Цикл Песни Маглора

~ ~ ~
Осенняя ночная мгла
уносит клочья лета.
Мучительно – сходить с ума
и не найти ответа.

Крик чайки  в бесконечной мгле.
Крик чайки.
Тоска по радостной земле
да стон печальный,
тот, что отчаянно искал
простить прощанье.



Карантиру.

Испивший раз воды мечей,
Погибнет от меча.
И кровь на отблесках очей,
И факелы кричат,
И ярость затмевает взор,
И, брат, бессмысленен наш спор
О смерти палача.

И клятв чумной угар и пыл –
В крови мы и в пыли.
Ты брата, о, отец, любил? –
Пылают корабли.
И эхом – крик во мраке льдов,
И снежным саваном покров
Не видевшим земли.

И пусть мы славно мстим врагам –
Мы в славе, как в дыму,
Мы правы, но от глупых  ран
Мы гибнем - почему?
И почему, скажи нам мать,
Так подло надо умирать,
Во тьме, по одному?

И вот остался я один
На выжженной земле.
Где Враг, где братья, где наш пыл –
Лишь уголья в золе.
И сильмарил на небесах,
Другой в земле, где брата прах,
А третий же – на дне.

Испивший раз воды мечей,
Погибнет от меча.
И кровь на отблесках очей,
И факелы кричат,
И ярость затмевает взор,
И, брат, бессмысленен наш спор
О чести палача.


Нэрданель – Амросу

Ты так молод, со мною останься, сынок.
Не ходи, не ступай за родимый порог.
Мать твоя не ошиблась, сказав: “Слово “рок”
станет именем нынче твоим”.

Ты останься, судьба отодвинет свой срок.
То, что братьям – проклятье, тебе – лишь урок.
И сражений их слава – лишь пыль у дорог,
их победы истают, как дым.

Вы вернетесь ко мне – в волосах седина,
а в глазах – только пепел и боль.
Ты останься, сынок, это взрослым – война.
Слез моих на губах твоих соль.

Зря ждала милосердья в твоем я отце:
“Хоть его мне оставь, он – последний, он – мой!”...
Я сегодня в твоем прочитала лице:
Прежде всех ты вернешься домой.

~ ~ ~
Я помню, Враг говорил,
Что здесь деревья  - большие,
Что здесь  - цветов  хоровод,
Что здесь – глаза озер - голубые,
Что воздух здесь - словно мед.

Я помню, как плыли мы,  -
Кто за сильмарилом,
За братьями кто, а я –
Увидеть на ветках серебряный иней,
Услышать песнь соловья.

Я помню, как бились мы,
Как на стали
Кипела холодная кровь.
Я помню, как братья мои умирали
За морок клятвенных слов.

Я видел, какие здесь
Деревья, большие-большие,
Я слышал песнь ветра в ветвях,
И прячется меж ветвей огонь сильмарила,
И к морю его уносит вода ручья.

~ ~ ~
A эльфы летают?
Конечно, летают.
Собравшись в весенние
дивные стаи,
в цветении мая
печали не зная
а эльфы летают?
Конечно, летают.

Подставив  дождю исхудавшие плечи,
на крыльях волос, золотых или черных...
Нас небо калечит, но звездные свечи
глядят в нас очами из ночи бездонной.

Со смехом веселым в раскрытых ладонях,
как сны, беззащитные в миг пробужденья,
забудем на миг о страданьях и боли -
крылатые дети во мраке весеннем.

Подобные  тихому голосу флейты
и лютне задумчивой, в сумерках звездных
как песня, в ночи мы летим до рассвета,
хватая губами горячими воздух.

Должно быть, мы слишком зажились на свете,
и годы, как камни лежат за плечами,
что лишь по весне, как беспечные дети,
средь  звезд в небесах мы летаем ночами.

И может когда-нибудь даже весною
не сможем расправить усталые плечи,
подняться над лесом, над этой горою,
и теплые добрые звездные свечи
в слезах, набежавших на очи, растают.
А эльфы летают? Уже не летают.

И кто-нибудь вспомнит, как в дивные стаи
собравшись, в  веселом цветении мая,
о боли разлук, о печали не зная,
земли и небес мы не ведали края.
“А эльфы...” - как листья, слова облетают...
И ветер в ответ: “ Ну конечно летают!”


Аэгнор Айканаро.

Посвящу свои волосы Манве.
Только ветер расчешет мне кудри.
И волос моих буйное пламя –
Свет в ночи заблудившимся людям.
    
     Посвящу свои волосы ветру,
     Что над миром расправил крылья.
                Для него большей радости  нету,
            Чем смеяться, играя с ними.

Ярким золотом Валинора,
Звездным сумраком Средиземья…
 Как сплетались они, знают горы,
 Знает ветер в ночи весенней.

Над горами смеется ветер,
Как в ночи колокольцев стая,
И, задев нас крылом рассвета,
Улетает вдаль, улетает.

Время пеплом подернет пламя.
Время тучей закроет звезды.
Видят Манве и светлая Варда –
Возвращаться уже слишком поздно.

Никому нам уже не помочь,
Только ветер поет и помнит,
Как костер освещает ночь,
Как хранит ночь огонь в ладонях.

Посвятим свои волосы миру,
Пусть они прорастут травою.
Юный ветер, расправив крылья,
Запоет в тростнике весною.


~ ~ ~
Ты знаешь, я лежал на поле боя,
последний раз, наверное, дыша,
и вдруг услышал, как сама собою
заговорила мертвая душа.
Я слышал, - слышишь! – как стеная в боли
мне говорила мертвая душа.

Там не было живых, я это знаю.
Я был последним. Опершись на меч,
я видел лица их, и птичьи стаи
меж первых звезд, и сбивчивую речь
я слушал. Да, теперь я знаю,
как больно было б слушать эту речь.

Он говорил, не зная, есть ли рядом
живые, мертвые. Должно быть, видел он
все это поле, в саван снегопада
одетое, торчащие со всех сторон
обломки копий и мечей, доколь хватает взгляда,
и мертвецов, лишь мертвецов со вех сторон.

Должно быть, он не сразу понял,
что мертв, должно быть, в жгучей боли
он бредил. Он кричал: “В атаку!”,
он звал людей по именам, молил, чтоб флаги
не дали в грязь втоптать,
чтоб не сдаваться, умирать...
Но после понял,
что на равнине боя, боли
флаг больше некому поднять.

Тогда он застонал, и  вдруг очнулся
от бешенного бреда. Точно плеть
его ожгла. Холодная, немая,
равнина встала перед ним, и небо краем
его коснулось. Он увидел смерть.

  “...Я вижу, как уходят эскадроны
       за нею вслед. Не плещутся знамена,
       и трубы не поют. Не стукнут барабаны.
       Они идут в тиши. В крови и в ранах
       они идут, сомкнув ряды, не замечая
   врагов среди своих рядов.
       Я звал их, звал, но крики чаек,
       должно быть, заглушили зов.
       Они идут, идут, засохла кровь
   и на плащах белее облаков,
   и на плащах чернее ночи.
   Они идут, идут, нет больше мочи
       на них смотреть,
       но слишком широко мне очи
  раскрыла смерть.
       Они идут, идут, и те, кто мстили, 
       и  те, кому. На черных крыльях,
       на белых крыльях, вдаль, за строем строй,
       все вперемешку, только лица хмуры,
       и в сумерках сливаются фигуры,
       как рой снежинок с черною землей.
       Не нужно больше мстить, я умер тоже,
       и брат мой, тот, что был  меня моложе
       на  десять лет, не отомщен.
       Но он уходит с ними.
       Я вижу плащ его  - как сломанные крылья, -
       он белыми плащами окружен.
       Я вижу, как идут со всех сторон
       все те, кто местью, ненавистью жили,
       и – умерли. Нет никого в живых.
       Нет никого в живых, нет никого...
       Так значит, месть исполнена?
       Мстить некому, и некому отмщенным быть.
       Так значит, оборвалась нить,
       что разделяла Свет и Тьму?
       Должно быть, это бред, и в мареве, в дыму
       мне все почудилось... Нет, битвы шум утих...
       Я проклял все! Нет никого в живых,
       нет никого в живых, я знаю, одного
       меня нет среди них.
       Так значит, месть исполнена?
       Луна встает, печальна и бледна,
       и бьется в берега волна.
       Меж Тьмой  и Светом порвана струна.
       Так значит, месть исполнена?
       И кровь смывают волны на песке.
       И молча поднимается луна в тоске.
       Ни кровь на нас не ляжет, ни вина,
       так значит, месть исполнена?
       И вместе с нами кончилась война,
       так значит, месть исполнена?
       И не осталось больше воинов,
       так значит, месть исполнена?
       Исполнена?..”

И голос этот, полный боли,
во мне еще звучал,
когда, покинув поле,
смешавшись между белых  воинов и черных,
я уходил, и смерть вела покорных
за край земли и неба, к пикам горным
невидимым, к началу всех начал
Я долго слышал то, что он кричал.
И криком наполнялась тишина:
“Так значит, месть исполнена?
Исполнена?..” 


~ ~ ~
Умру ли я, стрелой пронзенный
навылет? Орочья стрела
дрожит в песке. Мои слова
не тронули сердца. 
Качнулся лук, и шорох оперенный,
прошелестев в изгибах клена,
коснулся моего лица.

Умру ли я, иль жизнь пойдет сначала?
Коснется ли весло причала,
иль лодку унесет волною океан,
и я, лишенный тела, но не тлена,
увижу Вседержителя вселенной,
как вижу утро сквозь ночной туман?

Умру ли я, стрелой пронзенный?
Все тихо. Кто ответит мне?
Качнется сильмарил в волне,
и ветер буйный тишиной
сменится, и с поклоном
луны и солнца веретена
сомкнутся надо мной.


~ ~ ~

- Брат мой, что ты видел сегодня?
- Я видел, как камень пробил родник.
Брат мой, что ты видел сегодня?
- Я видел Господа лик.
Брат мой, что ты видел сегодня?
- Полет мотылька, что живет лишь миг.
Брат мой, что ты видел сегодня?
- Я видел Господа лик.

- Брат мой, что ты слышал сегодня?
- Я слышал дождя рассказ.
Брат мой, что ты слышал сегодня?
- Я слышал Господа глас.
Брат мой, что ты слышал сегодня?
- Как поет под резцом алмаз.
Брат мой, что ты слышал сегодня?
- Я слышал Господа глас.

- Брат мой, что ты познал сегодня?
- Я познал этот мир, что прекрасней всего.
Брат мой, что ты познал сегодня?
- Я познал слово Господа моего.

- Брат мой, где вера твоя?
- Стала миром в моей ладони.
Брат мой, где воля твоя?
- Стала частью Воли Господней.



Тараннон Фаластур

А королева любит черный с серебром.
Не мне отказывать ей в этом праве.
И глаз ее озёра тонким льдом
подернуты, и, боже правый,
каким была бессмысленным трудом
попытка мне себя увидеть в их оправе.
 
А королева любит черный с серебром.
И не моя вина в ее молчаньи.
И кто-то мне шепнул, что не случайно
мне тень мерещилась за свадебным столом.
И тени, тени – ими полон дом…
Слуга, свечу!.. И  страха в горле ком.
И  тени не прогнать свечами.

А королева любит черный с серебром.
Всегда спокойна, не смеется и не плачет…
Как тень среди теней ты, не иначе,
становишься прозрачней день за днем.
Свеча горит во тьме зрачком кошачьим.
И тени, тени мечутся кругом.


                Берутиэль

       В этом ведь есть особенный шик -
       Чтобы держаться прямо, когда
       Весел-ресниц немой нервный тик
       Злобная заливает вода.
       Падать, смеяться, касаясь волны,
       И отражаться в себе и в беде.
       Знать, что в отчаяньи нет глубины.
       Смерть – это только круги на воде.


Арведуи

Северный ветер, вой оголтелый.
Все закружилось вокруг.
Черное – белое – черное – белое.
Руль вырывает из рук.
Бесится, бесится, хлопает, хлопает
Парус, изодранный вдрызг.
Смерзлись, смешались с просоленным крошевом
Снега, крови и брызг.
Кружатся, окружают, бросаются
В бешенной пляске тени.
Слышится в вое: “Время кончается.
Князь, на колени!”
“Нет же, Ангмарец!..” И хруст за спиною.
“Месть вас настигнет везде.
Будут курганы льда над тобою.
Смерть – лишь круги на воде…”
“Арнор, за мной! Нас Глаза Нуменора
Вырвут из снежных оков!”
Но в палантирах над бездною моря
Свечи кошачьих зрачков.

Арвен

Длинна бессмертных жизнь,
и  нитка так длинна.
Порхает мотыльком
над знаменем игла.
На черном – серебром,
а слезы – на потом,
и радость – на потом…
И где-то подо льдом,
там, далеко, - весна.

Длинна бессмертных жизнь,
твоя – так коротка.
Всего один стежок…
И чья дрожит рука
над черным с серебром?
Молчанья в горле ком.
И – слезы подо льдом
холодных глаз – о том,
что Вайрэ дрогнет вдруг рука.

Длинна бессмертных жизнь,
и так же ночь длинна.
И мнится, черным льдом
промерзла синева.
Сквозь ночь лежит твой путь,
и боль сдавила грудь.
Так страшно мне заснуть,
и слишком ночь длинна.


~ ~ ~

А если завтра кончится война,
вся сразу кончится, как будто по приказу,
что мне останется на память? Седина,
да ржавый меч, да шрам над правым глазом,
бескрайний пепел выжженных полей,
вонь сапога, истошный крик: “В атаку!”,
ромашки над могилами друзей,
и женам завещание не плакать,
и дом пустой, и запоздалая вина,
кошмары по ночам, и крики, и молчанье
над чашей поминальной, и – мечтанья:
что, если б завтра кончилась война. 
 




Тирион

Я снова вижу в ваших окнах свет
и слышу смех, и лютни звуки,
и разговор.  И, слава Элберет,
есть дом, в котором не сжимают руки
мечей холодных рукоять,
где пальцы не натягивают луки,
и не звенит, пуская стрелы, тетива,
есть дом, где слышат, как растет трава,
песнь звезд в ночи, и моря звуки,
и где с клинком не станут танцевать.



Поющий дом.
              Эруфаило
Как пел мой дом, как пел мой дом,
он пел о звездах встречи.
Но уст моих, застывших льдом,
и песня не излечит.

Как пел родник, как пел родник,
он пел о птичьих трелях.
Но пальцам замершим моим
уж не поднять свирели.

Как пели элдар среди звезд.
В ночь улетала песня.
Но в мире теплых летних грез
уже не петь нам вместе.

Как пел мой дом, как пел мой дом,
он пел о звездах встречи.
Но уст моих, застывших льдом,
и песня не излечит.


Снегопад в первый день Единорога

Слишком тонким было серебро…
Как смеялось солнце, пели птицы.
Наши вновь не просветлившиеся лица
нынче белым снегом замело.

Слишком тонким было серебро -    
Нити звезд, что тянутся друг к другу.
Так пойдем же! Но протянутую руку
нынче белым снегом замело.

Слишком тонким было серебро:
Не поймать, не удержать в ладони.
Доброту, что невзначай уронишь,
не найти – все белым снегом замело.

~ ~ ~
Как одиноки назгулы бывают,
когда они, впервые всякий раз,
средь нас живых на время умирают,
и воскресают – среди мертвых нас.

И, намертво в молчаньи зубы стиснув,
неслышно в немоте души крича,
вперед толпы идут на меткий выстрел,
и ловят сердцем холодок меча.

Как холодны горящие глазницы!
И войско, раболепно павши ниц,
не видит, как страданье отразится
на мертвой стали их точеных лиц.

 Как одиноки назгулы бывают,
 когда, седую голову склонив,
 они, опять впервые, умирают,
 бессмертной грудью смертных заслонив.


~ ~ ~

В моем ты не слышал сердце,
ты просто не знаешь, певец,
что в эту ночь перед смертью
приснился мне вдруг Отец.
Пришел и упал на колени,
и, руки в мольбе сложив,
сказал: коль познаешь смиренье,
вовеки ты будешь жив.
И я, с несказанной болью
приникнув к его рукам,
сказал: я твоей любовью 
создам и разрушу  мой храм.
Отец мой, в твоей же воле
хмельная моя голова
но мечутся тени, доколе
слова - это только слова.
Дорога моя неизменна,
и пламя не сушит сердец.
не стоит стоять на коленах,
зачем же ты просишь, Отец?
Смиренье - лишь смерти доля,
и голову злую мою
в своих обожженных ладонях
тебе я передаю.

~ ~ ~

Нам не хватает только корабля,
Чтобы спокойно следовать печали,
Которая невидима вначале,
А после – как волна накроет, и земля
Не в силах вынести все это горе,
И путь приводит вновь на берег моря.
И  тонкая, как мачта корабля,
Игла пронзает сердце.
Из круга дней нам никуда не деться.
Прощай же, беспечальная земля.
 
~ ~ ~

Как сладок аромат сирени,
Как горек блеск холодных глаз.
Как я хотел бы видеть вас,
Но на пути ложатся тени.
Темны аллеи, время зыбко,
Но ваших рук немая скрипка
Летит и плачет на ветру.
Я славлю миг, когда умру.


Ангрод - Фаниэль.

Я тебя искал на рассвете,
И в ночи я тебя искал,
Но во мне только пепел, пепел,
Только пепел и  серость скал.

Я холодными злыми ночами
Разгонял тонкой свечкой тени,
Мама, мама, я знал, свеча моя
Даст мне вымолить Валар прощение.

Манвэ, мама, он зол сегодня,
Слепит вьюга пустые глаза.
Корабли не причалят к сходням,
Мне не будет пути назад.

Я хотел помолиться Господу
Среди острых щербатых льдин
Но средь нолдор цветной  - в белом  - россыпи
Я всегда оставался один.

Я хотел очутиться в Амане,
И не видеть багровое зарево,
Где вы, братья мои, где сестра моя?  -
Только пепел перед глазами.

Я кричал, я смеялся, в  небо
Уводили мои мосты,
Мама, мама, под белым снегом
Мне приснилась сегодня ты.

Я ловил твоих губ холодных
Поцелуя горчайший дым,
Мама, нынче я понял – свободный,
Это тот, кто совсем один.

И, поверь, то багровое зарево
Я не раз вспоминал на закате,
Как горели крыла во мне – заживо
С кораблями твоими крылатыми.

Мама, тени сгустились нынче,
На твоем и моем лице.
Мама, буду я, словно нищий
В опустевшем отца дворце.

Мама, больше не будут ступени
Уводить меня в синеву.
Гаснет свечка, сгущаются тени.
Мама, скоро я тоже умру.



1998-2005