Стансы по возвращению на Кавказ

                I
Зимою Кавказ не бывает заснеженной лодкой,
Здесь голая кожа с блестящей и скромной находкой.
Скольженье во имя покрытья соблазнов пока не критически
Меняет и климат, и берёт за уста героически.
Под гул вертолётных выходок проложен был путь на родину,
Как хорошо, что на севере вяжут руки Ливонскому Ордену,
Откроется дверь на горы – лучший из всех вариантов,
Двум молчаливым махинам, взявшим бедственность от дуэлянтов.
Так давно не был дома, что и дом давно годен под снос,
Снежный вид не представится, если слышен всегда сенокос,
Я уже заезжаю. Стела с облезлою краской.
С лицом моим северным, и душой совершенно Кавказской.

                II
                Любе

Мне кажется, люблю тебя я каждый день по-новому.
Не меньше и сильней, а в состоянье – по здоровому,
Жаль, что сейчас ты не увидишь край мой милый,
Я не забрал тебя ни нежностью, ни силой.

С вершины Стрижамента разглядеть тебя непросто,
Ты слишком белоснежна, и сугробам не по росту,
Хребет идёт всё дальше, превозносит мои горы,
К тебе, и вновь сюда, всё покорить мечтаю скоро.

Готовь улыбку, вдохновенье. Часть Эльбруса
Я привезу, чтоб затушить ту искаженность вкуса,
Что помешает прикоснуться к твоим пальцам.
Примчусь не горцем на коне, всего - страдальцем.

                III
Есть в ставропольских сёлах просторечье,
Звук дряхлых тракторов, и что-то человечье,
И в скрежете лопат по снегу с чернозёма,
Рассвет до корки заключён, когда проснётся Тёма,
Василий, Зорька и вся живность, что на клички
Стремится бешеным порывом электрички,
Что рассекает родину вторую. Безымянность
Ушедших лет провозглашает в стёклах странность,
Колхозных линий, перечерченных на призму,
В скупых полях, под стать ручью-капитализму,
И громких песен, чуть задумчивых, весёлых,
Вот всё, что теплится поныне в данных сёлах.

                IV
Городок ещё жив. Запустенье. Вычищен лик Георгия.
Здесь низин нет в помине, но в мыслях спускаюсь с заснеженной горки я.
Кофейня не тронута, место для крошек подвинуло центр,
Та самая точка на карте, что страдала с нажатья на enter.
Парк притянул целый век, и уже записан в учебнике,
Всё знакомо от пихт, до тех птиц, что живут, как нахлебники,
Отреставрировать дом – так вместить рождество спасителя,
Напечатать для СМИ имя самого известного жителя.
Жаль, что нечем раскрасить фасады – здесь взлетела бы бабочка ввысь,
И любой горожанин, вместо гнать кота с криками «брысь»,
Приводил бы любимую, или просто встречную первую
Посмотреть на рисунок, если б та не прославилась стервою.
Здесь была давно крепость, но остались въездные ворота,
Здесь есть памятник дьяволу с незапамятного переворота.
Проходя мимо площади – можно проникнуться лаской
Города, что не умер, и не встал под строительной каской.

                V
Поздней ночью есть мысли, что мешают проснуться с утра,
Хорошо, если мы все вместе, и пытаемся сесть у костра,
А иначе не будет музыки, и вообще настоящих подвигов,
Перешедших в чужие руки, наплевав на исход веков.

Сколько будут стоять здесь горы, столько смерть не отыщет щели
В деревянных полах, оставляя свой след на панели.
Только речки с вершин охлаждают двойные стандарты –
Я совсем чужеземец, с торчащей из пояса картой.

Ни в долине Юцы, ни в ущербном разрезе Дарьяла
Не найдётся зацепки. Я прожил здесь не то, чтобы мало,
Но всю жизнь, что мне помнится. Прозрачен и ясен план –
Покоренье вершин обернётся ныряньем в стакан.

                VI
Я вернулся в горную местность, дай бог, всё на глаз узнаю.
Как три года назад из воздушки банки не пересчитаю.
Жара под навесом не кажется странным явленьем творца,
Но становится явно печальней дневная окружность лица.
Я знаю здесь каждое дерево, тем боле, их здесь не так много,
То, что крыто забором, деревянным ли, всё не убого,
Скорее стало особенным. Окровавятся губы черешней,
Истопчутся ноги не жизнью, но картиной достаточно внешней.
Никто меня не любил, и все ждали, что стану я близким,
Качались мне вслед акации, становясь всё более низким
Субъектом, что может значить отказ от съеденья скотиной,
И ладно здесь будет пыль, а не липкая масса с глиной.
До сих пор есть места боёв. Нужно в будущем взяться за повесть,
Воспеть всё настолько, сколько эхом откликнется совесть
В горной ложбине. И если б я здесь не родился,
Русский язык в местный говор вряд ли б сгодился.

                VII
Существующий день, окрыляющий бедственность
Положения дел, движет в дом непосредственность
Панорам горизонта, кои днём померещатся
Как облака, что вдоль неба проплещутся.
Минеральной воды не почувствуешь вкуса,
Не просверлишь глазами горбатость Эльбруса,
Пока неморозный январь подивится
Весенним пейзажам, в туман заклубится.
Эти бедные земли заменит мне разве
Северный путь, но как встарь, недоразвит,
И покуда я буду уметь ногами
Шевелить, – взгляд мой будет обласкан горами.


                VIII
Гулять выходил под вечер, когда лёд, несмотря на южность,
Стал поверхностью озера, поверив, что градусник прав,
Прошёл вдоль печальных дворов, составляющих вместе окружность
Среди бесконечной степи, в пустоте человечий анклав.
Не хватает танцев с республик, что и в местной культуре схожи,
Особенно, если праздник оставляет голодными куриц,
Гусей, и прочую живность, и выносит стол из прихожей,
Если лето – то под навес, когда зима – всё равно. КрУг лиц
Знаком по песням на свадьбе, сложенным пальцам в крещенье,
И просто канистрам бензина, вылитыми за «спасибо»,
Только здесь веет Азией, отсюда идут опасенья,
Одеялами прячут солнце. Работа кончается либо
Во время атаки звонков, либо вовсе теперь нескончаема,
Поэтому, здесь людей даже меньше, чем света над глазом.
Переход никого не волнует, что было вполне ожидаемо,
И пройдя здесь тысячу раз, не отречься уже от Кавказа.

                IX
Родной мой Машук стал смотреться иначе,
Раньше он был во степи падшим воином,
Теперь (когда нож под ногами не прячет),
Покрывшись фундаментом, дышит спокойно,

Как брошенный зверь у железной дороги,
И кроличьим ужасом схвачена шея,
Чуть простудившись, пустил он истоки,
Раскинув над парком в садах галерею.

Ни тепла, ни пощады, ни древних трамваев,
Лишь бывшее имя спустилось, а в гладкой
Поверхности стало названье. С апрелев и маев
Несётся последняя песнь по канатке.

                X
Я жив потому, что вижу всю местность как на ладони –
Ближе к тучам врисованы горы, а в предгорье гуляют кони,
По казачьей земле идёт праздник, с солнцем сливаются храмы,
Куру рассекают лодки, оставляя недолгие шрамы.
Поскольку я здесь родился, этот край прогремит на все страны,
Громче, чем третьего дня на застолье звенели стаканы,
Сливаясь со звуком гармони, будет долго эхо дурачиться,
И туча смотреть на Бештау, пока, наконец, не проплачется.
Я влюблён в эти дивные степи, что легли у подножья хребета
За то, что на всё отечество только здесь представлял я лето,
Когда там, на севере, постучатся в окно снежинки,
Во сне беспокойном я стану вспоминать путь с Минвод до Невинки.

                XI
Прощай, Кавказ, быть может, ненадолго,
Меня ждёт милая, град северный, и Волга,
Прощай, единственный мой край, с тобою связан
Я цепью гор. Меня любить ты не обязан
Как человека. Как поэта полюби же!
Чем стан Эльбруса никогда не стану ниже.
Когда лицо моё забудется в России,
К тебе приеду снова чрез стихи я.
Прощай, Кавказ... Не надо. До свиданья!
Всегда я возвращаюсь с опозданьем...
Но, поменяв сто городов, пройдя путь скользкий
По вечной жизни, помню – твой я, Ставропольский!