Коллекционер на 16

13,14

Лайла отвечала на вопросы относительно ее дальнейших планов и, фигурально говоря, облегченно вздохнула, когда полицейские сказали, что они могут идти.

Покамест.

– Чувствую себя так, словно должна зафрендить их на Фейсбуке.

Аш непонимающе взглянул на нее и, схватив за руку, потащил за собой.

– Файн и Уотерстона. Я так много времени провожу с ними, что чувствую, мы должны оставаться на связи. Или нет. Аш, какой ужас, что Винни…

– Да.

Он ступил на обочину и поднял руку, чтобы поймать такси.

– Представить боюсь, что тебе предстоит. Я собираюсь ехать на метро к Джули. И останусь там сегодня, прежде чем начать новую работу. Если что-то понадобится, позвони.

– Что? Нет. Да, мне многое предстоит. И ты часть этого многого.

Он остановил такси, всунул ее в него и дал водителю свой адрес:

– Мы едем ко мне.

Она обдумала обстоятельства и проглотила порыв сказать, что не любит, когда ей приказывают.

– Хорошо, но я должна позвонить Джули, дать ей знать, что происходит. Она будет меня ждать.

– Я послал эсэмэску Люку. Он у нее. Они знают.

– Что ж… Ты все предусмотрел.

Он либо проигнорировал ее, либо не услышал сарказма и только пожал плечами.

– О чем ты говорила с Уотерстоном, когда мы с Файн спускались вниз?

– О его сыне. Бреннону шестнадцать, и он доводит Уотерстона до безумия. Выкрасил волосы в оранжевый цвет, как морковка, решил быть веганом, но разрешает себе пиццу с сыром и молочные коктейли. Играет на бас-гитаре в гаражном ансамбле, твердит, что хочет бросить школу и заниматься музыкальной карьерой.

Аш немного помолчал.

– Он сказал тебе все это?

– Все это, и мы только что дошли до его дочери. Джози тринадцать лет. И она проводит слишком много времени, рассылая эсэмэски друзьям, с которыми рассталась десять минут назад. Должно быть, это непросто – иметь в доме двух тинейджеров.

– Я думал, он тебя допрашивает.

– Сначала так и было, но мне почти нечего было сказать. Я спросила, есть ли у него семья. Должно быть, трудно работать копом. Особенно в Нью-Йорке. И пытаться как-то уравновесить семейную жизнь. А заставив его говорить о семейной жизни, я немного отвлеклась от нынешней ситуации. Но приятно знать, что он любит своих ребятишек, хотя и недоволен ими.

– Почему мне не пришло в голову спросить Файн, есть ли у нее семья?

– Она разведена. Детей нет.

Лайла рассеянно сунула почти выпавшую шпильку обратно в волосы. И поняла, что почти готова снова их распустить.

– Но сейчас она с кем-то встречается, и это серьезно. Это Уотерстон мне сказал.

– Теперь я буду брать тебя на все коктейль-пати и полицейские допросы, с какими мне придется иметь дело до конца жизни.

– Давай ограничимся допросами.

Она хотела спросить, что он намерен делать с яйцом, но не думала, что заднее сиденье такси – подходящее для этого место.

– Ты действительно летел вертолетом из Коннектикута?

– Самый быстрый способ доставить Энджи домой. А за теннисным кортом есть вертолетная площадка.

– Ну, разумеется.

– Мне нужно позвонить ей, – добавил он, вынимая бумажник, когда водитель остановил машину перед его домом. – И моей матери. Мне стоит один раз объяснить ей, что происходит, и она расскажет всем, кто захочет знать.

– Собираешься сказать ей… обо всем?

– Нет.

Он заплатил водителю, придержал для нее дверь.

– Пока нет.

– Почему?

– Я сказал Винни, и теперь он мертв.

– Это не твоя вина. Не твоя, – настаивала она. – Оливер приобрел яйцо. Оливер работал на Винни. Оливер приобрел яйцо, когда работал на Винни. Ты действительно считаешь, что эта женщина не сделала бы того, что сделала, не скажи ты обо всем Винни? Она понятия не имела, что ты сказал Винни, но, уверена, она знала, что Оливер работал на него.

– Может быть.

– Не может быть, а факт. Обычная логика. Если убрать эмоции, что труднее всего сделать, остается логика.

– Хочешь пива? – спросил он, когда они вошли в дом.

– Конечно, почему бы нет?

Она пошла за ним на кухню.

– Аш, это логика. И я, возможно, пришла к логическим выводам раньше, потому что не знала Оливера и Винни.

Она помедлила, пока он вынимал из холодильника две бутылки «Короны», прежде чем спросить:

– Хочешь услышать мою теорию?

– Разумеется…

– Ну слушай. Логика говорит, что женщина знала Оливера. Он или Сейдж, возможно, впустили ее в квартиру в ту ночь. Полиция говорит, замки не взломаны. Он написал, что у него есть клиент. Это наверняка она. Возможно, их познакомила Сейдж, потому что, похоже, она была главной мишенью. Мертвый бандит – должно быть, тот, кто бил ее. Но она не могла сказать им, где яйцо, потому что Оливер ей не сказал. Как все это звучит?

Он протянул ей открытую бутылку.

– Логично.

– Так и есть. Бандит зашел слишком далеко, и Сейдж вылетела из окна. Теперь, когда операция провалена, они должны действовать быстро. Оливер ничего не видел и не слышал, потому что его опоили. Что указывает на то, что источником информации они считали Сейдж. Да и из нее легче эту информацию вытянуть. Они должны были выйти. И не могли взять с собой Оливера. Поэтому инсценировали его самоубийство. Прости.

– Все уже сказано. Продолжай.

– Думаю, они оставались поблизости от дома. Наблюдали. Может быть, проверили телефон Оливера, увидели, что несколько дней назад он тебе звонил. Ага, думают они, может быть, брат что-то знает…

Несмотря на свинцовую усталость, он слегка улыбнулся.

– Ага?

– Ну или что-то в этом роде. Они провожают тебя до полицейского участка, видят тебя со мной. Видят, как мы разговариваем. Я – свидетель, мало ли что видела, разве не должны они интересоваться мной? И вот они – возможно, только она – едет к Джули, где, по ее мнению, я живу. Но там ничего нет. Тогда она берет сувениры на память. И тоже рассуждает логически, считая, что что-то происходит. Следит за мной в магазине, где я хвалю ее туфли. Должно быть, она видела, как мы входили в дом Килдербрандов.

– После чего проникает ко мне, осматривается.

– Но ты не приносил сюда ни яйцо, ни документы. Она может гадать, почему ты вошел в банк. Но судя по всему, ты вышел с тем же, с чем и вошел. Весьма вероятно, что она по-прежнему считает, что ты или мы в этом замешаны. Но следующая остановка – Винни.

– И если она видела, как он заходил сюда, это только укрепило ее подозрения.

– Да, но она бы так или иначе его достала. Вещь Фаберже, которую она взяла, заставляет меня думать, что она спрашивала о яйцах Фаберже, просто чтобы понять, что именно он знает. Не думаешь, что она так и сделала?– И если она видела, как он заходил сюда, это только укрепило ее подозрения.

– Да, но она бы так или иначе его достала. Вещь Фаберже, которую она взяла, заставляет меня думать, что она спрашивала о яйцах Фаберже, просто чтобы понять, что именно он знает. Не думаешь, что она так и сделала?

– Если бы я притворялся богатым клиентом – да. Я бы спросил о Фаберже.

– Логично, – подтвердила Лайла. – Она приводит бандита, который опять заходит слишком далеко. Но на этот раз избавляется от него.

Он выпил пива и стал заинтересованно наблюдать, как Лайла вынимает шпильки из волос.

– Вспыльчивость или жестокость?

– Может, и то, и другое. Он бандит, она – хищница.

Поскольку он думал то же самое, то опять был заинтригован. Сделал глоток, на этот раз медленный.

– Почему ты так считаешь?

– Сужу по тому, как она разыгрывала перед Винни богатую покупательницу, гуляла по магазину, выбирала вещи.

В ее платье не было карманов, поэтому она сложила шпильки на стойку, пригладила волосы, покрутила шеей.

– Она знала, что случится с ним, может быть, не то, как все случилось на деле, но они все равно убили бы его, даже если бы он отдал им яйцо. Она паучиха. И наслаждалась, сплетая паутину вокруг Винни. Сам видишь.

– С этим трудно спорить. Твоя теория почти незыблема. Только одно «но».

– Какое?

– Прекрасная паучиха – не клиент. Яйцо не для нее.

– Но она идеально вписывается…

– Тогда кому она звонила?

– Прости, что?

– Кому она звонила, когда оставила садиста-бандита наедине с Винни? Она не пожалела времени на разговор. Кому она звонила в перерыве между попытками выбить информацию из беззащитного человека?

– О, я и забыла.

Размышляя, она подняла волосы с плеч и шеи. Явно непреднамеренный жест: он прекрасно распознавал преднамеренные жесты. Но она подняла волосы и позволила им снова упасть. Освободила из узла, в который скрутила, и ему почему-то было хорошо.

Потому что непреднамеренный жест отозвался прямо в его чреслах.

– Может быть, она звонила своему бойфренду? – предположила Лайла. – Или матери… или женщине, которая кормит ее кошку, когда хозяйки нет в городе… Нет, черт возьми! Своему боссу.

– Вот!

– Она не клиент.

Вдохновленная идеей, она жестикулировала бутылкой, хотя едва притронулась к пиву.

– Она работает на кого-то. Того, кто может позволить себе купить яйцо, хотя она пыталась украсть его у Оливера. И при этом наверняка пыталась убедить его, что яйцо для нее. Но если ты можешь позволить себе купить яйцо, вовсе ни к чему бегать по всему Нью-Йорку, вламываться в квартиры, избивать людей. Ты нанимаешь кого-то для грязной работы. Черт, до этого я не додумалась. Но вместе мы родили прекрасную теорию.

– Мне совершенно ясно, что босс не возражает платить за убийство. Ты, может быть, и права, что Сейдж была связью между клиентом или его паучихой и Оливером. Важно понять, как и кто.

– Аш.

Лайла поставила бутылку: он вычислил, что она сделала три крошечных глоточка.

– Хочешь что-нибудь кроме пива? Может, вина?

– Нет, все нормально. Аш, трое людей – и это только те, о ком мы знаем, – мертвы из-за этого яйца. Яйцо у тебя.

– Верно.

– Ты мог бы отдать его полиции или кому угодно. Оповестить об этом всех. Давать интервью, появляться на телевидении, в газетах, журналах. Подумать только, отдал редкое бесценное сокровище властям на хранение.

– С чего это я должен его отдавать?

– Потому что тогда у них не будет причин тебя убивать, а я действительно не хочу, чтобы они пытались тебя убить.

– У них не было причин убивать Винни.

– Он видел их.

– Лайла, вспомни о логике. Они – или она – знали, что их лица будут на камерах наблюдения. Ей все равно. Они убили Сейдж, Оливера и Винни, потому что это их профессия. Как только я отдам яйцо, меня можно списать. Но сейчас они не уверены, у меня оно или нет. Я могу быть полезен им.

Она снова сделала крохотный глоточек пива.

– Неприятно думать, что ты прав. Почему ты не сказал это полицейским?

– Потому что они были бы чертовски паршивыми детективами, если бы не сообразили это сами. А паршивым детективам нет никакого смысла рассказывать что-то.

– Я не считаю их паршивыми.

– Хорошим детективам тоже нет смысла ничего рассказывать.

Он открыл винный кулер, выбрал бутылку «шираза».

– Не открывай это только ради меня.

– Мне нужно, чтобы ты позировала для меня. Не меньше часа. И если влить в тебя бокал вина, лучше расслабишься. Так что это и для меня тоже.

– Аш, я не думаю, что это подходящее время.

– Тебе не следовало распускать волосы.

– Что? Почему?

– Когда в следующий раз сделаешь это, обрати больше внимания на себя, – посоветовал он. – Твои волосы отвлекают меня от действительности.

Он вынул пробку из бутылки.

– Теперь пусть подышит, пока ты переоденешься. Костюм в гардеробной в моей мастерской. А я пока позвоню.

– Учитывая случившееся, не уверена, что сегодня смогу позировать. А следующие несколько дней я буду на другом конце города. Так что…

– Неужели ты позволишь моему отцу запугать тебя?

Он склонил голову, когда увидел, что она от удивления замолчала.

– Мы поговорим об этом. Но я должен позвонить. Иди переоденься.

Она вдохнула. Выдохнула.

– Примерь. Мне нужно позвонить, – уговаривал он. – Лайла, ты переоденешься и посидишь для меня часок? Я буду очень благодарен.

– Ну хорошо.

Он слегка улыбнулся в ответ на ее холодный пристальный взгляд и приподнял ее подбородок.

И поцеловал, медленно и крепко, достаточно крепко, чтобы в ее горле родилось блаженное мурлыканье.

– Я буду очень благодарен, – повторил он.

– Ладно, и я выпью вина, когда ты поднимешься наверх.

Так он знал, почему она уехала! Возможно, это к лучшему. И может быть, она еще решит не позировать ему, но не потому, что ее запугали.

Потому что она разозлилась. И в самом деле, какой смысл заводить интрижку, поскольку дело обстоит так: его отец взбесил тебя, а ты взбесила его отца?

Секс, пробормотала она, отвечая на свой вопрос. Секс. Вот он, смысл. Или часть его. Основная часть – сам Аштон. Он ей нравится. Нравилось говорить с ним, быть с ним, смотреть на него, нравилось думать, как она будет спать с ним. Ситуация, скорее всего, еще усугубила это, и полное разрешение ситуации, скорее всего, это рассеет.

И что из того? Ничто в мире не вечно. И поэтому жизненно важно выдавить весь сок из их отношений прямо сейчас.

Она сняла платье с вешалки. Изучила, вместе с цветным подолом нижней юбки. Ее очень быстро переделали, но для Аша, вероятно, все делают с молниеносной скоростью. К счастью для него или для нее, она надела сегодня новый лифчик.

Раздевшись, она повесила свое черное платье на все случаи жизни и скинула черные туфли. И превратилась в цыганку.

Теперь платье сидело идеально, а новый лифчик высоко поднимал груди. Иллюзия, но лестная. Лиф облегал ее торс, переходя в огненно-красную широкую юбку. Один поворот, и яркие оборки нижней юбки вспыхнули многоцветьем.

Он знал, чего хочет. И получал это…

Жаль только, что из косметики у нее только блеск для губ и салфетки для снятия макияжа. И нет изумрудов, которые он хотел на ней видеть.

Дверь открылась.

– Вот твое вино.

– Мог бы постучать.

– Зачем? Платье подошло, – продолжал он, не обращая внимания на ее негодующее фырканье. – То, что надо. Но теперь мне требуется выражение твоих глаз, чувственное, страстное… и темные губы.

– У меня нет макияжа.

– Вон там его полно.

Он показал на шкаф с дюжиной ящичков.

– Ты не смотрела?

– Я не открываю чужие ящики.

– Ты, возможно, одна из пяти человек в мире, которые могут сказать это и не солгать. Взгляни и воспользуйся всем, что нужно.

Она открыла первый ящик, и глаза у нее выкатились из орбит. Тени и карандаши для глаз и подводки, пудра, крем, туши с одноразовыми палочками, и все рассортировано по цвету и предназначению.

Она открыла следующий: основы, румяна. Бронзеры. Кисточки и еще кисточки.

Боже, Джули заплакала бы от счастья и благоговения.

Она открыла следующий ящик. Помада. Блеск для губ, карандаши для губ.

– Все мои сестры постарались…

– Ты мог бы открыть свой бутик.

В других ящиках лежали украшения: серьги, подвески, цепочки, браслеты.

– Просто глаза слепит.

Он встал рядом, порылся в содержимом ящика.

– Попробуй это, эти и да… вот это.

Все равно что играть в переодевания, решила она и пустилась в поиски.

Черт, может, у нее что-то и получится.

Она выбрала бронзер, румяна, тени для глаз и тушь и нахмурилась:

– Собираешься стоять здесь и наблюдать?

– Пока что да.

Она пожала плечами, повернулась к зеркалу и начала краситься.

– Мне извиниться за отца?

Их глаза встретились в зеркале.

– Нет. Ему пришлось сделать это ради себя. Я не стану злиться.

– Я не стану его оправдывать. Он может быть человеком трудным, даже при самых благоприятных обстоятельствах. А эти – далеки от лучших. Но у него не было никаких прав обращаться с тобой подобным образом. Ты должна была найти меня и поговорить – Мне извиниться за отца?

Их глаза встретились в зеркале.

– Нет. Ему пришлось сделать это ради себя. Я не стану злиться.

– Я не стану его оправдывать. Он может быть человеком трудным, даже при самых благоприятных обстоятельствах. А эти – далеки от лучших. Но у него не было никаких прав обращаться с тобой подобным образом. Ты должна была найти меня и поговорить.

– Считаешь, что твой папочка ранил мои чувства? Это его дом, и он явно не хотел моего присутствия. Какой отец пожелает видеть рядом с сыном женщину, которую считает интриганкой, золотоискательницей и лживой пираньей?

– Никаких оправданий, – повторил Аш. – Он был не прав во всем.

Она смешала тени, изучила эффект.

– Ты поссорился с ним.

– Это трудно назвать ссорой. Мы очень ясно высказали друг другу противоположные мнения.

– Я не хочу быть клином между тобой и твоим отцом. А теперь вам всем особенно нужна семья.

– Если ты клин, он сам вставил тебя между мной и им. И теперь пусть пожинает плоды случившегося. Но ты должна была прийти и сказать мне.

Она положила румяна на щеки.

– Я сама веду свои битвы.

– Это не только твои битвы. Выходи, когда закончишь. Я приготовлю холст.

Она помедлила ровно столько, чтобы сделать глоток вина, потому что снова обозлилась, чувствуя то, что ощущала, когда вышла из большого прекрасного дома в Коннектикуте.

Все же эта история закончена. Он знал, она знала, они знали, и на этом все.

Есть куда более важные вещи. Куда более неотложные проблемы, чем тот факт, что его отец презирает ее.

Не собираешься же ты спать с его отцом, пробормотала она, подводя глаза. Не помогаешь же его отцу понять, что делать с яйцом Фаберже и убийством.

То, что случилось, – только между нею и Аштоном. Точка.

Она закончила накладывать макияж, решила, что хорошо потрудилась.

И ради собственного удовольствия резко повернулась.

И то, что увидела в зеркале, заставило ее рассмеяться. Она взяла бокал и вышла.

Когда Аш поднял глаза от мольберта, она вздернула юбки и кокетливо потрясла ими.

– Ну?

Он пристально оглядел ее с головы до ног.

– Почти идеально.

– Почти?

– Подвеска не та.

Она, надувшись, приподняла подвеску.

– Мне вроде как нравится.

– Не то, что надо, но сейчас это значения не имеет. Иди к окну. Свет ушел, но я могу обойтись тем, что есть.

Он снял пиджак, галстук, закатал рукава сорочки.

– Ты же не собираешься писать в этом? Хотя бы халат у тебя есть? Или фартук?

– Фартучки – это для маленьких девочек на лугах. Сегодня я не пишу. Сегодня вечером, – поправился он. – Допивай вино или поставь бокал.

– Ты очень любишь командовать, когда входишь в образ художника.

Но она все же поставила бокал.

– Покрутись. Руки вверх, глаза на меня.

Она подчинилась. Вообще это было даже забавно. Платье, оборки – все заставляло ее чувствовать себя сексуальной и всемогущей. Она снова покружилась и попыталась представить себя под полной белой луной, перед золотым пламенем костра.

– Снова, и подбородок вверх. Мужчины будут наблюдать за тобой. Хотеть тебя. Заставь их хотеть тебя. Пусть хотят. На меня. Глаза на меня.

Она кружилась, пока комната не поплыла перед глазами. Поднимала руки, пока они не заболели. А его карандаш все бегал, бегал, бегал по бумаге.

– Я способна сделать еще один поворот, прежде чем упаду.

– Все в порядке. Отдохни.

– Ох…

Она взяла бокал и сделала большой глоток.

– И еще раз, ох.

Захватив бокал, она подошла к нему. И охнула в третий раз.

Она выглядела молодой, красивой, яркой и женственной. Он нарисовал ее с летящими волосами, развевающимися юбками, вполоборота, с ногой, выглядывающей из пены оборок.

Глаза смотрели на нее прямо с бумаги, уверенные, веселые и чувственные.

– Поразительно, – пробормотала она.

– Тут еще полно работы.

Он отбросил карандаш.

– Но начало неплохое.

Аш снова глянул на нее, так пристально, что она невольно поежилась.

– Умираю от голода. Сейчас закажу что-нибудь из ресторана.

– Я бы тоже поела.

– Пока ты переодеваешься, я закажу. Что ты хочешь?

– Все, где нет грибов, анчоусов и огурцов. В остальном я неразборчива.

– Ладно, я буду внизу.

Она вернулась в гардеробную, сняла платье – с большей неохотой, чем ожидала. Снова повесила, стерла лишнюю косметику и связала волосы в хвост.

Из зеркала на нее смотрела прежняя Лайла.

– На этот вечер представление окончено, – сказала она себе и спустилась вниз. Он говорил по телефону.

– Я дам тебе знать, когда сам все пойму. Все, что можешь сделать. Да, я тоже. Поговорим позднее.

Он положил трубку.

– Моя сестра.

– Которая?

– Гизела. Она передает привет.

– О, и ей тоже. Что мы едим?

– Я позвонил итальянцам. Они делают потрясающего цыпленка под пармезаном. И без грибов.

– Как раз то, что нужно.

– Сейчас налью тебе еще вина.

– Сначала воды со льдом. Когда хорошенько покружишься, очень пить хочется.

Она подошла к выходящему на улицу окну и стала смотреть на текущую по тротуару толпу пешеходов. Уличные фонари бросали на них белые отблески.

Позже она сообразила, о чем думала в тот момент.

Какой странный день. Долгий, сложный день.

– У тебя здесь настоящее шоу, – сказала она, услышав его шаги. – Даже бинокль ни к чему. Так много людей, и у них столько дел. Спасибо.

Она взяла у него стакан с водой.

– Я люблю наблюдать нью-йоркскую жизнь. Больше, чем жизнь другого города. Здесь всегда есть что посмотреть, куда пойти. И за каждым углом ждет сюрприз.

Она оперлась бедром о широкий подоконник.

– Я и не сознавала, что так поздно. Нужно поесть и бежать.

– Ты останешься.

Она повернулась к нему.

– Я?

– Здесь безопасно. Я включил сигнализацию и поменял код. Люк останется у Джули. На всякий случай.

– Теперь это так называют в светском обществе?

– Совершенно верно.

Аш чуть улыбнулся.

– Он сказал, что займет твою обычную комнату.

– И это оставляет меня без кровати. Или здесь – с кроватью, но без багажа.

– Я послал за ним.

– Ты… послал за ним…

– Это недалеко. Рассыльный будет через несколько минут.

– Опять ты все устраиваешь.

Она оттолкнулась от подоконника и пошла через комнату.

– Ты куда?

Лайла на ходу взмахнула рукой.

– Вино. Сейчас принесу.

– Заодно налей и мне.

Он улыбнулся про себя. Нужно признать, она просто завораживала его. Столько участия, всяких познаний, такая наблюдательность. И спина, которая может застывать, как стальной стержень.

Сейчас он ясно представил себе, как она уходила от отца. С огнем в глазах и стальной спиной.

Когда она вернулась с двумя бокалами, огонь едва тлел.

– Думаю, нам нужно выяснить…

– Это либо еда, либо вещи, – перебил он ее, когда зазвонил звонок. – Постарайся не забыть свою мысль.

Оказалось, что это привезли вещи и вкатили в комнату. Рассыльный ушел, сунув в карман банкноту неизвестного достоинства, которую дал ему Аш.

– Я сама могу заплатить.

– Когда отдаешь распоряжения, тогда и платишь. Нет проблем.

Он не возражал против огня или тлеющих углей, но немного устал от конфронтаций и поэтому попробовал иного подхода.

– День был кошмарным, Лайла, и я легче вздохну, зная, что ты здесь и в безопасности. Ты могла бы остановиться в отеле. Но не остановилась.

– Не остановилась. Но…

– Ты пришла прямо ко мне, потому что хотела помочь. Позволь мне помочь тебе сейчас. Останешься сегодня здесь, а утром я отвезу тебя на новую работу. Или днем. Когда захочешь.

Она подумала, что он попрощался с братом, и белые бабочки улетели. Он потерял дядю в жуткой трагедии. Да еще она поссорилась с его отцом.

Если сложить все это… он заслужил отдых.

– Я ценю помощь. Но лучше сначала спросить меня.

– Где-то это я уже слышал.

– В общем, это правда. Но мне нужно переодеться, пока я не запачкала платье едой. Мне кажется, я носила его целую неделю.

– Тогда отвезем это наверх.

Он покатил чемоданы к лифту.

– Можешь занять любую комнату. Спать со мной необязательно. Я этого не требую.

– Прекрасно. Не люблю требований.

Она подождала, пока он открыл решетку лифта.

– Но если выбор зависит от меня, это прекрасно.

Он повернулся к ней.

– Определенно зависит.

Он притянул ее к себе.

Она утонула в поцелуе: немного яростном и очень властном.

Они уже были на полпути к лифту, когда в ушах зазвенело.

– Черт побери. Цыпленок с пармезаном, – пробормотал он ей в губы. – Быстрая доставка.

– О! Полагаю, нужно его впустить.

– Минуту!

Он подошел к двери, проверил, кто за ней стоит, и впустил коротышку в бейсболке.

– Привет, мистер Арчер. Как поживаете?

– Неплохо, Тони.

– Привез двух цыплят с пармезаном, два салата и ваши любимые хлебные палочки. Все записано на ваш счет, как вы просили.

Аш обменял очередную купюру на большой бумажный пакет. Аш обменял очередную купюру на большой бумажный пакет.

– Спасибо. Доброго вам вечера, мистер Арчер.

– Спасибо.

Аш закрыл дверь и запер, не отрывая глаз от Лайлы.

– Он у меня определенно будет.

Лайла улыбнулась.

– А цыпленок прекрасно подогреется в микроволновке. Позже.

– Мы это проверим.

Он поставил пакет на стол и последовал в лифт за ее манящим пальцем и улыбкой.
14

Он рывком закрыл решетку лифта, стукнул ладонью по кнопке и, пока лифт, скрипя, поднимался на третий этаж, прижался спиной к боковой стенке. Его руки скользнули от бедер, талии, ребер к грудям, зажигая крохотные костры на своем пути, пока он не сжал ее лицо.

И завладел губами.

Он хотел ее, может быть, с самого начала. Когда сидел напротив нее в маленьком кафе. Когда был убит шоком и скорбью и она потянулась к нему.

Он хотел ее, когда она заставляла его улыбаться даже в пучине скорби. Когда стояла в его мастерской, на свету, позируя для него, смущенная и взволнованная.

Она предложила ему утешение. Дала ответы и зажгла в нем что-то. То, что помогло сгладить острые углы этой скорби.

Но сейчас, когда пол медленно поднимался под ними, он понял, что не сознавал глубины своего желания.

Оно распространялось в нем как нечто живое, напрягая чресла, живот, горло… когда она поднялась на носочки, обвилась вокруг него, запустила пальцы в его волосы.

Поэтому он не думал. Он действовал. Его руки упали ей на плечи, вцепились в бретельки платья и спустили их вниз, до локтей, отчего она мгновенно оказалась в плену. Достаточно долго, чтобы его пальцы сомкнулись на ее грудях. Гладкая кожа, кружевная отделка и быстрый, быстрый стук ее сердца.

Потом она, извиваясь, ловко стянула платье вниз. Но вместо того чтобы выступить из него, подтянулась и обхватила ногами его талию, а сильными руками – шею.

Лифт остановился.

– Держись, – велел он, отпуская ее бедра, чтобы открыть решетчатую дверь.

– Не беспокойся, – тихо промурлыкала она и слегка укусила его за шею.

– Только не споткнись.

Он продолжал идти и на ходу вытянул ленту из ее волос. Намотал на руку, откинул ее голову и снова нашел ее губы своими.

В темноте, разрываемой синими сполохами уличной рекламы, он понес ее в спальню, по полу с широкими досками, и упал с ней на кровать, которую не позаботился застелить с тех пор, как спал в ней в последний раз.

Она немедленно повернулась и успела толкнуть его на спину. И оседлала его. Ее волосы упали двойной занавеской вокруг его головы, когда она наклонилась и быстро прикусила его нижнюю губу. Ее руки уже деловито расстегивали пуговицы его сорочки.

– Давно я не была…

Она откинула волосы, и они темным шелком повисли по одну сторону лица.

– Но думаю, что помню, как это делается.

– Если забудешь очередное па…

Он снова сжал ее бедра.

– …я тебе подскажу.

Распахнув его сорочку, она с силой провела ладонями по его груди.

– Хорошо сложен, особенно для человека, работающего с кистями и красками.

– Не забывай шпатель.

Лайла с тихим смехом провела руками по его плечам.

– Очень мило.

Она снова нагнулась, легко поцеловала его в губы – касание, отступление, касание, осыпала поцелуями его горло и плечи.

– Ну как я?

– Не пропустила ни одного па.

Он повернул голову, и их губы снова встретились. Когда она опустилась на него, он повернулся, сменил их позиции и добавил жара.

Она намеревалась на этот раз – их первый раз – установить собственный ритм и постепенно наращивать напряжение.

Но он поломал эти намерения, поломал безвозвратно.

Как она могла планировать свои движения, свой ритм, когда его руки ласкали ее? Он касался ее точно, как рисовал, уверенными, сильными движениями, умея разбудить страсть. И когда эта страсть поднялась в ней, она потянулась к нему, выгнулась, предлагая, обвивая, беря.

Выпуклые мускулы, длинные ноги, все принадлежит ей, чтобы исследовать и владеть в этом мягком синем свечении.

Теперь они катались по кровати вместе, лихорадочно лаская друг друга. Сердца колотились, кровь текла быстрее, быстрее под разгоряченной кожей.

Он расстегнул застежку ее лифчика, отбросил его в сторону и взял губами ее грудь.

Она выгнулась, по-кошачьи мурлыкая, впиваясь пальцами в его плечи, уносимая волной ощущений. Он провел языком по ее шее. Губы мучили, терзали, пытали, сосредоточенные на одной точке ее тела, пока она не задрожала. Пока не стала раскачиваться. Открытая, такая открытая наслаждениям, скорости этих наслаждений, омывавших их. Кожа стала скользкой от пота.

Они сплелись, но ее пальцы сражались с пуговицей его брюк. Потом ее губы пробежали по его торсу, вниз, вниз, вниз, пока ее мир не взорвался.

Она вскрикнула, открываясь навстречу восхитительному потрясению, скользя все выше к пику, от которого перехватывало дыхание… задержалась на секунду, прежде чем погрузиться в наслаждение бесконечного падения.

– Сейчас, о, господи! – всхлипывал разум, но она едва сумела простонать его имя, вцепиться в него, безмолвно требуя вернуться, вернуться к ней. Взять ее. Совсем. Окончательно.

Он наблюдал за ней. Смотрел в темные цыганские глаза, черные луны в ночи. На грациозный изгиб шеи, когда вонзался в нее. Он весь трясся в попытке удержаться самому и удержать момент открытия, когда он в ней, захвачен ею, когда ее глаза смотрят на него, а волосы вольно раскинулись по простыне.

Она содрогнулась, взяла его руки, крепко сжала.

Соединенные, они перестали сдерживаться, отдались потребности, скорости, движениям и окутывающему, удушливому жару.

Она лежала без сил. Руки упали с его плеч на смятые простыни. Она чувствовала себя восхитительно использованной и хотела только одного: нежиться в сознании этого, пока не наберется сил быть использованной снова.

– О, господи, – прошептала она.

Аш издал какой-то звук, принятый ею за одобрение. Он до сих пор лежал на ней, придавив своей тяжестью, что она находила абсолютно уместным и естественным. Ей нравилось ощущать кожей галоп его сердца. Нравилось, что он обмяк всем телом.

– Сеанс ты обычно заканчиваешь подобным образом?

– Зависит от модели.

Она фыркнула. И ущипнула бы его или стукнула, если бы смогла поднять руку.

– Обычно я пью пиво. Иногда иду на пробежку или становлюсь на беговую дорожку.

– Не люблю беговые дорожки. Только вспотеешь, но никуда не доберешься. А вот секс – другое дело. Весь вспотеешь и доберешься куда угодно.

Он поднял голову.

– Теперь, когда становлюсь на беговую дорожку, буду думать о сексе.

– Ради бога.

Он засмеялся, откатился от нее и лег на спину.

– Ты уникальна.

– Главная цель достигнута.

– Почему главная цель?

Она пожала плечами.

Он обнял ее, повернул на бок, так что теперь они лежали лицом к лицу.

– Почему цель? – повторил он.

– Не знаю. Возможно, следствие воспитания в военной среде. Мундиры, регламент. Может, быть уникальной – это мой личный мятеж.

– И у тебя получилось.

– Но ты! Не должен ли ты вести жизнь богатого бездельника-сибарита, путешествовать по всему свету в престижные места или вращаться в замкнутом обществе Монте-Карло? А вдруг ты проводишь лето в Монте-Карло?

– Предпочитаю озеро Комо. Нет, я не из богатых бездельников и тусовщиков. Конечно, мне не пришлось проходить стадию голодающего художника, но мог бы.

– Дело не в том, чем ты занимаешься, а в том, кем должен быть. Прекрасно иметь талант и любовь. Не у всех это есть.

– А писательское ремесло – это то, чем должна заниматься ты?

– Пожалуй, что так. Я люблю это ремесло и думаю, что постепенно в нем совершенствуюсь. Но без работы «стражем домашнего очага» я была бы голодающим писателем. Мне это тоже нравится, и я хороша на своем месте.

– Ты не роешься в ящиках, которые тебе не принадлежат.

– Абсолютно верно.

– Я бы рылся, – хмыкнул он. – И большинство людей на моем месте. Этого требует любопытство.

– Отдашься любопытству, кончишь безработной. Плюс это просто грубо.

– Грубость приводит к суровому наказанию.

Он легонько коснулся пальцем крошечной ямочки у ее губ.

– Как насчет ужина?

– Теперь, когда ты упомянул об этом, официально заявляю, что умираю от голода. А мое платье в лифте.

Он выждал секунду.

– Окна покрыты непрозрачной пленкой. В них можно смотреть только изнутри. Специально, чтобы выводить из себя таких, как ты.

– Все равно. У тебя есть халат? Или рубашка? Или мой багаж?

– Если настаиваешь.

Он поднялся, и она подумала, что он видит в темноте, как кошка, если так легко двигается в полутьме.

Открыв шкаф, он пропал в нем, и она рассудила, что шкаф приличных размеров.

Аш вернулся с рубашкой, которую бросил ей.

– Она слишком тебе велика.

– Это означает, что она закроет мою задницу. В обеденное время просто необходимо закрывать задницу.

– Строго.

– У меня не так много правил, – заметила она, надевая рубашку, – зато те, что есть, очень строгие.

– Строго.

– У меня не так много правил, – заметила она, надевая рубашку, – зато те, что есть, очень строгие.

Рубашка действительно закрыла ее попу и верхнюю часть бедер, а также руки. Она старательно застегнула ее и закатала рукава.

Он подумал, что нарисует ее и такой. Мягкой, расслабленной после секса, с тяжелыми веками и в мужской рубашке.

– Ну, вот.

Она одернула подол.

– Теперь у тебя есть, что снять с меня после ужина.

– Поскольку ты изложила это подобным образом… правила есть правила.

Он схватил спортивные брюки и майку.

Они спустились по лестнице вниз.

– Ты ненадолго отвлекла меня от всего случившегося. У тебя это получается.

– Может быть, позволить себе мысленно уйти куда-то далеко – это поможет нам сообразить, что делать дальше.

Она сунула нос в пакет с едой.

– Боже, все еще хорошо пахнет!

Он провел рукой по ее волосам.

– Имей я возможность вернуться назад, ни за что не впутал бы тебя в это. Я бы по-прежнему хотел, чтобы ты была здесь, но не впутал бы тебя во все это.

– Я уже впуталась, и я уже здесь.

Она подняла пакет и протянула ему.

– Поэтому давай есть. И возможно, сумеем понять, что делать дальше.

У него были кое-какие мысли на этот счет. Он попытался изложить их, пока они грели еду и устраивались в уголке, где он обычно обедал.

– Ты был прав, – признала она, откусив первый кусочек. – Это вкусно. Итак… что у тебя на уме? У тебя такой вид, словно ты напряженно думаешь. Решаешь, что писать и как? Взгляд сосредоточенный, яростно-пристальный, как перед нападением…

– У меня такие взгляды?

– Совершенно верно, и сам увидишь, когда будешь писать автопортрет. О чем ты думаешь?

– Если копы найдут горячую азиатскую девушку, это будет большим достижением.

– Но ты так не думаешь, и я тоже. Заметь, ее не волновали камеры наблюдения. Так что либо ей все равно, найдут ее или нет, либо она отсутствует во всех системах идентификации.

– Да, она не казалась особенно встревоженной, что полиция начнет искать ее или подозревать в многочисленных убийствах.

– Возможно, на ее совести куча трупов, не считаешь? Господи, как странно – есть цыпленка под пармезаном и рассуждать о многочисленных убийствах.

– Можно и не рассуждать.

– Однако нужно.

Она поддела пасту на вилку.

– Приходится рассуждать, и даже если это странно, все же не становится менее необходимым. Я думала, что могу использовать это для сюжета, немного изменив, конечно. Но ничего не получается. Это реальность, и приходится иметь дело только с реальностью. Итак: возможно, она убивала раньше.

Аш вспомнил аккуратную черную дырочку между бровями убитого.

– Да. Думаю, в этом она не новичок. И если ты права, у ее босса должны быть глубокие карманы. Он не нанял бы любителей.

– Если он нанял ее, чтобы забрать яйцо у Оливера, то она не выполнила задания.

– Совершенно верно.

Лайла махнула вилкой в его сторону:

– Ты придумываешь способ поймать ее на яйцо как на приманку. Если она не принесет яйцо, рискует потерять работу или плату, а возможно, случится кое-что и похуже, поскольку его не волнует, что для исполнения его желаний приходится убивать людей. Он просто дает деньги, а каким образом она исполнит приказ, его не интересует.

– Если он хочет именно яйцо – а что еще? – у нее не так много вариантов. Не знаю, что мог сказать ей Винни под пытками. Полагаю, учитывая, каким он был, вряд ли он что-то сказал. Но если и сказал, то он знал только, что я спрячу его в доме отца. Но не где именно.

– Даже если она узнает, что яйцо там, все равно окажется в затруднении. Это очень большое поместье. И если она сумеет каким-то образом войти…

– Большое «если». Учитывая охрану. Но даже если она достаточно умна, чтобы наняться туда служанкой или выпросить приглашение, она все равно не знает, откуда начать поиски. Я положил его…

– Не говори мне!

Она инстинктивно зажала уши:

– Что, если…

– Что, если что-то пойдет не так и она доберется до тебя? В этом случае скажешь, что херувим и колесница – в маленьком сейфе в офисе конюшни. Там сейчас нет лошадей, и офис не используется. Код из пяти цифр. Три один восемь девять ноль. Это день рождения Оливера. Число, месяц, год. Если бы я сказал Винни, возможно, он был бы жив.

– Нет.

Она коснулась его руки.

– Они с самого начала намеревались его убить. Если бы они оставили его в живых, он рассказал бы тебе. Рассказал бы полиции. Я думаю, искренне считаю, что даже если бы ты дал ему яйцо, они все равно бы его убили.

– Знаю.

Он разломил хлебную палочку. Больше из желания что-то уничтожить, чем по необходимости. Но все же протянул половину Лайле.

– С этим трудно смириться. Но ты должна знать, где оно.

– Чтобы иметь возможность поторговаться или забрать его, если она доберется до тебя?

– Будем надеяться – ни то ни другое. Оно было у Оливера. Должно быть, он отказался от сделки или изменил условия, решив получить больше. Ему в голову не приходило, что его могут за это убить. Убить его даму. А он мог использовать ее в качестве контакта.

– Оптимист, – тихо заметила Лайла. – Оптимист всегда верит в лучшее. Не в худшее.

– Он бы поверил в лучшее. Правда, нужно отдать ему должное, он принял меры, отослав мне ключ. Но он считал, что убедит их платить, возможно, пообещал найти и другие, особенно интересные вещи.

– Какая дурацкая игра!

– Он и был глупцом.

Аш уставился в бокал.

– Я смог бы сыграть вариацию этой игры.

– Какую?

– У Оливера наверняка был способ связаться с этой женщиной или ее боссом. А может быть, он просто знал человека, умевшего с ними связаться. Нужно понять, каким образом. А потом написать им и предложить новую сделку.

– Но если они наверняка узнают, что яйцо у тебя, что помешает им выследить и уничтожить тебя, как Оливера и Винни? Аш…

Она положила ладонь на его руку.

– Не хотелось бы, чтобы они попытались тебя убить.

– Я дам понять, что яйцо хорошо охраняется. Скажем, лежит в таком месте, которое непременно требует моего присутствия и присутствия уполномоченного представителя, чтобы его достать. Если что-то случится со мной, если меня убьют, если я попаду в аварию или пропаду, я оставил у другого представителя инструкции, в которых требую немедленно пожертвовать коробку с ее содержимым в музей искусств «Метрополитен».

По ее мнению, он слишком небрежно произнес все это, особенно слова «если меня убьют».

– Возможно, это сработает. Мне нужно подумать об этом.

– Поскольку мне нужно сообразить, как дать ей или ее боссу знать, что я продаю яйцо, время подумать есть.

– Или ты мог бы пожертвовать яйцо сейчас, сделать это всеобщим достоянием, и у них не будет причин преследовать тебя.

– Тогда она исчезнет. Либо сбежит от властей, либо сбежит от них и своего хозяина. Трое мертвы, и двое из них значили для меня много. Я не могу отойти в сторону.

Ей нужно отдышаться, столько чувств на нее навалилось! Теперь они связаны на множестве уровней, включая интимную близость. И все же она не была уверена, как до него достучаться.

Нужно действовать прямо, решила она. Это всегда лучше.

– Думаю, возможно, ты прав насчет исчезновения. Если это случится, тревогам и риску придет конец.

– Может быть. Может, и нет.

– Давай сами будем оптимистами, хотя бы сейчас. И все же – ты никогда не получишь правосудия и ареста. Хотя бы возможности правосудия и ареста. И в этом все дело, так ведь? Ты хочешь и того, и другого, причем стремишься вершить правосудие собственными руками. Должен разделаться с ней так, как разделался с тем пьянчужкой в баре.

– Я бы не ударил ее, она женщина, а некоторые правила в меня вколочены твердо.

Она откинулась на спинку стула, изучая его лицо. Он мог казаться спокойным и рассудительным. Но под всем этим крылась стальная решимость. Он знает, что делать, и пойдет вперед – с ее помощью или без.

– О’кей.

– О’кей – что?

– Я с тобой. Нам понадобится все уточнить, поработать над планом. Ибо я сомневаюсь, что мошенничество – в твоем репертуаре.

– Может быть, утром подумаем?

Она подняла бокал, улыбнулась.

– Пожалуй.

Джули не могла уснуть. Неудивительно, учитывая обстоятельства. День начался с того, что пришлось ехать на похороны, где ее ближайшая подруга вылетела из дома, после того как ее оскорбил отец усопшего. А закончился тем, что ее бывший муж спит в гостевой комнате.

И между этими двумя событиями случилось еще убийство, ужасное убийство! Она встречала Винсента Тартелли и его жену на одной выставке Аша. И потому терзалась особенно.

Но с момента, как стало известно, что причиной всему – одно из утерянных императорских яиц… Интересно…

Хотелось бы ей увидеть это яйцо! Однако восторг созерцания редкостной красоты сейчас неуместен – из-за нее погибли люди. Она пристыдила себя за непрошеный интерес к сокровищу.Впрочем, этот стыд куда меньший, чем то, что Люк сейчас спит в соседней комнате и она о нем думает.

Она перевернулась – в который раз – и уставилась в потолок. Попыталась представить на его фоне херувима и колесницу.

Но стрелка компаса ее мыслей снова показала на Люка.

Они поужинали вместе как два цивилизованных человека – обсуждали за тайской едой убийство и бесценные российские сокровища. Она не спорила по поводу того, должен ли он здесь остаться. Слишком нервничала и пыталась убедить себя, что это вполне понятно. Теперь совершенно ясно, что тот, кто убил Оливера и бедного мистера Тартелли, вломился к ней в квартиру. Она не вернется, конечно. Не вернется. А если…

Джули могла стоять за права женщин и равенство и все же чувствовала себя в большей безопасности, если в доме будет мужчина.

Но когда этот мужчина – Люк… сразу приходят воспоминания. И в большинстве своем хорошие. Преимущественно сексуальные. Хорошие сексуальные воспоминания не способствуют сну.

Очевидно, ей не следовало ложиться так рано, но так казалось безопаснее. Изобретательнее. Лечь у себя, зная, что Люк сделает то же самое, но в другой комнате.

Она могла взять свой айпад, поработать, поиграть. Она могла почитать. Все это вполне может ее отвлечь. Так что она пойдет на кухню, примет таблетку, заварит травяной чай, рекомендованный диетологом, которого она уволила за дурацкие советы: ее тело нуждалось в регулярных вливаниях кофеина и искусственного подсластителя. Но чай ее успокоит.

Поднявшись, она на всякий случай накинула халат на ночную сорочку. Потихоньку открыла дверь и осторожно, как вор, прокралась на кухню. При слабеньком свете, исходящем от часов на плите, она налила воды в чайник, поставила на огонь. Лучше, куда лучше, чем метаться и ворочаться, воскрешая старые неприличные воспоминания, решила она, открывая буфет, где стояла жестянка с чаем. Горячий успокаивающий напиток, немного работы, а потом, возможно, очень скучная книга.

И она уснет, как младенец.

Немного успокоившись, она вынула хорошенький чайничек – ей нравились мягкий зеленый фон и кисти сирени. Пока кипятишь воду, отмеряешь чай, достаешь ситечко, не думаешь о проблемах.

– Не можешь заснуть?

Она издала постыдный визг, уронила жестянку с чаем, которую, к счастью, только что закрыла, и воззрилась на Люка.

На нем были только брюки, застегнутые на молнию, но не на пуговицу, так что не ее вина, что первой ее мыслью было восхищение статями мальчика, за которого она когда-то вышла замуж.

Второй было сожаление по поводу того, что она смыла макияж.

– Не хотел тебя пугать.

Он подошел, поднял жестянку.

– А я не хотела тебя будить.

– Ты не разбудила. Я услышал шаги. Но хотел убедиться, что это ты.

Цивилизованные люди, напомнила она себе. Зрелые.

– Я не могу отключиться. И не знаю, что думать или что чувствовать, потому что убийства все множатся. И яйцо. Я не могу отделаться от мысли, что в этой находке, таком событии в мире искусства, замешана моя ближайшая подруга.

Перестань тараторить, приказала она себе. Никак не можешь говорить внятно.

Почему у нее такая маленькая кухня? Они сидят чуть ли не на головах друг у друга.

– Аш позаботится о Лайле.

– Лайла сама о себе позаботится, но да, я знаю, он попытается.

Она поспешно пригладила волосы. Представить страшно, в каком диком виде ее грива, после того как она несколько часов проворочалась в постели.

Лицо без косметики, спутанные волосы. Слава богу, что не включила верхний свет!

– Хочешь чаю? Это травяной сбор с валерианой, боярышником, ромашкой и лавандой. Очень помогает при бессоннице.

– Часто бывает бессонница?

– Не очень. В основном стресс и невозможность успокоиться.

– Следует попробовать медитацию.

– А ты медитируешь?

– Нет. Не могу отключить мозги.

Рассмеявшись, она потянулась ко второй кружке.

– Я пару раз пробовала. Но мое «омммм» превращалось в «ох, мне все же надо было купить ту сказочную сумочку, которую я видела в «Барнис». Или «может, мне следовало рекламировать того художника не так, а этак». Или «ну зачем я съела лишний бисквитик»?

– А я начинаю думать о найме новых служащих или о визитах санитарной инспекции. И о бисквитиках.

Она закрыла чайник, чтобы чай настоялся.

– Сегодня я не могла успокоиться. Убийство, Фаберже и…

– И…

– Да еще бог знает что.

– Странно, а я думал об убийстве, Фаберже – и о тебе.

Она взглянула на него, но тут же отвела глаза, однако их взгляды успели встретиться, и в животе у нее затрепетало.

– Что ж, учитывая обстоятельства…

– Я столько думал о тебе…

Он провел пальцем от ее плеча до локтя – старая привычка, она хорошо ее помнила.

– Все гадал, как ты. Что, если бы мы сделали не то, а это? Что, если бы я сказал не то, а это? Спросил бы не то, а это?

– Ага… я тоже. Хочешь меду? Я пью просто чай, но у меня есть мед, если…

– Нет, меду я не хочу. А ты когда-нибудь спрашивала себя, почему мы не смогли сохранить наш брак от разрушения? Почему оба наделали глупостей, вместо того чтобы постараться понять, как все исправить?

– Мы предпочитали злиться один на другого, ведь это куда проще, чем задуматься о себе и поискать собственную вину… Но мы были совсем еще дети, Люк!

Он взял ее руку, повернул к себе, взял другую. Обнял ее так, что их лица сблизились почти вплотную.

– Мы больше не дети.

Его руки, такие сильные, согрели ее кожу сквозь тонкий шелк халата. Он не сводил с нее глаз. И все мысли, воспоминания, чувства – хлынули через границу, именуемую обычно здравым смыслом.

– Да, – прошептала она. – Не дети.

Больше ничто ее не держало. Она упала к нему в его объятия – взять то, чего так хотела.

А позже, когда чай остывал на стойке, она, прижавшись к нему, заснула, как младенец.

Нора Робертс