Надпись поверх надписи

По тропе в никуда, мимо тьмы погоста,
принимая себя как забытый остров,
я иду, тишине подставляя спину,
и дыша в облака перегаром винным.

Расплатился с долгами. В карманах пусто,
так что пальцами можно крутить до хруста,
охреневшему миру варганя дули
за улыбку, с которой здесь всех надули.

Из букетиков звезд составляю клумбы.
Отклоняюсь от курса на пару румбов
и врезаюсь в зеркальную плоть металла
похоронных ворот с бесовским оскалом.

Из чужих примитивов леплю дигесты,
объясняя законы природы жестом,
посылающим все по привычке нахер,
ибо вечность не может жить в вечном страхе.

На обочине в ряд катафалки. Мрачность
их окраски на фоне войны удачна,
ибо нежно вселяет в клиентов благость,
что была им до этого часто в тягость.

Мне кричат:
- Убегай!
Я киваю сухо,
чтоб никто не заметил, что я под мухой
и шатаюсь совсем не от ветра с юга,
где по мне крокодилы ревут белугой.

Все равно: закопают, сожгут, засушат -
лишь бы с фальшью своею не лезли в душу.
В ней, счастливой, все четко, как в аксиомах
древних греков, с потомками не знакомых.

Мой бунтующий разум бодрит паяца,
заставляя последнего не сдаваться
поглупевшему миру людей на милость,
что, как кажется, с ним не ко дню случилась.

Камни века сложились в тоску забора,
что собой оградил полумертвый город.
Я на нем наваял пару строчек матом,
чтобы напомнить себе о себе когда-то.

По тропе в никуда, мимо кладбищ мрака,
я иду с элегантностью вурдалака,
по пути изгаляясь над тем, что было,
и чего изменить я теперь не в силах.

Каждый шаг приближает меня к ответу
на вопрос об источнике тьмы и света,
ибо нет между ними уже различий
для того, в ком сердчишко еще фурычит.

Значит все, как обычно: дорога, завтрак,
пара дел, запланированных на завтра
да итогом циничной строки рожденье,
чтоб предать и ее, и меня забвенью.