Проводы

Батон крошился прямо на гуано,
частил нервозно голубиный клюв,
на выдохе вдыхались полстакана
и розовел отсроченный абсурд.

В церковной луже отражались звоны,
трамвай не шёл, а ноги – не могли,
и жёлтый не сменялся на зелёный,
пока в гвоздиках цинковый везли.

В заторе блажь куражилась досужно
лексемами из матерных корней,
скучал таксист из «братского» подбрюшья,
шестой намаз нашёптывая в день.

Облезлый евнух с шильдиком на ухе
скулил молчком во взгляде шерстяном,
из рук не брал, ловил миазмы кухонь
и собирался в поминальный дом.

Торговка сглазом демоса родного
последний рубль за горькую ждала,
и маркером расчерченные брови
не придавали должности ума.

«Ещё сто грамм» в обшарпанной таверне
ни разу от цирроза не спасли,
лишь ради Бога, в долг избыток скверны
в больном костре поддерживал угли.

С заздравных линз настенного экрана
струился верноподданный елей,
и озеро в лебёдушках скучало
по подзабытым проводам вождей.

На гранях жизни, кладбища и свалки,
парной шпатлёвкой пахнущий квартал
три холостых, ворон воздевших залпа
мимо ушей привычно пропускал.

Кривилась гладь эвклидова пространства
с травящей небо свежей полосой –
дед Микоян за посягнувшим гнался,
предвидя в завтра непосильный рой.

Пустым зрачкам, запаянным в маршрутке,
приняв их прелость за червивый тыл,
из фронтовой камазовской попутки
корейский агнец у виска крутил.

В тщете переложить на чудотворца
банальное дожитие страны,
ватага ленинградских комсомольцев
по схронам зарекалась от тюрьмы.

Страшась открыть кингстоны, Z-Цусима
до веры в снисхождение дошла,
признать позор противилась гордыня,
а правда правом сильного была.

2024