69. Письма в канун Рождества. Купол

Не размеренность.
Но – размерность.

Мы просто не совпали. Ты не лучше и не хуже. Я – не лучше и не хуже. Разные. Разная вместимость. Разная глубина. Размах крыл иной и не схожий. В этом нет ни урона. Ни упрёка. Ни вреда. И подлости самолюбования тоже нет: - Смотри, какой  я хороший!  Я – лучше тебя!

Ни в коей мере.
Это скорее боль несовместности. Несовместимости. Боль уже осознанного несовпадения. Нет, не разочарования с примесью горечи на разлатом, как небрежно сорванный бутон, сердце. С солью в уголках, закушенных до крови губ: - Терпи! Плакать нельзя. Кричать тоже нельзя. Терпи!

Это – другое.
И приходит не сразу. Душа долго и больно бьётся в мир, зеленеющий за невидимым куполом.  То ли стекло. То ли волшебно-прозрачный, не могущий существовать (вот здесь, в этом мире!), недвижимой никакой человеческой силой бетон. Ведь мир – всехний? И трава в этом мире всехняя. И ручей поёт звучно, легко и радостно для всех. А солнышко, солнышко скользит по бледно-голубой от долгой зимы коже для всех тоже?

Не знаю.
Теперь – вот здесь и сейчас – не знаю. Вы видели. Хоть однажды Вы обязательно видели, как упёрто, одержимо, бесстрашно (вдохновенная битва!) бьётся птица, случайно залетевшая в чужой дом неведомыми ей самой путями. Рывок. Битва крыл. Битва грудного, уже окровавленного оперенья. Бессильное опадание (лист случайный зимний!). Безучастная передышка. И вновь, развёрстая в своей несокрушимой могутности душа, толкает вперёд, вверх. 

Здравствуй, моя  душа.
Щит и меч намолёные. Одолень-трава с прабабкиного давнего корня. Ни остановить, ни пробить, ни преодолеть. Нет ни у кого такой  возможности, кроме сил, которые эту душу мне  даровали.

Битва за что?
Битва – с кем?
Теперь мне думается – с собой.
Потому как только кажется, что там, за куполом, самая зелёная трава. Самый пронзительный в восхищённом посвистывании под упругим крылом ветер. Самая чистая (первозданная!) глубина. Голубая гладь вышняя,  шитая чёрными полётными росчерками нелогичных и абсолютно счастливых  стрижей.

И, опустошённо и окровавлено сникнув в углу (сил нет! воли нет!), закрыв глаза, перестаёшь на мгновения быть. Становишься никем и ничем. Нет больше стен. Нет стеклянного жёсткого (жестокого!) купола. В недвижном теле набирает мощь и силу твоя необоримая душа. И летает, где ей пожелается. И плачет над сникнувшим в уголке невнятным комочком, ещё недавно бывшим тобой. И плачет, плачет.

Может, о том, что не умеем ни видеть, ни слышать. Даже жалеть не умеем как должно и правильно ни других, ни себя. И звенит над беззащитным телом меч о щит. И поднимаются из забытья ввысь-вверх отёкшие тяжёлые (металл не тяжче!) веки. Удивлённо открываются глаза. И осознаёшь (битва души за твоё никчемное тело не была  напрасной!) медленно, радостно, непреложно. Нет стен. Купола тоже нет. Нет травы, которая зеленее именно там, где тебя нет, и никогда не будет.

Есть мир.
И трава в этом мире всехняя. И ручей поёт звучно, легко и радостно для всех. А солнышко, солнышко скользит по бледно-голубой от долгой зимы  коже для всех тоже. Рябина, бряцающая колокольчиками полузамёрших, яростно-красных ягод  твоя. И моя. И его тоже. Звёздная пыль давняя делится на всех, и дорога её бесконечна.

Ах, милые физики.
 – Существует только то, на что направлено внимание.

Сегодня моё внимание направлено вглубь меня, в самую сокровенную сердцевину. Я – есмь! Остальное, данное могучим верховным законом, ты найдёшь для себя сам. Если захочешь. И не будешь смотреть на траву, которая где-то там зеленее, чем та, что именно сейчас под твоими босыми ступнями. Я больше не бьюсь о стеклянный прозрачный купол, сквозь который легко проходит моё вытянутое полным веерным срезом крыло. Купола больше нет. Я его придумала сама.