Большой городской пожар. Взгляд из 1888 года

          Пролог
Ещё с утра в груди так томно, словно
увидеть свет моё решило слово.
Уста твердят молитву "Отче наш".
Душа свербит. Спасенье только, если
устроиться в старинном венском кресле
и ну точить заветный карандаш.

А он, милостисдарь, таков старатель
(умножит час его Господь-Создатель!) –
таков придумщик, хоть и реалист!
Зерно его волшебно, право слово!
Взор пробежит и удивится снова:
"Неужто мной исписан белый лист?!"

Теперь на том листе живут герои,
они свой мир и без меня построят,
а я, обняв читателя, друзья,
дивиться стану новому сюжету,
хоть был живым свидетелем при этом,
но, может статься, это был не я?

         Часть первая, короткая
Протру пенсне. Надену. Гляну в небо:
дождём размыты тучи. Бричку Феба
сегодня ждать сквозь мглу мне не с руки.
— А встал ли князь? (Гостит у нас с неделю,
мы с ним вчерась до полночи сидели)
Ну, ели-пили. Мы ж не старики,

которым местный лекарь по стаканам
велел накапать только валерьяны,
и то весьма умеренно, по дну...
Мы с князем после долгой битвы в карты
малиновки откушали с полкварты,
припомнив вдруг историю одну.

          Часть вторая, чуть длиннее
Сменился хмурый день такою ж ночью,
не видно звёздной бездны, сникли очи.
За шторой туч укрылся лунный блин.
Страшна во тьме соборная громада,
примолкли даже  бестии-цикады.
А утро принесло адреналин

такого ветра, что вздохнуть не можно.
По саду пробираясь осторожно,
чтоб не прибил оторванный сучок,
пошла разведать Нюшка, в чём же дело,
ведь по проулку всё уже летело –
газеты, ветки, тряпки... А дьячок

Казанской церкви с тощей бородою
бежал стремглав походкой молодою,
хоть был уже в летах, и пузо – шар!
Раскрыв окно, высовывая выю,
мне тотчас померещилось впервые,
как кто-то где-то выкрикнул: "Пожар!"

Пять лет прошло, а помнится, как нынче...
Войдёт сюжет в стихи, легенды, притчи,
а в тот момент кто действо разберёт?
Ведь даже князь, прибыв на пепелище,
от изумленья выпучив глазищи,
не сразу понял тех событий ход.

          Часть третья, ещё длиннее
Виной всему купец Яськов, каналья,
пардон, ведь из его пенькотрепальни
прорвался в город первый сноп огня.
Соседи, прибежав сквозь клубы пыли,
сражаясь с ветром, тот огонь тушили,
но как узнать – где правда, где брехня?

Что сталось бы, когда б не сильный ветер,
(мажора форс за всё всегда в ответе!),
ведь он понёс огонь и вкривь, и вкось.
Листая крыши, улицы, кварталы,
атласным сполохам, казалось, было мало,
у нас всё происходит на "авось".

Ударил гром под вечер звуком грозным,
пошёл и дождь, но было слишком поздно –
над городом кружило вороньё.
Такое же, как пепел чёрно-серый,
стремящийся пробить ионосферу.
Стал чёрен быт, таким же – бытиё!

Потом жандарм, макнув перо в чернила,
припомнив приснопамятного Нила,
писал отчёт на самый верх, туда,
долдоня: "Ваше... э... Превосходитель...",
строка не шла, потел от страха китель,
в окне звенела трещиной слюда.

Семьсот дворов, семь лавок, храмов пара
не пережили жуткого пожара.
Скрипи, перо, терпи, бумаги лист.
Погиб и скот, и птица, даже люди,
(Но ведь от государства ж не убудет?)
Жандармский взор и честен, и лучист..

Послание его хранят газеты,
как и событий разныя приметы:
мир с шариковой ручкой стал знаком.
И первый табулятор – новый фактор,
и пневмошина, гусеничный трактор.
Новаций и открытий – снежный ком.

А здесь у погорельцев только руки,
не знающие отдыха и скуки,
хватило б леса, жести, кирпичу!
Подслушал поп из Троицкого храма,
как клялся всем Иван Иваныч Гамов
пожарную построить каланчу.

          Послесловие
Прошло шесть лет. И тычет шпилем в небо
та каланча. Внизу ей напотребу
расчёт на конно-бочечном ходу:
бликуют пряжки, пуговицы, каски!
Возглавил всех (уместна здесь огласка)
сам Гамов в приснопамятном году.
________________

Нам с князем снова выпало прощанье!
Как хорошо, что есть напоминанья…
О, юность, утешение души!
Я рад тебе, мой князь… в любое время,
когда отпустит службы важной бремя…
Каким же резвым было наше племя!
Храни тебя, Господь!.. пиши…