Вот такая любовь
Ведь люди ни те, ни другие, но только научные не очень-то стремятся поучать, если не становятся управленцами, почия на лаврах других. Они заинтересованно остаются в своих подвалах или башнях, чтобы оттуда радовать заказчиков своими придумками — да и то часто с оглядкой и осторожностью.
Мы же любим Европу вовсе не за эти поучения, изобретения или открытия. Любим не как ближнего своего (которого не особенно-то и любим), а как всё сущее, как прибившегося котёнка, например, или как юродивого. Я ещё в детстве говорил, что русский человек выделяет и почитает из своего видео-ряда две категории видимых объектов — юродивых и иностранцев, — и сегодня мне видится, что это одна категория.
Ещё есть пиетет к европейскому от излишней доверчивости, болезненный. Он вдруг возникает там, где кто-то как-то не так говорит — картавит ли, или проявляет прочий акцент, использует неведомые слова, носит необычное имя или ссылается на свои древние корни, принадлежность к некоей школе или близость королям. Проистекающее из доверчивости, такое пиететство перерастает в осторожное «а хрен его знает» или «вот же старается болезный», и так тем и остаётся надолго, слегка смешиваясь с общим интересом к этому большому миру.
Интерес же живой, человеческий к нам у Европы очень редок. Когда-то давно после христианизации из-за опаски перед крупным громогласным человеком, а в последствии — от узости своих просторов и страха наказания за контакт с «еретиками». Россия же — мусульманская ли, православная ли, буддистская или языческая — осознаёт свои ширь и глубь, отринывает навязчивые европейские подкручивания законов и контрактов, но никак пока не скажет всем слова своего громко и вразумительно — чтобы услышали.
Свидетельство о публикации №125011600105