По следам крупного сражения на оси мировой истории

Площадь вывернута коралловым щитом, испачкана дымом, оглушена грохотом снарядов, но это уже в прошлом, выжженное поле и только, серебристые ткани солдатских шинелей, воинственные лица врагов, атрофированные зрачки и забитые криками рты, всё зависло лишь невидимой вспышкой в пространстве адского наваждения, препарированная жестокость с обугленными внутренностями отдаётся рубцами на корке земной, сражение закончено, поверженные солдаты преданы висельнице, победителей чествуют исторические конгрессы, только птицы шорохом своих стеснённых движений обжигают воздушные наслоения над вымершей территорией стихнувшего боя.
Женщина в платке плачет перед распятием, произнося молитву "Отче наш", и тут же падает на пол, обуреваемая психотическими переживаниями, вскрывшими ей анатомически все нейронные тела, залезшими в речевые центры - древние метаморфозы, заткнувшие собою сферические ущелья, прежде пустовавшие в ослабленном изгнании космогонических чревовещаний и упований на лучшие сюжеты будущих переплетений.
Тем временем, за столом кто-то сидит и чавкает, вытирая жирный рот салфеткою, губы вымазаны человеческим жиром; бесформенными мыслительными глыбами взмывает личное подземное в прижатой к скелету грудине. Этот толстый господин явно пожирает павших от истощения, его незрячие глаза просверливают блюда, которые подносят забывшие умыться официанты, непричесанные, с щетиной, они кладут чьи-то ступни на обшарпанный стол и сразу же уходят, боясь столкнуться взглядом с каннибалом, он продолжает уплетать пищу, свирепо и язвительно, и женские причитания ускользают от его каменного слуха, оседая на шторах и изрытом лунным светом подоконнике. Он не знает о плащанице и распятии, он никогда не представлял Голгофу, а Христос для него обезличен. Он достает языком до сломанной пуговицы и поедает её, рыгая потом и даже блюя, его рубашка запачкана пищеварительными выделениями, он слишком замаран, он врос в ожерелье греха...
Женщина продолжала ронять слёзы, прожигая пол, будто сигаретным пеплом, она вся извивалась, как змея, ей было холодно и жутко, она осознавала, что там за стеной сидит этот безумный господин, пожирающий её детей, одного за другим, но ведь она сама подписала этот договор, отдав их на съедение, она рвала на себе одежду припадочно, задавая вопрос, посыпали ли их тела специями перед употреблением и, не находя ответа, смахивала капли с глаз, это были уже приступы сумасшествия, оголённое сознание металось в черепной коробке, центры вернике и брока верещали под тяжестью упавшего на неё креста, ведь она явно понимала, что если бы её сыновья выиграли битву на том самом поле боя, то этот господин бы превратился в поток почерневших звёзд, но они проиграли, их предали висельнице, и теперь ментально они поедаются и перевариваются этим хладнокровным животным...
Они шли по мраморным дорогам к безымянным холмам... Их тени взрезывали судороги, смачно реставрируя и вызывая всплески агонии, доводя до множественных бешеных оргазмов, они не могли справить нужду, не могли выбросить сперму наружу, заполнив ею пространство до краёв, ибо были замкнуты к себе, вшиты в себя, до самых извилин, до самых костей, им давали приказы и они выполняли, они шли к этим горбатым холмам, чтобы там нащупать источник тёмной энергии, но боялись при этом увидеть оскал монструозной плоти; всё это было похоже на паноптикум, на синтез всех мыслимых и немыслимых уродств, тайных воплощений и перемоток, фразы оседали на языке и внутренней поверхности щёк, так и не вырвавшись на свободу из этих тесных анатомических карцеров, смазанные густой слюною...
Никто не хотел сражаться, никто не хотел гневить Господа, они чуяли, что Бог пребывал внутри Бога, он двоился порою в их сжатых умах, троился, выхватывая сгустки энергии и поглощая их, ревностно, неужели они променяли Бога на мелочные скопления, неужто они продали Бога или, ещё хуже, умертвили его в себе, избили плетьми, это ведь так жестоко и так подло, они верили, что явится возмездие, ведь уже одного из них поразили приступы рвоты, а у второго пошла горлом и носом кровь; да, они боялись Господа, они так долго уничтожали его, ведь он создал всё мироздание с начала времён, вдохнул жизнь в материю, в первую клетку, он не туша, которую потрошат, он великий дух, а они предали его забвению, разлагаясь морально, ментально, физически, они враждовали друг с другом, желая всё-таки найти спасение, но спасение миновало их души, их судьбы... Но всё это в прошлом, гиблое дело - копаться в том, что не может засверкать новыми искрами...
Площадь вывернута, обуглена, в земле не осталось ни одного ростка, всё выжжено, всё, до самого ядра. Только несколько птиц доедают добычу, раздирая её мясо хищными клювами; но им тоже хочется забиться поглубже в нору, пахнет порохом и смертью до изнеможения, до галлюцинаций, врастающих в голову, явственно видится ржавое небо, выплюнувшее звёзды из своих лабиринтов, густой туман заволакивает его, взмывая и падая. Битва закончена, но с огромными последствиями для человеческого вида, для всего человечества, ангел с разрезанными крыльями плачет на пунцовом облаке, поглаживая себя по запястьям, немощными всхлипами напоминая о вечном; битва закончена, но осталось место для молитв, ибо наверху продолжают слышать и видеть, ибо там нет мёртвых, там есть только живые, ментально живые...