Тень

Тело моё тяжелеет, к земле пригибаясь нещадно, словно сама почва призывает меня вернуться в её лоно, где царит вечная тень. Ибо страх, что поселился во мне, тягостен и зловреден, как замшелый камень у подножия старой колокольни: не сдвинуть его без тяжкого труда и не забыть навсегда. Сколь же страшно бежать от собственной тени, дрожащей позади, и думать, будто преследует тебя другая — чёрная, чернее могильного мрака, готовая поглотить и плоть, и душу.

Но есть ли разница между моей тенью и тою чужой, если обе рождаются в глубинах страха? Коль бегу я без оглядки, то ли собою прорастая во мрак, то ли взывая к нему? Ибо страх — дитя упрямой мысли: отвернёшься от одного образа, явится другой, ещё мрачнее. Подобно безымянному грешнику, ищущему забвения, я мчусь, не разбирая дороги, теряя остатки света, что едва теплится где-то в груди.

Но вот туман расступается, обнажая таинственный предмет — нечто неопределённое, отринувшее свою тень и повисшее в молочно-белой пустоте. В нём нет ни света, ни тьмы, ни ровной грани между ними — лишь обречённая дрожь, пробуждающая печальную речь: «Это не я!.. Не я…» И кажется, что это сам страх обретает голос, бормоча о собственном ничтожестве, как если б тень вдруг захотела стать плотью, но не обрела возможности ею быть.

В такие мгновения хочется припасть к земле и признать собственное бессилие — ведь телу, согбенному под тяжкой ношей тревог, всё меньше отведено сил для сопротивления. Но, быть может, приходит время всмотреться в самую сердцевину своего страха? Быть может, не отрекаться от тени своей, но принять её, как холодную печать земного бытия? Ибо без тени нет полноты образа, и без страха не рождается мужество. Тогда и предмет, что лишился тени, найдёт в себе силу сказать: «Это я!» — обретая единство со своим отражением и прозревая всю глубину того, что значит быть самим собой.