейчас называем созданием сети.

Он повел их назад – по золотистым изразцам, под арками.

– Он искал предметы искусства, что-нибудь очень ценное, куда бы ни отправился. Это увлечение перешло к моему отцу, а от него – ко мне.

– У вас превосходная коллекция, – заметила Джули. – Вот это!

Она остановилась у портрета женщины, мечтательной и романтичной.

– Это ранний Умберто Боччони?

– Совершенно верно.

– И это.

Джули перешла к картине, написанной в глубоких, роскошных тонах. Лайла различила смутные силуэты людей.

– Одна из его поздних работ, когда он влился в течение итальянских футуристов. Обе великолепны. Мне нравится, что вы повесили их рядом, видна эволюция творчества, движение.

– Вижу, вы разбираетесь в искусстве.

Он взял ее за руку:

– У вас своя галерея.

– Я управляющий.

– Хороший управляющий все равно что владелец. Я надеюсь, вы хороший менеджер.

Когда они прошли через следующую арку, Джули остановилась как вкопанная.

Это, по мнению Лайлы, не могло быть гостиной. Слишком приниженный и ординарный термин. Салон – может быть. Но, скорее, галерея.

Здесь были стулья и диваны с пастельной обивкой. Столы. Шкафы, комоды от простых до вычурных, поблескивавших от времени. Маленький камин, обрамленный малахитом, был полон ярко-оранжевых лилий.

И повсюду царило искусство.

Картины, от выцветших икон до старых и современных мастеров. Скульптуры из гладкого мрамора, полированного дерева, необработанного камня стояли на пьедесталах и специальных столах.

Настоящие шедевры.

– О!

Джули прижала руку к груди.

– Мое сердце!

Бастоне хмыкнул и потянул ее за собой.

– Это еще одна песня, которую нужно спеть. Согласны, Аштон? И неважно, песня ли это горя или радости, любви или отчаяния, войны или безмятежности – она должна быть спета.

– Искусство требует этого. А тут у вас настоящая опера.

– Три поколения. Любители искусства, и ни одного художника среди нас. Так что нам суждено быть покровителями. Не созидателями.

– Есть искусство без покровителей. Но художник редко процветает без их великодушия и оценки.

– Я должен посмотреть ваши работы, когда приеду в Нью-Йорк. Я был заинтригован тем, что увидел в Интернете, а кое-какие картины вызвали у Джины вздох. Какую, дорогая, ты хотела получить?

– «Лес». На картине – деревья и женщины, и сначала кажется, что они зачарованы. Пленницы. Но потом, когда приглядишься, они…

Она смешалась, заговорила с Бастоне по-итальянски.

– Да-да, волшебницы, магия. Они и есть лес: это так мощно и… вы феминист. Это правильно?

– Да. Вы видели то, что видел я, а это большой комплимент.

– Вы можете ответить мне тем же, написав моих дочерей.

– Джина!

Но она отмахнулась от мужа.

– Джованни говорит, я не должна вас просить, но если не просишь, как получишь желаемое?

Она подмигнула Ашу.

– Мы поговорим.

– Но вы здесь, чтобы видеть выигрыш моего дела!

Он повел их к расписной витрине с полками из змеевика и коллекцией усыпанных драгоценными камнями и украшенных эмалями коробочек.

Он поднял одну.

– Чудесная вещь. Портсигар с цитрином с эмалью и в золоте. Дополненный сапфиром-кабошоном – в качестве кнопки, его открывающей. С инициалами мастера Фаберже Михаила Перхина. Большая потеря для Мартинов.

– Он прекрасен.

Лайла глянула в глаза Бастоне.

– И причина вражды между семьями. Поэтому моя жена не американка.

Он подмигнул Джине.

– Синьор Бастоне.

Лайла положила на его руку свою.

– Иногда нужно доверять людям.

Она слегка подвинулась, взглянула на Аша.

– Нужно доверять. Вы знаете человека по имени Николас Вазин?

Хотя лицо Бастоне оставалось бесстрастным, она почувствовала, как сжалась его рука. И увидела, как с лица Джины сошла краска.

– Имя мне незнакомо.Он осторожно положил портсигар на место.

– Мы так наслаждались вашим обществом…

– Синьор Бастоне…

– Мы ценим ваше гостеприимство, – вставил Аш. – И нам пора возвращаться во Флоренцию. Но прежде чем мы уедем, вам нужно знать, что мой брат Оливер приобрел определенные документы и предмет искусства, когда занимался продажей наследства Миранды Суонсон, перешедшего к ней от ее отца, а тому – от его отца. Мой брат приобрел этот предмет для себя – не для дяди, на компанию которого он работал.

Аш помедлил секунду, отметив, как отвердело лицо Бастоне.

– Когда-то семейство Мартинов владело двумя императорскими яйцами, считавшимися утерянными. Одно было проиграно в покер, другое мой брат купил у Миранды, которая не знала и не интересовалась, чем владеет. Мой брат, дядя, на которого он работал, и женщина, с которой он жил, – все мертвы.

– Примите мои соболезнования.

– Документы теперь у меня, и в них описывается яйцо, выигранное Антонио Бастоне в покер. Несессер.

– У меня нет того, что вы ищете.

– Ваша жена знает имя Николаса Вазина. Она боится. И у нее есть для этого веские причины. Я считаю, что он приказал убить моего брата, потому что у Оливера оказалось второе яйцо, херувим с колесницей, и он сделал глупость, пытаясь выторговать больше денег. Он был беспечен. Но он мой брат.

– Вы пережили трагедию. Еще раз мои соболезнования.

– Вы знаете моего отца, мою мать. Вы наверняка проверили нас, прежде чем допустить в свой дом, зная, что мы интересуемся давней партией в покер. Я сделал то же самое, проверив вас и вашу семью, прежде чем привел сюда друзей.

– Мы счастливы предложить вам гостеприимство, но ничего об этом не знаем.

– Женщина. Джей Маддок – она убийца, которую нанял Николас Вазин. Она ранила женщину, которая мне небезразлична.

Аш глянул на Лайлу.

– И за это получила удар в лицо. Мы будем бороться с ней. Синьор Бастоне, нью-йоркская полиция и Интерпол знают о ней и Вазине. Эти двое заплатят за то, что сделали с моими родственниками. Вы поможете мне?

– У меня нет того, что вы ищете, – начал он, но жена перебила его, что-то яростно говоря на итальянском. Ее глаза сверкали. Лицо горело.

Пока они спорили, эти жаркие глаза наполнились слезами, однако голос оставался сильным, интонации – свирепыми. Но Бастоне взял ее руки, сжал и поднес к губам. Пробормотал что-то. Кивнул.

– Семья – это все. Моя Джина напомнила мне об этом. Я сделал для своей семьи все, что мог. Мне нужен воздух. Пойдемте.

Они вышли под открытое небо.

Со стола было убрано. Он отошел в самый конец террасы – внизу благословенно лежало тосканское лето.

– Мы знали, что у Мартинов было два яйца, поскольку дед видел оба. Джонас предложил ему выбирать. Мой дед выиграл несессер, когда был молод и неопытен в подобных вещах. Но он быстро научился – его первый предмет искусства, видите ли. И первая любовь в искусстве.

Вражда росла. Конечно, проигрыш есть проигрыш, но мальчишка не имел права ставить на кон такую ценность. Только мой дед не захотел вернуть яйцо, даже когда ему предложили вдвое больше ставки Джонаса. Яйцо стало предметом гордости и принципа, и не мне говорить, правильно это было или нет. Оно стало нашим. Мой дед хранил его в своей комнате. Не хотел ни с кем его делить. Отец тоже отказался его продавать, так что оно перешло ко мне. Оно было нашим на протяжении трех поколений.

– Начало, – кивнула Лайла. – Остальное, любовь к искусству и коллекционирование, выросло из одного предмета.

– Да. После смерти отца, после того как прошло время и мои дети стали расти, я думал об этом. Передать его моим сыновьям и дочерям, чтобы те передали внукам? Мы с Джиной говорили. Много раз. И решили, что эта вещь не для частной коллекции. Когда-то оно принадлежало другой семье и было отнято у нее. Мы подумывали передать его в музей, возможно, отдать во временное пользование от имени нашей семьи и Мартинов. Уж очень хороша история: покер, молодые люди… мы решали, как сделать это. В какой музей передать. И все сомневались, правы ли мы. И решили провести экспертизу, частную и негласную.

– Фредерик Капелли, – негромко пробормотала Лайла, и он резко обернулся к ней.

– Откуда вы знаете?

– Вчера он был убит, той женщиной, которая убила остальных.

– Вот и хорошо!

Джина вызывающе вскинула подбородок.

– Он предал нас. И погиб из-за собственной жадности. Это он рассказал Вазину о несессере. Вазин прислал эту женщину, сначала с предложением купить яйцо. Мы решили сделать то, что считали хорошим и правильным, и отказались продать. Она вернулась, чтобы предложить больше и пригрозить.

– Моя жена, мои дети, мои внуки, – продолжил Бастоне. – Разве их жизни стоили одной вещи, вещи, за которую нам дорого заплатят? Я прогнал ее, сказал, что пойду к властям. Ночью она позвонила. У нее был наш внук. Она пробралась в дом нашей дочери. И украла ее младшего ребенка, пока все спали. Нашему Антонио было только четыре года. Она дала мне услышать, как он зовет меня и свою мать. Пообещала, что убьет его, но перед смертью будет долго мучить, если мы не отдадим яйцо. Она будет похищать и убивать детей по одному, пока мы не сделаем, как она хочет. Она посоветовала нам обратиться к властям. И пообещала, что тогда выпустит малышу кишки, исчезнет, а потом вернется за следующим.

Джули подошла к рыдающей Джине и протянула ей бумажный платок.

– Вы отдали ей яйцо. Другого выхода не было.

– Она назвала это деловым соглашением. Шлюха! – Бастоне с гадливостью сплюнул. – Она дала нам половину того, что предлагала. Мы велели им подавиться своими деньгами. Но она сказала, что, если мы не возьмем денег, не подпишем купчую, она вернется за вторым ребенком.

– Наши дети… – снова всхлипнула Джина.

– Она назвала это бизнесом. Только бизнесом. Антонио был покрыт синяками – она щипала его, но он был жив и здоров. Еще до утра он снова был дома, а они получили проклятое яйцо.

– Вы сделали то, что должны были сделать, – вмешался Люк. – Защитили свою семью. Если этот Капелли отправился к Вазину, значит, слышал историю с игрой в покер.

– Да, мы рассказали ему все, что знали.

– И это привело Вазина к Миранде. Но она уже успела продать второе яйцо Оливеру. Когда все это случилось? – спросила Лайла.

– Восемнадцатого июня. Я в жизни не забуду ночи, когда она похитила Антонио.

– Отсюда – в Нью-Йорк.

Лайла взглянула на Аша.

– Все совпадает. Было ясно, что Миранда не знала, где находится яйцо. Но сказала, кому его продала. Возможно, Капелли пытался заключить сделку с Оливером.

– И тут вмешалась Джей, которая принялась за его подружку. Они договорились о цене, а потом Оливер пошел на попятную и попытался выжать больше. Вы так и не обратились в полицию, синьор?– Они получили, что хотели. У них не было причин терзать моих детей.

– Я бы убила его, если б могла!

Джина, сжав кулаки, потрясла ими.

– Его и его суку. Она сделала больно нашему малышу, стащила маленького ягненочка, с которым он спал… Он плакал по игрушке. Пока мы не нашли другую.

– Она любит сувениры, – бросил Аш.

– Аштон, я буду говорить с вами, как с собственным сыном.

Бастоне положил руку ему на плечо.

– Вашего брата больше нет. Дайте им все, что они хотят. Это всего лишь вещь. Жизнь ваша, вашей семьи, вашей женщины – они значат куда больше.

– Если бы я посчитал, что на этом все кончится, наверняка бы задумался. Ей было ни к чему причинять боль вашему внуку. Она щипала его, потому что наслаждается, мучая людей. Ей не удалось получить яйцо у Оливера, а теперь и у меня. Она захочет отплатить. Единственный способ положить этому конец – остановить ее. Поставить ее и Вазина перед судом.

– Вы добиваетесь правосудия или мести?

– И того, и другого.

Бастоне со вздохом кивнул.

– Понимаю. Но боюсь, вы найдете Вазина неприступным.

– На свете нет ничего неприступного. Нужно просто найти слабое место.

По пути во Флоренцию Лайла что-то царапала в блокноте. Едва войдя в номер, она бросилась к ноутбуку.

И все еще работала, когда вошел Аш с высоким стаканом газированного сока, который она обожала.

– Спасибо. Я все записываю, что-то вроде наброска сюжета. Персонажи, характеры, все, что мы о них знаем, периоды времени, связи. Это поможет мне все организовать по порядку.

– Сочиняешь версию таблицы?

– Да, полагаю.

Она пила сок, наблюдая за Ашем. Тот сидел на кровати.

– Похоже. У нас с Джули не будет времени посмотреть во Флоренции подвенечные платья.

– К сожалению.

– Нет, не нужно. Я уже сама все поняла. Боже, Аш, у нас было два удивительных дня, чудесных, продуктивных. Мы улетаем сегодня? Маддок такого не ожидает. Мы вернемся в Нью-Йорк, пока она все еще будет искать нас здесь. Это даст нам немного времени.

– Мы можем лететь через три часа, если успеем собраться.

– Укладывать вещи – одна из моих специальностей.

– Мы обязательно вернемся, когда все это закончится.

– Не откажусь, тем более что теперь у меня есть миссия – провести ночь, объезжая тайные пекарни, о которых говорил Люк. И он был прав. Бастоне сделали все возможное, чтобы защитить свою семью. Если бы она убила малыша…

– Я хочу сказать это, даже зная твой ответ. Но я все равно скажу, и подумай, прежде чем ответить. Я могу отправить тебя куда-нибудь в безопасное место. Там, где тебя не найдут. Если бы я верил, что сделка с Вазиным положит этому конец, я бы так и сделал.

– Но ты этому не веришь. И я тоже.

– Не верю.

И это мучило его.

– Она поняла слабое место Бастоне и ударила туда. Думаю, она понимает, в чем мое слабое место.

– Твоя семья. Но…

– Нет. Она уже убила двоих членов моей семьи или участвовала в убийстве. Но это ее не удовлетворило. Ты – мое слабое место, Лайла.

– Тебе ни к чему беспокоиться за меня. Я могу…

Он взял ее руки, сжал, чтобы остановить поток слов.

– Она будет охотится не за мной. У нее свои планы. Она не так работает. В случае с Оливером она использовала Сейдж. С Бастоне – их внука. Она уже нападала на тебя.

Лайла вскинула кулак.

– Но это у нее тоже не сработало.

– Ты – мое слабое место, – повторил он. – Я спросил себя, почему хотел нарисовать тебя, как только увидел. Мне это было нужно, даже несмотря на все происходящее. Мне это было нужно. Почему каждый раз, когда я хочу начать новую работу, перед глазами снова встаешь ты.

– Люди в напряженных ситуациях…

– Это ты. Твое лицо, твое тело, твой голос у меня в голове. Я чувствую тебя. Слышу звуки твоего голоса. Твое чувство того, что хорошо и что плохо, твое нежелание говорить о себе слишком много и чарующее ощущение необходимости снимать слой за слоем, чтобы узнать обо всем самому. Даже твой сбивающий с толку метод починки вещей. Все, что делает тебя тобой. Ты – мое слабое место, потому что я тебя люблю.

Теперь ее сердце сжалось от страха и радости, природу которых она не смогла понять.

– Аш, я…

– Это тревожит тебя. Легче, когда все ограничивается взаимной симпатией и сексом. И общими делами. Любовь оставляет метку, которую нелегко стереть. Более того, учитывая историю моей семьи, я давно пообещал, что, если и когда полюблю, сделаю все, чтобы это стало постоянным. И это очень тебя тревожит.

– Но мы не можем думать об этом сейчас.

Паника сдавливала горло, мешала думать связно.

– Теперь, когда мы оказались в центре… этого…

– Если я не могу сказать тебе, что люблю, когда мы в центре… этого, то когда? Может, и выпадет идеально подходящий момент, но шансы невелики, особенно когда имеешь дело с женщиной, боящейся постоянных привязанностей.

– Я не боюсь постоянных привязанностей.

– Боишься, но если для тебя это лучше звучит, противишься.

– Теперь ты меня раздражаешь.

– Давай добавим ко всему прочему еще и раздражение и на этом успокоимся.

Он поднес ее руки к губам, поцеловал и снова опустил.

– Я получу, что хочу, поскольку ничто из того, что я когда-либо хотел, не значило для меня больше, чем значишь ты. А пока я могу отправить тебя в безопасное место, подальше от всего этого, даже от меня. Это даст тебе время подумать.

– Я не желаю, чтобы меня прятали где-то, как беспомощную даму из башни.

– О’кей.

– И я не позволю манипулировать собой, чтобы…

Он оборвал ее, рывком притянув к себе и закрыв рот губами.

– Я люблю тебя, – повторил он. Отпустил ее и поднялся. – Тебе придется с этим жить. Пойду собирать вещи.

Он вышел, оставив ее смотреть вслед.

Да что это с ним такое? Кто придумал, что любовь – это нечто вроде угрозы? И почему она, хоть и злится, не может выкинуть это из головы?

Да что это с ней такое?

25
Он проснулся в Нью-Йорке, в какой-то безбожный час: благодаря перемене часовых поясов, сработал внутренний будильник.

Темнота и тишина подсказали, что ему не понравится увиденное на часовом циферблате.

Он оказался прав, когда уставился на светящиеся цифры. Четыре тридцать пять – беКонечно, он вполне мог воспользоваться безбожным временем, но, похоже, Лайла не только проснулась, но и куда-то улизнула.

Не стоило больших усилий убедить ее, что жить в его доме куда более благоразумно, чем тесниться с Джули и Люком или перебраться в номер отеля, пока не начнется следующая работа.

Он вывел ее из себя, сказав, что любит и намерен добиваться ее любви. Но он не возражал. Лучше все сказать прямо, если такое возможно, конечно. И ей нужно к этому привыкнуть.

Он прекрасно понимал, что, услышав это, она чувствует себя не в своей тарелке. Он не возражал и против этого. И находил, что подобный подход к миллиону членов своей семьи обычно дает удовлетворительные результаты. Он не собирался давить на нее – не стоит спешить. Цель, которая стоит достижения, требует определенной стратегии и тактики.

А женщина, женщина, которой стоит добиваться, – тоже требует того же.

Ему нужно спланировать и то, и другое, но самое важное – защитить ее. Для того чтобы защитить ее, нужно остановить Джей Маддок и Николаса Вазина.

Ключ к достижению этой цели – в старых конюшнях фамильного поместья.

Поскольку спать расхотелось, ему требуется найти две вещи: Лайлу и кофе.

Он спустился вниз, услышал музыку. Нет, пение! Лайла поет… поет?

Он озадаченно растер руками лицо.

Дождь и ветер и… «Едем по растекшимся лужам… Хлещи»!

Она на кухне, поет «Хлещи»! Посреди ночи – и к тому же прекрасным голосом!

Но почему кто-то способен петь о перегоне скота в половине пятого утра?

Он вошел, когда Лайла продолжала гнать скот. Она сидела на кухонной стойке в коротком тонком халатике с рисунком. Голые ноги болтались в такт песне. Ногти на пальцах были выкрашены в лазурный цвет, волосы она свернула в небрежный узел.

Он решил, что даже без кофе будет абсолютно доволен находить ее в таком виде каждое утро до конца жизни.

– Что ты делаешь?

Она аж подскочила и спрятала за спину набор инструментов, который сжимала в руке.

– Нет, я куплю тебе ошейник с колокольчиком! Я видела какой-то странный сон: мой отец в парадном мундире требовал, чтобы я научилась ловить на муху. Поэтому мы стояли по колено в быстром ручье, и рыба была…

Она помахала рукой вверх-вниз, показывая, что рыба просто выпрыгивала из воды.

– Но рыба оказалась мультяшной, что только добавило сну сумятицы. Одна курила сигару.

Он молча смотрел на нее.

– Что?!

– То, что я сказала. Мой па часто смотрел старые вестерны, на какой-то базе Старого Запада. Теперь «Хлещи!» застряло у меня в голове, потому что пришлось учиться ловить на муху. Помоги мне.

– У меня есть «Хлещи!».

Он никак не мог понять, насколько далеко зашел ее сон.

– Что ты делаешь с этими инструментами в половине пятого утра?

– Дверцы шкафчиков слегка разболтались, а такие вещи сводят меня с ума. Так что я завинчивала винтики. А дверь кладовой немного скрипит – или скрипела. Я не смогла найти в твоей кладовой аэрозоль, поэтому пришлось взять мой. Невозможно жить без аэрозоля и скотча. И суперклея.

– Я запомню.

– Серьезно. Я однажды написала производителям аэрозоля, чтобы поблагодарить их за то, что выпустили дорожный размер. Я всегда ношу такой в сумочке, потому что ты до этого не додумаешься.

Он подошел и уперся ладонями в стойку по сторонам ее бедер.

– Сейчас половина пятого утра.

– Я не могла спать. Все проклятая смена часовых поясов и мультяшная рыба. И я не могу работать, потому что после полета у меня мозги на место не встали. Поэтому немного занялась домом. Считай это платой за проживание.

– Я не требовал платы.

– А я так не могу. Так я чувствую себя лучше. Я делаю то же самое для Джули.

– Прекрасно.

Он подхватил ее, поднял и поставил на пол.

– Я еще не закончила.

– Ты мешаешь мне раздобыть кофе.

– О! Я уже выпила две чашки. Так что я несколько взбудоражена.

– В самом деле?

Он проверил уровень зерен в кофемашине и увидел, что она их и впрямь досыпала.

– Я не заметил.

– А кстати, ты не собирался выкрасить вон ту ванную? Я все думаю о прекрасных старых зданиях и древних стенах Флоренции. Есть такая техника, при которой штукатурка выглядит старой. Прекрасный фон для картин. Думаю, я сумею это сделать – да и пространство достаточно маленькое, на случай, если я все испорчу.

Он продолжал молча смотреть на нее, пока машина молола и варила кофе. От «Хлещи!» – до покраски ванной. Надо же!

Почему кофе так долго варится?

– Сейчас середина ночи, а у тебя в голове покраска ванной… С чего бы?

– Стечение ряда причин. Я в основном закончила книгу, следующая работа начнется только почти через две недели, и я выпила две чашки кофе. И если я не займусь сейчас чем-нибудь более-менее продуктивным, то обуздать перевозбуждение мне будет еще труднее.

– А загрузка мозгов, как обхитрить наемного киллера и ее помешанного босса – не спасет?

Она старалась не думать об этом.

– Мои занятия помогают мне осознать тот факт, что я знаю убийцу достаточно хорошо, чтобы вмазать ей по физиономии. Это второй раз в жизни я ударила кого-то в лицо.

– А в первый? Кто это был?

– О, Трент Вэнс. Нам было по тринадцать. Я думала, он мне нравится, пока он не притиснул меня к дереву и не схватил за грудь. У меня, в общем, и грудей-то не было. Но все же… он только… Поэтому я ему врезала.

Аш позволил еще не одурманенному кофеином мозгу впитать картину.

– Удары в обоих случаях были абсолютно оправданны.

– Ты сказал это так, словно тоже бил людей по лицу. И все же согласна. Так или иначе, если я чем-то займу себя, то смогу ясно думать о том, что мы могли бы сделать, должны бы сделать или не должны.

– И покраска ванной нам в этом поможет?

– Возможно.

– Давай!

Он одним глотком опрокинул в себя кофе, поблагодарил бога.

– Правда?

– Ты будешь смотреть на нее и любоваться ею так же часто, как я, а возможно, и чаще, поскольку будешь жить здесь между работами.

– Я никогда не говорила, что буду…

– Сосредоточься на ванной, – перебил он ее. – И мы оба увидим, что чувствуем насчет этого.

– А в промежутке?

– А в промежутке, поскольку копы не дали нам никакой информации, я собираюсь связаться непосредственно с Вазиным.

збожное время. И ему это не нравилось.– Непосредственно? Но как?

– Если мы собираемся плести настоящий разговор, я хочу настоящей еды.

Он открыл холодильник, посмотрел на скудное его содержимое. Заглянул в морозилку.

– У меня есть замороженные вафли.

– Продано. Он отшельник, и нам неведомо, где он сейчас живет. Что, если он в Люксембурге? И ты скажешь, что мы сейчас прыгнем в твой самолет и отправимся в Люксембург? Я никогда к этому не привыкну.

– Подчеркиваю, он не мой. Принадлежит семье.

– При таком богатстве он выстроит вокруг себя неприступные стены. Метафорически.

– Метафорические стены состоят обычно из людей: адвокатов, бухгалтеров, телохранителей. Люди убирают дома, готовят обеды. У него есть доктора. Он собирает предметы искусства, и об этом кто-то заботится. У него табун слуг.

– Включая личного киллера.

– Включая, – согласился Аш, сунув в тостер две вафли. – Для начала мне нужен один человек.

Ее сердце пропустило удар.

– Надеюсь, ты не думаешь задействовать его наемную убийцу.

– Она – самый прямой к нему путь. Но поскольку он, возможно, все еще в Италии, думаю, стоит начать с адвокатов. У него есть бизнес в Нью-Йорке, значит, и адвокаты есть.

Он порылся в шкафчике со свежезавинченной дверцей. Вынул сироп.

Лайла настороженно поглядывала на бутылку.

– Сколько он тут простоял?

– Это древесный сок, так что какая разница?

Вафли выскочили, он разложил их по тарелкам, полил сиропом и дал одну ей.

Она нахмурилась при виде недожаренной вафли, плававшей в луже сомнительного сиропа.

– У тебя всегда были кухарки, верно?

– Да. Я также знаю людей на Лонг-Айленде, у которых есть кухарки, так что ничего особенного.

Он схватил нож и вилку и, стоя у стойки, разрезал свою вафлю.

– Будет вполне естественно, если наши адвокаты свяжутся с его адвокатами. Сообщат, что я хочу поговорить. Потом посмотрим, что будет.

– Он не ожидает контакта. Это может его разозлить или заинтриговать. Возможно, и то, и другое.

– И то, и другое неплохо, – решил Аш. – И то, и другое лучше.

Сообразив, что ей нужно чем-то запить полусырую вафлю, она открыла холодильник.

– У тебя есть сок манго.

Любимый утренний сок!

Она вынула бутылку, встряхнула.

Он помнил, что она любит, а это для нее было более романтичным, чем розы и поэзия.

– Тебе тоже нужно бы выпить. Это полезно.

Он что-то пробурчал в ответ. Она вынула два стакана для сока.

– Кстати о Люксембурге: Вазин не захочет признать, что связан с убийством Оливера. Только полный псих мог бы признаться в таком.

– Он отшельник, нанимающий киллеров, чтобы заполучить предметы искусства, которые не может никому показать. Думаю, мы уже согласились, что он безумец.

– Согласен.

Она поставила перед ним стакан с соком.

– Но он мне нужен. Должен же он предложить мне продать яйцо. Мы не можем блефовать, утверждая, что имеем второе, потому что знаем – оно у него. Поэтому будем использовать то, что знаем наверняка. Иметь одно – огромный приз, большое достижение для собирателя.

– А иметь два – более чем достижение.

Вафля оказалась не так плоха, решила она. Но если она здесь останется, непременно возьмет на себя покупку продуктов.

– Что хорошего даст тебе ее предложение? В этом нет ничего незаконного, у тебя есть купчая. Так что все вполне легально.

– Я откажу. Дам ясно понять, что единственное, что могу сделать, – обменять его. На Маддок.

– Его помощницу? Но почему он должен ее выдать? И захочет ли она служить предметом обмена?

– Сначала ответ на первый вопрос. Она у него на службе, почти наверняка, очень ценная прислуга, но все равно прислуга.

– Она личность, – возразила Лайла. – Жуткая, но личность.

– Ты не мыслишь как человек, готовый убить за золотое яйцо.

– Ты прав.

Она позволила своим моральным принципам и рассудительности взять верх.

– Она средство достижения цели, орудие.

– Точно. Фредерик Капелли работал на него, во всяком случае, брал плату. Вазин спокойно от него избавился.

– Хорошо, согласна, яйцо значит для него больше, чем человеческое существо. Он не рискнет отдать ее, Аш. Она сдаст его. Договорится с полицией – и сдаст. Он должен хорошенько все взвесить.

Здесь она была права.

Он попробовал сок, нашел его удивительно вкусным.

– Я не намерен отдавать ее копам. Позволить ей заключить соглашение с полицией. Зачем я должен рисковать, чтобы она получила статус защиты свидетелей или иммунитет?

– Тогда что же еще?

Он со стуком поставил стакан.

– Я хочу отомстить. Хочу, чтобы она, мать ее, заплатила. Я собираюсь заставить ее расплатиться. Сука убила моего брата. Пролила кровь моего родственника, а теперь я хочу пролить ее кровь.

Ее сердце снова встрепенулось. Она вздрогнула.

– Не хочешь же ты сказать… не можешь. Ты не сможешь.

– Но на секунду ты подумала, что смогу.

Он взмахнул вилкой. Ткнул ее в очередной кусочек размякшей в сиропе вафли.

– Ты должна бы знать меня куда лучше, чем он, и почти поверила! И он поверит. Поверит, – повторил Аш, – потому что какая-то часть меня сама в это верит.

– Даже если так, и даже если он скажет: «Эй, давайте пожмем руки и заключим сделку», она вряд ли согласится. Она убила двух тренированных агентов, когда они подобрались слишком быстро.

– Это его проблема. Хочешь яйцо, отдай суку, которая убила моего брата. Это все, что я хочу. Иначе я уничтожу яйцо.

– Он в жизни не поверит, что ты это сделаешь.

– Черта с два не сделаю.

Он так яростно оттолкнулся от стойки, что она отпрянула.

– Эта штука уже забрала жизни двух людей моей семьи. Их кровь на нем. Достаточно того, что меня постоянно преследуют: полиция, он и его киллеры. И все из-за какой-то забавной игрушки, которую какой-то мертвый царь когда-то подарил избалованной жене? Хрен ему! Дело в семье. Я не Оливер, и плевать мне на деньги. Она убила моего брата. Теперь я убью ее или обработаю яйцо молотком.

– О’кей, о’кей.

Она дрожащей рукой подняла чашку с кофе. Выпила.

– Это было убедительно. Ты насмерть меня перепугал.

– Я и сейчас отчасти говорил правду.
Он прислонился к стойке, потер глаза.

– Плевать мне на яйцо, особенно с момента, как она тебя ранила.

– О, Аш, это была просто…

– Только не говори, что это была просто царапина. Пропади пропадом все это, Лайла. При любой возможности она, не задумываясь, убьет тебя. И ты это знаешь. Не дави на меня, когда я на взводе. Я хочу… мне нужно, чтобы люди, ответственные за смерти Оливера и Винни, даже женщины, которую я не знал, были наказаны. Яйцо означает то, что оно есть, то, что значит для мира искусства. Оно должно быть в музее. И я позабочусь о том, чтобы оно попало туда, где ему самое место. Потому что Винни хотел бы этого. Если бы не его желание, я бы разбил яйцо молотком.

Его глаза сверкали. Взгляд был напряженным, пристальным, как когда он ее писал.

– Я бы разбил его молотком, Лайла, потому что ты значишь для меня куда больше.

– Не знаю, что сказать или сделать.

Как она могла, когда все внутри тряслось и ныло?

– Никто не испытывал ко мне того, что испытывал ты. Никто не заставлял чувствовать так, как заставляешь ты.

– Ты могла бы попробовать принять все это.

– У меня никогда не было ничего основательного. Такого, что бы я не получила сама. Так уж повелось. Я никогда не позволяла себе чересчур крепко держаться за кого-то, потому что, возможно, придется этого человека оставить. Когда кто-то значит для тебя слишком много, это ранит слишком сильно.

– Это основательно.

Он взял ее руку, сомкнул в кулак, положил себе на сердце.

– Ты сама получила это. Для себя.

Она ощутила биение его сердца, сильное, размеренное. Сердца, принадлежавшего ей, если она позволит себе его взять.

– Я не могу ничего сообразить сейчас.

– Ты получила меня, когда протянула руку, дала мне за что держаться. Хотя даже не знала меня. Так что позволь мне пока держать тебя.

И в доказательство своих слов он привлек ее к себе.

– Мы не собираемся ничего оставлять позади. Ты выкрасишь ванную. Я позвоню адвокатам. Ты будешь делать свою работу, я – свою. И буду держать тебя, пока ты не скажешь, что готова.

Она закрыла глаза, попыталась взять себя в руки. Она возьмет то, что он предложил, смирится с тем, что чувствует сама. Пока.

Подготовка ванной к покраске. Изучение техники, покупка всего необходимого, выбор цвета – ей следовало знать, что художник будет иметь твердое и решительное мнение по такому поводу, – целиком заняло ее время. Она заставила себя взять дополнительный день на обдумывание процесса, села и принялась править книгу.

Ну а после засучила рукава и взялась за кисти и ролик.

Аш почти все дни проводил в мастерской. Она ожидала, что он снова попросит ее позировать, но этого не случилось. Она считала, что у него и без того полно дел. Он говорил с адвокатами, пытаясь назначить день окончательного разговора с Вазиным.

Она больше не заговаривала об этом. Проиграла в голове с полдюжины сценариев, но каждый включал первый шаг. Значит, Аш все устроит, потом вступит она. Добавит свое мнение, свои мысли. Как последний слой лака.

У нее тоже было полно дел. Но главным были чувства, его и ее. Сможет ли она отказаться? Предположим, перед ней тарелка, полная еды. Решит ли она отодвинуть тарелку? Хочет ли? Или немного попробовать и сказать: «спасибо, довольно». Или успокоиться и съесть все, что положено на тарелку?

Но если выбрать третье, не опустеет ли наконец эта тарелка? Или это нечто вроде хлебов и рыбы, которыми Иисус накормил целую кучу народу?

Прекрати, приказала она себе. Прекрати!

– Бросить дело на середине? Это на тебя не похоже.

Она оглянулась. Черт, кажется, она говорила вслух!

Вот он, средоточие ее мыслей: роскошные черные волосы разметались, роскошное лицо покрыто щетиной ввиду полной нелюбви к ежедневному бритью, длинные ноги в джинсах – на левом бедре легкий алый мазок – и черная майка.

Он выглядел как настоящий художник, и каждый раз, когда он так выглядел, он будил в ней желание.

Он сунул большие пальцы в карманы, изучая ее так же пристально, как и она – его.

– Что?

– Я гадаю, почему небритые мужчины так сексуальны, а женщины в халатах кажутся неряшливыми и неухоженными. Похоже, во всем мы виним Еву, сколько собак на нее навешали!

– Что за Ева?

– А ты не знаешь? Подруга Адама. Слыхал? Будешь насмешничать? Но я не перестану красить. И не надейся. Это игры, которые я веду в голове. Нужно их прекратить. Не хмурься.

Она рискованно взмахнула роликом, напитанным краской.

– Это пока еще базовый слой. Техника венецианской штукатурки, да будет тебе известно, включает несколько стадий. А теперь уходи.

– Я намерен сделать именно это. Мне нужно выйти. Кое-что купить. Тебе что-нибудь нужно?

– Нет, я… Впрочем, к твоему возвращению я успею проголодаться. Не хочешь разделить со мной пиццу кальцоне?

– Очень хочу, но только свой индивидуальный кальцоне.

– Я не могу съесть целый.

– А я могу.

– Неважно, принеси мне тогда сандвич «индейка и сыр проволоне». Или что хочешь.

– Хорошо.

Он нагнулся. Поцеловал ее и оглядел стену, которую она снова принялась красить.

– Ты понимаешь идею базового слоя?

– Как ни странно, да.

Он понимал также, что значит краска в руках любителя. Но напомнил себе, что это всего лишь ванная. Которой он все равно редко пользовался.

– Смотри, чтобы дверь была заперта. Не выходи. И держись подальше от моей мастерской.

– Если мне понадобится…

– Я скоро. Может быть, ты даже не успеешь проголодаться.

Он снова ее поцеловал.

– Ты же выходишь один, – возразила она. – Может, давай я прихвачу кухонный нож, и мы выйдем вместе?

Он оглянулся с улыбкой.

– Я скоро вернусь.

«Я скоро вернусь», – пробормотала она и вернулась к работе, чтобы выпустить пар. Запри дверь, не высовывай нос! Держись подальше от мастерской! Да она и не думала никуда выходить, пока он не начал отдавать ей приказы!

Она взглянула на потолок. Поделом ему будет, если она немедленно встанет и пойдет в мастерскую.

Да вот только ее рабочая этика не давала покоя. Нужно держаться подальше от личного пространства. Уважать границы.

И нужно закончить базовый слой, вспомнить сцены из книги. Так это сработает лучше с альтернативной точки зрения.

Она отвлеклась на ролик и кисть. Да, определенно, точка зрения должна быть в ином ракурсе. Она сменит занятие и сядет за клавиатуру сразу после обеда.Лайла отступила, рассматривая стены. Прекрасный, теплый желтый тосканский цвет, неяркий, но с незаметными оранжевыми нотками, оживляющими его. Теперь должно пройти не менее двадцати четырех часов, прежде чем она начнет работать кистью, нанося более глубокий, более насыщенный цвет кардамона.

А пока нужно отмыть кисти, ролики и себя.

Все еще изучая свою работу, она вынула из кармана телефон и ответила на звонок.

– Привет, это я, Лайла.

– Наслаждалась итальянскими каникулами?

При звуках этого голоса ее кровь замерзла в жилах. Противно признавать, что первой ее реакцией был страх – ослепляющий и парализующий.

– Да, и очень.

Она безумным взглядом обвела окна и двери, почти ожидая увидеть сквозь стекло поразительно красивое экзотическое лицо.

– Уверена, что так. Личный самолет, дорогие отели. Похоже, ты подцепила большую блестящую рыбу, не так ли?

Лайла уже готова была вспылить, оскорбить ее, но сдержалась и даже сумела рассмеяться.

– Да еще такую шикарную. А ты? Наслаждалась итальянскими каникулами? Я видела тебя на площади Синьории. Похоже, у тебя было очень важное дело.

Короткая пауза подсказала, что очко – в ее пользу, и это помогло умерить стук сердца. Чуть успокоившись, Лайла вспомнила о диктофоне.

– Мне по-прежнему нравятся твои туфли. Я купила несколько пар, пока мы там были.

– Жаль, я тебя не видела.

– Должно быть, задумалась. Куда пойти, какого арт-дилера укокошить…

Ее горло, пересохшее, как пустыня, молило о влаге, но она не могла заставить ноги двигаться.

– Кто, по-твоему, навел копов, Джей?

Второе очко, подумала Лайла. Да, красавица азиатка напугана. Но не беспомощна. И не глупа.

– Полиция меня не волнует. И она тебе не поможет, biao zi. В следующий раз ты меня не увидишь. И не увидишь ножа. Пока я не заставлю тебя его почувствовать.

Лайла закрыла глаза. Прислонилась к косяку, но отвечала с насмешкой:

– Ты и твой нож в прошлый раз не преуспели. Как твоя губа? Зажила? Или приходится закрашивать ее украденной у Джули помадой?

– Будешь умолять, чтобы я тебя убила! Фаберже – это работа, но ты? Ты будешь удовольствием.

– Твой наниматель знает, что ты звонишь мне и несешь эту чушь? Бьюсь об заклад, это ему не понравилось бы.

– Каждый раз, когда закрываешь глаза, то помни, что, когда их снова откроешь, я могу оказаться рядом. Наслаждайся жизнью, пока можешь, ибо жизнь коротка, но смерть, сестричка, – это очень долго, очень-очень долго. Мне не терпится показать тебе насколько. Чао!

Лайла прижала телефон к сердцу. Ей удалось проковылять в ванную, плеснуть холодной водой в потное лицо, но тут ноги подогнулись, и она просто сползла на пол.

Нужно позвонить в полицию – даст ли это что-то или нет, – как только она перестанет трястись.

Но она выстояла, правда? Сколько людей могут сказать, что они выстояли против мстительного профессионального киллера? И еще сообразили записать все это на телефон?

Список, возможно, короткий.

И это было личным. Все дело в том, что она раскроила азиатке губу.

– О’кей.

Она перевела дух, подтянула к себе колени и опустила на них голову.

– Лучше. Только позвони копам и…

Нет, сообразила она. Не копам. Ашу.

Она не позвонила ему во Флоренции – и была не права. И хотя обошлась своими силами, это не означает, что и впредь она должна действовать в одиночку.

Она опустила телефон. Подождала, пока рука перестанет трястись. И уронила его себе на колени, услышав входной звонок.

Снова схватила телефон, вскочила, уставилась на дверь. Сигнализация включена, конечно, и дверь заперта, даже если бы она не задвинула засов после ухода Аша. Но окна! Стекло – его легко разбить!

Первой мыслью было обороняться. Найти оружие.

Не отрывая глаз от двери, она попятилась к кухне. На кухне полно всего, что может стать оружием.

Снова звонок. Она дернулась.

Звонок.

«Ты меня не увидишь. И не увидишь ножа».

Женщина, помешанная на убийствах, не нажмет на чертов звонок.

Глупо. Глупо подскакивать каждый раз, когда кто-то звонит в дверь.

Только посмотрю, кто это, прошептала она. Только подойду и посмотрю, кто это, что толку стоять здесь и трястись.

Она заставила себя подойти, открыла шкафчик, куда с разрешения Аша поставила монитор домашней камеры. И, узнав посетителя, подумала, что убийственные намерения, скорее, должны быть у нее.

Черт, дьявол!

Сунув телефон в карман, она прижала руки к лицу, борясь со слезами – на сей раз облегчения.

Только облегчения хватило ей ненадолго. Гость ее не обрадовал – как и она его не обрадует, если откроет ему дверь. А она откроет. Может быть, все-таки лучше не открывать?

И почему он появляется только тогда, когда нервы у нее натянуты до предела?

К тому же вид у нее совсем не подходящий для светских бесед – на ней поношенная рубашка и обтрепанные шорты, которые она держит на случай ремонта в доме.

Нет, она не могла позволить себе быть настолько грубой, даже когда кто-то ненавидит ее.

Она расправила плечи и смело шагнула к двери. Приказала себе держаться и отомкнула замок.

– Мистер Арчер.

Она не позаботилась улыбнуться. Воспитание – вещь одна, лицемерие – другая.

– Простите, что задержалась. Я красила.

– Вы уже стали художником?

– Скорее, маляром. Простите. Аша нет дома. Какие-то дела. Хотите зайти, подождать его?

Но он просто вошел.

– Насколько я понял, вы перебрались сюда.

– Нет. Я живу здесь, пока не начала новую работу. Принести вам что-нибудь выпить?

– Остановились здесь после неожиданного полета в Италию.

– Да, мы были в Италии. Буду рада принести вам выпить, а если хотите взять сами, уверена, что знаете где. Мне нужно почистить инструменты.

– Я хочу знать, что происходит.

Она видела несомненное сходство с Ашем и, как ни странно, с собственным отцом.

Властность, должно быть. Человек властный. Человек, который не задумается эту власть употребить. И ожидал от других, что они будут подчиняться приказам.

Только она – не будет.

– Я крашу ванную, в технике венецианской штукатурки.

Не в первый раз кто-то вел себя с ней заносчиво, но Спенс Арчер всем дает фору.

– Не глупите.

– Вовсе нет. Пытаюсь помнить: что бы вы ни думали обо мне, вы отец Аша.

– Как его отец я хочу знать, что происходит.

– В таком случае вы должны выражаться более определенно.

– Я хочу знать, почему вы поехали к Джованни Бастоне. И поскольку вы ухитрились так быстро пролезть в дом и жизнь моего сына, желаю знать, как далеко вы намерены зайти.

В висках у нее запульсировала кровь, заныло в затылке.

– Первый вопрос следует переадресовать Ашу. А на второй я отвечать не обязана. Можете спросить сына, насколько далеко он намерен зайти, поскольку это его жизнь и его дом. Поскольку вы его отец и, очевидно, не хотите видеть меня здесь, я уйду – до тех пор, пока вы с Ашем не поговорите.

Она выхватила запасные ключи из чаши в том же шкафу, подошла к двери. Распахнула. И застыла. На крыльцо взбежал Аш.

НОРА РОБЕРТС