Баку 1990. Январь. Как это было...

Это случилось ровно 35 лет назад. После недели кровавых погромов беснующейся толпы, в условиях полного безвластия в Баку, Горбачев отдал приказ ввести войска в столицу Советского Азербайджана, где уже не было советской власти. В ходе наведения порядка погибло много мирных граждан...
 
За день до начала погромов, так случилось, совсем не случайно, что я с беременной женой вылетел из Баку в Москву. Мы приехали с ней на поезде из Ленинграда. Это так раньше Петербург назывался. До распада СССР. Для молодежи поясняю, родившейся уже в 21 веке. Может быть, не все знают. Про блокаду Ленинграда, возможно, и слышали, но могут не сопоставить северную, Пальмиру она же культурная столица и северная Венеция, с Санкт-Петербургом. Ну это я совсем уже утрирую. Горько и горестно.

Итак, мы приехали из слякотного декабрьского Ленинграда на поезде в Баку. Ехали трое суток. Пустой вагон, насквозь продуваемый сквозняком. С нами ехала девушка моего друга, гитариста первой рок-группы, в которой я пел после армии в Баку. Она гостила у нас в Питере, а ее парень раньше нее вернулся в Баку по работе, или семейным обстоятельствам, сейчас уже не вспомню точно. Ехали втроем в неуютном и холодном плацкартном вагоне. Где-то под Ростовом в вагон подсели двое уголовного вида небритых мужика в кепках-аэродромах. Они расположились в одном конце вагона, возле купе проводника, мы в другом, возле туалета. Я на нижней полке, моя жена и подруга Саши на верхних. Примерно в час ночи, когда жена уже давно, тихонько посапывая, сладко спала, да и я тоже дремал, меня разбудила Таня. Сказала, что подслушала разговор этих небритых типов. Меня они хотели вырубить, а девушек... ну понятно, что ждало мою жену и Таню. Я отправил ее на верхнюю полку, велев не слезать, а сам не сомкнул глаз до утра. Периодически вставал и прохаживался демонстративно по вагону. Небритые, уркаганистого вида, типы так ничего и не рискнули предпринять. Хотя проводник заперся в своем купе и их было двое против меня одного. Сошли они ночью, где-то уже после Чечни...

Баку встретил нас непривычно неприветливо. Я всегда любил возвращаться в родной город. А тут по улицам летела пыль вперемежку с мусором, рваными бумажками, пакетами, сигаретными окурками. Грязно и неуютно. Прохожих было мало и на Сабунчинском вокзале, и дальше на прилегавших улицах. Приезжая в Донецк сейчас, в зимний, простывший, кашляющий Донецк, я рефлекторно вспоминаю тот напряженный Баку перед Новым годом, в конце декабря 1989-го. Таня попрощалась с нами и села в полупустой троллейбус. Она жила где-то на Монтино. А я поспешил увести молоденькую жену, с которой мы только пару месяцев как зарегистрировали отношения, в спасительное подземелье бакинского метро. Доехали до конечной станции Нефтчилляр (Нефтяники), оттуда еще минут пятнадцать-двадцать автобусом до Разина. И вот мы дома. Родители нас ждали, и не могли нарадоваться нашему приезду. Младший брат тогда еще дослуживал в Германии. Ему оставалось полгода носить яловые сапожки и пэша. Все советские войска в Восточной Европе тогда носили не хэбэ с кирзачами, а кожаные сапоги с полушерстяной формой, и кожаные, а не дермантиновые ремни.

Первым делом мама с бабушкой, сами медики, на следующий день сводили мою половинку в женскую консультацию, сдали все анализы, которые подтвердили беременность на начальной стадии. Счастью в семье не было предела. Старший сын продолжил род. В Баку зимой практически не бывает снега. Просто серый город, овеваемый со всех сторон Хазаром - ветром, от которого не спастись, он заползает в любую щель в окнах, балконах, дверях, а если идешь по улице, то кружит, кружит, кружит и пронизывает, как бы пешеход ни застегивался на все молнии и ни натягивал на глаза шапку. Зябко. Очень зябко поздней осенью и зимой в ветреном Баку, продуваемом с моря насквозь. И только искры летят в вечернем сумраке. Искры от печки-буржуйки на углу проспекта Ленина и улицы Пушкина, на пути к моей первой школе - сто шестидесятой. В этой буржуйке жарятся спелые каштаны. Смуглый, с крупными зубами продавец в несвежем белом халате, кажется настолько ветроустройчивым, что вообще не обращает внимания на непогоду. Он помешивает каштаны на углях, весело скалится и моментально сворачивает кулек из кусочка газеты -
"Вечерний Баку", или "Бакинский рабочий". Я всегда по пути в школу в утренних сумерках и обратно, в вечерних, покупал у него на пятнадцать копеек стакан обжигающих каштанов и лузгал их, пытаясь хоть так согреться, спастись от всепроникающего Хазара. А искры летели по улице. И в памяти вставали картинки холодного Петрограда, костры на улицах, солдаты, матросы с пулеметными лентами и залп крейсера "Аврора"...

Новый год, как помнится, выдался таким же, как всегда. Пыльным. И только на Рождество, седьмого января, за день до моего дня рождения, в Баку выпал снег, продержавшийся полтора дня. Не более. В те январские дни я перечитывал "Белую гвардию" Булгакова. Наверное, раз десять к тому времени успел прочитать этот роман, но всякий раз находил, открывал в нем что-то новое, доселе не замеченное. И вот мне надо было как раз седьмого января пешком подняться до Восьмого километра от Разина, через гору со знаменитой пещерой, давно, правда, замурованной, где в середине семнадцатого столетия казачий атаман, сбросивший в Волгу персидскую княжну, спрятал свои сокровища, награбленные в Иране. Шел через любимый со школьных лет лесопарк. Там я выгуливал нашу овчарку, а еще прятался, сбежав со школьных занятий в седьмом классе. Почти всю первую и половину второй четверти я так прогулял. И самое главное, никто меня так и не поймал. Ни в школе не хватились, ни дома не просекли. Мне было четырнадцать лет. Хулиган. Гормоны шалили. Бунтарство в крови. Но потом, уже перед Новым годом, все же взялся за ум, вернулся в школу, сдал все хвосты, а родители так и не узнали что я почти полгода прогулял в лесопарке на Разинской горе...

Шел, утопая в тающем снегу, взбирался ввысь, через гору. Не помню за каким лядом меня понесло наверх. То ли за лекарствами, то ли за вином и шампанским для моего дня рождения. Неважно уже. Я шел и шел, промочив ноги в этой снежной каше, а сам представлял, что пробираюсь по Киеву в ноябре 1918 года, в Святошино, где когда-то жила моя тамошняя родня. Воображал себя персонажем булгаковского романа. Минут сорок пять надо было идти в гору и далее до Восьмого. Назад вернулся в насквозь промокших ботинках. И сразу же уселся в ванной парить ноги в тазике с горячей водой, чтобы не заболеть.

У нас с женой обратные билеты на самолет в Москву были куплены где-то на восемнадцатое или девятнадцатое января. Но как водится у беременных женщин, у них всегда включается некое предощущение опасности. И потому жена попросила меня поменять билеты на более раннюю дату. Отцу моему предстояла командировка в столицу. И мы пошли с ним в авиакассы. Он купил себе билет на двенадцатое. И я поменял наши билеты на тот же рейс. Когда мы прилетели в Москву, шли по терминалу к багажной ленте, в толпе какой-то грубиян толкнул мою молоденькую жену, огрызнувшись при этом на ходу: "Посторонись, корова, что телишься?". Я рванул хама за рукав: "Это кто тут корова? А ну проси прощения у моей жены, гад!". Мордастый мужик был не один, но я готов был порвать его на куски тут же. Зардевшаяся жена благодарно и в то же время испуганно дергала меня за плащ, мол, не надо, не связывайся с ними. Но тут подоспел отец. Хам со своими дружками зыркнули на нас и он угрюмо пробурчал: "Твое счастье, что мы спешим". После чего они растворились в толпе.

Когда мы приехали из Домодедово в город, остановившись у папиных друзей, включили телевизор, а в новостях уже сообщили, что в Баку начались беспорядки. Город охвачен анархией, власть бездействует. Аэропорт закрыт. И обратно вылететь невозможно. Нам с женой надо было ехать дальше в Ленинград, а оттуда, собрав свои нехитрые пожитки в общежитии, лететь в Магадан. А отец остался в Москве, в огромном напряжении и страхе за маму и тещу. Уже не до командировки ему было, он ежедневно в течение недели пытался вылететь обратно в Баку, но не получалось. Аэропорт был закрыт. Запомнился тогда один мамин коллега со Скорой помощи, пожилой врач-армянин, который летел вместе со своей женой в Москву на нашем рейсе. Запомнил его непрестанно шутящим и балагурящим. Улыбка не сходила с морщинистого лица с извечной восточной печатью несмываемого загара на коже. Но глаза у доктора не смеялись. А взгляд его старенькой жены и вовсе был паническим...

Сегодня ровно тридцать пять лет с тех кровавых событий, положивших начало уничтожения моей малой родины - Советского Азербайджана. Все началось в конце лета 1987 года, когда в Карабахе завелись вдруг демонстрации по поводу перехода этой автономной области из состава Азербайджанской ССР в Армянскую ССР. На этих митингах активно выступала Галина Старовойтова, депутат Верховного Совета РСФСР, рьяная демократка и сторонница опального на тот момент Ельцина. Армянское большинство этой автономной области Азербайджана жило довольно зажиточно и получше, чем население других районов республики. Но подзуживаемые московскими гостями, люди собирались стихийно и организованно на митинги, цель которых была простой как три рубля - оторвать кусок территории одной союзной республики и передать в состав соседней. Национализм, казалось бы, успешно преодоленный и задавленный еще после Гражданской войны, снова поднял голову. Кровавый хмель ударял в буйные головы. Азербайджанское меньшинство в Карабахе и сельских районах Армении стало потихоньку распродавать вещи и дома. Но это сделали только самые дальновидные. В основном, люди просто пытались переждать смутные времена.

Осенью и зимой 1987 года изгоняемые из Армении и Карабаха азербайджанцы пешком бежали в Баку через заснеженные горные перевалы. Женщины, дети, старики. Не все сумели дойти до спасительной территории Азербайджана. И первая кровь пролилась уже тогда...

А в феврале 1988 года ответные погромы армян начались в Сумгаите - городе-спутнике Баку. С тех пор военное положение и комендантский час установились там до самого конца советской власти.

Что для меня эти трагические события 20 января 1990 года? Как советский человек, рожденный и воспитанный в духе пролетарского интернационализма и дружбы народов нашей большой Родины, я ненавижу всякий национализм, неизбежно перерастающий в шовинизм и откровенный нацизм. События уже 11 последних лет на Украине, а также в Прибалтике, Молдавии, Средней Азии, на Кавказе за все три с лишним десятка лет после распада СССР - это зримая иллюстрация того, до какого озверения могут дойти люди, накаченные пропагандой ненависти к соседям, с которыми они жили десятилетиями, веками в мире и согласии. У меня есть любимый ролик с Донбасса, в котором азербайджанец, армянин, грузин, абхаз, цыган, русская и казак, воюющие в одном батальоне, говорят о своей дружбе и боевом, советском братстве. Пока был силен имперский до революции и союзный центр в советское время, национализм сидел, как гадюка болотная под корягой. И не высовывался. На самом деле у нас было не ложное, а настоящее братство народов СССР. Но этнопартийные элиты в республиках стали разрушать это единство. А ослабленное предательскими реформами Горбачева государство только стимулировало центробежные процессы распада и дезинтеграции страны...

Через дней десять-двенадцать исполнится ровно тридцать пять лет, как я живу в Магадане. В этом удивительном краю, где дружно и без ссор сосуществуют десятки национальностей. Не только представители коренных народов России, но и выходцы из бывших республик СССР. Я живу на Севере уже гораздо больше, чем на своей малой родине, где провел только двадцать лет. Еще два года армии в Средней Азии и два года в Ленинграде - городе трех русских революций. Моего отца уже нет на этом свете. Как и мамы с бабушкой. Отец отчаянно рвался домой, в Баку. Тогда в 1990 году. И когда прилетел через неделю, то тут же военным самолетом отправил в Киев свою тещу, мою любимую бабушку, спасая ее жизнь. Спустя полвека она вернулась в город своего детства, где родилась до революции и была совсем маленькой свидетельницей расправ, погромов и убийств, зверств петлюровцев, немцев, деникинцев, поляков. В старости ей снова пришлось стать беженкой и свидетельницей озверения сограждан. В начале ХХ века, когда на осколках бывшей Российской империи полыхала Гражданская война, в Киеве жили две сестры. Моя прабабушка, чей муж принял сторону красных, и ее родная сестра. Обе были из зажиточной семьи. Прапрадед мой мог позволить себе обеспечить дочерям обучение в Париже, в Сорбонне. И вот мой родной прадед пошел с красными за свободу и равенство. А его шурин, муж двоюродной прабабушки ушел с белыми и где-то в Европе следы его затерялись. Зато его жена осталась в СССР, как Елена Турбина-Тальберг у Булгакова.

Я потому так и любил перечитывать "Белую гвардию", что события в Киеве во времена Гражданской войны очень похожи на то, через что прошла семья моей бабушки. И вот когда она состарилась, отдав молодость и зрелось, свою профессию врача, посвятив всю себя больным, ей пришлось эвакуироваться в Киев в январе 1990 года. А мама после этого еще полгода боялась выходить на улицу. Отец несколько лет назад рассказал мне о ключе, который он нашел у двери в разоренную квартиру наших соседей в старом доме. Тетю Лену, мать моего тезки и ровесника, с которым мы дружили с юных лет, убили в те январские дни погромов. Прямо во дворе нашего старого дома. И когда отец, прилетевший в Баку, уже спас тещу, а сам отправился навестить старшую сестру, жившую в том самом доме, где жили и мы с мамой и младшим братишкой до 1976 года, он и нашел этот ключ на полу веранды. Дверь в квартиру тети Лены была распахнута. Вещи вынесены. Папа подобрал этот ключ и хранил его до самой смерти. На память о своих соседях и друзьях...

Вот и все, что я могу рассказать о тех событиях "Черного января" 1990 года. Конечно, на самом деле мне есть, что добавить и много других прискорбных фактов, своих переживаний и воспоминаний родных. Но это в другой раз. Потом. Вот почему национализм, перерастающий в нацизм и фашизм - это злейший враг всех нас. Враг и людей, и государства нашего. Поэтому я был и остаюсь последовательным государственником и антифашистом. Вот почему и езжу на Донбасс волонтером и военкором. Ведь наше дело правое. И победа, как 80 лет назад, снова будет за нами!

20. 01. 2025 г.