Нюрка

Нюра была никому не нужна.

Отчего папа не любит маму, она понимала – оттого, что мама не помыла посуду. Они громко ругались на кухне, а Нюра лежала, притворяясь спящей, дожидаясь, пока все закончится. Но ругань продолжалась бесконечно долго.

 Нюра поднялась, прошлепала босыми ногами к двери, выглянула в коридор. А потом надела тапки, вышла и тихонечко постучала к тете Римме в деревянную занозистую дверь.

Дверь быстро приоткрылась, и тетя Римма ее впустила. Она тоже боялась, это было заметно. Недавно мама ругала ее за то, что приучила к себе она Нюру. Кричала, угрожала, а Римма молчала, смотрела в пол, опустив голову. Лишь черные кудри-пружины ее дрожали.

Но сейчас Нюра прибежала опять. Римма усадила ее на кровать, а сама подошла к двери, стояла и прислушивалась. Обернулась, немного улыбнулась Нюре так, как делать умела только она – глазами:

– Не бойся, девочка моя. Всё успокоится. Не бойся.

Но и Римма казалась Нюре большим испуганным ребенком.
Дом их стоял на краю города, почерневший от старости, с покосившейся крышей. Второй год к ряду эта развалюха числилась в кадастрово-имущественном реестре, как дом – под снос. Но там, в коммунальных квартирах, жили люди, ждали своей участи.

Римма села рядом, погладила Нюру по коленке, а Нюра нет-нет, да и оглядывалась на дверь – чего там? Интересно, мама отлупит ее за то, что она опять у тети Риммы? Наверное, отлупит. Сейчас она сердитая и расстроенная. В коридоре ругались уже не только мама с папой, но и все соседи.

Долго в коридоре хлопали двери, шла возня. А они, в малюсенькой комнате Риммы, пили чай с пряниками. Но через некоторое время Римма вдруг вскочила, сунулась в дверь, тучи набежали на красивое ее лицо.

– Иди, Нюр, иди, – шептала, звала.

Нюра незаметно проскользнула к себе. Мать Нюру не лупила. Ей было не до того. И Нюра тихо сидела в уголочке дивана с куклой в руках. Так и уснула тут.

Проснулась оттого, что мама кричала, сидя за столом. Длинный шнур телефонного провода тянулся из коридора, мама говорила в трубку:

– Как не возьмёшь, Галь? Как? Сестра ты мне или не сестра? Пусть поживет там с вами! Пусть! Это и мой дом, между прочим!

Мама то молчала, то опять начинала говорить громко!

– И что? Подумаешь! А я помогать буду. Надо мне уехать, а с ней я как? Наплюй ты на своего Юрку, я буду помогать. Галь, ну как ты можешь? Гадина ты такая...

Мама плакала. Нюра подошла к ней сзади, обняла со спины и прижалась к ней щекой. Мать порывисто обняла ее, заплакала ещё громче. А потом проговорила:

– Ничего, ничего... Завтра в деревню поедем, к тете Гале. Там и поживешь пока. А мне уехать надо, понимаешь? Вот денег заработаю и вернусь...

Спали вместе. Мама уснула, свесив из-под одеяла руку. На лице ее растекался красный синяк, а щека все время дергалась, точно ей снилась назойливая муха.

А Нюре не спалось. Она очень хотела бы потихоньку пойти к тете Римме – рассказать ей, что завтра они уезжают. Но она боялась разбудить маму, да и тетя Римма, поди, уж спала.

Нюра давно полюбила тетю Римму. Эта соседка была особенной, не такой, как все другие. Она была высокой, худощавой и хрупкой, как стебелёк. Лицо бледное, а под глазами голубоватые тени.

Жила Римма одна в своей крохотной комнатке, уходила рано утром, а возвращалась к вечеру. Тихо, ни с кем не разговаривая, готовила себе скромный ужин на кухне, и если соседи что-то и говорили ей, лишь боязливо кивала и старалась поскорее скрыться за родными дверями.

И лишь с Нюрой она переглядывалась и тихо ей улыбалась глазами. Иногда совала печенье или конфету, а однажды позвала к себе в комнату, показала свои книги и украшения. Бусики и сережки ее были простыми, но Нюра рассматривала и перебирала их долго. Римма говорила с ней, как со взрослой – первый раз с ней говорили, как со взрослой.

 Нюра просыпалась рано, раньше мамы, стояла под своей дверью и ждала, когда щелкнет замок соседской двери. Тогда она открывала свою дверь и высовывалась. Римма в светлом платке и темном пальто обувалась в коридоре. С некоторых пор это стало их традицией – Римма давала Нюре по утрам сладкий сухарик, улыбалась, даря лучик света темному мрачному коридору и всему этому дому, и ускользала.

Но сказать тете Римме об отъезде на этот раз у Нюры не получилось.

На следующий день они уже ехали сначала по булыжной мостовой, омытой недавними дождями, потом по долгому асфальту, уходящему вглубь желтеющих лесов, а потом на каком-то грузовике по рытвинам и ухабам грунтовки.

Нюра, в коротком клетчатом пальтишке, круглой меховой шапочке и тяжелых ботах, озиралась по сторонам. Она была даже счастлива. Мама совала ей леденцы, прилипшие к бумажкам, и она отмачивала эти бумажки слюной и долго катала во рту. Она даже не замечала, что мама волнуется – она всегда была такая – немного сердитая.

Мама тащила чемодан. Он бил ее по ногам, по чулкам. Она ругалась на неподходящие к сезону туфли, скользящие по деревенской грязи и тянула Нюру за руку.

Со двора, через свалившуюся наземь изгородь, выскочил и залаял пёс.

– Трезор, Трезор, фу! Ты чего, не узнал меня?

Пёс притих, и вскоре уж завилял хвостом, провожая их к крыльцу низкого дома из крашенных досок. В прихожей что-то хлопнуло, Нюра испугалась, вздрогнула.

– Привезла все ж таки! Я чё, непонятно объяснила? Я сказала тебе, что не оставлю! Чего приперла?

Незнакомая Нюре женщина стянула белую косынку, обтерла ею лоб, вынула из волос гребень и нервно расчесала им убранные в шиш волосы, потом заколола его и достала из ведра мокрую тряпку, с которой текла вода. Нюре показалось, что сейчас этой тряпкой она замахнется на них. Но она продолжила мыть пол.

Из–за занавески выглянул упитанный мальчишка, чуть старше Нюры, но мать цыкнула на него, и он исчез.

Нюра с матерью сиротливо жались у порога. Деревянный крашенный пол блестел от сырости. Задом к ним, широко размахивая тряпкой, внаклонку двигалась хозяйка.

– Галь, хоть пройти-то можно?

– Некогда мне! Дела. Чай, работаю я, не дурака валяю.

– Давай помогу.

– Да пошла ты в баню со своей помощью! Видали мы...

– Ну, мы все ж пройдем, – настойчиво твердила мать, раздевая уже Нюру.

– Томка, – закачала головой Галина, – Коль чего надумала, так и знай – как собачонку на улицу выкину, нету у меня сил. Сама знаешь – Витька у меня, да ещё и мамашу свою Юрик на меня повесил. Давай ещё и ты туда... Выкину на улицу и пусть подбирают, – и Нюре вдруг стало понятно, что говорит тетка именно про нее, и сразу захотелось отсюда уйти, но мама почему-то уходить не собиралась.

Потом Нюрку посадили в комнате на диван. Рядом, на полу, сидел толстый лысый мальчик, вокруг него были игрушки, машинки. Он косился на Нюру, прятал от нее игрушки подальше. Но ей было не до игрушек. Она боялась за маму – мама ругалась с хозяйкой дома.

Вскоре ругань стала приглушённее, загремела посуда, захлопали двери. Их позвали к столу. На столе красовалась большая бутыль самогона. Детей помормили картошкой.

– Мам Клав, иди поешь, с Томкой вон поздоровкайся.

И тут Нюра увидела старую женщину. У нее были ясные, несмотря на преклонный возраст, глаза, бесхитростное выражение лица. Шла она медленно, через порог переступала, ухватившись двумя руками за косяк. Облик опрятный и какой-то нездешний – не ходят деревенские женщины в юбках и таких вот кофтах с брошкой под шею.

– Здрасьте! – Томка была уж выпивши.

– Здравствуйте, очень приятно. Клавдия Ивановна я.

Нюра не знала, что такое свекровь, и решила, что это мама хозяйки – тети Гали.

За столом болтали о чем-то непонятном для детей, и вскоре Клавдия Ивановна, Витя и Нюра ушли в комнату.

– А ты игрушки показал девочке, Вить? Ну что ты! Нельзя жадничать.

Но Витя упёрся. Все игрушки собрал в корзину и отвернулся от бабушки. Клавдия Ивановна достала книжку с полки, но Витя выдернул книгу из ее рук – ничего своего гостье он показывать не хотел.

– Эх, Витя, Витя! Нельзя же так! – качала головой Клавдия Ивановна.

Витя бросился в слезы и побежал к матери. Клавдия грустно взглянула на Нюру и попросила отвести ее в комнату, сказала, что устала, что сама уж и не дойдет. Они прошли через кухню.

– Уезжайте, Томка, уезжайте! – услышала Нюра, – Сама уж жизнь свою налаживай, как хошь. А мне б со своей управиться... Ох, тяжко, мне, сеструха, ох, тяжко! – пьяно рыдала Галина.

Спали они с матерью на диване. А утром Нюра проснулась привычно рано. Мамы рядом не было. Она долго ждала, а потом, накинув пальто и сунув ноги в боты, тихонько пошла на двор, маму поискать, да и в туалет. Утро было влажным, ночью прошел дождь,туалет был непривычным и устрашающим.

Нюра вернулась в дом. Тетя Галя рыскала по дому.

– Неужто? Неужто? Вот паскуда поганая! Кукушка драная! Ты глянь, а! Ты глянь! Убегла, все ж таки! Убегла!

И тут она увидела Нюру, подскочила, схватила за руку и вытащила за порог, закрыв перед ней двери.

– Сказала ж выкину, вот и..., – уж из-за двери услыхала Нюра.

Она стояла в ботах на босу ногу и в коротком своем пальто. Долго боялась пошевелиться, боялась стучать, а потом все же потрогала ручку двери – дверь была заперта изнутри.

Нюра оглядела двор: за загородкой ходили куры, Трезор потягивался возле конуры, изгородь завалена и двор грязен. Во дворе стоял деревянный сарай, и Нюра решила, что пойдет пока жить туда. Она уж поняла, что мама уехала, но ей казалось, что она вот-вот вернётся за ней.

Двери сарая были закручены жёсткой проволокой. Она попыталась раскрутить ее, но толку не хватило, пальцы замёрзли и испачкались мокрой ржавчиной. Тогда Нюра подошла к окну и стала в него просто смотреть. Что ещё можно делать в такой ситуации, она не знала.

Светлые шторки окошка были задернуты. Сколько Нюра простояла, она не знала, только очень замёрзли коленки. Она терла их руками и в конце концов начала плакать. Было ей так плохо и холодно, что она решилась постучать. Страшно было очень, наверное сейчас ее отлупят, но уж лучше пусть отлупят в теплом доме, чем мёрзнуть тут.

Шторка резко отдернулась, и на нее сонными глазами с прищуром долго всматривалась баба Клава. Волосы ее были распущены, и Нюра даже не сразу ее узнала, отпрянула от окна.

А потом послышалась какая-то возня за дверью, грохот упавшего таза или ведра, и, наконец, дверь открылась. Нюра заплакала чуть громче, предрекая себе, что сейчас ей влетит, но смело шагнула в дом – так хотелось тепла.

Но никто ее не бил. Галина ругалась, кричала, металась туда-сюда, а баба Клава взяла девочку за руку, провела через сени, сняла с Нюры пальто и усадила за стол – налила чаю. Сначала Нюра и не понимала, о чем кричит хозяйка, она плакала навзрыд, и никак не могла успокоиться. Витька выглядывал из комнаты, и от его довольного вида хотелось реветь ещё больше.

И лишь когда заприхлебывала чай и немного успокоилась, Нюра разобрала слова тети Гали.

– Ты сама на ладан дышишь! А я... За тобой ходи, за ней ходи! А у меня ведь Витька! Собака – сынок твой! Паразит! Выкину вот вас всех, тогда узнаете...

Она обзывалась, хулила Нюрину маму, ещё кого-то, упрекала бабу Клаву, угрожала, что "жрать не даст и горшки выносить не будет". Баба Клава поила Нюру чаем, молчала. И лишь когда Галина поуспокоилась, сказала:

– Галь, виновата я, конечно, виновата. Ну, а девчонка-то в чем? Не выгонять же, правда. Галь... Пусть со мной в спаленке она... Пока я... В общем – пока. А потом уж решим что-нибудь.

Галя зашлась в ругани опять, но ненадолго. Видимо, болела у нее голова от выпитого. Она успокоилась резко, схватившись за виски, нажала на кнопку транзистора, и в комнату полился грустный вальс "На сопках Маньчжурии"

Галина, нанервничавшись, уснула, а Клава отправила Нюру – дать курям, а Витьку –Трезору. Сама баба Клава с трудом передвигалась по дому.

– Ты тут жить не будешь, так и знай, – прошипел Нюре на улице Витька, – И игрушки мои, чтоб не трогала. И Клава – моя бабушка.

Нюра молчала. Почему-то вспоминалась тетя Римма из их квартиры. Ее тоже все обижали, а она молчала. Вот и Нюра решила поступать также. Она вообще считала, что скоро мама ее заберёт. И не нужны ей его игрушки! Очень надо!

***

Баба Клава иногда не вставала совсем, и Нюра стала ей правой рукой. Она носила ей еду, убирала посуду, провожала в туалет.

Зато Клава много рассказывала, лёжа в постели, и Нюра очень любила ее слушать. Прибегал и Витька, когда становилось ему скучно. Но он был непоседлив, долгие истории его не завораживали.

Тетя Галя, по-прежнему, ворчала, ругала свекровь и саму Нюру, но с тем, что сестра бросила на нее ребенка, постепенно смирялась. Ей вообще "везло". Бывший муж, отец Витьки, перевез когда-то к ней мать, сдав в городе их квартиру жильцам в найм. Галина, конечно, тогда согласилась – деньги были нужны, да и Витя был маленький, а Галине нужно было уж выходить на работу – Клавдия взяла внука на себя.

Но через три года Юрик загулял. Незаметно для всех как-то переоформил квартиру на жильцов, видимо, хорошо поживившись. Да и уехал с новой пассией. Куда? Не доложил. И теперь Галина не могла его найти даже для алиментов.

Клавдию, от горя такого, разбил паралич, попала она в больницу. А из больницы, еле движимая, вернулась в Галин дом – идти ей больше было некуда. Галина к свекрови уже привыкла, хоть и были они совсем из разного теста. Но с пенсией Клавы жить было легче, да и Витька, хоть и подрос, но парень был бедовый – лучше уж под присмотром.

И вот не прошло и нескольких месяцев после всей этой катавасии, как ещё и сестра притянула ребенка. Притянула и дала деру, гадина. Как тут не злиться, когда вся жизнь наперекосяк?

Благо, хоть девчонка оказалась тихая, податливая и работящая. Галина удивлялась, как это ее Витька не такой, хоть и на год старше. А девчонка могла и наносить воды, хоть по чутку, и убрать со стола, да и Клаве помогала очень, сняв с Галины ряд проблем.

Вот только любовью к ней, от злобы на сестру, никак Галина не проникалась. По поводу и без повода перепадало Нюре чем попало. Нюра уж привыкла быть битой.

Но баба Клава после Галининых наскоков Нюру успокаивала:

– Ты прости ее. Она ведь не злая, просто невезучая.

– А ты везучая? – наивно спрашивала Нюра.

– Я-то? Я везучая. Семья у меня была, Нюрочка, очень хорошая. Хоть и война только прошла... Папа у меня был начальником большим, а мама в музее работала. Что такое музей? Не знаешь? Расскажу потом... Брат был. Умер только. Все умерли, вот только сын где-то, да вы все... Я везучая.

– А мама моя?

– Мама? Мама твоя не очень везучий человек. Разве везучий своего ребенка оставит? Знать, были у нее на то весомые причины. Ты, главное, зла на нее не держи. Жди, она вернётся.

– А я знаю, кто ещё невезучий – тетя Римма.

– Это кто же?

И Нюра, как могла, по-детски, рассказывала о своей соседке. Глазки ее горели при рассказе, даже баба Клава заулыбалась.

– Видать, хорошая, твоя это тетя Римма. Быть ей везучей.

Мать прислала денег всего два раза, а потом пропала. Не было от нее ни средств, ни писем, ни известий больше года. Когда Галина совсем разбушевалась от того, что Нюрке все обмалело, и на зиму одевать ей совсем нечего, баба Клава протянула ей на ладони золотые серьги.

Галина серьги взяла, но от какой-то своей внутренней обиды, рассердилась ещё сильнее.

– Значит, когда мы тут с Витькой с голодухи пухли, ты знала, что у тебя есть серьги и молчала, да? А остальное где? Было у тебя кольцо литое, помню я... И часы золотые. Да много всего...

– Нет ничего, Юре отдала...

– То Юре, то Нюре...а мне? Мне ты чего-нибудь дала?

– Так ведь пенсию мою ты берешь, Галь.

– Пенсию! И что! Сколько там той пенсии! А лекарства твои сколько стоят? – Галина шумела, гремела посудой, горланила, перечисляя свои расходы, но все же вскоре у Нюры появилось новое зимнее серое пальто и ботинки. Все было очень велико – на вырост.

На следующий год Нюре нужно было идти в школу, а односельчане уж и так упрекали Галину в том, что сын ее меняет обновки, а девчонка ходит в одном и том же коротюсеньком платье и вязаной, отданной деревенскими соседками кофточке. Нюру жалели, как сиротинушку, видели понукания, угощали конфетами.

Когда Галина это заметила, Нюрке перепало хлестким полотенцем – велено было ничего у соседок не брать. И теперь Нюрка убегала, испуганно шарахаясь от угощений. Девчонку начали жалеть ещё больше. Слух о том, что есть такая никак не оформленная девочка дошел до председателя колхоза.

Он, вместе с директрисой поселкового клуба, явился в дом Галины. Они с интересом озирались. Председатель, объясняя цель визита, стыдливо гладил рукой потертую клеёнку.

– Забирайте, коль так... Не моя она, сестрина, – Галина ничуть не жалела.

Но Клавдия вцепилась в девочку.

– Тогда и меня забирайте, я тоже тут никто. В дом престарелых везите.

Вот только никому не хотелось возиться. Галине поставили на вид, погрозили пальцем, и, успокоенные чувством исполненного долга, удалились.

Весной баба Клава разболелась. Нюра никак не могла понять, почему же баба Клава так мало рассказывает ей сказок, почему так много спит. Она по-детски ухаживала и всё ждала, когда бабушка поправится.

Однажды рано утром Клава шепотом, потому что громко говорить она уж не могла, разбудила Нюру.

– Подь-ка сюда. Вон тот ящик открой. Теперь доску отодвинь... Ну, ну, смелее, Нюр, – но у Нюры ничего не выходило, – Как же это? Давай, Нюрочка, нажми сильней! – казалось, что Клава сама напрягается изо всех сил, чтоб помочь.

Нюра хотела спать, она была вялой. Сказала, что не может и полезла на кровать.

– Ах ты, ах ты! А ну-ка быстро открой, я сказала! Сильной нужно быть, иначе пропадешь, – баба Клава никогда не была такой жёсткой.

Нюра сразу проснулась окончательно, поднажала на доску, доска вдруг резко отошла от шкафа, а там – широкая щель. Она сунула руку и достала круглую жестяную тяжелую коробку.

– Дай сюда, дай, – Клавдия тянула руку, – На место, на место доску засунь, и белье туда, и шкаф, шкаф закрой. Только тихо, тихо.... Хотела днём, но сердце что-то... Боюсь я, Нюрочка, – Нюра не понимала, о чем говорит баба Клава, но по тому, как волнуется она, как дрожат ее руки, догадалась, что в коробке что-то важное.

Клава аккуратно открыла коробку, и Нюра даже разочаровалась. Там были какие-то бумаги, свёрнутые в трубку и тяжёлые старые совсем украшения. Две массивные броши, одна даже без застёжки, три кольца, несколько разных сережек и браслетов, какие-то мешочки. Больше всего Нюре понравились часы.

– А ты мне их подаришь?

И тогда Клавдия начала говорить долго и очень серьезно. Она сказала, что часы отдаст Вите, все ж таки он ей внук, часть бумаг и кое-что из украшений – Галине. Но большую часть хочет отдать ей, Нюре. Вот только, если узнает об этом Галина, то заберёт. И говорить об этой тайне нельзя никому. Поэтому все это добро сегодня нужно будет закопать во дворе. Клавдия даже сказала – где.

– К вот когда подрастешь, когда поймёшь, что такое золото, выкопаешь и никому не скажешь. Это поможет тебе стать везучей.

Нюра зевала. Ей совсем не хотелось возиться с закапыванием, она знала, что земля ещё тяжёлая, но, видя волнение бабушки Клавы, она обещала. Клавдия больше не спала. Она ждала рассвета, прислушивалась к звукам в комнатах. И как только Галина с Витькой уехали в город по делам, Клавдия разбудила Нюру и отправила прятать коробку, предварительно вынув из нее то, что причиталось Галине.

Ещё горели окна поселка, когда маленькая Нюра, накинув большую телогрейку Галины, под которой держала она жестяную коробку, завернутую в кусок старой клеенки и тряпицу, вышла из дома, прошла в сарай за лопатой, а потом пошла за дом, к старому дубу. Именно там, меж стволом и забором, и правда, нашла она углубление, о котором говорила бабушка Клава. Она неумело раскопала яму глубже, потом ещё глубже, сунула туда коробку, и закопала землёй. Вот только тряпка вылезла чуток... Об этом сказала она бабушке, и та тут же отправила ее копать опять – глубже. Да ещё велела прикрыть все железной тарелкой.

Нюрке копать не нравилось, но была она исполнительная – переделала, как надо, как велела баба Клава. Маленькой ручкой прихлопала землю, притоптала ногами. Вот, теперь и у нее будет своя тайна.

– Глупая, это ж богатство твое. Ты потом поймёшь..., – шептала бабушка уже усталая от волнения и болезни...

А через день баба Клава впала в забытье. Пришла фельдшерица, развела руками. А потом к тете Гале пришел ее давний хахаль, как называла его она сама, и они долго лазали по шкафам ещё живой, но уже тихой свекрови.

Нюрка сидела, как мумия – боясь пошевелиться. Вот сейчас-то ее и разоблачат, побьют. Они нашли то, что найти по плану Клавдии были должны, в бумажной коробке – золотые часы, тонкое кольцо и облигации.

Галина грязно ругалась, утверждала, что золотых украшений должно быть много, они искали и искали, учиняя разгром в комнате.

– Нюрка, дома будь, возле Клавдии, не выходи никуда. Не могу я сегодня дома остаться. Меня только в районную столовку взяли. А Витька в школе. И приберись тут.

Нюра заметила, что с шеи бабы Клавы пропал жёлтый крестик, осталась лишь верёвочка.

Но сама Клава этого уже не узнала, она умерла не приходя в сознание. Нюра этого даже не заметила. Думала – спит.

– Не волнуйся, баб Клав, я уберусь, – Нюра по-детски наводила порядок в разгромленной комнате старушки, когда та уж лежала мертвой.

– Мне кажется, что баба Клава почему-то не дышит, – встретила она Галину с Витькой, выбежав им навстречу во двор.

– Померла, значит, – констатировала Галина обыденно, – А ну, подь сюда, – Галина вытянула ее во двор, чтоб не слышал Витька. Видимо, она о чем-то догадалась, – Скажи-ка, только честно-честно, глядя в глаза мне: тебе баба Клава ничего припрятать не давала? А? Закопать где-нибудь...

– Нет, – Нюра опустила голову.

– А ну, смотри мне в глаза! – рявкнула Галина,– Смотри! Говори правду!

Трезор подал голос на окрик Галины.

Нюре так хотелось крикнуть сейчас – баба Клава умерла! Умерла! А вы о той коробке! Вон там она – под дубом, забирайте! Разве так важна эта коробка сейчас, когда умерла любимая баба Клава?

Он а уже открыла рот, чтоб признаться, как из двери высунулся Витька.

– Мам, мам, а она кастрюлю со вчера так и не помыла, она воняет.

И такая злость вдруг напала на Нюрку. Этими украшениями будет играть толстый Витька? Нет. Она этого допустить не может.

– Я помою. Вы ж сказали в комнате убираться, не уходить. А баба Клава умерла..., – она смотрела в глаза прямо, – Баба Клава была очень хорошей, и Вас любила, говорила, что Вы просто невезучая, но хорошая. И ничего я не закапывала... никакую коробку.

– Коробку? А какая она была?

– Никакая..., – Нюрка уж поняла, что проболталась.

– Точно? Врешь ведь... Врунишка...

Нюрка молчала, но смотрела с такой болью, что даже Галине стало не по себе. Решила она отложить допрос на потом.

– Ох, мам Клава... Вот и кончилась. Царствие небесное, – она, наконец, перекрестилась и шагнула в дом, приговаривая, – Хорони теперь....

***

Клавдию похоронили.

Но Галина не успокоилась. Она не поверила Нюрке. Она чувствовала – золотишко Клава припрятала. И кто ей в этом помог? Конечно, девчонка.

И начались у Нюры тяжкие дни.

Галина лупила Нюрку ремнем, требовала признания, но та молчала, как партизан. Она окунала ее головой в таз с водой и держала там так долго, что и сама пугалась – не утопила ли. Вспоминала разговор с председателем.

Ее хахаль Славик предложил поговорить с племянницей, и она отдала Нюрку ему.

Сама с Витькой пошла к соседке-подруге, на посиделки. Поглядывала в окно, на свой дом, сердце ныло – Славика она знала, мог и переборщить.

– Ты чего, как на иголках-то? – заметила подруга.

– Да так... Думаю, проснулся Славка чи нет?

Витька знал – мать врёт, но почему-то ему эта ситуация нравилась. Так ей и надо – выскочке Нюрке. Заслужила.

Но Галина долго не просидела, вскочила на полуслове беседы, засобиралась.

Славик прожог сигаретой Нюрке кожу на ладони, но так ничего и не добился.

– Вот завтра Славка опять придет, он сказал, что ноги тебе повыдирает и ещё кое-что. Догадалась что? – хихикал Витька через пару дней.

А Нюрка и так от этих истязаний, онемела. Она так испугалась, что пропал у нее дар речи.

– Я те онемею! Я онемею! Онемеешь, носом покажешь, куда спрятали остальное. Обмануть меня решили, ага, не получится, – злилась Галина, а потом добрела, ласково приговаривала, подкладывая в тарелку племянницы горячие блины, – Нюрк, я те разве плохого желаю – приютила, кормлю, когда мамка родная кинула. Ты скажи мне, да и забудем. Купим тебе сапоги черные красивые. Форму справим. Заживём. Только скажи...

– Ты думаешь, одна умная, да? А у меня тоже тайник есть. Получше твоего. Знаешь, сколько там денег? – хвастался Витька.

Но Нюра молчала, до крови закусывая нижнюю губу. Она уже поняла – баба Клава права: это ее тайна. Но очень она боялась хахаля Славу. Она упала на пол тогда от боли, кричала дико, когда прижигал окурком он ей ладошку, билась у него в ногах, а он выкручивал ей руку, смеялся и твердил:

– Чё больно да? Больно? И будет больнее, будет, если не скажешь. Что за коробка, где лежит, а? – и было от этого ему очень весело.

Этой ночью Нюрка лежала на постели, скрючившись, вспоминала эту пытку. Завтра опять? Неужели опять ее оставят с ним? Она села на кровати. Окно в комнате бабы Клавы было низким, на улице – темная страшная ночь. Холодом веяло в приоткрытую форточку. Для девчонки – под каждым кустом тень страха. Но тот ужас, который испытала она в этом доме, уж не шел с этими ночными страхами ни в какое сравнение.

И она решилась. Тихонько встала, чтоб не скрипели половицы. На цыпочках подобралась к шкафу, в темноте долго искала свою одежду. Было очень плохо видно, она то и дело вытягивала не то, что искала, никак не могла найти теплые колготки.

От того, что не может выполнить даже эту простую задачу, расплакалась, на коленках переползла в постель, напирая лишь на ребро ладони, ожог очень болел. Опять залезла под одеяло, поплакала там, а потом присела опять. Вспомнила про фонарик, который носила когда-то баба Клава в туалет.

Нюра бросилась к подоконнику – на нем было много разного хлама, фонарик нашелся и был он рабочим.

Верхняя одежда ее была в прихожей, идти туда было нельзя, и поверх своей кофты Нюра надела то, что нашла – какую-то курточку бабы Клавы. Она набила рюкзак своими вещами, одеждой, утрамбовала кулачком здоровой руки, сопя носом, осмотрела комнату.

Она собралась ехать домой, в город. Казалось, что мама живёт там. Просто забыла она о ней случайно. Ну, а если мамы там нет, то ведь там тетя Римма и другие соседи. Они найдут маму.

Нюра знала, что на автобус нужны деньги, но денег у нее не было совсем. О тайнике этой ночью Нюра даже не подумала. Страх, что ее поймают, услышат, пересилил все. Основная цель – уйти незаметно, не разбудив тётку Галю и Витьку, который тут же поднимет шум. А ещё очень важно, чтоб не залаял Трезор. Он выдаст ее, конечно, выдаст. И на кухню нельзя, чтоб взять ему еды – кто-нибудь да проснется. Нюра совсем не приготовилась к побегу.

Наконец, рюкзак за спиной, и ... острая боль. Спина ещё горела от ремня тетки. Нюра оглядывалась в заоконную темень. Она тихонько открыла окно – штора надулась пузырем, сдвинулся и чуть не упал горшок с цветком, Нюра успела его ухватить. Нюра поняла – цветы надо убрать, прыгнув из окна, она не сможет его закрыть, и окна уронят цветы.

Она перенесла цветы на пол, залезла на подоконник ногами. Отмостка белела в темноте. Нюра присела, спустила на длинном ремне ранец и бросила вниз.

Ещё не успела прыгнуть сама, как показался из-за угла с рыком Трезор.

– Ыыы, – пропела Нюра, больше она ничего не могла сейчас выдать.

Трезор подбежал к окну, посмотрел на Нюрку и прекратил рычать. А потом вдруг закрутился рядом с вкопанной бочкой, усиленно раскапывая что-то лапой. Зарычал опять, копал усиленно, тянул зубами какую-то тряпку.

В темноте Нюра не видела, что там делает пёс. Но он притрусил к ее окну, двумя лапами опёрся о стену и поднял свою морду к ней. И Нюрка прыгнула прямо рядом с ним, ухватив его за шею. Упала, но больно было лишь обожженную ладошку.

Она погладила пса, посмотрела на окно, подхватила ранец и, пригнувшись побежала за калитку. Трезор бежал рядом. И тут она заметила блеск у бочки, приостановилась, подошла ближе – из земли был вытянут пакет, какая-то тряпка, а в ней – деньги. Это была мелочь, но ее было так много, что Нюрка сразу догадалась – Трезор нашел тайник Витьки. Она не задумываясь быстро набрала целые карманы мелочи. В деньгах она не разбиралась, но теперь казалось, что на автобус ей денег хватит.

Маленькая девочка в длинной куртке шла по грунтовой дороге в темноту весеннего леса. Пёс остался сзади, но она не боялась. Она была уверена, что там, в ночном лесу, не так страшно, как в доме ее тетки.

И теперь она понимала, что идёт вовсе не к маме, а к тете Римме. Она вспоминала ее волосы-пружинки, ее веселые рассказы, и вспоминалось это легко и живо. Эти воспоминания разгоняли страх от ночных теней.

– Не бойся, девочка моя. Всё успокоится. Не бойся. Римма работала в краеведческом музее. Зарплата мизерная, рабочий день бесконечно длинный. Но Римма любила свою работу. Тут она была бесценным сотрудником. И взяли ее потому, что была она внучкой основателя этого музея – скоропостижно скончавшейся Сарры Дмитриевны Москалевой.

Росла Римма отличницей, умницей и красавицей. Бабушка растворялась в своей внучке, родители которой погибли в экспедиции, когда Римме не было и трёх. Римма к своим двенадцати годам практически владела английским, играла на скрипке и очень любила бабушку Сарру.

Вот только тяжёлая болезнь свалила ее и за пару месяцев унесла.

Тогда очень помогли коллеги по музею и городские власти. Сарру Дмитриевну очень уважали.

Но ее внучка оказалась в приюте, а потом – в детском доме. Каким-то чудесным образом лишилась Римма и квартиры, в которой жили они с бабушкой. О собственности на квартиры тогда и не слышали, и квартира благополучно была отдана другим жильцам.Оказавшись в атмосфере детдомовской, Римма растерялась. Ее знания английского, умение играть на скрипке только раздражали других.

– Ишь ты! Развыпендривалась!

И Римма решила, что лучше быть, как все детдомовские – она съехала в учебе, отдала кому-то скрипку, и тихо сидела на английском, поражаясь тому, как неправильно говорит их молодая учительница. И, боясь выдать свое поставленное лучшими педагогами произношение, читала медленно, по слогам.

После детдома приехала сюда, потому что тут, в коммуналке, ей дали малюсенькую комнату. В первую очередь отправилась она в музей бабушки, да и осталась там работать.

Сначала мыла полы, даже охраняла, а после стала незаменимым сотрудником. Римма отучилась заочно – получила специальность музейного работника. Вся ее жизнь крутилась вокруг краевых экспонатов, ценностей и музейных мероприятий.

Коммуналку она не любила, задерживалась в музее допоздна.

Не любила не потому, что была она высокомерная чистоплюйка. Просто уж слишком рьяно некоторые лезли в ее личную жизнь, желая ей замужества и жалея, что нет у нее детей.

Угловатая и худощавая Римма так и не встретила свою судьбу. Хоть стукнуло ей уж тридцать лет, и среди тех, с кем встречалась по работе было много мужчин. Но она, как музейный экспонат, застыла где-то между прошлым и будущим – немного старомодная, не имеющая возможности следить за этой самой модой, едва сводящая концы с концами музейная сотрудница.

А соседи много пили, отмечали бесконечные праздники, зазывая и ее, и требовали очередности уборки в загаженных местах общественного пользования. А когда увидели на Римме перчатки, обиделись на нее ещё больше.

– Ишь ты! Брезгует, значит, убирать. Ну, конечно, она же голубых кровей.

Наполнив чайник, она брала со своей полки спички и вдруг обнаруживала пустой коробок, когда вчера ее коробок был полон. В воздухе появлялось неприятное напряжение, соседские мальчишки Котовы хихикали в кулак.

И Римма начала носить спички в комнату, как и всю свою посуду. Готовила варево прямо там, в комнате, а потом выходила, ставила на плиту и стерегла, чтоб не оказалось там слишком солоно.

Римма не злилась. Соседи как соседи. Обычные. Просто коммуналка. Римма соседей терпела, а они терпели ее.

Она понимала – отдельную квартиру ей никогда не получить. Музейных работников, да ещё и безсемейных, даже на очередь не ставили. Так что придется ей терпеть такое соседство... Была, правда, слабая надежда на аварийность дома, но, всего скорей, переселят их в такую же коммуналку. Если переселят когда-нибудь вообще...

Римма не боялась никого. Просто знала по детдомовскому опыту – их не переделаешь, не переубедишь. Лучше – отделиться, спрятаться в свою скорлупу.

И вот – на работе достаточно общительный экскурсовод, дома становилась она замкнутой соседкой.

Однажды летним вечером к высоченной двери их коммуналки подошел маленький армянин. Позвонил по очереди во все звонки на обтесанном их косяке. Вышла в коридор и Римма.

– Здрасьте вам! Мне тут комнату дали.

Оказалось, это новый жилец. Заселялся он в комнату, где совсем недавно жила Тома с дочкой.

– Так, а как же ... – бойкая Нина Петровна, бабушка сорванцов Котовых, развела руками, – А Томка! Приедет же с девчонкой... Как же это?

– Тамара Михайловна Глотова? Так она померла... Вот, у меня и документы все в порядке...

Соседи ахнули:

– Как померла? Молодая ж... А дочка? Нюрка-то ее где? Ведь отец ей не родной... Как же...

Армянин ответов на эти вопросы не знал. Документы его проверили – действительно, комнату он получил по праву. На следующий день пришли туда ремонтники, вынесли вещи, начали стучать, греметь и рушить.

А Римма распереживалась – где же Нюра, если мама ее умерла? Она вышла на кухню, сама завела разговор с соседями и узнала, что Томка собиралась увезти девочку к сестре, которая живёт, вероятно, в деревне Сидорцево, потому что оттуда родом сама Томка.

И в ближайший же выходной Римма направилась в Сидорцево.

Почему? Почему так полюбила она эту девочку? Наверное потому, что была она похожа на нее в детстве. Вот только детство ее было совсем не таким, как благостное детство Риммы с бабушкой. И тоже девочка может оказаться в детдоме, как и она когда-то.

А ещё потому поехала она на поиски, что была по сути своей очень одинока, и это одиночество видела она и в глазах маленькой Нюры.

Доехала благополучно. Можно сказать – получила удовольствие от поездки. Сойдя с автобуса, нужно было пройти сначала через лес, потом по полю. Лес подарил прохладу, а солнечный свет – буйство полевых красок.

Римма никак не могла остановиться в порыве – сходила с дороги, рвала полевые цветы и жалела, что не делала она этого раньше, не выезжала за город.. Как же хорошо ей было здесь, на природе!

Встретила ручей, не удержалась – разулась и пошла по камешкам тихого потока. И казалось, что душа ее набирается сил для чего-то очень хорошего. Она найдет Нюру обязательно, выяснит, как живёт она и будет поддерживать всегда.

Деревянный, с облезлой синей краской дом она нашла быстро. Где раньше жила Тамара Глотова, где сейчас живёт ее сестра, знали все соседи. Вот только грозный пёс не позволил зайти, и она подошла к окнам и покричала.

Но никто не отозвался. Тогда она присела на скамью, благо – пёс успокоился. Вскоре к ней подкатил крупный мальчик на велосипеде.

– Вы чего тут? Из больницы что ли? С мамкой чё? – в глазах испуг.

– Нет-нет, я не из больницы. Я просто... Ты тут живёшь?

– Ну, – пацаненок насупился.

– А тетю Тому Глотову знаешь?

– Да, это тетка моя, – он поднял глаза, – Но она померла уж, нам телегу прислали.

– Да, я знаю. А Нюра не у вас? Дочка ее...

– Дочка... Ага... Знаем мы таких, – вдруг зафыркал пацан и сплюнул в траву некрасиво, по-взрослому, – Воровка она! Всю жизнь нам испортила. У матери золото украла, а у меня кучу денег. Украла и убежала...

– Куда убежала? – Римма растерялась.

– А нам откуда знать! В начале весны ещё.

– Так ведь искали, наверное.

– Я не знаю. Зачем она нам? Убегла и убегла. Одни от нее убытки, – мальчик усаживался на велосипед, собираясь уехать, – А вы не ждите. Мамка в больнице лежит, а я пока у тети Кати.

– А в какой больнице? Что с ней?

– В районной. Где ещё? Дурища! – он уже надавил на педали, поехал, оглянулся, – Хахаль ее избил, в ментовке теперь. Посадят гада.

Римма доехала и до районной больницы. Нашла, где лежит Галина. В палату ее пустили. На Галине не было живого места: лицо синее, рука в гипсе, она лежала в большой общей палате, с катетером из-под одеяла.

– Здравствуйте, – Римме было неловко, – Я так сочувствую Вам. Вы меня не знаете. Я раньше была соседкой Вашей сестры – Томы. Знаю, что она умерла. Я ищу Нюру. Ваш сын сказал, что она убежала весной. Простите, если суюсь не в свои дела, но...

– Жаль девчонку, – перебила ее Галина, глядя куда-то мимо нее.

– Жаль?

– Ага. Я вот тут лежу, все думаю... Бог что ли меня наказывает? – она посмотрела на Римму, как будто Римма могла дать ответ на этот вопрос.

– С Нюрой что-то случилось? – спросила Римма.

Галина вернулась в реальность, взгляд из затуманенного стал обычным.

– Да не знаю я. Сказала тогда соседям, чтоб не слушали Витьку... Он ведь разболтал всем, что убежала она, а меня Председатель уж предупреждал. Вот и сказала я всем, что мать ее забрала. Она у нас ведь так жила – в гостях типа, не оформлена никак. Кстати, свидетельство рождения ее там у нас осталось. Коль искать будете ее, так возьмите, Витька знает где.

– Так, а где ж ее искать?

– Да я думала уж в ментовку пойти, но... В общем, побоялась. Славик этот ещё постарался... Козел! Посмотрите что он со мной сделал! Теперь пусть отвечает, садист поганый!

– А с Нюрой...с Нюрой он тоже?

– Да нет... Но ... в общем, вовремя она убегла. Правильно, наверное...

Римма уже выходила из палаты, когда Галина окликнула ее:

– А... и ещё. Имейте в виду – она не говорила, онемела, вроде как.

– Что? Как онемела? Она же...

– Ну, так! – уже нервничала Галина, – Почём мне знать! Мычала только...

У Риммы похолодели руки, хоть на улице было жарко. Господи, что ж перенесла тут девочка!

Она вернулась в Сидорцево, прихватила свидетельство Нюры, открыла его – Анна Николаевна Глотова. Глядя на кривые буквы, пообещала:

– Я найду тебя, Анна! Вот увидишь – найду.

А в мыслях – "коль жива".

И Римма, хоть и устала очень, направилась в районное отделение милиции, ей подсказали, где оно находится.

– Я хочу заявить о пропаже человека, – Римма спешила, как будто Нюра пропала только что, а не в начале весны.

Дежурный лениво поднял на нее глаза. Казалось, о пропаже людей заявляют у них ежедневно.

– Вы слышите? Ребенок пропал.

– Следить надо за детьми, дамочка. Чего Вы раскричались?

 Римма даже и не заметила, что говорит громко. Как снежный ком накатывала на нее тревога, и пока ехала она сюда, этот ком стал гигантским.

Она вдохнула и сказала уже спокойнее.

– Я хочу написать заявление о пропаже ребенка.

– Где потеряли? – дежурный доставал бумагу.

– Я не теряла. Девочка просто ушла от тетки, понимаете? Убежала.

– Вы ей кто?

– Кому? А девочке... Я – соседка.

– А родители где? Они должны заявление писать о пропаже. У посторонних не примем.

– Какие родители? Какие... Я ... Вы не поймёте. Мать девочки умерла, а дочка даже не знала. Мать увезла ее к тётке... Вы не имеете права! – видимо от усталости нервы Риммы сдавали, – Человек пропал... Ребенок... Я буду жаловаться Главе района, он знает меня. А ну, дайте мне бумагу!

Такой Римма не была никогда. Если б кто-то сказал ей ещё вчера, что она будет рваться в дежурку милиции, повышать голос – она бы не поверила.

– Что тут у тебя, Иван Палыч? – раздалось сзади.

– Да вот... , – махнул дежурный на Римму, – Разберись, Дим, а... Будь так добр. А то я ничего не пойму. Говорит, ребенок пропал.

– Капитан Мазур, – представился тот Римме, – Пойдемте.

Капитан был среднего роста, худощавый и молодой. Римме даже показалось, что он слишком несерьёзен для такого дела, как пропажа ребенка. Ей бы с кем посолиднее поговорить.

– Мне бы начальство Ваше, – говорила она, идя следом.

– Сначала мне расскажете, – спокойно ответил капитан.

Они зашли в просторный прохладный пустой кабинет. На двери Римма прочла табличку "Следователь капитан Мазур Дмитрий Алексеевич"

Римма долго и немного сбивчиво объясняла ему ситуацию.

– Галина такая избитая, Вы не представляете. Я подумала, а что если уж ... Если... В общем, а вдруг убили они девочку! Я чего только не передумала, мне так страшно..., – Римма расплакалась.

Капитан налил ей воды, поднес стакан, сел рядом.

– Сейчас напишете все. А я пока сводки проверю. Не плачьте. Мы будем искать Вашу девочку.

– А да... Возможно, она не смогла назвать свое имя. Галина сказала, что она онемела, – произнеся это Римма опять зарыдала. Что-то совсем она расклеилась. Давно так много не плакала.

– Как это – онемела?

– Ох, я не знаю.

Он дал ей бумагу и оставил одну, а сам вышел. Римма писала, хлюпая носом. Этот следователь уже почему-то внушал доверие. Хоть бы помог...

Его не было очень долго. Римма уже устала ждать, выглядывала в коридор, волновалась. Наконец, он вернулся. И лицо довольное.

– Посмотрите, не похожа? – он сунул ей фотокарточку.

Римма взяла фото в руки – испуганным взглядом смотрела на нее худая Нюра с синими подглазинами. Римма схватилась за грудь, присела, подняла глаза на капитана и кивнула.

Он улыбнулся.

– Ну вот и нашли. Поехали...

– Куда?

– В приют. Тут не очень далеко, полчаса езды.

Римма схватила сумку. Она была готова. Внизу их уже ждал милицейский УАЗик.

А по дороге он уж рассказал, что родителей девочки искали, писали даже в местную газету о том, что нашелся ребенок, потому что сама девочка не говорила. Но дело не было закрыто до сих пор, поэтому местонахождение ребенка в милиции известно. И приход Риммы – считай, очередное раскрытие.

В коридорах приюта пахло гороховым супом. Где-то звенела посуда, капитан поймал бегущего ребенка за рукав, спросил, где кабинет директора.

Но кабинет был закрыт, и они пошли на звуки – в столовую. Тут-то и нашли всех: детей, воспитателей и директрису. Римма оглядела зал столовой и вдруг встретилась глазами с Нюрой.

Нюра проглотила воздух, а вместе с ним и первый слог имени Римма. Она вдруг выдохнула довольно громко:

– ...ма, – а потом опять, – ... ма! – встала из-за стола и бросилась к Римме.

Римма кинулась навстречу ей, обнимая, целуя, утирая детские слезы.

– ат ат има, ат ат има, – твердила девочка.

– Заговорила, – тихо произнесла одна из сотрудниц, – Ты смотри, Ира говорит! Вы ей мама что ли?

А Римма все обнимала девочку.

– Нюрочка! Не бойся, девочка моя. Всё успокоится. Не бойся.

Римме не хотелось отпускать Нюру, но пришлось на время расстаться.

– Ты кушай, а я приду скоро. Я вернусь, ты слышишь?

Нюра кивала, возвращаясь к столу, оглядываясь на Римму.

В кабинете директора они долго беседовали с сотрудницами приюта. Нюра попала к ним из больницы уже с именем – Ира. С ее делом они знакомы. Нашел девочку на остановке студент. Парень и привел ее в больницу. А там сразу обнаружились истязания – на спине борозды от ремня, прожженная сигаретой ладошка, уже воспаленная, множественные гематомы.

С девочкой работал психолог – но она не говорила, и на имя Ира, вроде как кивнула. Так ее и записали – Ира. С собой у Нюры-Иры были небольшие денежные средства, минимум одежды и фонарик. Уголовное дело было открыто. Даже студент, приведший ее в больницу, был под подозрением.

Пока Нюра вынужденно находилась тут, в приюте, в детдом ее не переводили.

– Скажите, а я могу ее забрать? Я... Я живу в городе, – спросила Римма.

Оказалось, что забрать Нюру просто так нельзя. Статус ее вообще не определен, да и Римма ей не является родственницей.

Все очень рады были, что теперь понятно – кто такая Ирочка, и даже есть у нее свидетельство о рождении. Правда, в строке "отец" – прочерк. Тот мужчина, которого Римма считала папой Нюры, по всей видимости, был просто сожителем ее матери.

– Я останусь тут, останусь. Я не могу ее сейчас оставить, – говорила Римма Дмитрию.

– Не вижу смысла. Воспитатели тут вон какие, сами видели – хорошие. А если Вы ее реально забрать хотите, надо действовать. Вам нужно собирать документы для опеки – характеристики, справки... Чего у вас там с жилищными условиями?

– Коммуналка. Мы ж вот в одной квартире с Нюриной мамой и жили...

– Плохо. А хоть замужем Вы?

– Нет. А что это так важно?

– Всё сейчас важно. Если б жилье было, если б семья... Но пока рано об этом говорить, ещё и дело по девочке не закрыто. А вы подумайте, как жилищные условия изменить на лучшие и замуж выйти. А лучше замуж выйти за жилищные условия, – шутил он.

Нюра никак не хотела отпускать Римму, прижалась всем тельцем, тихо шептала на ухо – Имма, Имма... Римма старательно сдерживала слезы и говорила, и говорила ...

– Я буду приезжать к тебе по воскресеньям, буду обязательно. Я б тебя забрала, но мне нельзя пока. Нельзя. Нюрочка, потерпи. Я изо всех сил буду стараться забрать тебя.

Теперь они с капитаном Мазур созванивались часто. Римма сидела перед телефоном на работе, гипнотизировала его глазами, и в конце концов набирала межгород. Вскоре гипноз стал действовать – раздавался звонок от капитана. Римма хватала трубку...

– Ну что?

– Прибавят сроку этому садисту. Мало сожительницу избил, так ещё и... Носит же земля ... В общем, Римма, не волнуйтесь. Документы по Нюре оформляются. Смерть матери подтвердилась, так что девочка – сирота по статусу. Для Вас это хорошо.

– Ох, спасибо, Дмитрий. Как бы мы без Вас... А Нюра всё лучше говорит, представляете. Там хороший специалист, в приюте. Приезжает к ним из области, занимается с ней. А я... Знаете, я квартиру нашла там рядом. Теперь приезжаю в воскресенье и остаюсь на понедельник. Музей наш закрыт по понедельникам, вот я и... В общем, мы тоже много говорим с ней, и все лучше и лучше... Только психолог просила тему о жизни в доме тетки не затрагивать, мы и не говорим об этом, о другом болтаем. Мне разрешили на день ее забирать, только на ночь привожу. А я мечтаю – вот бы на море ее свозить. Но пока не получится...

– Римма, Вы такая молодец! Спасибо Вам!

– Господи, за что? – удивлялась Римма.

– За то, что возвращаете веру в добро. А то, знаете ли, работа наша как-то ожесточает. Порой кажется, что весь мир – одни нелюди.

– Ну что Вы, Дмитрий, нас, хороших людей, куда больше, – улыбалась Римма, а потом вздыхала, – Вот только удочерить мне ее, наверное, не судьба. Моей мечте не суждено сбыться. Я узнавала – жилье нужно отдельное, условия, а у меня... Да и не замужем...

– Все решаемо, Римма. Только время нужно, потерпите чуток.

Римма расцвела. Ушли голубоватые тени из-под глаз. Даже старая коллега по работе заметила:

– Я боялась, Риммочка, что поездки эти к чужой девочке на такую даль вымотают Вас. А смотрю – похорошели. Эти прогулки оказались Вам на пользу. Вон – порозовели щеки.

 Римма, и правда, ездила к Нюре с удовольствием. Есть человечек в этом мире, который любит ее, ждёт, смотрит в окно, несётся со всех ног по коридору и крепко обнимает за пояс. Рассматривает подарки – глаза горят.

Она сняла комнату в частном доме у приятной одинокой старушки, и та встречала ее с Нюрой оладушками. Эти два дня гуляли они по селу, ходили в местный магазин, собирали землянику на опушке леса, и просто сидели на скамье теплыми вечерами. Римма обнимала Нюру, рассказывала ей разные истории.

– Но была Машенька совсем бедной, не было у нее золота и серебра, не было богатства..., – рассказывала таким вот вечером Римма очередную сказку.

– Она невезучая была, да? – спросила Нюра.

– Ну, почему ты так считаешь?

– Баба Клава говорила, что если нет богатства, будешь невезучая.

– Ну, вот я тебя повстречала, а у меня нет богатства. Но мне кажется, что я очень везучая, потому что у меня есть ты.

– И я везучая?

– Конечно. Ведь у тебя есть я.

– А у меня тайна есть – богатство, золото, да....

– Золото? Покажешь? – Римма говорила шепотом, тайна же...

Она была уверена, что это типичная детская тайна – припрятанные где-то в тайниках приюта дешёвые безделушки, коих и у нее в детстве было много, – Покажешь? Я никому-никому, зуб даю.

– Они далеко – во дворе у тети Гали. Я закопала коробку.

– Ясно. Ну, туда и правда далеко ехать, – Римма помнила, что тему жизни у тетки психолог просила пока не затрагивать, – Пусть уж там и остаётся.

– Лучше б ты забрала. А то Витька найдет...

– Ну, ты же хорошо спрятала, не найдет, – успокаивала Римма.

– Хорошо. Баба Клава ругалась, что тряпка там торчала, и я опять яму копала глубокую. Я старательно спрятала.

– Баба Клава? Она знала эту твою тайну? – Римма заинтересовалась. Что-то было тут не так, не похоже на тайну детскую.

– Так это ее коробка. Она мне дала. И закопать велела.

– А что там внутри? Ты видела?

И Нюра подробно рассказала о том, как нашла коробку в шкафу, как не могла оторвать доску, как ругалась баба Клава. И о том, что лежало внутри тоже, и о том, что баба Клава часть вещей оставила. А потом о том, как закапывала она коробку.

И лишь когда дошла она до рассказа, как хотела узнать об этой коробке тетя Галя и ее хахаль, когда начала заикаться, Римма опомнилась, остановила ее, обняла крепко.

– Хватит, Нюр, хватит. Теперь я все поняла. Поняла. Можешь и не рассказывать. Я тебя очень люблю, и никогда никому не позволю больше тебя обижать. А коробку эту я поищу... Обещаю, поищу... Баба ж Клава тебе ее оставила, значит хотела, чтоб все там принадлежало тебе. Не думай больше об этом, хорошо? Я сама об этом подумаю...

Римма обещала. Но, как известно, порядочность - это ноша, от которой, если она есть, трудно избавиться. И Римме было трудно представить, как копается она скрытно в чужом дворе. Ей уж заранее стало стыдно от одних этих мыслей.

– Дима, нам бы встретиться, поговорить. У меня дело к Вам. Нужна помощь.

В Сидорцево они ехали вместе на старом "Москвиче" Дмитрия.

– Римма, что Вы так волнуетесь? Ничего незаконного мы не делаем.

– И все равно чувствую себя не в своей тарелке.

– Неужели, Вы ни разу ничего в своей жизни не воровали?

– Господи! Конечно, нет. И не собираюсь. Я просто хочу взять то, что принадлежит Нюре.

– Удивительная Вы девушка, Римма. Не перейти ли нам на "ты"?

– Это можно. Тем более, на одно дело идём, вместе баланду хлебать, если что.

– Ох! Где ты таких слов нахваталась? – смеялся Дмитрий.

– А я живу в коммуналке. У нас дядя Петя не так давно "откинулся", дружки к нему приходили. Еле отвадили.

Они запаслись колбасой для пса. Изгородь двора по-прежнему была завалена. Трезор с азартом набросился на колбасу, голодный пес.. Дмитрий постучал в дом. Он подготовился – взял некоторые документы будто бы для беседы. Дверь никто не открыл. Тогда он очень спокойно прошел за дом, в огород.

А Римма наблюдала с улицы, стояла неподалеку. Она покрылась испариной. Чувствовала себя, как будто стояла на шухере при ограблении банка. Но Дмитрий очень скоро появился. Казалось – просто обошел дом. Он зачем-то ещё раз громко постучал в дверь и даже в окно. Но там так никто и не откликнулся.

А когда отъехали, заглянули в большую жестяную коробку. Заглянули, и полезли у обоих глаза на лоб. Дмитрий аж присвистнул.

Римма знала толк в дорогих вещах. Она, конечно, не могла оценить стоимость, но поняла, что золота тут очень и очень много, украшения старинные, возможно, антикварные. А в мешочке ни что иное, как граненые камушки-бриллианты.

А ещё тут были облигации на приличную сумму. Только сложно было оценить их стоимость на сегодняшний день. Возможно – пустышка.

– И что нам с этим делать? – Римма растерялась.

– Рим, как мент должен тебе предложить все это сдать и получить проценты за находку клада. Потому что нет никаких подтверждающих документов, что старушка отдала это девочке. Это, считай, твоя находка. Но...

Дмитрий выруливал по ухабам и молчал.

– Что но...? Ты предлагаешь нарушить закон?

– А что такое закон нынче? Ты знаешь, что часть этих драгоценностей все равно уплывёт, если попадет в руки милиции. Да-да, не смотри на меня так. Сейчас время такое, знаешь ли... Что-то не то творится у нас. Скоро все изменится.

– Так что же делать?

– Ты хочешь, чтоб Нюра была с тобой?

– Ещё как... Ты же знаешь.

– Тогда тебе нужно жилье. И теперь оно в твоих руках. Если, конечно, это настоящие драгоценности.

– Но это не мое. Это Нюрины вещи, ей же оставили...

– Тем более ты не можешь сдать их в ментовку. Но что нужно сейчас девочке, о чем мечтает? Она будет счастлива жить с тобой. А тебе ее не отдадут в коммуналку. Вот и решай... Хочешь скажу прямо, как умею?

– Давай...

– Не будь, дурой, Римм.

Римма была озадачена. В подлинности драгоценностей она не сомневалась. Коробка лежала у нее на коленях, немного даже раздражала. Вот ведь напасть... Она долго думала, молчала почти всю дорогу. Дмитрий тоже молчал, дал время подумать.

– Дим, идея есть. Только мне надо будет в Москву поехать.

– Я с тобой. Только не думай, что я примазываюсь к твоим богатствам. Просто переживаю. Да и отгулы у меня подкопились...

– А дома как объяснишь?

– Командировка... А кому мне объяснять?

– Ох, ты обо мне все знаешь, а я... Я даже не спросила о твоей семье.

– Разведен, – кивнул Дмитрий, глядя на дорогу, – Сыну десять. Живу один. Квартира служебная. Доклад окончен, – он грустно улыбнулся.

***

Однажды в руки Риммы попали очень дорогие иконы. Вернее, потом выяснилось, что они дорогие. Совершенно случайно – местный журналист отправил статью об их музее в областную газету, и эти снимки увидел знаток из Москвы. Так у Риммы появился знакомый московский антиквар – Рудольф Игоревич Роммель.

Он приезжал к ним, и как-то намекал, что если в руки Риммы попадут достойные экспонаты, он будет раз их оценить и выкупить. Предлагал поездить по местным деревушкам, поискать иконы или старинные драгоценности. Но Римма лишь улыбалась в ответ. Она совсем не собиралась ездить на поиски антиквариата по деревням.

И сейчас Римма вспомнила, конечно, о нем.

И уже через неделю они с Дмитрием ехали в поезде на Москву. Римме было немного неловко, что втягивает Диму в свои дела, но она уже поняла – делает он это, потому что она ему нравится. Что уж скрывать – она тоже была влюблена. Жизнь закружила, проблем стало в два раза больше. Настали волнующие события, но ее прежняя скучная жизнь ничуть не манила назад.

– Ох, уж эти космы! – убирала она в купе непослушные волосы в хвост.

– А мне так нравятся эти твои пружинки, – улыбался Дмитрий.

***

Нюрка в эти выходные и ждала и не ждала тетю Римму. Она ее предупредила, что уезжает по работе в Москву. Но Нюра от чего-то все равно ждала.

Утром им показали мультики, потом все ушли на спортплощадку, а она отпросилась в комнату. Лежала и вспоминала.

Вспоминала, как убегала она от тетки.

То припускалась бежать бегом по ночному лесу, тяжело дыша, то шла скорым, торопливым шагом. Ранец она держала в руках, спина ее болела. И только по выходе из ельника, когда открылись постройки, засветились огни освещения, отпустило напряжение. Нюра увидела, где остановка, она найдет ее, а это главное.

Никто и не обратил тогда на нее внимание. Она сидела, скрюченная, в углу на скамье крытой остановки. Потом зашла в автобус, оплатила билет.

– До Киреевки, в школу? – спросил водитель.

Нюра кивнула.

– Чего нечесанная такая? Разве в школу так ездят?

Нюра хорошо помнила домашний адрес. Но сейчас просто рада была ехать хоть куда-нибудь. Сидела прямо, с натянутой спиной.

Две женщины сидели позади ее.

– А я до Ивантеевки поеду, к своим. Серёжка опять заболел, а Людка все только на больничках. Вот и еду...

Теперь Нюра не отставала от этой немолодой женщины. Ивантеевка – городок, где дом Нюры. Пересела с ней в другой автобус, также оплатила билет.

– А ты с кем? – спросила ее кондукторша, но тут ее отвлекли – кто-то лез без билета, и она забыла про Нюру.

Нюра уснула в автобусе. И до самого конца рейса проспала, положив голову на ранец. Спиной к сиденьям прижиматься она не могла – спина болела. Проснулась на автовокзале, ее трепали за плечо.

– Девочка, приехали. А ты с кем?

Нюрка молнией выскочила из автобуса. Ту женщину она потеряла, да и сама совсем заблудилась. Город был не тот. Она не знала это место.

Три дня она прожила на вокзале, покупая пирожки на ту мелочь, которую нашла во дворе тетки. Люди ходили мимо, таскали свои тяжёлые сумки, а Нюра пыталась найти автобус до Ивантеевки. Спросить она не могла, а читать не умела. Она прислушивалась, стоя у кассы, но все ехали не туда.

– Э, я вчера тебя тут видел. Привет, чумазая.

Нюра испугалась, начала уходить от парня, но он догнал ее.

– Постой-ка. Ты с кем тут, красавица? – он взял ее за руку, но она выдернула ладошку. Парень взглянул, ужаснулся – на ладошке гноилась рана. Он привел ее в кафе и смотрел, как девчонка жадно ест котлеты, запивая сладким компотом.

Он-то и привел ее в больницу. А потом Нюру привезли сюда, в этот приют. Страх ещё жил в ней, никак не хотел уходить, и говорить она не могла. И не хотела. Уж очень обижена она была на всех взрослых. Она так и не поняла, как устроен этот мир. Что можно, а что нельзя.

Ей снился один и тот же сон – ей снилась сигарета, смех дядьки и боль. Она просыпалась в уютной комнате приюта от собственного крика. Оказывалось, что она мычала, а не кричала. Вот только мычать она и могла, а говорить – нет.

Заговорила, лишь, когда увидела тетю Римму в столовой приюта, закричала как могла – от испуга, боялась, что она ее сейчас не узнает. Не узнает и уйдет.

Теперь на душе Нюры поселилась теплота. Было ей хорошо и немного тревожно. Она знала, что тетя Римма ни за что ее не обманет, но очень боялась, что с ней что-то случится. И тогда... И тогда Нюре тоже не нужен этот мир. Тетя Римма – ее жизнь. В этом девочка была убеждена.

Она так переживала все это время, пока тети Риммы не было, так ждала ... Она мчалась с лестницы сломя голову, когда увидела в очередную субботу ее во дворе.

Да. Римма и Дмитрий приехали с победой – часть драгоценностей Рудольф Игоревич у них купил. Сумма, которую они везли назад, заставила поволноваться обоих.

– Нюрочка, Нюра, ты чего? Ты плачешь? Ну что ты, что? Неужели ты думала, что я не вернусь? Не бойся, девочка моя. Всё успокоится. Не бойся. Я с тобой.

Римма и сама испугалась такой реакции, и не думала, что Нюра вот так тревожно ее ждёт.

И Римма обещание свое сдержала. Она собрала все, что можно было собрать, прорвалась во все инстанции и купила полдома коттеджного типа со всеми удобствами, какие строились у них в городке именно на продажу. Дмитрий помогал, ускорял процесс.

Вскоре выхлопотала Римма временную опеку.

– Ты смотри, тихоня-то наша богачкой оказалась, – шептались соседи по коммуналке. 

А когда приехала она за вещами с милиционером, сделали вывод, что просто жениха нашла богатого. Дядя Петя, напившись, кричал, что все менты – воры и негодяи. Он точно знал.

– Везучая, – завистливо вздыхала Нина Котова, – Не всем так везёт.

И если бы слышала ее сейчас Римма, она бы согласилась. Везучая. Везучая, потому что очень хотела сделать везучей несчастную Нюру – девочку, которая оказалась вообще никому, кроме нее, не нужна.

И Дмитрий на ее пути повстречался именно поэтому. Они очень быстро зарегистрировали брак. И не только потому, что нужно это было для удочерения.

***

Осенью Нюра пошла в школу. С большим букетом цветов, в белом фартуке, с красным портфелем в руке. Она щурилась на солнце и поглядывала туда, где стояли гордые и счастливые мама с папой.

Римма призналась ей недавно, что коробку бабы Клавы они выкопали. И Нюра вспоминала слова старушки о том, что эта коробка сделает ее везучей.

Может, конечно, она и права. Но Нюра была уверена, что везучей ее сделало вовсе не богатство в коробке, а ее новая мама – мама Римма. И немножко ещё новый ее любимый папа Дима.

Любовь – это ли не везение?

Любовь – это ли не богатство?

РАССЕЯННЫЙ ХОРЕОГРАФ