Музыкальная табакерка Евгения Багрянцева

«МУЗЫКАЛЬНАЯ ТАБАКЕРКА» ЕВГЕНИЯ БАГРЯНЦЕВА
http://stihi.ru/avtor/brevis

У поэта и музыканта Евгения Багрянцева из северного города Печора Республики Коми есть целое собрание стихов на музыкальную тематику. И это не просто стихи о музыке, не просто упоминания о музыкальной составляющей – вовсе нет. В поэзии Багрянцева, посвящённой музыке, происходит полное погружение в музыкальную семантику, внедрение в музыкальную ткань, полная, глубинная самоотдача и вникание, вживание, буквально вцеловывание в плоть музыкальной органики – будь то пьеса, какой-то музыкальный инструмент или духовный мир того либо иного композитора.

Откуда же они берутся, эти стихи, в таком достаточно далёком от поэзии по роду своей деятельности человеке (Багрянцев – пианист, концертмейстер, всю жизнь работающий в печорской музыкальной школе)? Вопрос не совсем риторический, мне кажется. Потому что всё-таки поэтическому дару нужны определённые условия для дыхания и развития, а быт и монотонность жизни, даже самой замечательной и гармоничной, усыпляют остроту зрения (именно поэтического зрения!), притупляют обнажённость восприятия действительности, неизбежно понижают градус чувств.

И всё же талант, если он есть, будет непременно искать способы окрыления и движения вперёд. В данном случае нашёлся нестандартный, совершенно экзистенциальный выход в новое поэтическое пространство – Евгений начал писать стихи о музыке. И стали рождаться на свет абсолютно уникальные стихотворения, я бы даже сказала, что Женя явил миру особый, новый жанр поэзии – поэзии, говорящей языком музыки, расшифровывающей музыкальные произведения, но при этом делающей их достоянием каждого читателя, добывающей из них, как это ни фантастично, философию нашей современности, мудрость наших буден, ответы на многие наши злободневные вопросы и запросы. Словно из мира внешнего, в котором обычно поэты находят темы и смыслы для своих строк, Багрянцеву каким-то чудом удалось переместиться в мир ирреального и несобытийного – в мир музыкальных образов и символов, из которых он умеет как никто другой извлекать и затем столь виртуозно облекать в слово свои философские идеи и концепции.

Для того чтобы возникла такая редкостная, исключительная во всех смыслах поэзия, необходимо довольно много составляющих: пишущий должен очень хорошо чувствовать музыку, разбираться в ней, понимать и музыкальные инструменты, и замыслы композиторов, и эпохи, в которые эти музыкальные произведения создавались.

Постепенно все эти «музыкальные стихи» сложились в объёмный цикл, который сам Евгений назвал «Музыкальной табакеркой». Но, думаю, судьба им уготована более высокая, чем просто ожидание быть когда-нибудь извлечёнными из шкатулки на свет Божий в качестве очередного поэтического сувенира пред очи изумлённого читателя.
Уверена, что эти стихи необходимо издавать отдельным сборником, а ещё – изучать в музыкальных школах и вузах как уникальное пособие, невероятный по силе эмоционального воздействия образно-поэтический путеводитель в мир музыки. И уверена также, что драгоценным этим обитателям музыкальной табакерки ещё обязательно настанет свой черёд в счастливом пути к широкому кругу российского читателя. Ведь эта табакерка – поистине волшебная!

НАВАЖДЕНИЕ

Затихающий гомон чужих голосов
сквозь наплыв безотчётного страха
трансформирует тему органных басов
«Пассакальи» великого Баха.

Контрапункт чередой безысходных синкоп
проводил серооблачный профиль.
С полминуты со мной, вызывая озноб,
иронично молчал Мефистофель.

Насладился своим посещением бес –
храм интима разъят и изучен;
усмехнувшись глумливо, пришелец исчез:
вид развалин и дьяволу скучен.

Постепенно о том забывается бред,
как растерянно некая схема,
оставаясь, прощально взмахнула мне вслед
неуклюжей десницей голема.

ПОСЛЕДНИЙ БАРЬЕР

Дистанцию шёл, хладнокровье храня,
но виден последний барьер,
и, плёткою жгучей пришпорив, коня
пустил в инфернальный карьер.

Отчётливой дробью он выровнял штрих:
голубчик, пожалуйста, сдюжь!
Пассажами ноты струятся таких
больных, неприкаянных душ...

К пульсации диагональных полос
прикован отчаянный взгляд,
капель серебристая сорванных слёз
уносится ветром назад.

Кривится безумной усмешкою рот,
вскипает упрямая блажь;
в изломе листа чёрным бисером нот
взлетает финальный пассаж.

РУССКИЙ РОМАНС

Порой так треплет жизни шквал,
что устаёшь держать штурвал,
но вот находится предлог,
чтоб в ностальгическую заводь
душой израненною сплавать
подальше от мирских тревог,
где исцеляющая грусть –
немая дочь поющих уст, –
и зов пленительных гармоний
из-под распластанных ладоней
про боль заставят позабыть,
но вновь мечтать и вновь любить,
и замирать в истоме сладкой,
и вытирать слезу украдкой.

APPASSIONATA. ПОЭМА-ЭССЕ
23 SONATE
L. van Beethoven, Op. 57

1. Allegro assai

Двоит, смещается мираж.
Расфокусированность целей.
За выжидательностью трелей
вскипает яростный пассаж...

А гром реальности таков,
что им закладывает уши.
Без всякой жалости он рушит
структуру заданных основ.

В тревоге бьётся ми-бемоль,
не находя в октавах места.
Синкопы слабого протеста
беспомощны. Во вскриках – боль.

Невзгодам в жизни несть числа,
 а утешения – семь тактов.
Хранитель, эффективней как-то
 используй тайны ремесла!

Проклятий пенные валы
к скале идут потоком быстрым
и, разбиваясь по регистрам,
текут к подножию скалы.

Над нею – перекличка птиц,
щебечущий пернатый диспут,
в просторы выпорхнувший из-под
 крыла, опёртого на штиц.

Спокойно взвесить «против», «за»
не удаётся. Ми минором
дан импульс внутренним раздорам,
и начинается гроза.

Её напор свиреп и дик.
В стремнине бешеных квинтолей
истец, ответчик поневоле
вдвоём срываются на крик.

Ослабло жёсткое туше.
Синкопы подсчитают шансы
достичь идейного альянса
и равновесия в душе.

Но безмятежный крыльев мах,
увы, сбивается так скоро,
и мысль, служившая опорой,
несёт смятение и страх –

удобный повод вспомнить, как
судьба постукивала в двери.
Теперь невиданные звери
под крышу лезут, на чердак.

Хотя б на миг движеньем рук
укрыть лицо в ладонной нише,
вздохнуть, зажмуриться и слышать
лишь учащённый сердца стук,

которым барабанит бас
в триольном ритме ostinato,
сопровождающем «когда-то»
и предваряющем «сейчас».

Действительность меняет нрав:
возможности два раза нету
шагнуть в одну и ту же Лету.
Ладони от лица отняв,

владеть собою нелегко,
когда незыблемость опоры –
опять иллюзия, которой
до совершенства далеко.

Трещит терпения бетон.
Глядит Маэстро – гневный, хмурый –
сквозь смерч взлохмаченной фактуры.
Так слышать могут скрытый стон

«нечеловеческих» страстей
высвобождаемой стихии
и класть на музыку глухие,
что пробирает до костей

и в кровь закушенной губы.
Но вот дыханье стало шире,
и замедляются четыре
удара чёртовой судьбы.

Подумать только: грозный рок
опешил, сел на доминанту,
устав перечить музыканту!
Однако это – не итог.

Аккордов грянул дробный залп,
означив мрачную решимость
идти вперёд, в неотвратимость,
какую фатум навязал

и снарядил талантом в путь.
Но пламенеет та же тема.
Разрешена одна дилемма.
Настало время отдохнуть.

2. Andante con moto

Усталость. Кризис миновал.
Полуопущенные веки.
На чуткий щит рояльной деки
диатонический хорал

аккорды тёплые кладёт –
она вибрирует ответно...
Вхожденье в сон. И бас заметно
неповоротлив – отстаёт.

Но оживляется молва:
решат быть трепетнее скоро
и бархат ре-бемоль мажора,
и фигураций кружева.

Слепящих солнечных лучей
игрой пространство затопило.
Как здесь приветливо, как мило:
цветут луга, журчит ручей,

и колокольчиком звенит
почти игрушечное счастье.
Вот исхитриться бы, украсть и
невозмутимый сделать вид:

не привлекался, чту закон
и весь в высоком и прекрасном...
Заставил вздрогнуть окрик властный,
вначале слышанный сквозь сон.

3. Allegro ma non troppo

Пора в реальность. Бьёт набат.
Ты заблуждаешься, Бетховен!
Перед толпою не виновен,
а перед бездной – виноват!

Но, провиденью вопреки, –
король в раздаче, дама, туз ли –
идти на бой. «В гранитном русле»
уже змеятся ручейки.

Ох, нелюдим фригийский лад;
глухими выстрелами баса
перемещаемая масса,
нахлынув, катится назад.

Похоже всё теперь на бег
по острию опасной бритвы,
 когда напрасные молитвы
чуть слышно шепчет человек,

не находя прямой ответ
на ряд мучительных вопросов,
поскольку мир отнюдь не розов
и мглою занавешен свет.

Стихия снова входит в раж.
Негромко поминая чёрта,
по доминанты нонаккорду
зловещий кружится пассаж.

И продолжается борьба.
Как об отмене приговора –
во мраке си-бемоль минора –
октав надрывная мольба.

Удар аккорда: так палач
сбивает с ног… Исчезли стоны
в пучине шквального канона.
Чистилище? Оттуда вскачь

несётся новый легион?
Вдруг стихло всё. Мороз по коже.
Piano вовсе не похоже
на перемирие сторон,

на избавление от мук.
Угроза стала приглушённой
и септаккордом уменьшённым
восьмых очерчивает круг.

И наблюдает за душой.
Преобразуется волненье
и частота сердцебиенья
в биенья децимы большой

на доминанте. Вводный тон
 прошёлся тихо по октавам...
И снова фигураций лава
кипит. В её багровый фон

летит упрёк октавных фраз.
На кромке, на краю обрыва,
казалось бы, на грани срыва;
но прочен мужества запас,

чтоб, даже если бьёт озноб,
на рубежах стоять упорно
и в битву ринуться повторно,
судьбу схватить за глотку чтоб,

в горниле чтобы не сгореть
испепеляющего presto,
где мощь рояля – мощь оркестра:
литавры, струнные и медь.

D. SCARLATTI

С благословения небес
рельефом авторского лика –
чередованье D и S
в коротких драмах Доменико.

И – в декольте гармоний грудь –
поёт мелодия-актриса,
когда решаешься вдохнуть
очарованье «экзерсиса».

То по трезвучиям летя,
то щедрым ливнем репетиций,
а то, как резвое дитя,
фигуркой юркой закружится.

В чеканном ритме, не таясь –
о, непосредственность ребёнка! –
восьмой с шестнадцатыми связь
мне рассекречивает звонко.

Крылат и весел разговор
проворных секст и ловких терций.
Но неожиданный минор
печалью сдавливает сердце.

А в голове: «Спасибо, друг,
что ты потряс меня. Как грушу…
Твоя гимнастика для рук
переворачивает душу».

ИНТЕРМЕДИЯ

Хлеб кантора – нелёгкий хлеб.
А Бах творил – не мог иначе.
В исходе жизни он ослеп,
но оставался самым зрячим.

Дуэт – броженье голосов,
и, в рассуждениях о бренном,
тон речи мрачен и суров,
а просветленья – драгоценны;

вернётся этот диалог
в благоговейном До мажоре –
с ключом целебным островок
в просторах фуги. Фуга – море;

в правдивой исповеди – соль
на оголённый нерв недуга.
Как входит фуга в эту роль!
Как эту роль играет фуга!

Всё накаляясь, си минор
вернул в неспешный пульс токкаты –
в её готический собор –
пассажей мерные раскаты...

И я откликнулся на зов
в иную сущность; если вкратце –
скульптура жизненных основ
лепилась пальцами канадца*.

Чудесный миг далёких пор –
явленье в северной глубинке
партиты Баха ми минор
на уценённой грампластинке.
–––––––––––––––
*«Канадец» – здесь имеется в виду Глен Гульд.

ИНАЧЕ

               С. Рихтеру

Его рояль,
упругий, гулкий,
вонзался вдаль,
до закоулков

внимавших душ
и, больше знача
речей чинуш,
вещал иначе –

без важных поз,
не разумея,
что он – колосс,
а мы – пигмеи.

С. ПРОКОФЬЕВ OP. 4 N4 АКРО

Нечисть ринулась в разгул.
Аккуратными восьмыми
В душу – Некто прошмыгнул…
Апперкотом шлёт в полы;мя
Жутких лезвий малых нон
Демонический канон демонический канон демонический канон
демонический канон демонический канон.
Ерепенным переплясом
Некто выбился из сил
И – ещё вернуться! – басом
Еле слышно пригрозил.

БОЛЬШАЯ СОНАТА

Тоника. Хор завершается в срок.
Хоть эта пауза невелика, и
следует далее новый урок, –
в эти мгновенья собой увлекает,

тайною манит, как тропка в лесу,
Шуманом выточенная когда-то
и посвящённая Мошелесу
эта большая-«Большая Соната»,

крепкое выдержанное вино
с ягоды клариного Andantino,
это космическое полотно,
эта большая-большая картина.

Способ, как Роберт варьировал той
темой, которую Клара напела,
способа выразить нет под рукой.
Поиски способа – дохлое дело.

Оригинал на пюпитре зовёт
сесть за рояль и озвучить натуру.
Пальцы слабеют, роняют блокнот.
Пальцы впиваются в клавиатуру.

Длинная сага о жизни души
не дорасскажется – времени мало.
Время торопится. Время спешит,
просит озвучивать прямо с финала.

Лёгкий, стремительный страстный галоп,
будто внезапный побег из неволи
в стае крылатых летящих синкоп,
вдаль уносимых вихреньем триолей

прочь от земных опостылевших мук
в дверь, за которою прячется счастье…
Дверь открывается…
Вкрадчивый стук,
сопровождаемый вежливым «здрасьте».

А. СКРЯБИН. ЭТЮД OP. 42 № 5

О, ветер, вестником беды
не оборачивайся! Быстро
твои читаются следы
в широтах нижнего регистра.

Спустившись с облачных небес,
зачем ты сумрачно летаешь
вокруг минора до-диез
на левой половине клавиш?

По хроматизму и вовне
мелодия за нотой ноту
нащупала, а в глубине –
мольбы терцового причёта

в глухих стенаниях зашлись:
Бродяга-ветер, ти-ише, ти-ише:
не смей трепать поблекший лист
полуоторванной афиши...

Но вихрь каденции вернул
смятение. И хоть немного
ослабить всё растущий гул
неясной внутренней тревоги

не сможет, кажется, ничто.
Но вдруг, дойдя до точки крайней,
она мелодией-мечтой,
по красоте – необычайной,

сменяется. На много миль –
стихии сказочная фреска,
где влаги радужная пыль
на фоне солнечного блеска;

невероятно тяжелы,
басов пружиною разжатой,
морские катятся валы
и разбиваются о латы

береговых гранитных плит.
А тема реет ввысь куда-то
над лихорадкой пирамид
в пересечениях откатов.

Ф. ШОПЕН ЭТЮД OP. 25 № 5

Не думал, что это серьёзно заденет…
Этюды Шопена. Листаю альбом,
и вот персонаж появился на сцене:
хромающий, бледный, с заметным горбом.

При этом стремителен, ловок и вёрток.
Исполнит, остротами всех теребя,
прыжки и ужимки, достойные чёрта,
и так же, форшлагами, скачет в себя.

Там виолончелью выводит наружу
сквозь тихих триолей струящийся пар,
рисует мелодия чистую душу,
которую прячет горбатый фигляр.

Романтикой грезит. И всё же проныра
себя ей не может отдать целиком,
и солнечное измерение мира
скрывается под шутовским колпаком.

Сгущаются тучи, плотнее фактура:
шуту не придумать уже ничего?..
Зловеще над ним нависает фигура,
которая ликом бледнее его.

Эй, ты, в капюшоне, помедли минутку!
Сомненьем твоим прошуршали басы…
Согласие дай на последнюю шутку –
она, может статься, острее косы.

Раздастся раскат гомерической трели,
и встанет стеной обертоновый ряд.
Насмешливо сосредоточен на цели –
шута, в Ми мажор отчеканенный, взгляд.

Покинув поля звукового мольберта,
короткою притчей пронёсся этюд,
поведал: в веках не однажды посмертно
победу над смертью одерживал шут.

BARCAROLLE

Выглянуло солнце из кабины
очертаний туч – грузовика.
На закрытом клапе пианино
тени листьев дрогнули слегка.

Летом в классе музыкальной школы
тихо трепетали тень и свет.
Это призрак Вашей баркаролы,
г-н Рахманинов С. В.?