Кратко и ёмко звёзды ржавеют

на  игле  Гольфстрима  начинался  неблизкий  шорох,
ссыпался,
досадно  вслушивался  засушливо
и  ломанных  костей  влагу
считал  инстинктом  артерий,
вписывался  в  прозренье  крамолы,
прибрежной  черте  предлагал  накрутиться,
сквозь  ослепительно  брызжущую  тесноту  крыш
видел – звёзды  ржавеют…

игла – это  блокирующие  мазки
пальцами  отстукивают  свои  мысли,
и  тупик  следит  зайти  в  шрам 
изуродовано,
удушающее,
на  постой  выпросится  грязным  девичьим  смехом
ломая  корку  секрета,
многое  на  себе  испытать,
выразить  восковую  бледность  каплями  паука  беспощадно,
в  этой  позе  замереть
нарочно  не  испытывая  апатии
к  внутренней  растерянности  размытого  умысла,

и  представить – себя  уже  нет,
шатко  убраться  не  сумасшедшим,
обычным  ненормальным,
обезболивающе  вымочить  душу,
совесть  сколоть  сплюснуто,  как  панцирь  краба,
и  среди  затоптанного  из  ног  вон  плохо  прошлого,
новая  волна  под  загрузку  острой  тоски
вытечет  по  старым  камням  одним  размером,
уколет  темнотой  взломанного  обморока,
болезнь,  как  смятая  постель  воздуха,  выполощет,
оставит  след  прохожего  идущего  мимо…

откроет,  как  кончится  иммунитет  змеиного  жала,
шуршащее  близко  до  непромокаемого,
одолеет  онемело,
парализующее,
и  это  вечный  гипноз 
на  кончике  перепончатого  состояния,
гармония  передоза  и  промежутки  больных  переходов,
и  не  объяснит  никто,  почему  тянет  себя  нарушить,
счистить  с  числа  зеро  последнюю  глубину,
возможно  это  дар  дну
синхронизировать  водоизмещение…

и  ознобу  стучать  в  стены,
наматывать  исподнее  на  пустотелое,
воровать  взгляды,
подсматривать  в  щель,
откуда  тянутся  руки  одуматься,
а  мозгу  на  месте  стоять,
и  не  жалеет  Ихтиандр,  что  первым  новое  примерил,
мысль  проскочила,  но  извилин  не  задела,
а  меня  на  дыбе  скрутило,
и  пошли  косые  события  гулять  на  игле  Гольфстрима,
сквозь  ослепительно  брызжущую  крышу
теперь  сам  вижу – звёзды  ржавеют.