Неизвестные приключения Шурика

Часть 1. «Крылья, крылья — ноги»

…В общем, всё было хреново. Очень хреново.
Мы бежали, как только могли. Но три этих козла намного лучше нас знали подворотни Северграда и, в конце концов, загнали нас в угол. Я слышал грохот своего сердца, отражённый облупленными, старыми стенами, видел кучи мусора, наваленные возле высоченных, наглухо запертых ворот и, жадно ловя широко раскрытым ртом воздух, лихорадочно озирался, пытаясь найти хоть какую–нибудь лазейку. А под сводами тёмной, гадко пахнущей мочой и мокрым картоном арки уже слышались торопливые шаги и тяжёлое дыхание наших преследователей.
— Сюда… — Стас метнулся к воротам, пытаясь вскарабкаться на них, но мокрая железная стена только осыпалась крошками ржавчины под его кроссовками. Он соскользнул вниз и тихонько охнул, сломав ноготь на указательном пальце.
— Блин! Что же теперь?.. — в его потемневших серых глазах читалась растерянность и злость. Страха не было. Это меня подбодрило.
— Давай попро… — я не успел закончить, потому что в этот момент из–за полуобвалившегося кирпичного угла когда–то, наверное, красивой арки старого дома выбежали трое парней. Один повыше и двое крепышей со стрижеными затылками. И хотя они совершенно не были похожи друг на друга, в тот момент их можно было принять за братьев, настолько одинаковым было выражение их озиравшихся лиц.
— Вон они! — тот, что повыше мотнул головой и бросился в нашу сторону. Но уже через секунду, на ходу понимая, что нам некуда бежать, он начал останавливаться и я, даже на расстоянии, увидел как злобная усмешка скривила его губы.
— А вот и наши ма–а–альчики… — он сплюнул тягучей от долгого бега слюной и замедляя шаг, криво усмехнулся, — добегались…
Тяжело дыша двое «бритых затылков» подбежали к нему, буравя нас свинцовыми зрачками. А зрелище, как я сейчас догадываюсь было интересное: двое пацанов …надцати и …надцати лет, одетые в одинаковые ветровки-курточки, свитера, джинсы и кроссовки, с совершенно одинаковым выражением у одного серых, а у другого зелёных глаз, молча смотрели на подходившую компанию.
— Ну, что, сладенькие?.. Ку–ку–у-у… — высокий развёл руками и обнажил в злой ухмылке пожелтевшие крепкие зубы, — а вот и папочка за вами пришёл… Только папочка сейчас злой, о–о–очень злой…
Продолжая ухмыляться, он медленно двигался в нашу сторону, как бы пританцовывая от нетерпения и хрипло выдыхая воздух сквозь потрескавшиеся губы. Ганс… Самый страшный и самый жестокий из всех…
— Ну вы же будете хорошими мальчиками… Вы же не станете больше сердить папочку, а?.. А папочка тогда вас всего лишь отшлёпает… Не больно… Мы ведь все любим, чтобы не больно… Правда? — он ещё больше заулыбался и широко раскрытыми безумными глазами ласково глянул на своих стриженных спутников, которые потихоньку обступали нас. А потом снова перевёл взгляд, улыбка его погасла и голос угрожающе зашипел — Правда–а–а?!..
И когда тот, что стоял справа, с волосатыми руками, ухмыльнулся ему в ответ, я понял, что сейчас нас будут убивать. А потому совершенно не удивился, что Стас вдруг зарычал и отчаянно кинулся на Ганса, стараясь пальцами попасть ему в глаза. Тусклые, цвета дохлой рыбы, ненавистные глаза законченного наркомана. И уже через секунду каким–то неожиданным боковым зрением я заметил (ох, как вовремя!) тень, летящую сбоку по направлению к моей голове. Отшатнувшись, и почувствовав кожей холод стального прута, просвистевшего в миллиметре от лица, я даже не успел испугаться. Моя рука сама вылезла (медленно… чудовищно медленно…) из–за пазухи и кривая усмешка волосатого прямо как в кино начала меняться на гримасу ужаса.
Надо сказать, что сейчас, вспоминая всю эту историю, я никак не могу понять, почему же я не выстрелил сразу. Ведь Стасик (мой дорогой и ненаглядный Стасик, мой лучший друг и мой братишка) корчился в объятьях Ганса, крепких и жестоких, несмотря на долгое и медленное убивание себя дрянным, разбавленным сахарной пудрой, героином. Несколько секунд длилась эта немая сцена, во время которой все оцепенело уставились на маленький кусок смертоносного вороненого металла у меня в руке.
— Отпусти его! Падаль! — пистолет (…чёрт, какой он оказывается тяжёлый!) дрожал на весу, но я надеялся, что это не очень заметно.
— Ах ты, ссучёныш… — прошипел, меняясь в лице, Ганс и длинно выругался, — Ты что же и «дуру» спёр?.. Да я тебе…
Он не успел договорить. Оглушительный звук выстрела, усиленный эхом от старых облупленных стен, прогрохотал неожиданно и чудовищно громко. Сразу пронзительно и противно зазвенело в ушах. В совершеннейшей, абсолютной тишине я глядел в расширенные зрачки Ганса, видел его беззвучно шевелящиеся, искривлённые гримасой ненависти и боли губы и отчётливо понимал, что сейчас сделал последний шаг на пути, где возврата быть просто не может.
А потом вдруг Ганс закричал. Завыл, как побитая собака и, рухнув вниз, схватился за своё колено. И этот, ворвавшийся в сознание визгливый захлёбывающийся крик мигом сорвал с меня всё оцепенение. Я схватил за руку отчаянно кашлявшего, полузадушенного Стаса и, поднимая его с земли, обвёл потемневшим взглядом остальных:
— С дороги, суки… Убью!
Не отрывая оцепеневших глаз от пляшущего в моей руке старого и до судорог в пальцах тяжёлого ТТ, «стриженные» бочком–бочком пятились к стенке. С трудом переставляя чугунные, противно дрожащие ноги, я через силу зашагал вперёд и, поддерживая Стаса, развернулся, обходя лежащего на земле Ганса. Тот, не обращая на нас никакого внимания, визгливо и тонко причитал, прижимая руки к колену. Между пальцами у него текла кровь и он заворожёно смотрел на тяжёлые густые капли, медленно падающие на грязный асфальт.
Я сунул руку, всё ещё сжимающую пистолет в карман и наставив его через куртку на всю эту троицу, благополучно дошёл до подворотни. Последнее что я услышал сквозь завывания Ганса, была негромкая фраза одного из «быков», сквозь зубы сказанная мне вслед:
— Вот теперь тебе точно кранты! Ты покойник…
Не знаю, что в этот момент перемкнуло у меня в подростковой башке, но палец судорожно нажал на курок и качок грохнулся в, кстати подвернувшуюся лужу, взбалтывая воду в агонии туфлями. Куда попала пуля я и не видел.
Затем мы выскочили на улицу и стремглав, словно за нами гнались все чудовища мира, помчались по высыхающим лужам к ближайшей станции метро. Но чем дальше мы убегали от растерявшейся погони, тем больше Стас вис у меня на руке и, в концовке, просто свалился без сил на холодный асфальт. Почему-то только тут я увидел, что свитер у него залит кровью, да и мои руки тоже. Хотелось выть на стоящий рядом фонарный столб. Задрав одежду мальчика, я увидел в правом боку глубокий порез из которого толчками выкатывалась черная кровь. Кое-как я, сполоснув руки в ближайшей луже, смастерил нечто вроде повязки и принялся тормошить друга.
— Стасик, миленький… ты живой? Только не умирай.
— Холодно Шурка, — открыл зелёные глаза мальчишка и попытался улыбнуться, а вместо этого, только струйка крови выступила в углу посиневшего рта. Глаза застыли двумя изумлёнными бриллиантами, а налетевший ветер сбил на лоб пшеничного цвета чёлку, избавив меня от дальнейшей, тяжёлой процедуры.
С пару минут я молча сидел рядом, поджав ноги. На моё счастье место было глухое, да и время позднее. Народ, видимо уже спал. Затем меня затрясло от рыданий и я бросился на грудь друга орошая его лицо горючими слезами, прекрасно понимая, что мертвого не вернуть, а моё положение, едва ли, на много лучше его…

Маленький щитовой магазин, под сочным названием «Карамультук», которые ещё имеют место быть в глухих кварталах нашего города, работал, вопреки многочисленным постановлениям «мэрина», круглосуточно и, несмотря на грандиозные штрафы и угрозы снести ветхозаветную халупу в двадцать четыре часа, продавал и ночью и днём алкогольные напитки, а также фасованную в полиэтиленовые пакетики травку, презервативы и прочие атрибуты современного продвинутого тинейджера.
Шурка бочком подошёл к холодильнику, возле которого двое, одетых в кожу, длиноволосых верзил глушили из горла дешёвый джинтоник. Из древнего магнитофона некто хриплым фальцетом, томно пел песню о разбитой блатной житухе.
Третий, также находившийся в последней стадии оволосинения крендель, сняв штаны, незамысловато пользовал облокотившуюся на прилавок белобрысую продавщицу. Массивные серьги у которой подпрыгивали в такт толчкам, а из перекошенного от боли либо сладострастия рта вырывалось нечто вроде: «У, у, у, падла»
— Тебе чего пацан? — скосил лиловым, подбитым глазом на парнишку один из рэкетиров. — Ты видишь продавщица занята. Обслуживает клиента. Затем я на очереди. Потом, вон, Толян, — хлопнул он по спине заржавшего кореша.
— Слышь Лорнет, а мальчик то ничего. Пока Лёха биксе вставляет, может разложим пацана? — ухватил за жопу Шурку Толян.
— Я думаю он и сам не против, — похлопал мальчишку по щеке отморозок.
У Сашки, в этот момент, помутилось в глазах. Наверно сказалось всё пережитое за сегодняшний день. Рука автоматом сунулась в карман, на секунду дуло зацепилось за материю и, наконец ТТ вылез на свет божий. Первый выстрел достался невезучему Толяну и тот грохнулся, увлекая за собой распахнутый холодильник. Вторая пуля угодила аккурат в спину трахающего девушку парня, а третья досталась последнему любителю мальчиков, который завалившись, опрокинул вместе с собой две незакупоренных трёшки пива с прилавка, так что кровь на полу перемешалась с пивом. А четыре трупа (пуля прошла сквозь трахаля пронзив голову продавщицы) валялись на полу в живописных позах и добавки не просили.
— Мне бы мерзавчик за сто****исят, — неожиданно раздался прокуренный голос от порога. Шурка, как был, с пистолетом в руке, развернулся навстречу потрёпанному жизнью мужичку, в оттянутых на коленках трениках, грязной майке-алкоголичке, пластиковых шлёпках и бейсболке.
— Самообслуживание, — дрожащими руками засунул пистолет во внутренний карман куртки мальчишка. Мужика словно ветром сдуло. А Саша, как ни в чем не бывало, принялся набивать найденную тут же сумку, продуктами. Затем выгреб из кассы небогатую наличку и, напоследок, обчистил карманы невезучих бандитов. Мол: «То, что с бою взято — то свято». А затем нырнул в черную неизвестность прохладной июньской ночи…

Часть 2. «Она звалась Татьяной»

Сирена, словно помойный котяра, которому пьяный прохожий, сослепу, наступил на хвост, завывала в ночном городе оглашая пустынные улицы. И, раскрашенная в триколор, полицейская машина, преследовала компактную тёмно-синюю «Ауди» с, сидящей за рулём, испуганной, сексапильной блондинкой.
— Гони по проспекту, — ломающимся тенорком приказал девушке Шурка, для убедительности, ткнув её через невесомый, бежевый топик дулом пистолета.
Машина вильнула, чуть было не сбив, справлявшего малую нужду, прямо посреди улицы, прохожего. Но затем выровнялась и, рыкнув мотором, понеслась дальше.
— Я тебе не Алонсо, — смахнув ладошкой мокрую прядь волос со лба крикнула девица.
— Какая к хрену валонса? — огрызнулся пацан, выщелкнув из ТТ магазин и, узрев, три оставшихся патрона, вернул на место и спрятал в карман.
— Ну не Шумахер. Гонять не умею.
— Тогда держи меня, — наполовину высунулся из окна мальчишка, одновременно доставая ствол.
— Как держать? — вцепилась правой рукой девица ему в штаны, сдёрнув их, вместе с трусами на энное количество сантиметров, обнажив, при этом, розовые, округлые ягодицы.
— Нежно…
Три выстрела слились в один. На лобовом стекле полицейской «Лады» появились дырки и трещины. Машина вильнула и, на полном ходу, врезалась в застеклённую витрину какого-то супермодного бутика, обдав тротуар кучей зеркальных, блестящих в свете уличных фонарей, брызг. Завыла сигнализация. Со стороны входа, зажав в руке бейсбольную биту, выбежал простоволосый, заспанный охранник.
— Оторвались наконец, — устало выдохнул Шурик, возвращаясь на сидение. Затем нащупал в бардачке какую-то тряпку. Трясущимися руками протер ненужное теперь оружие и выбросил в открытое окно, удачно попав в горло стоящей у обочины мусорки.
«Ауди», между тем, свернула в глухой переулок и, проехав метров сорок остановилась под двумя пышными раскидистыми берёзками.
Девушка заглушила двигатель. Достала откуда-то из-под сидения початую бутылку коньяка и смачно хлебнула из горла. Затем вытерла рот тыльной стороной ладони и, не слушая возражений, влила в губы мальчишке приличную дозу, от которой он поперхнулся. Затем огненная волна покатилась по пищеводу, мягко стукнув в подростковую голову и на тело навалилась апатия. Так что он даже не сопротивлялся, когда тонкие ласковые руки настырно освобождали его от одежды. А затем жаркие девичьи губы припали к его губам и тело подростка отреагировало, как надо, скрючившись на заднем сидении в замысловатую позу двое только что побывавших на грани смерти людей занимались сексом, стараясь забить голову наслаждением, не думая о возможных неприятных последствиях.
— Меня, вообще-то Таней зовут, — выпустила дым от сигареты в приоткрытую форточку девушка, поглаживая безволосый ещё мальчишеский животик, изредка опускаясь чуть ниже.
— А меня Шуркой, — ответил мальчик, принимая от нее сигарету, умело затянулся и выбросил докуренный до фильтра бычок в окно наклонился к ждущим поцелуя губам. Тело само подстроилось под, уже знакомую позу и музыка любви вновь понеслась по маленькому уютному салону видавшей виды машины.

Стук костяшек по стеклу отвлёк ребят от суперинтересного занятия.
— Эй извращенцы. Закурить не найдётся?
— Иди дальше мудила? — не совсем вежливо ответила распаленная соитием Таня.
Как в этот момент дверца распахнулась настежь и, чья-то толстая волосатая рука вытащила голую девушку из салона.
Шурку выдернули, как котёнка, за сползшие на колени трусы и вмазав кулаком по лбу бросили на асфальт, полагая, что такому щеглу для продолжительного нокаута, этого хватит.
Сколько прошло времени, Сашка не знал. Очнулся он резко. В голове мутилось, но соображать, в принципе, мог. Первым делом мальчик подтянул трусы и обведя взглядом землю под кустами стал обладателем тонкой метровой арматуры.
Затем поискал глазами Таню. И увидел, что девушку облокотили руками на капот её же машины и двое здоровенных парней, без затей, имеют её сзади.
Времени на раздумья не было и подросток, подкравшись сбоку, со всей дури влупил, ждущему своей очереди верзиле стальным прутом по голове.
Башка у незадачливого насильника треснула, словно гнилой арбуз и он мешком завалился на землю.
А Шурка, без раздумий, словно шпагой, ткнул острым прутом трахальщика в спину. На удивление, тот прошёл, сквозь рубашку и тело, как по маслу. Бандит сразу прекратил свои развратные действия. Развернулся лицом к убийце. С удивлением схватил обоими руками окровавленную арматуру. Безуспешно попытался вытащить и, в конце концов, закатив глаза, свалился на асфальт, дёргаясь в предсмертных конвульсиях.
А бедный Шурка бросился на грудь девушки, которая принялась целовать и обнимать своего плачущего, совсем по-детски спасителя, понимая что обязана ему жизнью.

Кровать была большой, двуспальной. И, по мнению мальчика очень мягкой. На такой он не спал, можно сказать, никогда. Лишь в нескольких, полузабытых снах, где молодая красивая женщина укладывала его в постель, шепча ласковые слова и включая стоявшую в изголовье ночную лампу. А маленький Саша прижимал к груди крошечного рыжего котенка и сладко засыпал, чтобы наутро проснутся в зловонном борделе.
Где мальчиков, наравне с девочками продавали в сексуальное рабство богатым, озабоченным дяденькам.
Держали детишек в каком-то грязном подвале, изредка кормя «Дошираком» или чем-то подобным. Нужду справляли в ржавое ведро, которое, матерясь, выносил дюжий охранник.
Сколько лет продолжалась такая жизнь? А фиг его знает. Пролетали дни, похожие друг на друга. А перед глазами мелькали пузатые тела и волосатые, толстые, кривые члены, словно поршень входившие в рот и в давно уже разработанную задницу.
С побегом Шурке и его товарищу по несчастью Стасу просто повезло. В эту ночь в подвале их оставалось только двое. А охранник, видимо посчитавшей ситуацию подходящей, напился до бесчувствия, забыв закрыть дверь на замок. Мальчишки на цыпочках прошмыгнули мимо спящего на топчане амбала и, выскользнув на улицу — дали стрекоча.
Всё это. А также свою короткую и безрадостную жизнь, Сашка и выложил в постели гостеприимной Татьяне, когда они грязные и уставшие поднялись к ней в квартиру и, вымывшись в ванной и вкусно поев, улеглись на кровать.
— А ты неплохой любовник, — похвалила мальчишку Татьяна, положив голову к нему на грудь, — неужели в борделе так обучают?
— Просто у меня никогда ещё не было девушки, — ласково погладил её по груди парнишка, — и ты знаешь… это так классно.
— Оставайся у меня… ну, хоть на какое-то время.
— А дальше что? Опять в подворотню? Так рано или поздно эти или такие же козлы захомутают. Может лицо кислотой облить… ну, чтобы уродом стать?
— Ещё чего, — легонько шлёпнула его по губам Татьяна, — портить такую красоту. Не дам. Пристрою тебя к одним богатеньким старичкам. Они давно о сыне мечтают. Только надо, чтобы ты был лапочкой. Тогда всё будет в ажуре, — Танька шутливо щёлкнула Сашку по носу пальцем.
И в это время идиллию нарушил долгий дверной звонок…

Часть 3. «Кукла Барби»

Облачённый в розовые, игривые панталоны и накрахмаленную розовую же рубашку, с заправленной за воротник салфеткой Шурка сидел за роскошно накрытым столом, в большой, со вкусом декорированной комнате, перед пятиметровым овальным, накрытым белой скатертью столом, середину которого украшала расписанная под хохлому полуведерная супница, откуда одетая в черно-белый передник и голубой колпак на голове горничная наливала в фарфоровую чашку, исходящий паром, ароматный черепаховый суп.
Перед нахохлившимся мальчиком, равно, как и перед его пожилыми сотрапезниками, стояли столовые приборы, с лежащими по краям ножами и вилками.
Неизбалованный деликатесами парнишка мысленно облизывался, глядя на уставленную разнообразными блюдами столешницу.
Взгляд ласкала красная и черная икра. Тонко порезанная буженина и осетрина. Сыр со слезой, а также различные паштеты и несколько разноцветных графинов с домашней наливкой. А поближе к главе семейства, радовала сердце истинного гурмана, запотевшая литровка стодоллорового, сорокадвухградусного «Родничка», который Саша видел лишь однажды, при обстоятельствах, которые не любил вспоминать.
— Александр, — нахмурила брови пятидесятилетняя, сухая как вобла, в сиреневом платье с рюшечками на плоской груди дама. — Сколько раз вам говорить не класть локти на стол.
Раздосадованный Шурка, нехотя убрал локти со скатерти и, перехватив ложку поудобнее, принялся, со скоростью взбесившейся мельницы, дохлёбывать суп. Затем вылил в рот остатки через край и пододвинул к себе тарелку, на которую услужливая горняшка заранее навалила всякой всячины и подросток, схватив первые попавшиеся нож и вилку принялся поглощать пищу, время от времени роняя крошки мимо посуды, за что получил уничтожающий взгляд, нацепившего на нос пенсне и с видимым интересом читавшего бумажные «Российские ведомости», Никифора Капитоновича.
Лысый, как коленка, одетый в строгий черный костюм и галстук шестидесятилетний старик, изредка прихлебывал ароматный, с лимоном, чай, из стакана, обрамлённого серебряным подстаканником, одновременно пуская густой дым из толстой гаванской сигары, стряхивая пепел в массивную хрустальную пепельницу.
— Надежда Георгиевна, — подал голос мальчишка. — Можно наливочки отпробовать, вон той малиновой, уж больно вкусна, зараза.
— Ну конечно попробуйте, — тотчас же расцвела мегера (наливку она делала сама и очень любила, когда кто-то хвалил её за это), — только немного.
Вездесущая Анжелика ловко наполнила парнишке высокий поллитровый бокал и он, пользуясь, что взрослые увлеклись разговором, в три глотка опустошил немаленький сосуд.
Понятливая горняшка, между делом, наполнила бокал ещё и мальчик, отпив половину, откинулся на спинку, хрупкого антикварного стула, жалея, что нельзя закурить. Но не следовало выходить из, навязанного ему покойной Татьяной образа пай мальчика, так как, в данный момент, податься ему было, совершенно, некуда, а эти пожилые, строгие, но в чем-то весьма симпатичные люди были гарантом его безбедного существования на ближайшие если не месяцы, то, хотя бы недели.
А потому, уже привычно, Шурка поднялся со своего места, сдернул салфетку и вытерев губы бросил её на тарелку. Затем томным голоском поблагодарил приёмных родителей за вкусный ужин и подставив, по очереди, лоб для поцелуя «отцу» и «матери» — удалился в свою комнату.

Татьяну пришлось оставить, хотя Саша заранее знал, что та ночь для них обоих будет последней. Не так уж и трудно было предугадать действия неведомых супостатов, которые наверняка вычислят её квартиру, а потому прощальный поцелуй затянулся минут на десять и если бы не длинный звонок в дверь — они наверняка продолжили бы ещё.
А за час до этого, Таня позвонила по только ей одной известному номеру и, отрекомендовала, двум богатым, но одиноким старикам примерного, но бесхозного мальчика. Затем, положив трубку, грустно посмотрела ему в глаза. А потом долго махала рукой с балкона уезжающей за горизонт бежевой «Вульве».

Вытяжка в Сашкиной спальне работала, как швейцарские часы, а потому парень курил, совершенно не заморачиваясь о последствиях.
Он стоял полностью обнаженным перед большим окном, за которым, в ярком свете фонарей, замер великолепный ухоженный сад, трудами нескольких садовников разбитый на несколько аллей (по которым, гостивший у стариков шестой день мальчишка, уже успел нагуляться вдоволь). Шурка меланхолично выпускал дым в приоткрытую створку, изредка оглядываясь на роскошную кровать, на которой мирно посапывала спящая красавица Анжелика и думал о своём.
О будущем, которого у него, по сути, не было. Вот почему-то не верил он, что эта пожилая парочка заменит ему отца и мать, которых он, к слову, почти не помнил, а, притерпевшись, сможет жить по их правилам, кушая лобстеров, при помощи ножа и вилки, одеваясь, словно кукла Барби, тайком курить и хлебать, вместо водки, жуткое старухино пойло. Это они его ещё в гимназию не отдали, хотя такие разговоры имели место быть, не говоря уже о походах на балет или в оперу, а также на светские рауты, для общения с такими же сюсюкающими выжившими из ума пенсионерами и их набриолиненными детишками и внуками.
Вобщем выкурив третью сигарету подряд — Сашка принял решение и уже собирался нырнуть под тёплый Анжеликин бочок, как увидел в окно три приближающихся к дому тени, которые бесшумно скользили к центральному входу.
— Подруга вставай, — бесцеремонно растолкал спящую девушку парень и, не вдаваясь в описания, натянул ей на голое тело платье. Сам же напялив трусы и брюки, одел розовую рубашку и тихонько приоткрыл дверь.
В гостиной ярко горел камин, а перед ним в мягком кресле дремал, опустив к низу руку с газетой, Никифор Капитонович, когда парочка прелюбодеев прокралась в тихое помещение и притаилась за огромной кадкой с зелёной пальмой.
В это время в комнату осторожно зашел незванный гость и, направив необычайно длинный пистолет на уснувшего деда, два раза нажал на спуск.
— Никиша, я тебе на ночь горшок принесла, ты уж будь добр сходи в него, а не на диван.
Простоволосая, одетая лишь в сиреневую тонкую ночнушку Надежда Георгиевна, поставила ночную вазу перед креслом и, увидев незнакомца в черном, вопреки ожиданиям, не заорала благим матом, а строго спросила:
— Вы кто такой? Извольте немедленно покинуть наш дом.
Шурка, от досады чертыхнулся в пальму и притянул к себе лежавшую невдалеке железную кочергу.
Раздались ещё два выстрела и женщина скривив рот, в отблесках горящего камина, рухнула на пол, рядом с убитым мужем. Вдобавок ко всему, дурочка Анжелика, выбежала из-за кадки и с кулаками набросилась на бандита. Так что мальчишке не оставалось ничего другого, как пользуясь замешательством убийцы, огреть его кочергой по затылку.
Тот рухнул, как подкошенный, увлекая в своих объятиях на пушистый ковер мертвую горничную.
Оплакивать девушку было некогда и Шурка вынув из руки убитого пистолет с глушителем, на цыпочках прокрался в столовую, где какой-то тип, беспардонно хлебал из горла дорогущий «Родничок», зажав в другой руке солидный кусок буженины.
Еле слышный, одиночный выстрел, прервал гастрономические изыскания неизвестного воришки и тот шумно приземлился, зацепив с собой скатерть с остатками ужина (покойная Анжелика, увлеченная постельными играми с Сашкой, видимо забыла прибраться в столовой).
«Осталось найти третьего», — подумал мальчик, выдвигаясь в темный коридор, когда увидел тонкую полоску света, пробивающуюся из приоткрытого сортира.
«Надо же. Посрать приспичило бандюгану. Видать сам дьявол мне сегодня ворожит, впрочем, как и всегда», — улыбнулся пацан.
В это время в туалете шумно спустили воду (совсем обнаглел придурок) и в освещенном проёме показалась знакомая, чуть прихрамывающая фигура уже знакомого нам Ганса.
Тот не спеша вытер руки куском туалетной бумаги и только тогда увидел стоящего перед ним Александра, с наведенным в упор пистолетом.
— Ну здорово приятель, — ухмыльнулся Саша, — видно не дострелил я тебя тогда. Смотрю почти не хромаешь уже.
— Да вот… понимаешь, — попытался скривить рожу негодяй. Так уж вышло… прости.
— Бог простит, — резко ответил мальчишка и тут же спросил:
— Если хочешь жить — говори сколько вас и какого хрена вы ко мне привязались.
— Только трое и было… бля буду. А ищем тебя из-за папашки твоего. По слухам нехилый хабар он от людей в своё время припрятал. А ты, значит, наследник. Знать можешь.
— Что за хабар? Деньги? Валюта? Золото?
— Да не знаю я, — в сердцах нецензурно выругался Ганс. — Мне приказ с такого верха спустили, что не отвертеться. Или тебя поймать или в бетонных ластах поплавать отправят. Ты это… братишка… пойдем со мной.
Там тебя не обидят. Скажешь, что знаешь. Тебя и отпустят. Ты малой совсем. Ну хочешь у меня в кармане сникерс имеется. На вот покушай.
Рука убийцы быстро сунулась внутрь куртки и уже наполовину высунулась наружу, когда пистолет в мальчишеской руке дёрнулся и на лбу у Ганса нарисовалась маленькая красная точка. На лице появилась удивлённая улыбка и урка, спиной вперед рухнул на незанятое очко, зажатым в руке пистолетом придавив кнопку.
Зажурчала вода. На плитку закапала кровь.
А обессиленный Шурик медленно сполз по стене на пол.
Его ощутимо потряхивало от пережитого. Внезапно накатила апатия и даже звук от приближающихся к дому полицейских сирен не заставил его сделать хотя бы попытку к побегу…

Продолжение, может быть, следует...