Город

(Из цикла "БУРЧАНИЕ В НОРЕ", №2)

I

Суровый джентльмен ведёт собаку,
одетую как рыцарская конь
(она, когда б её спустили в драку,
перегрызёт седалищную кость,
не говоря уже о тканях мягких –
перегрызёт, и не успеешь мякнуть!);
слякотствует ростовская зима;
базар-вокзал, и старые дома
как траченные кариесом зубы
среди клыков высотных (удалять,
нельзя лечить! – анестезии для
ещё поджечь могли б) идут на убыль.

Сожрец грядёт неспешно, как варан,
хинкальничать в грузинский ресторан,
другой в подвал, воспринимать Искусство
(безвкусица – повыше этажом), –
и тот вином с хинкалью поражён,
а этот – зрелищем, и никому не пусто!
(Как радует, что всё ж Искусство есть –
притом высокое! – а что оно в подвалах,
закономерно: почва укрывала
собой культурный слой не только здесь).

Эклектика: хайтек, х@йтам, хайтак,
неравномерно падает пятак
(орёл и решка сталинского типа,
чугунные, отлитые зэка)
на улицы с элитными жэка;
«Приора» на подпиленных рессорах
на весь район качает гангста-рэп,
воркует алкоголубь во дворе –
или орёт, с наложницей рассорясь.

Кофейни, дорогие бутики,
в которых одеваться не с руки
простому смертному; прекрасные снаружи
особняки в фасадах ар-нуво,
а сзади двор, напоминанье войн,
другим лицом подмигивает луже:
горелым красно-бурым кирпичом,
бандитской рожею, стеной с одним окошком –
но вот туда, как будто ни при чём,
заходит человек, студент художки,
с этюдником своим через плечо.



II

Я видел, как гриф расклёвывает пианино
и знал: острый угол всегда победит кривую,
как более мёртвый – естественную, живую,
как глина – избыток серотонина.

Я слышал, как шамкают воспалённые 
дёсны города, денно и нощно ржавчиною вгрызаясь
в пространства, лазоревые и зелёные,
язвой медленной наползая.

Я говорил: шёпот бактерий сливается в белый шум,
голос всё менее различим по мере того, как питательная среда
перерождается в то, что я в уме ношу,
надышавшись фастфудным воздухом в городах.

Я думал: когда одолеет нас это вот,
я уже не подумаю
ничего.