Про спесиву хозяйку, да корову бодайку

Да ведь так оно и было-то.
       Жила одна хозяйка в соседней деревне, при мужаке была и была ышшо у них корова рогатая. Баба была дельная да только вот в крайней зависимости была от настроений своих и прихотей. Бывало, у ней кучами по углам бельё нестирано, а баба давай пироги печь да монплизиры готовить. Два дня печёт, корзины уж все пОлны. Поест немного, остальна стряпня так в корзинах и валятца, покуда к ней негодность не придёт, и мужик скотине не снесёт. Мужик к бабе: – Ты бы, голубушка, хозяйство побережней вела. А она ему: – Мне, говорит, никто не указ, и потому я сама лучше всех знаю, как, когда и што.      В дому пыли наберётся – хошть лопатой копай, а баба себе сарафанты шьёт сидит. Месяц…, другой…, сто сошьёт, по сундукам распихат – аж не закрываются, и довольна. Мужик к ней: – Ты бы, ладушка моя, хоть что родне-то небогатой пошила б. А она ему: -Все хотят за мой счёт сладкого. Тебе делать неча?! Так вот и подмогай им, а мне некогда, да и притомилась я. Пойди вот лучше мне новый сундук смастери или вот, иди огород ухаживать… А сама к зеркалу на пОлу дня – огуречну харю себе делать. Нарежет огурца пятаками, на харю себе налепит и красуется – как, мол, я стану молода, да харей ладна. Мужик поперву тако дело раз в окошке-то увидал, так с перепугу за попом бегал – нечисть из избы гнать. Тогда от бабы той им обоим крепко нагорело. Гнала она их ухватом до самой околицы. Мужик-то смекалистый был, в овраге схоронился, а повизгивания попа, говорят, ышшо долго вдалеке-то слышали – толи исповедовался набегу, толи грехи отпускал… Поп опосля того на два дня к дохтору откомандировался, а мужик по реке три дня вёсла лодочны на прочность испытывал. 
        В молодых-то годах мужик бабу свою пытался выправлять от спесивости ейной – половину сваго здоровья на энто дело залОжил, всё не впрок. Баба спесивостью своей токма боле окрепла. Всегда так бывало – мужик делу какому почин открыват, а хозяйка уж тут как тут – не так кладёшь, нетуды заворачивашь, не тем краем прилаживашь… Вот так у них велося - мужик от по хозяйкиному хотению исполнит дело како, а она уж вновь тут как тут: - На кой пень, стервец, так неладно дело справил?! Да у ней и не только мужик ёйнай всё неладно делал, а и весь другой люд честной в несоотвействии находился. Вот по себе она и корову-то завела. 
        Ишшо кады её (коровушку) телЁнушкой на ярманку выбирать ездили, у ней, коровы, ужо тады рОги-то были. Как токма мужик бывшему хозяину деньги-то за неё отдал, вот уж она давай мужика рогами вдоль да по диагонали всей ярманке представлять. Мужик хотел, было, вернуть телЁнушку бывшему хозяину-то да баба не дозволила.  Как от хохоту изнемогла и говорит: - Не смей обижать молочну кормилицу! Мужик, было, пригнулся вымя разглядеть, а тёлка та копытом на глазу ему «пряник» оставила. Хорошо ышшо не подкована была. А как подросла коровушка-то, так и тем, кто над мужиком на ярманке животы надрывал, тождь доставаться стало. Кому дополнительный кармант на портАх сзади образует, кому из телогрейки пинджак бахромнОй двухбортнай выкроит. Да и молоко у коровы той горькО было. ГорькО всё потому, што мужик её на заливны луга пастись выгонит, а она к обочине дороги идёт полынь драть.
        Пока корова молода была, мужик и её обезвредить пытался – валенки на рОги надевал, скидыват… Полено на оба рога нанизал, так она мужика-то промеж рогов да поленца подсадила сзади, застрял там мужик, ну а коровушка весь день его так и носила по деревне. Загнал, было, мужик её в баню, штоб рОги-то пропарить, размягчить да в обратну, безвредну сторону загнуть. Так теперь у мужика в бане ышшо одна дверь стАла супротив той, что была. Мужик по сей день прихрамыват, а вот рОги у коровы в ту же, вредну сторону остались. За норов такой её и стали Бодайкой звать.
        Затеяла однажды хозяйка в город перебраться, чтоб по городским ярманкам сарафантами своима модничать-ходить, во хронцузских кабинетах огуречны да шоколадны хари себе для подмолаживанья делать и с городскима павами дружбу ладить. Вот и говорит она мужаку: - Ищшы мне в городе жильё пристОйно статусу моему, землю продавай и избу с Бодайкой, и так, цена тебе грошОва, так хоть это-то ладно справь. Мужик было образумливать бабу: мол,- Что ты, помилуй радость моя, как же это можно в город съехать отседова, ведь речка здесь, лес, земля-кормилица и знают нас все здесь с малолетства, а в городе-то одна суета с маятою будет, да и люди там - «не здрассьте табе и не досвиданица».  А хозяйка повела бровами и отвечат: - Не желаю среди черни проживать во мгле уездной непросвешОннай.  – Мне, говорит, - Ярку, столишну жизнь подавай и чтоб ресторанты да теятры всенепременно, а ты, ежли хошь, оставайся лЕшием в лесу обитать!
         Расплевались они - баба продала избу да землю и в город подалась, мужик взял Бодайку да к реке ушёл. Сидел у реки день, другой – всё от на воду глядел, думал.  Бодайка, наблюдая да понимая всю серьёзность мыслей хозяйских, мешать мужаку-то не стала, паслась тихонько рядом, да рыбаков любопытных отгоняла. Первый день рыбаки берегом к реке пробирались, дык, Бодайка то одних галопом до деревни провОдила, другим и взгляда бездоннаго ейного хватило.  Выскочит внеждАнно из кустов околоречных, ласково так глянет и рыбаков, от очарования, ноженьки сами скорёхенько несут невесть куды подале. ВтОрый день рыбаки водой поплыли… Бодайка и тут им воли не дала – одних, особо проворных, вплавь догнала, поднЫрнула да дно лодкино рОгами то пролОмила. Пришлось рыбакам лодку до деревни подводным способом по дну реки волочь, там попутно и рыбы набрали – и в запазух лещей напхАли, и в лодку налима, да щук зубатых накидали. Через это не обиделись рыбаки на Бодайку-то.
        Насиделся мужик на берегу, надумался, вздохнул да к лесу побрёл. Бодайка - за ним.  Идёт мужик по лесу, в носу ковырят, темя почёсыват, шишками под ногами хрустит… Про Бодайку то токма тады и вспомнил, как разбегАвшеся зверьё да грибников услыхал. Позвал Бодайку, глянул на неё к началу стрОго, затем ласково, потрепал её лЁгонько за ухо, да наказ дал на луга к реке воротиться. А сам от дале в лес побрёл…
          Баба прижилась в городе. Дружбу завела с паликмахтерами да рыношниками, каждодЁнно харю шоколадну себе устраивать стала, сарафанты по три разА на день менять, кофия в кофейнях посЁрбывать, с новами подружками моды, теятры, да мерсИшников, что на манер загранИшников, обсудАчивать. До мужака то ей и дело никакО не осталось. Бывало намалюет себе харю журнальну, платьЁв да бронзулЕт на себя навешат и сидит зарубежну печать листат – картинки рассматриват да вздыхат об счастии иноземном.
           Мужик, как с Бодайкой простился, дале побрёл тропкама, буреломам, болотинама.  Сколя брёл - никому неведомо, от токма забрёл так глыбоко в боры, что аж все тропки покончились. Огляделся, увидал берлогу брошену, повымел её, слюды наковырял – оконце приладил, коры для крыши надрал, дверь навесил и принялся жить жизнию лесной. Жил себе тихонько радуясь солнышку, песням птичьим, ароматам трав да цветов разных. Занятье себе всегда имел – то где деревце буреломом придавлено ослобонит да спУтавшися кусты расплетёт, где шишек в землю прикопат – штоб прорастали, где родничок от палой листвы очистит да камнЁм обложит… - В лесу то всегда работы много.  Как зверьё дико да птицы попривыкли-то к нему, стал и им помощь оказывать – то где гнездо птице справит, где лосю рога медведем поломаны починит, медведю шубу порвану об коряги залатат, белке шишек в дупло натаскат… О себе мужаку некогда было думать, да и не к чему - еды и так в волю было – ягода да грибы прям вкруг берлоги росли россыпями, белки орехам поделются, птицы рябины понанесут, пчёлы дИки допустят мёдом присластиться, вода всегда чИста в ухоженнах родниках была. Вода, когда она ухожена, в лето – льда холоднее, а как в зиму – так капятком клокочет. Зимой, бывалоча, мужик заварит в капятке родниковом трав пряных насушаннах – кряхтит да посЁрбыват, а опосля от него пар ышшо дня два столбом валит.
       Шли годы ровнЁхонько, да торопливо… По той самой причине, что мужаку то о себе некогда было думы затевать, начал он меняться в уподОбу лесу. Ходить наладился неслышимо, видеть, чуять да слышать приучился на многи вёрсты, кожей одревенЯшелся, бородою да волосьями обмохОшелся – позамшел  напрочь, лишь глазами  ышшо боле отсинИлся.  Бывало, присядет вздремнуть от, глаза закрыват…  и всё – пень-коряга.  Хоть вглЯдывай приблИженно, хоть пальцом тычь – пень и пень… 
          Бодайка то бродила, бродила вдоль реки, траву пощипывала – всю поела. Пошла по старой привычке-то полынь драть повдОль дороги. Так до самого города и полынь придорожну повыела, вымя налилось так, что коровушка, порой, ногам до земли не доставала. Никому доить себя не давала. И случай так слОжился, што повстрЕнулись они с бабою. Сидела пава кофея сёрбала с калачами в прикус, а Бодайка супротив неё вышла и с укорИзною как глянет... Баба от внезапности улыбку глупу на харе выкроила и в полной немоте насквозь спинки со стула сошла… Справедливости ради и по доброй памяти Бодайка, вымюшко своё необъятно подобравши, погнала бабу по улицам городским, попутно побадывая да пораскИдывая мерсИшников, рЫношников и прочих мутнодЕльных. Так бегали они часа два к ряду по всему городу, пока баба не осклизнУлась и не очутилась в луже придорожнай.
        Сидит в канаве хнычет. Уныла картина…  Идут мимошно подруги ейны, мерсИшницы да рЫношники, никто руки не подаст. Одни вИду изображАют – мол незнакомы, другИ мерсИкают: – Извиняйте, мол, спешка у нас срочна… Пригнулась к ней корова, рог подала. Выбралась баба из канавы, за корову прячется – стеснительно ей в грязи то, с некрашеной харей посреди города находиться. Так и побрела она за коровой, а корова пошла лесно место-обиталище мужицко искать.
        Нашла Бодайка мужака по рассказам птах да животины всякой лесной. Пришли баба да коровушка к берлоге. А там красота – вереск да мох кругом цветут, ягода сладка россыпями спеет, в берлоге чашки берестяны с орЕхам да с медАм, под потолком грибы да травы сушоны. Баба мужака-то свагО и признать не могёт, токма по глазам и определилась. Охнула да давай ему виниться-каяться и проситься возврАт вместе жить. Мужик зла не держал – принял бабу безоговорочно.
         Бодайку баба незамедлительно выдоила и молоко в энтот раз было слАдко да жИрно. Молока много было - доить долго бабе пришлось, и мужик бабу подменял раза два.  А под окончание дойки из вымени и вовсе масло пошло по причине того, что Бодайка бегала и мотала выменем – вот молоко то и взбилось в масло.
       С тех пор Бодайка доилась ладно, хозяина и хозяйку подпускала с радостью. К зиме вырыла себе берлогу рядом с хозяйской и токма волков да медведей, которы безсовестны были, отгоняла.