Мамонтовы ногогреи

        Мамонт – это зверь такой был большушшай, шерсяной, неспешнай был, смирнай, листья да ветки покушивал. Люди их приручали и пасли себе, подобно коровам таперашним. Потаперя мамонт у нас перестал встречаться, а вот прадед мой ышшо видал их, мамонтов-то.
        В бывалошно время, ишшо задолго до всесвЕтнаго разлИва морскОга, кады снег в наших нежарких землях, бывало, и лЕтами не стаивал, ужо жили люди. Земли-то наши в тАмошну пору самолУчши были.  Много богаче нОнешнего были деревом, да птицею, да зверьём, да рыбою, да другим промыслом всяким. Пришли они, люди энти, на земли наши северны ишшо раньше, кады точно ужо и не повспомню, из других земель дальних – толи от тесноты с другими людЯми, толи от жары ежедЁнной, толи от кого прослышали про дАрмошны несметны богатства края нашего. Словом, пришли и пришли, полюбилась им красота да щедрость наша природна, да так и остались навсегда.
        Жили весело, пещЕрно. В коротки летни дни мужаки охотились неспеша или рыбу из рек брали, бабы с детишками ягоду брали да грибы, да коренья разновсячески. Далеко ходить промышлять не к порядку было – всё само по себе вкруг них безмятежно находилось. Ягода да грибы коврами по склонам гор росли, как вызреют – сами собою в реку катятся, ими рыба напитывается. Рыба така жирна разъедалась, што нырять силы не было, так по верху воды и плавала. Люди рыбу голыма руками брали. Птицы столько рыбы ели, што сами ожирели, от жиру летать не могли, пешком ходить стали. Люди птиц голыма руками имали. А звери столько птиц сожрали, што ожирели и бегать занемогли. Люди и их голыма руками ловили. Наберут всего вдоволь и в пещеры прозапас волокут. В ту пору в наших краях горы были высоки, пещеры просторны. Это уж таперича гор да пещер не сыщешь – так, пригорочки, валуны да ямы поостались. Горы-то люди за ненадабностью позже разровняли – в ту пору, как дома делать придумали и пещеры им стали ненадобны.
      Так вот, долгима, холодныма зимами всё больше ели да спали.  Народ был добрай да вежливай – бывало от, соберутся в головной пещере, поедят и сидят по-хорошему, разговаривают, песни поют. Случится молчать, то и молчат ласково, с улыбкой, а как устанут, так по своим пещерам расходятся, да друга-дружку провожают.
         От таких благ изобительных и долгих снов зимних разленились пещерны люди вовсе. И в пещерах, и в окрест прибираться перестали – из пещер повыберутся, сядут, подумают о работе и разом устанут. Отдохнут, поедят, про работу вспомнят и снова устанут. Костьми зверинамы, чешуёй рыбьёй да другима объедками всю землю замусорили. Деревья вянуть стали, ягода да гриб из-под мусора пробиться не могли и не родились, рыба из мусорной воды в други места подалась, да и зверь с птицей от голодания повывелись.
         Тут-то невесёлое житьё и началось у людей тех пещернах. Летом-то ишшо куда не шло - в соседни края за пропитанием ходили. Да и то, соседни жители приметили дело тако – то мамонта в стаде недощитают, то лОсины коровы повыдоены с выпаса придут, и на манер как с инстервЕнтами поучительный разговор сделали: «На чужой каравай рта не разевай». А зимой совсем туго стало – голодать начали люди пещерны. И не спят бЕдны, и в головной пещере не собираютца, и штоб не забыть, как еда выглядела - на стенах пещернах её рисовать принялись. А Исти-то   хОтца…
         Решили зимой из пещер за снедью повыйти. Припасны шкуры от пыли да блох повытрухали, на себя напялили. Едино што - вышли как есть - бОсыми-то снег топтать. Отошли вёрст на пять - нет промысла и мороз крепчать начал, до ста градусов скочил. Идут дале, дерева потрескивают на холоду, а мороз ещё крепчат, по пяткам слышут – градусов на двести, а снеди нет, как и не было. Тут они себя так легко почувствовали, что каким часом али минутошно в своих пещерах возвратно оказались.
        СтабУнились в головной пещере. Мужаки в углу тут же перекур общепещернай наладили. Бабы ихни промеж собой начали по-тихому переругиваться, а как все собрались, так и в ругань вступились. Друг дружку стельными коровами обозвали, а там и толкотня произошла. Вобшем бабы руганью да потасовкой занялись. Над землями ихними от ругани визг переполОшной да возня толкучая столь грОмки приключились, что в соседних землях сдИвовались: - Совсем особенны и музыка, и пенье. Слыхать, што поют ото всего сердца и со всем усердием!
       Скумекали мужаки, што столь долго без еды бабы ихни их самих изъисти могут, мыслями зашавОлили, в умнО разсуждение пустились: - Чтобы добычей заняться, надобно от морозов ноги защитной обмоткой укрыть, да вот хотя бы шкурами. Бабы своих шкур нательнах не отдадут, им зЯбко зимой, конфузно при народе раздеваться, да и спят они последне время недобро-чувствительно. Свои нательны шкуры мужаки сымать тождь не решились, не желая простудой захвОриться.
        Штобы от бабьего гомону головы проветрить тихомОлком начали по своим пещерам да по округе шарить - укрывание для ног искать. Чешуёй ноги облеплЯли – не греет, мОхом обволакивали – рассыпАцца. По окрест перебрали всё: и мусор, и кору древесну, и траву жухлу – ничего негодно. Стали пещерны полы свои выметать – шерси гора намелась со старых шкур-то. Бывало уж и зверь изъеден, а шкура в зиму да в лету всё линять да расти продолжат – так и копилась шерсь по полам-то пещернам.  ПоступИли мужаки шерсью ноги свои обряжать. Шерсь мамонтова длИнна, прОчна - наматывается ладно и под коленкой на узелок подвязать можно. Обрядили ноги свои в шерсяны волосья вышли по-из пещер своих. И снег, и мороз, и сугробы – всё на своём месте. Мороз не так штобы большой, не на сто градусов, врать не буду, а всего на пятьдесят, а пяткам хоть бы што. Почуяли мужаки, как оченно замечательно хорошо в ногогрЕях шерсяных. Объявили бабам своим о намерениях за снедью идти повторно. Бабы добром ответили: «Кабы вам ни дна, ни покрышки». Это-то по-ихнему, пещернаму, значит – всего хорошего желам.  Мужаки и пошли.
      Единовременно как мужаки укрывание для ног искали случилась сама собой и приборка от мусора. Всё непригодное мужаки сгрудили да временно, до смытия всесветным разливом морским, в безлюдны земли снесли.  К тому времени и животина, и рыба, и птица всяка вернулись в их очищены края да по старым местам разселились. Набрали мужаки еды гору – в половину от сущего, другУ половину на развод оставили и возврат пошли.
      Бабы с детишками издаля завидели приближащу гору еды, повыбежали из пещер, причитают: - Ах, ах, ах!  Ах, ах, ах! - КакА распрекрасна интересность диковинна приключилась! 
       Пир устроили дней на пять – до белой горячки объелись, а как отпустило - ишшо дня два поели, сИзнова заленились и спать легли. Мужакам так уютственно в ногогреях было, што они и спали неразутыма.
       Пришло лето, мужаки опять ногогреи не снимают. Кто же от удобствия такого откажется – ветки да шишки пяток не колют, гнусь всяка за ноги не кусат, так и жили, не сымая их до осени. Осенью дожди пошли, ногогреи мокнуть стали. Мужаки завязки подколенны развязали снять ногогрЕи на просушку, а шерсь мамонтова так за лето свалялась, што и разсыпаться перестала – так по образу ног и осталась.
       Ногогреи осеннима дождям от грязи очистились, просохли, шерсь свАляна мамонтова заблестела-засверкала, да мягка сделалась. Бабы как таку красоту увидали, так от удивленья да умиленья исть перестали. «Ах!» - сказали и так до полдЁн, невыпуская снеди из рук, на ногогреи те любовались. Мужаки аж бородами рты прикрыли, чтобы смеху не было слышно. Налюбовались бабы, доели и опомнились, што им прискучило бОсыма бегать - пятки драть. Побежали по пещерам своим шерсь собирать котора не очень мухами засижена. Уж и зима не за горам, а ногогреи не сваляны. Порешили бабы ногогреи вручну жердями валять, а штоб от мужицках отличны были - в шерсь мамонтову цветки различны добавили. Валяли каждодЁнно до самой зимы - в ту пору за недЕль вручну получался один ногогрей. Это потапЕря за день дюжину валяют, да нову дюжину до половины начинают, а ногогреи валенками зовут…  А как же не валенки, кады работы стока производить прихотца – деревов навали, колодок с них нарежь, скотину остриги, шерсь намой, напарь и проче, и прОче, и прОче – эт табе не на печи валятца. Да и шерсь таперя не мамонтову пользуют.