Миша

                «Свобода – это художник в человеке».               
                (Гилберт Честертон).


                1

   Очевидно, в душе каждого человека, каким бы открытым он не был, остаётся та самая заветная комната, вход в которую, часто, закрыт не только для посторонних, но и для самого хозяина «дома». Комната, в которой и живёт тот великий мастер, который творит маски, которые мы, не жалея сил, ежечасно сменяя одну маску другой прячемся иногда до конца своих дней. Но иногда на нашем жизненном пути встречаются люди, в которых мы сквозь глазные прорези наших масок узнаём самих себя. Ещё не изуродованных комплексами, ещё не прошедших сквозь горнило отказов и обид. В такие мгновения мы ненадолго складываем свои знамёна к ногам нашей судьбы распускаем армии и обретаем столь желанный нами покой.
  В нашем мире таких людей принято называть «Родственная душа». Как и всё по-настоящему ценное, такие встречи весьма редки. Пожалуй, даже слишком редки. Может в этом то и кроется загадка того, что всё меньше в нашей жизни остаётся настоящей любви и искренней дружбы - тех драгоценных небом субстанций, которым одним только и дарована власть превращать отпущенное нам судьбой время в прекрасный упоительный напиток, за который стоит возносить хвалу небесам за возможность получше узнать о самих себе.  И в самом деле. Ведь если оставаться до конца честными перед самими собой, не следует ли нам заключить с необходимостью, что, сближаясь с тем или иным понравившимся нам человеком, мы стремимся обрести не столько его, сколько самих себя в этом человеке.  Возможно, именно этим обстоятельством и объясняется то, что мы столь быстро нашли общий язык с Мишей.



                2.

Наше знакомство, случившееся несколько лет тому назад в один из жарких июльских дней, когда я бесцельно бродил по сонному, истекающему негой городу, можно с полным основанием назвать сколь случайным, столь же и закономерным. Дело в том, что мне, в связи с особенностями моего организма, нужно было в то время согласно рекомендации врача, ежедневно выпивать довольно большое количество чистой воды. Вот это то и заставило меня,  прервать мой променад по центральному проспекту города, и зайти в маленький магазинчик со странным названием «Параллель».
Посетителей в магазинчике было немного, а с конкретной целью, пожалуй, я и вовсе был один. За прилавком стоял невысокий, полноватый лысый парень.
 В лице незнакомца, как, впрочем, и у многих моих земляков, просматривалось что-то одновременно и азиатское, и европейское. Наверное, антропологи будущего назовут такой тип лица «Уральским».
   Одет он был в чёрную футболку с какой-то причудливой надписью, и длинные, ниже колен, клетчатые шорты. Помню, моё внимание привлекла татуировка, сделанная на запястье левой руки парня. Изображение волка было настолько чётким и реалистичным, что я мысленно рассыпался в аплодисментах перед талантом неизвестного мне мастера. На прилавке перед кассой, лежало одно из тех совсем недавно вошедших в моду технических устройств для курения (или парения). Между предложениями Миша  имел обыкновение глубоко затягиваться, выпуская в воздух густые клубы пара, который повиснув в воздухе живописными волнами, создавал в помещении таинственную атмосферу. Отметив эту деталь, помнится я подумал, что и мне не грех обзавестись какой-нибудь привычкой позволяющей изредка прерывать свою речь.
    Признаться, на первый взгляд Миша, показался мне человеком не слишком то общительным и даже резковатым. Возможно, такое впечатление у меня сложилось под влиянием одного совсем недавно прекращённого мной знакомства. Однако, как показало будущее, мои опасения были совершенно напрасными. Мой новый знакомый оказался очень добрым. Не прошло и полу часа, как я уже сидел на небольшом чёрном диване, держа в руке огромную кружку горячего чая.


                3.

Признаться, кода я, вернувшись домой мысленно восстанавливал события минувшего дня, я был немало удивлён, осознав с какой лёгкостью, этот, по сути, совсем незнакомый и чужой мне человек преодолел ту черту за которой люди делятся самым сокровенным.
 Должен признаться, что, будучи по природе человеком довольно общительным я, вместе с тем, очень осторожно если не сказать неохотно ввожу новых людей в круг своего общения и уж тем более друзей.
Я думаю, что не сильно погрешу против истины, если признаюсь в том, что на протяжении довольно длительного времени  маленький магазинчик в котором работал Миша я приходя в гости к Мише в его магазинчик не только отдыхал  душой и приводил в порядок взвинченные житейскими неурядицами нервы, но и вагоном чудесного поезда, уносящего нас двоих по невидимым золотым рельсам протянувшихся по просторным долинам и доньям ущелий таинственной страны фантазии. Мы открывали друг перед другом двери в миры наших грёз.
 Насколько ему уютно было в моих владениях я не знаю, об этом тебе дорогой читатель следует осведомится у Миши. Но за той границей, где начинались «вересковые пустоши» в которых он был полновластным властелином и демиургом я, очевидно, был гостем весьма и весьма желанным.
   Сейчас, когда я, сидя перед монитором своего компьютера выстукиваю старательно строчку за строчкой эту историю, меня посещают мысли, что пожалуй мне не приходилось за всю мою жизнь встречать более смелых и умных людей чем Миша. Не смотря на его молодой возраст, его умение посмотреть на обсуждаемый нами предмет под весьма неожиданным ракурсом, порой приводило меня в замешательство. Да и мне для того, чтобы ответить на некоторые его вопросы, порой приходилось опускаться в такие глубины моего сознания, какие я давно не опускался даже в сновидениях, и вместе с тем, Миша, и это  несомненно, был человеком очень серьёзным. Ко всему прочему это был профессионал стремящийся хорошенько изучить дело, дающее ему хлеб насущный и что называется тонко чувствующий конъюнктуру момента.
Я не раз был свидетелем того, как Миша из смелого едва покинувшего пределы юности, фантазёра, обсуждавшего возможность в обозримом будущем вечной жизни или путешествий во времени, которому место на страницах одного из фантастических романов какого-нибудь хм… ну скажем Рэя Бредбэри или Артура Кларка, в мгновении ока превращался в серьёзного и даже несколько прохладного профессионала. Для которого не существовало ничего важнее того, дела которым он занят в данный момент.
   Однажды я был свидетелем того, как, прервав нашу беседу, во время которой мы обсуждали возможность перемещения во времени, зашедшему в магазинчик родственнику хозяина Миша дал настолько чёткий, внятный и объёмный анализ положения, в котором находится вверенное ему заведение, что я невольно ощутил себя в кабинете крупной компании, а не в крошечном едва сводящем (если вообще сводящем) концы с концами, магазинчике, а в кабинете крупной, ворочающей миллиардами международной корпорации, в распоряжении которой имеются сотни магазинов, складов .  Я находился под столь сильным впечатлением от произошедшего на моих глазах перевоплощения, что позже, когда родственник хозяина покинул магазин, и Миша изъявил желание продолжить прерванную беседу, признаться, мне стоило не малых усилий пока я наконец настроился на прежний лад.
  И всё-таки главной страстью Миши была музыка. Стоило ему взять в руки гитару и становилось понятно, что именно музыка была одной из тех немногочисленных итераций, которую эта свободная душа покидала с сожалением.  Говоря о музыке, он являл такие познания, что мне оставалось только внимать ему с сыновьим почтением.
Признаться, первое время, я никак не мог понять, когда же Миша настоящий? Тогда ли, когда говорит со мной о вечной жизни, полётах в другие галактики, или перемещении во времени? Или же когда докладывает о том, какие товары и почему следует предлагать покупателям?
  Много позже, я наконец понял, что сама постановка вопроса, над которым я размышлял неверна. И дело не в Мише и не в его изменчивости характера. Дело во мне. Точнее в нас обоих. Мы оба, будучи не понятыми с ранних лет детьми, на протяжении длинных, бессонных ночей в совершенстве выучили тот язык, на котором с незапамятных времён говорят с открытыми душами ночные ветры и звёзды,  длинные тени, так напоминающие призраков, полные чудовищ мрачные подземелья, начинавшиеся сразу под нашими детскими кроватями, и закрытые для чёрствых сердец знаки, из которых складываются фразы того языка на котором говорит таинственный и непостижимый мир спальной комнаты ребёнка.   А ещё я понял, что нет и не было никогда никакого Миши, и что метрические данные, которые вписываются в документы новорожденного в роддоме дабы заключить возможно в первый раз в жизни человека в невидимую тюрьму столь же бессильны удержать эту рвущуюся к звёздам свободную натуру, сколь бессмысленны и бессильны будут мои попытки удержать и не дать раствориться выпущенному им очередному облаку пара. И в какую бы камеру, клетку не был судьбой не был водворён Миша, вошедший в это узилище, несомненно обнаружит на полу лишь сдутую куклу, наполненную костями мясом и всё более загустевающей с годами кровью. Куклу, которая, как и положено всякой плоти, с первой секунды своего появления на свет, не смея ослушаться грозного зова природы, стремилась бесконечными извилистыми лабиринтами в средоточие мрака. Во тьму. В смерть. Тогда как истинный Миша, этот свободный ищущий дух, будет там, где был всегда: далеко-далеко и от наивных человеческих чаяний, и от мира людской пошлости и грубости.  Он, до дрожи в сердце чувствующий свежесть ветра, будет бродить по обширным долинам своей Страны – фантазии, где озёра мудры и молчаливы, где реки движутся чуть медленнее коршуна, чей силуэт, застыл на голубой плоскости небес, где плюющаяся кузнечиками даль полей плавясь в знойных полднях, убегая к горизонту зовёт и зовёт за собой. А после, устав от долгих блужданий, восседая за тяжёлыми, дубовыми столами, залитыми рыхлой блевотиной и пахучей брагой, он будет весело хохотать одурманенный волшебными грибами, подаренными ему одним странствующим скальдом (к слову, нашим общим знакомым) над рассказами изуродованных в битвах викингов. Или, слившись с воинством, в которое некогда верили древние кельты, он будет парить над вересковой пустошью чьи горизонты растворяются в туманах вечности. Той вечности, которая не пугает мраком небытия, но зазывает, обещая увлекательное нескончаемое путешествие, полное новых встреч и захватывающих приключений.

                4.
Кто-то из великих однажды заметил, что большинство людей проживают свою жизнь так. Словно только готовится прожить её где-то в будущем. Словно события и встречи, которые нам посылает судьба это, не более чем спортивные снаряды, призванные подготовить их к предстоящему матчу за главный приз. Тогда как каждый день, каждый час, каждую минуту, время безжалостно закрывает один наряд за другим. И горе тому, кто не уложился в повседневную норму выработки гормонов счастья и радости. Сегодня я со  всей ответственностью могу заявить, что, за те часы которые я проводил в обществе Миши я перевыполнял план по выработке гормона счастья едва ли не вдвое от обычных своих объёмов, и когда, допив последнюю чашку чая, я попрощавшись с Мишей, устремлялся домой, мой план по выработке гормона счастья был перевыполнен многократно.  Вероятно, это отражалось на моём лице. Во всяком случае мне хорошо памятны те настороженные взгляды, которые бросали на меня продавщицы.
«Уж не заболел ли ты?» словно бы говорили мне их глаза, в то время как их рты перечисляли качества того или иного, интересующего меня в тот момент товара. Откуда же им было знать, что я, - ещё совсем недавно старающийся изо всех сил приноровиться к постылому, обывательскому видению жизни, я, -  надевавший каждое утро на глаза злые и глупые очки с минусовой диоптрией, дабы, даже не прожить, а протлеть, просуществовать в так и не ставшим мне своим, бессердечном и холодном мире правил и условностей, я – так много лет безжалостно насиловавший свою природу, дабы получить в качестве милостыни одну-две одобряющие улыбки, брошенные мне кем-нибудь из злого племени людей, совсем недавно был там, откуда не приносят ничего, кроме желания поскорее вернуться назад, чтобы бродить по жёлтым плёсам речных отмелей, провожая взглядом к далёким мирам один за другим огромные красивые звездолёты, созданные не знающей границ фантазией.   Я был там, где царствует тот, кого  в этом мире родители знали как  как Мишу -их сына, их плоть и кровь, знакомые знали как хорошего друга,  которого всегда найдётся в запасе хорошая шутка или полезный совет,  уличные музыканты знали как  великолепного гитариста и знатока музыки, хозяева магазина очевидно он был прежде всего компетентным сотрудником, которому можно доверить предприятие, зная, что к вечеру оно станет успешнее, чем было с утра. В моих же глазах он превращался в лоцмана серых ночных теней, владетеля шкатулки с лёгкими ночными бризами, полусумасшедшего гениального учёного, потратившего жизнь и добрую половину мира для того, чтобы наделить бессмертием вторую половину, музыканта, дошедшего в умении извлекать из натянутых стали или нейлона чарующие звуки до идеала и потому покинувшего скучные ноты подвластные человеческому уху и ныне творящего свои шедевры из плачей народов и громов небесных, из грохота волн и вдохновенных молитв, из  стонов умирающих, и рёва атак.
                Эпилог.
Однажды магазинчик со странным названием «Параллель прекратил своё существование, не оставив мне ничего, кроме надежды на то, что однажды, где бы то ни было, я вновь увижу в очередном рассеивающимся облаке ароматного пара, открытую, мальчишескую улыбку на лице, тип которого антропологи будущего назовут «Уральским.               
                Конец.
                Поморцеву Михаилу, с благодарностью               
                за проведённые в его обществе часы, 
                посвящается. 
                (05. 12. 2024)

 








                Миша.
                (новелла).