О мести

Ты знаешь, я лежал на поле боя,
последний раз, наверное, дыша,
и вдруг услышал, как сама собою
заговорила мертвая душа.
Я слышал, - слышишь! – как, стеная в боли,
мне говорила мертвая душа.

Там не было живых, я это знаю.
Я был последним. Опершись на меч,
я видел лица их, и птичьи стаи
меж первых звезд, и сбивчивую речь
я слушал. Да, теперь я знаю,
как больно было б слушать эту речь.

Он говорил, не зная, есть ли рядом
живые, мертвые. Должно быть, видел он
все это поле, в саван снегопада
одетое, торчащие со всех сторон
обломки копий и мечей, доколь хватает взгляда,
и мертвецов, лишь мертвецов со вех сторон.

Должно быть, он не сразу понял,
что мертв. Должно быть, в жгучей боли
он бредил. Он кричал: “В атаку!”,
он звал людей по именам, молил, чтоб флаги
не дали в грязь втоптать,
чтоб не сдаваться, умирать...
Но после понял,
что на равнине боя, боли
флаг больше некому поднять.

Тогда он застонал и вдруг очнулся
от бешенного бреда. Точно плеть
его ожгла. Холодная, немая,
равнина встала перед ним, и небо краем
его коснулось. Он увидел смерть.

  “...Я вижу, как уходят эскадроны
       за нею вслед. Не плещутся знамена,
       и трубы не поют. Не стукнут барабаны.
       Они идут в тиши. В крови и в ранах
       они идут, сомкнув ряды, не замечая
   врагов среди своих рядов.
       Я звал их, звал, но крики чаек,
       должно быть, заглушили зов.
       Они идут, идут, засохла кровь
   и на плащах белее облаков,
   и на плащах чернее ночи.
   Они идут, идут, нет больше мочи
       на них смотреть,
       но слишком широко мне очи
       раскрыла смерть.

       Они идут, идут, и те, кто мстили, 
       и  те, кому. На черных крыльях,
       на белых крыльях, вдаль, за строем строй,
       все вперемешку, только лица хмуры,
       и в сумерках сливаются фигуры,
       как рой снежинок с черною землей.
       Не нужно больше мстить, я умер тоже,
       и брат мой, тот, что был  меня моложе
       на  десять лет, не отомщен.
       Но он уходит с ними.
       Я вижу плащ его, как сломанные крылья, -
       он белыми плащами окружен.
 
       Я вижу, как идут со всех сторон
       все те, кто местью, ненавистью жили,
       и – умерли. Нет никого в живых.
       Нет никого в живых, нет никого...
       Так значит, месть исполнена?
       Мстить некому, и некому отмщенным быть.
       Так значит, оборвалась нить,
       что разделяла Свет и Тьму?

       Должно быть, это бред, и в мареве, в дыму
       мне все почудилось... Нет, битвы шум утих...
       Я проклял все! Нет никого в живых,
       нет никого в живых, я знаю, одного
       меня нет среди них.
       Так значит, месть исполнена?

       Луна встает, печальна и бледна,
       и бьется в берега волна.
       Меж Тьмой  и Светом порвана струна.
       Так значит, месть исполнена?

       И кровь смывают волны на песке.
       И молча поднимается луна в тоске.
       Ни кровь на нас не ляжет, ни вина,
       так значит, месть исполнена?

       И вместе с нами кончилась война,
       так значит, месть исполнена?
       И не осталось больше воинов,
       так значит, месть исполнена?
       Исполнена?..”

И голос этот, полный боли,
во мне еще звучал,
когда, покинув поле,
смешавшись между белых  воинов и черных,
я уходил, и смерть вела покорных
за край земли и неба, к пикам горным
невидимым, к началу всех начал
Я долго слышал то, что он кричал.
И криком наполнялась тишина:
“Так значит, месть исполнена?
Исполнена?..”