Заболоцкий. Узел судьбы

вступление

Николай Заболоцкий - величайший поэт 20 века. Загадочный и до сих пор не понятый многими художник и человек. Человек глубочайших подкожных страданий, потрясающих философских откровений и удивительных прозрений. Музыка его стиха- прозрачная, чистая и печальная, самая земная по звучанию, но словно с небес сошедшая.
Чтобы поговорить о Николае Заболоцком надо вспомнить тех , кто окружал его в самом начале творческого пути. Это поэты Объединения Реального Искусства- обериуты. В него входили Н. Олейников- расстрелянный в 37 году, А. Введенский, арестованный в 41 году, погибший в 42-м во время эвакуации заключенных, Д. Хармс – арестованный в августе 1941 года в блокадном Ленинграде, умерший через год в тюремной психушке от голода, всеми забытый, К. Вагинов- умер в 1934 году от туберкулеза, И. Бахтерев- скончался в Петербурге 20 февраля 1996г., Ю. Владимиров- самый молодой из всех, умер в 1931 году от туберкулеза, Д. Левин- погиб на ленинградском фронте в 1941 году. Сам Николай Алексеевич отсидел, как позже заметил И. Бродский, «от и до»- с 1938 – 1944 год в сталинских лагерях. Он единственный поэт из обериутов, оставшийся в живых, но и первый из художников слова, кому удалось начать свою жизнь с начала , с абсолютного нуля, перевязав узел своей судьбы. До Заболоцкого перевязать узел судьбы пробовали многие, вспомним Пушкина или Лермонтова, получилось у одного Заболоцкого.
В работах о Николае Заболоцком многие исследователи его творчества используют такой штамп, что поэт якобы не похож на тот образ, который стоит за его гениальными стихами. Одна поэтесса так рассказывает о первом знакомстве с Николаем Алексеевичем: « Из глубины аллеи на меня в полосатой пижаме и легких сандалиях шел, держа соломенную шляпу в руках, обыкновенный бухгалтер в круглых роговых очках, которые придавали его внешности ореол беззащитности и ранимости , но никак не утонченного ума…» Почему –то все сравнивали поэта с бухгалтером или архивариусом. Но никто не обратил внимания на его фотографии в костюме и галстуке, во время визита в Италию- это ведь вылитый советский граф Алексей Толстой – автор «Аэлиты» и «Петра I» ! Какой уж тут бухгалтер? В Италию он ездил по приглашению коммунистической партии на поезде вместе с поэтом Слуцким, потому, что здоровье не позволяло летать на самолете. Сын агронома из Уржума, выросший в большой семье, прошедший школу сталинских лагерей , мог настоять на такой поездке- его не боялись, но ссориться из-за его литературной силы- «Это , как мускулы!» - говорил о его таланте Введенский- не хотело даже самое высокое литературное начальство.
Гонения на него начались в 1929 году после выпуска гениального сборника «Столбцы». В 1933 году поэт подлил масла в огонь, выпустив поэму «Торжество земледелия» и «… за пособничество кулакам и пропаганду буржуазных идей…» был арестован. Все это поэт описывает в своей книге «История моего заключения». «…Допрашивали 4 суток, не давали пищи, следователи менялись… Сознание мое стало затуманиваться. Спрашивали о Хармсе, Олейникове… Использовали мощную струю воды из пожарного шланга… Потом я оказался в доме для умалишенных рядом с «Громкоговорителем» и человеком на четвереньках…»
Если взять одно из стихотворений Н. Заболоцкого - «Извозчик на троне» :
Сидит извозчик, как на троне,
Из ваты сделана броня,
И борода, как на иконе,
Лежит, монетами звеня.
А бедный конь руками машет,
То вытянется, как налим,
То снова восемь ног сверкают
В его блестящем животе.

, прочитав его . можно заметить , как оно разваливается на глазах. Отсутствует рифма, смысл, но вместе с тем, стих живет своей новой жизнью , благодаря такому ходу. Стихотворение представляет собой восьмистишие, написанное четырехстопным ямбом, с чередующейся мужской и женской рифмой. С первым четверостишием все понятно, а вот следующее , начинающееся так « А бедный конь руками машет!?» И рифма отсутствует напрочь, хотя после слова налим напрашивается рифма : подхалим, земли , нули, но нет – стихотворение заканчивается -«В его блестящем животе.»
Стихотворение Николая Заболоцкого прежде всего не традиционно. В центре его не явление пейзажа, а — извозчик. Подобно тому, как «извозчик» состоит из двух частей, стихотворение распадается на две строфы. Первая посвящена неподвижной части: не шевелится сам кучер, недвижима пролетка. Вторая посвящена лошади, которая в состоянии непрерывного движения: передвигая ноги, она стремительно мчится. Стабильность кучера и пролетки воплощена в рифмовке строфы, которая стоит на полнозвучных четырех рифмах, как стол на четырех ножках: (троне — броня — иконе — звеня),— устойчивость строфы усилена еще и тем, что все четыре рифмы объединены согласным звуком ‘эн’. Второе четверостишие, передающее динамику, дерзко обманывает читательское ожидание: «сверкают» не рифмует с «машет», «животе» ничем не похоже на «налим»; отсутствие рифм воспринимается как фигура динамики на фоне повышенной устойчивости предшествующей строфы. Перед нами, таким образом, уже по строфическим признакам, соединение противоположностей. Феномен извозчика представляет собой, говоря языком диалектики Гегеля, единство противоположностей: движения (лошади) и неподвижности (кучера и пролетки), динамики и статики, отчетливо видимого (всегда равного себе) и видимого неясно (ибо непрерывно изменяющегося).
С этим единством противоположностей связана и образная система. В строфе 1 друг с другом перекликаются глаголы «сидит» (1) и «лежит» (4), поставленные в сходной позиции в начале стиха, а сравнения — «как на троне», «как на иконе»,— тоже своим параллелизмом утяжеляет фразу. Метафор тоже две: «Из ваты сделана броня», и борода «Лежит, монетами звеня» (борода , видимо, рыжая, как медные монеты). Сравнение рифмует со сравнением, метафора с метафорой: это тоже утяжеляет строфу, увеличивает ее статичность.
Строфа II нарушает ожидание каждым элементом — не только неожиданным отсутствием рифмы. Первый стих удивляет и эпитетом «бедный конь», и словом «руками» (вместо «ногами»), и даже глаголом «машет» (ср. нормальную фразу: «А гордый( белый или усталый) конь перебирает ногами»); удивляет глагол «вытянется», но еще больше сравнение «как налим» (вытягиваться может разве что угрь, но никак не налим), и дальше: «восемь ног сверкают — В его блестящем животе». Почему восемь? Почему — в животе? Может быть это беременная лошадь ? Задумавшись, можно все объяснить: лошадь так быстро передвигает ноги, что их кажется восемь, а, если поглядеть снизу, например, с точки зрения шмеля, эти мелькающие ноги будут отражаться в животе (так обычно изображают мир живописцы, близкие к футуризму, — например, Пикассо, увидевший кошку глазами пожираемой ею птицы). Стихи посвящены противопоставлению движения и покоя. В начале - чистый Пушкин, затем обереутские приемы. Гротеск, алогизм, поэтика абсурда, обновление методов изображения действительности- вот , что отличало обериутов того времени. Они говорили о том, что необходимо ввести пятое значение , наряду с четырьмя существующими : начертательным, эмоциональным, целевым и эстетическим, которые закрепляют отношения между человеком и предметом и освобождают от условности. То, что делали в изобразительном искусстве Кандинский, Малевич, Филонов- стихами закрепляли и продвигали все выше обериуты.
Еще одно стихотворение Заболоцкого «Лодейников» . Начинается , все как детский стих, а заканчивается демонстраций потрясающих аллюзий и откровений , равных картинам Босха.

Стихотворение Лодейников ( 1932- 44 гг.)

В краю чудес, в краю живых растений,
Несовершенной мудростью дыша,
Зачем ты просишь новых впечатлений
И новых бурь, пытливая душа?
Не обольщайся призраком покоя:
Бывает жизнь обманчива на вид.
Настанет час, и утро роковое
Твои мечты, сверкая, ослепит.
Сразу же вспоминается , написанное А.С. Пушкиным в 1825г. "Я помню чудное мгновенье".

2 Лодейников, закрыв лицо руками,
Лежал в саду. Уж вечер наступал.
Внизу, постукивая тонкими звонками,
Шел скот домой и тихо лопотал
Невнятные свои воспоминанья.
Травы холодное дыханье
Струилось вдоль дороги. Жук летел.
Лодейников открыл лицо и поглядел
В траву. Трава пред ним предстала
Стеной сосудов. И любой сосуд
Светился жилками и плотью. Трепетала
Вся эта плоть и вверх росла, и гуд
Шел по земле. Прищелкивая по суставам,
Пришлепывая, страною шевелясь,
Огромный лес травы вытягивался вправо,
Туда, где солнце падало, светясь.
И то был бой травы, растений молчаливый бой,
Одни, вытягиваясь жирною трубой
И распустив листы, других собою мяли,
И напряженные их сочлененья выделяли
Густую слизь. Другие лезли в щель
Между чужих листов. А третьи, как в постель,
Ложились на соседа и тянули
Его назад, чтоб выбился из сил.
И в этот миг жук в дудку задудил.
Лодейников очнулся. Над селеньем
Всходил туманный рог луны,
И постепенно превращалось в пенье
Шуршанье трав и тишины.
Природа пела. Лес, подняв лицо,
Пел вместе с лугом. Речка чистым телом
Звенела вся, как звонкое кольцо.
В тумане белом
Трясли кузнечики сухими лапками,
Жуки стояли черными охапками,
Их голоса казалися сучками.
Блестя прозрачными очками,
По лугу шел красавец Соколов,
Играя на задумчивой гитаре.
Цветы его касались сапогов
И наклонялись. Маленькие твари
С размаху шлепались ему на грудь
И, бешено подпрыгивая, падали,
Но Соколов ступал по падали
И равномерно продолжал свой путь.
Лодейников заплакал. Светляки
Вокруг него зажгли свои лампадки,
Но мысль его, увы, играла в прятки
Сама с собой, рассудку вопреки.
3
В своей избушке, сидя за столом,
Он размышлял, исполненный печали.
Уже сгустились сумерки. Кругом
Ночные птицы жалобно кричали.
Из окон хаты шел дрожащий свет,
И в полосе неверного сиянья
Стояли яблони, как будто изваянья,
Возникшие из мрака древних лет.
Дрожащий свет из окон проливался
И падал так, что каждый лепесток
Среди туманных листьев выделялся
Прозрачной чашечкой, открытой на восток
И все чудесное и милое растенье
Напоминало каждому из нас
Природы совершенное творенье,
Для совершенных вытканное глаз.
Лодейников склонился над листами,
И в этот миг привиделся ему
Огромный червь, железными зубами
Схвативший лист и прянувший во тьму,
Так вот она, гармония природы,
Так вот они, ночные голоса!
Так вот о чем шумят во мраке воды,
О чем, вдыхая, шепчутся леса!
Лодейников прислушался. Над садом
Шел смутный шорох тысячи смертей.
Природа, обернувшаяся адом,
Свои дела вершила без затей.
Жук ел траву, жука клевала птица,
Хорек пил мозг из птичьей головы,
И страхом перекошенные лица
Ночных существ смотрели из травы.
Природы вековечная давильня
Соединяла смерть и бытие
В один клубок, но мысль была бессильна
Соединить два таинства ее.
А свет луны летел из-за карниза,
И, нарумянив серое лицо,
Наследница хозяйская Лариса
В суконной шляпке вышла на крыльцо.
Лодейников ей был неинтересен:
Хотелось ей веселья, счастья, песен, —
Он был угрюм и скучен. За рекой
Плясал девиц многообразный рой.
Там Соколов ходил с своей гитарой.
К нему, к нему! Он песни распевал,
Он издевался над любою парой
И, словно бог, красоток целовал.
4
Суровой осени печален поздний вид.
Уныло спят безмолвные растенья.
Над крышами пустынного селенья
Заря небес болезненно горит.
Закрылись двери маленьких избушек,
Сад опустел, безжизненны поля,
Вокруг деревьев мерзлая земля
Покрыта ворохом блестящих завитушек,
И небо хмурится, и мчится ветер к нам,
Рубаху дерева сгибая пополам.
О, слушай, слушай хлопанье рубах!
Ведь в каждом дереве сидит могучий Бах
И в каждом камне Ганнибал таится...
И вот Лодейникову по ночам не спится:
В оркестрах бурь он слышит пред собой
Напев лесов, тоскующий и страстный...
На станции однажды в день ненастный
Простился он с Ларисой молодой.
Как изменилась бедная Лариса!
Все, чем прекрасна молодость была,
Она по воле странного каприза
Случайному знакомству отдала.
Еще в душе холодной Соколова
Не высох след ее последних слез, —
Осенний вихрь ворвался в мир былого,
Разбил его, развеял и унес.
Ах, Лара, Лара, глупенькая Лара,
Кто мог тебе, краса моя, помочь?
Сквозь жизнь твою прошла его гитара
И этот голос-, медленный, как ночь.
Дубы в ту ночь так сладко шелестели,
Цвела сирень, черемуха цвела,
И так тебе певцы ночные пели,
Как будто впрямь невестой ты была.
Как будто впрямь серебряной фатою
Был этот сад сверкающий покрыт...
И только выпь кричала за рекою
Вплоть до зари и плакала навзрыд.
Из глубины безмолвного вагона,
Весь сгорбившись, как немощный старик
В последний раз печально и влюбленно
Лодейников взглянул на милый лик.
И поезд тронулся. Но голоса растений
Неслись вослед, качаясь и дрожа,
И сквозь тяжелый мрак миротворенья
Рвалась вперед бессмертная душа
Растительного мира. Час за часом
Бежало время. И среди полей
Огромный город, возникая разом,
Зажегся вдруг миллионами огней.
Разрозненного мира элементы
Теперь слились в один согласный хор,
Как будто, пробуя лесные инструменты,
Вступал в природу новый дирижер.
Органам скал давал он вид забоев,
Оркестрам рек — железный бег турбин
И, хищника отвадив от разбоев,
Торжествовал, как мудрый исполин.
И в голоса нестройные природы
Уже вплетался первый стройный звук,
Как будто вдруг почувствовали воды,
Что не смертелен тяжкий их недуг.
Как будто вдруг почувствовали травы,
Что есть на свете солнце вечных дней,
Что не они во всей вселенной правы,
Но только он — великий чародей.
Суровой осени печален поздний вид,
Но посреди ночного небосвода
Она горит, твоя звезда, природа,
И вместе с ней душа моя горит.

В этом стихотворении , написанном пятистопным ямбом, Заболоцкий творит свой мир , впервые опуская голову не в воду, как все привыкли, а в траву, где свой мир и своя музыка , мир, который в одно мгновение разрушает , появляющийся с гитарой Соколов. Он появляется, как антитеза. Зачеркивая мир Лодейникова – Заболоцкого. Лодейников- агроном, этакий молодой Дон Кихот, он умнее и тоньше окружающего его провинциального мирка. Несчастная его любовь представлена Заболоцким в космическом плане :"А свет луны летел из-за карниза..." Вся поэма об оскудении деревни, протест против ее разрушения. Каркас стиха выстроен таким образом, что легкий в начале, рассчитанный вроде на не затейливый , детский стишок, он крепнет, обрастает сценами из ада , сошедшими словно с полотен Босха, достигает затем высот сатиры. Заболоцкий поднимает стихотворение на невероятную высоту, а потом безжалостно роняет его. Самая последняя часть его под стать Державинской мощи в его оде «Бог». Теряется все: смешные народные вставки, заимствованные из романсов обороты, теряются Лариса, сам Лодейников, Соколов со своей неизменной гитарой… Гитара Соколова- ружье, выстрелившее и поразившее бедную Ларису.
...Лодейников, закрыв лицо руками,
Лежал в саду. Уж вечер наступал.
Внизу, постукивая тонкими звонками,
Шел скот домой и тихо лопотал...
У Жуковского читаем : "Слышится вдали рогов унылый звон".
Взлет и падение текста поэмы Заболоцкого наблюдается в отрывке открыто пародийном, на грани легкого куплета: "Ах, Лара, Лара, глупенькая Лара" . И завершение столь же легкое после почти пушкинских высот , с признаками жестокого романса : "Сквозь жизнь твою прошла его гитара". Этот музыкальный номер скрепил сюжетную линию всей маленькой поэмы, он стал мотивировкой для метаморфозы природного мотива, вначале исполненного восторга, затем - ужаса.
Заболоцкий считал, что человек рожден для того, чтобы разрушить все это природное поедание, стать не "детищем природы, но ее "зыбким умом". Человек- не только ее высшее творение, но и величайший реформатор. Он должен построить новый мир, в котором животные будут раскрепощены и станут его полноправными братьями. Заболоцкий любил повторять слова В. Хлебникова :"Я вижу конские свободы и равноправие коров". Здесь просматривается противопоставление безумной, смертоносной природы мудрой человеческой деятельности, вносящей гармонию в окружающий мир.
Вскоре после смерти Гавриила Державина было напечатано последнее его стихотворение, написанное на аспидной доске «Без названия.

Река времен в своем стремленье
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если , что и остается
Чрез звуки лиры и трубы
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы.

В 1958 году Николай Заболоцкий пишет два стихотворения , последние его стихи : «Не позволяй душе лениться» и «На закате».
Что следует из последних его стихов- ничего не удалось, возможно , его первые «Столбцы» так и остались световыми столбами его уничтоженных , может быть , лучших лет жизни.
Человек с лицом бухгалтера… А может быть , поэт с лицом звездочета? Помните , как у Булгакова в «Мастере…» : «…и память мастера, беспокойная , исколотая иглами память стала потухать. Кто-то отпускал на свободу мастера, как сам он только что отпустил им созданного героя. Этот герой ушел в бездну, ушел безвозвратно, прощенный в ночь на воскресение сын короля- звездочета...."
 2015