Чудак - человек

                Рассказ – быль

       Много лет у меня хранится папка с мамиными тетрадями. Так сложилось, что до настоящего времени, всё не доходили до них руки. И вот наконец-то, я начала просматривать все мамины рукописи. Есть тетради со стихотворениями, есть с автобиографическими воспоминаниями. Кроме того, в папке лежала обычная ученическая тетрадь. В этой тетради моя мама, Попова Наталья Андреевна, записала интересные истории из жизни одного человека с чудинкой, по рассказу отца. Потому и рассказ я назвала немного иронично.   
        Мой отец, Попов Пётр Васильевич, поначалу работал механизатором в Откормсовхозе Алейского района. На тракторе пахал и обрабатывал землю, сеял зерно. А осенью, на комбайне убирал урожай. Тут случилось так, что засорил глаз, попала металлическая стружка в зрачок. К радости, зрачок не повредил, но глаза от пыльной работы стали воспаляться. После обследования, врачи запретили ему работать на технике. В связи с этим, в совхозе его определили работать скотником.   
        В то время наша семья проживала в посёлке Сахарного завода, который является частью города Алейска. Недалеко от этого посёлка и находилось основное место работы отца – Центральное отделение Откормсовхоза.
        Вообще, совхоз занимался выращиванием и откормом КРС (крупно – рогатого скота, т.е. быков). На Центральном отделении быки находились в воловнях со стойловым содержанием. Отделение это, вместе с  прилегающим посёлком, называли в народе «Жом - бык». Потому, как одним из основных кормом для скота был жом, который являлся отходом от переработки свёклы при производстве сахара.
         Время, описанное в рассказе – первая половина семидесятых годов прошлого двадцатого века. Истории, представленные здесь, все реальные, без всякого вымысла, ничего не изменено. Единственное, что я попыталась сделать, это придать литературную форму произведению. Итак, представляю (надеюсь не скучные) рассказы отца. 
               
                О серьёзном вперемешку с курьёзным

         Зиму я отработал в воловне, где кормил скот. А на лето набрали молодняк, чтобы откармливать дальше на пастбищах, или иначе на выпасах. Пасти скот нужно было за рекой Порозиха, там было третье отделение нашего совхоза – Приятельское. Начали формировать смены из пастухов. Присутствовал управляющий отделением Семёнов Алексей Михайлович. Было решено, что в составе пастухов буду я, Попов Пётр, также Николай Поляков, который был моим напарником в зимнее время. Он был хорошим ответственным работником. Ещё Иван, который тоже добросовестно трудился скотником. И тут управляющий отделением Семёнов хитровато улыбнулся и говорит:
      - Ну и для веселья, чтоб не скучали, в напарники вам Семёна Михайловича Латенко.
        Я хорошо не знал Семёна Михайловича к тому времени. Он был вновь принятый шофёр, который зимой тоже работал скотником. И это в совхозе было не редкостью, когда нужны были срочно работники на скот. Приходилось оставлять технику, и без разговора идти работать скотником. Воловня, где трудился Латенко, находилась через одну от моей воловни.   
       Кроме того, для перегона скота нам в помощь были направлены двое мужчин верховых, сопровождающих. Так как торопились, нужно было до ночи успеть прибыть на место. А это не близко, тридцать шесть километров от Алейска.
       Шестого мая был сформирован состав пастухов. И уже на следующее утро, в пять часов, выгнали скот. Нужно было скорее перегнать его через реку Алей, пока мало машин. Ночью прошёл дождь. Утром он прекратился, а к обеду опять заморосил. Мы начали натягивать на себя плащи, они лежали на телеге, которую тянул старый конь Буланка. Управлял подводой скотник Латенко, под стать своему возрастному коню, мужчина. Он был в сером ватнике – фуфайке, на голове была одета шапка ушанка. А когда начался дождь, Семён Михайлович вытащил из мешка женский капюшон, у которого внизу было что-то похожее на шарф. Этот капюшон он натянул сверху шапки, и концы шарфа завязал назад.
      Я ещё мельком подумал, почему же Семён Михайлович не надел плащ, а едет, мокнет. Решил, что у него, наверное, его просто нет. Конечно, можно было бы выписать плащ в бухгалтерии. В то время спецодеждой скотников и механизаторов обеспечивали хорошо.
      Между тем, мы без остановок гнали скот весь день. К пяти часам вечера дошли до села Уржум, перешли через мост, и пошли по другой стороне реки Порозиха. До стоянки оставалось километра полтора, когда нас догнали две автомашины с горбылём. Горбыль нужен был, чтобы соорудить загон для бычков. Поэтому, на пастбище прибыли также рабочие – плотники. Кроме того, им надо было отремонтировать ещё кровлю на вагончике. Вагончик уже стоял на месте.
      Так благополучно мы добрались до места. К тому времени, дождь неожиданно закончился, выглянуло солнце. Мы все сняли плащи. Бычки сразу «набросились» на свежую траву, так как были голодные после такого дальнего перегона. Из-за этого, трудно было поначалу собрать их в стадо. Как раз в это время и подоспела подвода с Латенко. Смотрим, что за чудо! Семён Михайлович достаёт свой вещевой мешок, развязывает его. Ну, думаем, оголодал, наверное, ведь весь до нитки промок. А он из мешка достаёт прорезиненный плащ, снимает сырую фуфайку. Потом надевает плащ, приговаривая:
       - О, хлопцы! Хоть в сухим плаще погриюсь.
        Мы так все и покатились со смеху. Во, даёт! Плащ в мешке был, а он всю дорогу мок. С ним вообще не соскучишься. В этом мы потом смогли убедиться много раз. Ещё его говорок, где русский язык переплетался с ломаными украинскими словечками, всегда вызывал, если не смех, то улыбки окружающих.
       Между тем, на стойбище собрали весь скот. И тут заметили, что один бычок захромал, и из копыта идёт кровь. Видно, что-то острое попало внутрь копыта по пути. Его осмотрели ветврач с зоотехником, которые тоже прибыли на стойбище. Они дали команду забить бычка на мясо, и сдать в столовую. Нам на ужин выделили несколько килограммов.
        Скот начал пастись. Успели загородить только одну сторону загона, а солнце уже начало спускаться в закат. Нас всех попросили помочь, нужно было копать ямы под столбы. Что мы с радостью начали делать, чтобы согреться после дождя, так как все порядком продрогли. Пока мы городили, приехал наш посыльный, привёз согревающего «напитка» к ужину. Нас набралось двенадцать человек, включая начальство. Все изрядно промокли, поэтому ужин из свежего мяса, да ещё на природе, был кстати.
      Так посиделки нашей мужской компании, за разговорами, незаметно затянулись до двенадцати часов ночи. Всё было в порядке, скот был уже в загоне. В вагончике было тепло, топилась железная печь – буржуйка. Стол был сооружён из досок и занимал полвагончика. Кроме этого, в вагончике были нары для ночлега пастухов. Нужно было уже отдыхать. Мы проводили начальство и всех остальных работников, которые помогали с перегоном и обустройством пастбища. Управляющий Семёнов назначил меня старшим гуртоправом. И в напарники мне оставил Семёна Михайловича, с распорядком – три дня пасём мы с ним, а потом на смену нам приезжают  Николай с Иваном, будут пасти следующие три дня. Мы же, поедем на выходные домой.
        Позже, мы с Семёном Михайловичем, учитывая, что трава хорошая и простор для выпасов большой, установили для себя такой режим работы. Один пасёт до обеда, другой готовит обед и потом пасёт после обеда до вечера. Тот, кто после обеда отдыхает, готовит ужин. Я привёз с собой две мордушки (приспособление для ловли рыбы) и, прикрепив их к прибрежным кустам верёвкой, закинул на ночь в реку.
       И предложил Семёну Михайловичу, который работал уже последний год перед выходом на пенсию:
       - Давай, я первый погоню скот утром. Ты всё-таки постарше, отдохнёшь и проверишь мордушки. Если что поймается, свари ухи на обед.
        Гоню скот на обед, в загон. Семён Михайлович встречает меня, весёлый такой, помог мне загнать бычков в загон, потом радостно говорит:
       - Пэтро, целых полведра рыбы поймалось, я ухи зварил.
       Я расседлал своего коня Карьку, спутал и пошёл мыть руки, готовлюсь к обеду. Он тоже взял чашки, наливает ухи и нахваливает:
       - Ось, покушуй, ты еще ни ев такий ухи. Побачь, яка жирна вьюшка. 
       Я сел, глядь, а чебак - то не очищенный, и не только от чешуи, но от  кишок. Я всё же, почерпнул одну ложку, хлебнул и сразу выплюнул. Она была такая горькая, и вонючая! В сердцах выпалил ему:
       - Да ты что ж, почистить не мог, кишки выпустить? Сгубил рыбу, теперь обед всухомятку.
       - Да ты что Пэтро, их столь много, разве всю перечистишь. Я их так,  хорошень подавив, а ось и не угодыв.
        Я ещё ругнулся на него, но исправить уже было ничего нельзя. Налил чай, достал сало, хлеб и масло, и стал обедать. После обеда погнал скот Семён Михайлович. Я наловил сусликов, ободрал их, вымочил в воде, и к ужину сварил суп с лапшёй. Ему так понравился ужин, что он предложил:
       - Давай, Пэтро, я буду каждый динь пасты, тильки ты готовь есты. Я ж ничого не умию.
       - Как же ты до таких лет дожил, и ничему не научился?
       - Да хиба ж я жив, я всю жизнь промаявся, и такий несчастный, и невдачный, шо не дай тоби Бог. Ось тоби расскажу про свою жизнь, ты не позавидуешь. Як тильки мать мене родила, так померла. Отец був на Германской, его там и убыло. Мене отдали в детприемник. Так я и до взростия там и жив. А росту - то я маленького, мене каждый и забижал.
       - А откуда ты, Семён Михалыч?
       - Откуда? О…, я из далека, аж с Полтавщины.
       - А с шоферов тебя, почему убрали?
       - Да шо, озлобивсь на мене завгар. Пишов он до директора, сказав, или избавь от Латенки, или я сам рассчитаюсь.
        - А что так? Ты долго работал - то шофёром?
        - Так ни, всего другий год тильки начал.
        - А до этого, где работал?
        - О, Пэтро, то ж долго рассказывать. Я тридцать с лишним лит киркой на железной дороге отмахав. А тут прибаливать начал, стало тяжело робить физически. Ну, мне друзья посоветовали идти учиться на шофера. Я ходив всю зиму, учивсь. Да ещё сосид мой був шофером, езду мени натаскав. А как пошов сдавать, так аж сим раз ходив, не можу сдать и всэ. Да хорошо, подсказали добры люди: «Ты каже, Семён Михалыч, положи в билет пятьдесят рублив и отдай билет. Глядишь, и сдашь».
        Точно, пишов, взяв билет, положил пятьдесят рублив, трошки посидив. Ну, думаю, шо будэ! Подаю билет тому, шо экзамен примав. Он на мене глянув, улыбнувсь и кажэ: «Ну, иды в колидоре подождь». Я и пошов, сел, жду. Вот он вызавае и спрашивае: «Ездить хоть можешь?» Я ответив, шо умею и, шо сосид шофер, всегда дае руль, как с работы едем. Вот так и сдал.
        - Ну, а потом где работал?
        - Да, устроився я шофером на железной дороге, уголь в кочегарки возити. Машину - то дали не шибко добру, динь ижжу, два дни на ремонте. Год робив, расчитавсь. А тут бачу в газите, нужен шофер. Я пишов в гараж, дали самосвал. Всё лето возив песок, гравий из Чарыша. Понравилось, платили добре. И вот завгар каже: будешь зерно от комбайна отвозить. Ну, зерно, так зерно. Комбайны в поле, я за ними. Став, стою, жду, коли сыпать будут. Смотрю, маше мне комбайнер Буравлёв Николай, сигналит. Я подъезжаю, став,  и махнув ему – сыпь! Он включил зерношнек, а сам сив и поехав. Я стою, а разгрузочный шнек зацепивсь за кабину, и завернувсь. Комбайнер Николай, як соскочив, и до мене с ключом! Я из кабины бежать, вин за мной.
         Тут подъехав агроном разобраться, шо такэ случивсь. Разозливсь, Буравлёв подбежав к агроному, и став ругаться: «В чём дило, Вы кого мене дали отвозити зерно, пэшку штоль с глазами? Надо ехати вслед за мною, а он стоит, як апостол. Ну вот, теперь буду стояти полдня по его милости».
          Всэ, на другий динь послали мене с току зерно на элеватор возить. Приезжаю в Заготзерно, анализ взяли. Говорят, разгружайсь. Я подъехав к эстакаде, там як раз машина разгружалась, и як глянув, аж испугавсь.
О, Боже, як же я буду на такий высоти вниз головой  разгружаться? У мене аж голова закружилась. Ни, думаю, цэ работа ни по мни. Як же, думаю, цею машину разгрузить? А, пойду на хитрость, кому будэ мешати, той разгрузе.
Подогнав машину задом к эстакаде, и отшов в сторонку.
          Достав сидорок, сижу, лущу яйца, та ем. Вот одна пидишла машина, друга, третья. Заволновались шофера, де с цей машины шофер. Я молчу, хоть они мене и пытали. Сказав, шо не бачив. Тут один молоденький шофер, заскочив в кабину, и говорит: «Та он, роззява, и ключ в машине оставил». И  он сел за руль, и высыпав зерно, а потом отогнав машину в сторонку. Я пообедал, ну и отряхнувсь, говорю: «Вот спасибо, хлопцы, шо добро дило сробили». Они, чуть мене не убыли. Я сив, так скорейши уехав. И сказав, шо бильши ни сяду на машину, если возить зерно. Вот тут завгар и пишёл к директору.
          Он хотел ещё что-то рассказать, но я остановил его:
         - Хватит на сегодня, Семён Михалыч. И так уже живот болит, да и спать надо ложиться.
         - А чого ты, Пэтро, смеешься над чужой бедой. Все равно я шофер, и по документам другий класс маю.
         Я немного подшутил над ним, но не засмеялся, чтобы его не обидеть совсем, лишь сказал:
         - Да, да, я тебя понимаю, что ты маешь другой класс. Но на сегодня хватит, ведь завтра надо рано вставать.
         После этого, я  разобрал постель и лёг, но ещё долго содрогался от смеха, стараясь не подавать звука, прикрывшись одеялом.  А он всё потихоньку ворчал, как бы сам себе:
         - Так мене ж, вперёд учили ездить, а назад не учили… 
         Так прошли незаметно наши три дня дежурства. Мы собирались на выходные, а Николай с Иваном прибыли на смену. Уезжая, Латенко наставлял сменщиков, наказывая:
          - Хлопцы, вы моего Буланку берегти, вин же старый, как ось я.
          И рано утром он отправился пешком в село Ветёлки, что находилось в трёх километрах от нашего стойбища. Из этого села в семь часов отправлялся автобус до Алейска. Я же остался, передал скот сменщикам. Потом ребята довезли меня до села Уржум, а там я на попутке добрался домой в Алейск.
          Прошло три дня, выходные закончились. Из дома я уже поехал на мотоцикле М-72. Семён Михайлович, как мы с ним раньше и договорились, ждал меня около моста через реку Алей. И на своём транспорте, мы очень быстро добрались до пастбища.
           Так и пошло, одни уезжают со смены, другие приезжают на смену. После работы, как обычно, ужин. После ужина личное время. Как-то в один из вечеров мы с моим напарником разговаривали о житье - бытье. Я знал из его личной жизни только то, что вроде бы он женат, и спросил, чтобы уточнить:
           - Семён Михайлыч, ты давно женат, и дети-то есть?
           - Та, женился давно.
           - А как же ты такой пугливый, не побоялся жениться?
           - О, Пэтро, ты не кажи, це ж, мене друзья женили. Как-то пригласили на свадьбу, и кажут: «Семён, есть гарна дивчина, давай, мы тебя женим».  Мени уж тридцать годив було. Ну, звели нас, она хохоче: «Ой, какий красавчик!» А я и слова от страха забув, молчу, как рыба онимэв. Ну, а хлопцы раз, та и ушли, нас одних с ней оставили. А она давай мене целовать, миловать, и каже: «Закрой дверь на крючок». Я, аж протрезвел, спрашиваю: «А зачем?». А она хохоче: «Какой ты непонятливый. Это от людей, шоб не бачили». Так я и женивсь. Потом дочь родили. А бильши не получилось, она старее мене була.
         - Ну, а на фронте же ты был?
         - Да, був.
         - А на каком?
       - А кто ж его знае, на каком. Везди, где надо було.
       - Ну, кто ты был, миномётчик, пулемётчик, артиллерист, или…?
Тут он меня перебил, не дав договорить:
       - Да ты шо, Пэтро! Шоб я в людив стреляв, сохрани боже.
       - Ну, что ж ты тогда на фронте делал?
       - Та, с бабами копав окопы всю войну. А вот не участник, не дали мене документов. Мене, как призвали в армию, та кажут в военкомате, что вы будете служить в конной дивизии Будённого. Я так и залився слезами. Як же я буду на коня сидать, коли я его в глаза ни бачив? Они покрутили, покрутили головами, и кажут, шо в стройбат пидэшь.  А шо к чему, там на мисти узнаешь. Вот так и попал я копать окопы, и копав до конца войны. 
Уже после войны мене направили в часть на монгольскую границу. Приставили охороняти якой-то подвал. Народ весь порасходивсь, тихо, солнце пэче. Внизу ричка, а за ричкой овцы пасутся монгольские. Вокруг никого, нигде нет. Думаю, шо тут караулить, дай-ка побачу овиц монгольских, таки як у нас, или нэ. Иду тихэньку…. И тильки до рички стал спускаться, як с под земли собака, и хоп на грудь мени! И тут ще два солдата:
        - Ты куда, и зачем?
        - Та вот, подивиться на овиц, таки, як у нас, чи ни.
Они кажут, шо б я шов за ними. А я, как заплачу, став просить их:
        - Хлопцы, куды ж я пиду, подвидить мене до рички, я хоть штаны пополощу. Мени идти не можно.
        Тут Семён Михайлович немного задумался, потом продолжил:
        - Они подвели, я замывсь. Приводють к начальству, я все сказав, як було. И кажу, та вы хоть моему командиру ничого не гутарьте, а то мени попаде.
Эти двое солдат повели мене проводити обратно. Я тильки подхожу к подвалу, ну думаю, слава Богу, обошлось. А тут дневальный кличе: « Семён, тебе к командиру». Захожу, а командир каже: «Пятнадцать днив аресту, здайте оружие и ремень, и идить в тот самый подвал, где кинули охрану».
        Вышел я с под аресту, и думаю, ну всё, пропав. А оно наоборот, вызывает мене командир и каже: «Ну, солдат Латенко, вы теперь вильный, можете ехати до дому, вас демобилизували».
Вот таки истории были у мене.
        Но, как я понял потом, это далеко не последняя его такая «история». У него они были, чуть ли не каждый день. И вот очередная...
         Я пригнал скот, загнал в денник на обед. Вижу, Семён Михалыч что-то готовит к обеду. Горит костёр, подхожу, он мне докладывает:
         - Пэтро, обид готов, сидай, будем обидать.
Я помыл руки, он снял кастрюлю с огня, поставил около стола на лавочку. И в это время над нами в небе появился вертолёт. Он снял фуражку и давай махать в след пилоту, кричит:
         - Сидай, обидать будем, у нас борщ со щавлем.
Ну и как-то прыгнул неловко, зацепился за лавочку, та на бок, и кастрюля с борщом тоже. Он с досады махнул рукой вслед улетающему вертолёту, приговаривая:
         - Ну, лети, теперь дилать ничего…
Мне и смешно, и зло берёт, что опять остались голодными по его милости. И я, не сдержавшись, в сердцах выпалил:
         - Ну ты, Семён Михалыч, словно дитя малое!
И мы начали снова готовить обед.
         Как-то, к нам на стойбище, заехал его сосед Вениамин. Он по работе ехал за песком к реке Порозиха, ну и прихватил с собой небольшой бредень. Время было как - раз обеденное. Вениамин попросил Семёна Михайловича помочь вести бредень. Тот сразу в отказ:
          - Ни, я ж плавать ни умию.
          - Да ты по отлогому берегу иди, в воду не ходи. По воде буду идти я.
Уговорил сосед Семёна Михайловича, и он согласился. Вот они ведут, уже вытаскивать надо, сосед начал поворачивать бредень на отмель, ближе к Семёну Михайловичу, а тот как закричит:
          - Глядь, який звирь навстречу плыве, аж волны в разные стороны расходются.
И как бросит бредень, да и на берег бежать. Заскочил на машину, она рядом на берегу стояла. Вениамин ему вслед кричит:
          - Михалыч, ты что творишь? Рыба-то вся ушла.
На что Латенко, на полном серьёзе, ему отвечает:
          - А ты не бачишь, шось плыве навстречу. Я испугавсь.
          - Да то ж ондатр, он что, тебя съест что ли?
          - Я почём знал, шо за такий кондрат.
Времени у Вениамина больше на рыбалку не оставалось, нужно было ехать грузиться песком и отправляться в обратный путь.
Так сосед Семёна Михайловича без рыбы и остался.
            Незаметно подошёл август. Нам сказали готовиться в командировку в город Прокопьевск, чтобы сопровождать вагоны со скотом. Как раз мы отдежурили свою смену, и поехали на выходные домой. Через три нам нужно было вернуться на пастбище для перегона скота в Алейск на погрузку. И вот мы с Латенко прибыли на пастбище. Больше мы сюда возвращаться не собирались. Поэтому начали собирать все свои вещи, включая постель. Семён Михайлович попросил, чтобы я и его с вещами довёз. Я согласился, погрузились в мой  мотоцикл и отправились отвозить вещи. Мне было интересно посмотреть, где живёт мой напарник.
          Он говорил, что живёт около старой церкви, в посёлке Малопанюшево, который относится к городу Алейску. Когда въехали в посёлок, я спрашиваю его:
          - Ну, где твой дом? Показывай, куда ехать.
 На что он грустным голосом ответил:
          - Да, хиба ж то дом, ось побач.
И вскорости мы подъехали к его жилищу.
Я глянул, стоит полуподвальное помещение, крытое по наклону, в одну сторону. Это, оказывается, была сторожка церковная раньше. Отец жены в ней тут жил, караулил церковь. И Семён Михайлович с женой и дочерью жили вместе с ним. Отец умер, а они тут так и живут.
Я пригляделся и спрашиваю:
         - А чем же она у тебя крыта?
         - Та, вси як в той писни – землянка наша в три наката. А у мени, аж сим, там и брёвна, и земля. Стала течь, покрыл, де шифер, де толь, а бо кака железка, всё на ней.
Смотрю я на эту землянку и думаю, из чего же она у него, что столько груза держит. Это не меньше метра, ещё и трава растёт. Зашли внутрь, там правда чисто, стены побелены, ровные и крепкие. Нас встретила хозяйка дома, под стать стенам, крепкая старуха. Я поинтересовался, из чего построен дом. Она охотно поддержала беседу:
        - Он литой, из шлака с цементом, главное тёплый.
На что я заметил, усмехнувшись:
        - Да как же он будет не тёплый, когда он почти весь в земле. Осталась лишь крыша снаружи.
На что она пояснила:
        - У нас же здесь почва такая – солонец. Вот за шестьдесят лет и ушёл весь дом в землю, вход стал, как в повал.
Ещё немного поговорив, мы закончили беседу. Хозяева вышли проводить меня наружу. После чего мы попрощались, и я поехал домой.
         Через несколько дней мы пригнали скот с пастбища в Алейск на погрузку. Погрузив бычков в товарные закрытые вагоны, сопроводили до места, в город Прокопьевск на мясокомбинат.
          После возвращения из командировки, больше я с Семёном Михайловичем не встречался. Слышал от знакомых, что он прожил семьдесят пять лет.