Бывает...

«Бывает...»

Откликнулся Мише. И (в кои-то веки – стихом). На его, от 2012-го (из старых черновиков), «Коринф»
В добротности своего Отклика не уверен. Жду реакции.
Но (как у меня часто случается) ещё до Мишиного «отлупа» я, в одну из собственных герменевтских забав – Игра в Пополамие – уткнулся...
Однако, раз уж такое случилось, начнём с сегодняшнего Отклика.

«Немота»

Останутся горы, леса и равнины…
Надолго?!
Однако, и те – не навечно.
Исчезнут слова, что в анналах хранимы.
С анналами вместе. На всяком наречьи.
Рассеются звуки. Молитвы и стоны.
В безбрежных пространствах. В космической пыли.
Осядет и пыль в Океане бездонном.
В Безмолвие канут все Небыли-Были.
Останутся только неясные ритмы.
Лишённые смысла безликие пятна.
И в них, будто эхо, прозрачные рифмы.
Забытые Кем-то, при жизни Невнятным.
(7.01.2025)
PS:
Мише М. На поднятое им из старых черновиков (2012) «Коринф».

Это написано не для чтенья,
ибо в годе всего лишь двенадцать лун:
и в одну из них ты обернёшься тенью
и лже-пророком из скандинавских рун.
От человека не останется и руины –
ведь руины напоминают нам о былом.
Мы уходим в небытие, как сказочные исполины,
прямо в земную твердь – и под прямым углом.
От человека останется меньше, чем от моллюска –
нет отпечатка раковины на океанском дне.
И душа, что при жизни светится очень тускло,
испаряется вовсе, едва оказавшися тела вне.
Век от века – тонны пустой писанины,
льются потоки крови, реки пустых речей.
Но остаются лишь горы, леса, равнины,
и что-то шепчет сонной траве ручей...
Лёгкий ветер бродит между колонн Коринфа,
и в притихшей долине вновь засыпает Эллада...
Прежде первого слова ты рождена была, рифма,
и, пожалуй, что большего мне не надо.
(М. Моставлянский)

А теперь – то, на что у себя (в Архиве) напоролся. С зычным эпиграфом от Некрасова, к Рождеству не шибко ловким, но... Выставлять, так выставлять! Без оглядки

«Из Истории города… Вероятно – по части Искусствоведенья»

«Эй вы, нехристи, табашники,
Карачун приходит вам!..»
Попадались им собашники:
Псы носились по кустам,
А охотничек покрикивал,
В роги звонкие трубил,
Чтобы серый зайка спрыгивал,
В чисто поле выходил.
Остановятся с ребятами:
«Чьи такие господа?»
– «Кашпирята с Зюзенятами...
Заяц! вон гляди туда!»
Всполошилися борзители:
«Ай! а-ту его! а-ту!»
Ну собачки! Ну губители!
Подхватили на лету...
(Н. Некрасов)
--------------------------------------------------------

Выставочная деятельность российских собаководов…
Для поэзы –
как-то увязает в зубах.
Для науки – почти забавно.
Тем паче:
вкупе с белорусами. В их, так сказать, приграничье.
Се ля ви!  Что называется – приехали… Станция «Постмодернизм».
А там…
Там – ни себе границ, ни Истоков-Пределов.
Зато простор для нарратива. Для самых что ни наесть гипер-супер-контекстов.
Где Читатель становится не просто со-автором, но уже
 – Страшно подумать!..
А Рассказчик, в отличие от со-бытийного Героя, знает финал.

Ладно. Проехали! Поговорим всё-таки о птичках.
Простите! Конечно же, о собаках. Хотя…
Григорий Леонидович Граве был, прежде всего, орнитологом.
Впрочем – весьма широкого профиля. И при этом –
заметьте! –
кажется, не имел высшего образования.
Что само по себе едва ли не возмутительно.
Если бы не наш «Постмодернизм».

Его любимого пойнтера звали Хмарой.
Сука. «Маленькая, красивая, с хорошей головой».
Так определил судья Корш. А он, поверьте, знал в этом толк.
Итог – Большая Серебряная медаль. Весьма недурно-с!
А главное – вполне заслуженно.
Притом, что все испытуемые отличались острым чутьём,
выдержкой, послушанием. А потому
могли совершать – опять-таки: Nota bene –
осмысленный поиск.

На выставке царила атмосфера искреннего дружелюбия.
И не токмо промеж собственно собашников,
то бишь заводчиков и самых владельцев,
но и касательно их милых питомцев.
А что последние были именно таковы,
тому наличествуют авторитетные свидетельства.
Так, минский гость Джек располагал идеальным профилем
(прежде всего, головы).
А смолянка Альма выглядела и вовсе прелестным созданием.

Одно слово:
Легавые! Но и немецкие овчарки,
коих присутвовало на ристалище шесть особей,
из общего количества в 75 (не считая щенков),
были также кругом хороши!
А лучшей в полевых испытаниях оказалась Эльфин-Флая.
Кофейно-пегого окраса.
Поразившая судей «верностью чутья, красотой стойки и выдержкой».
Что по мне, то я номинировал бы её уже только за имя!

Уступив первенство даме (как подлинный джентльмен)
вторым остался наиболее одарённый природными качествами
английский сеттер Лорд. Окраса блю-бельтон.
С огоньком в глазах. Работавший красиво и стильно.
Если, после таких характеристик, кто-то заявит,
что это – не эстетика…
Бросьте в меня камень!

Однако. Вернёмся к Григорию Леонидовичу.
К Граве.
Принимал (участие), заведовал – многим, скончался…
Скончался, относительно благополучно.
Учитывая происхождение и, особенно –
британские корни.
Grave… Ежели не с «дабл», а просто «v»,
то вытанцовывается нечто слегка мрачноватое:
Могила!
В италийской вариации всё выглядит чуть светлее.
Короче, дохнуло каким-то байронизмом.
И то! – Родословная…

Мы, здесь – отнюдь не о Джордже Гордоне.
Это папа Григория был заметным пиитом.
Ну, не заметным, так примечательным.
Понятно –
в своё время, и лишь в некоторых кругах…
Вообще-то он был адвокатом.
Притом не слишком удачливым.
А по-человечески, и просто несчастным.
Несчастным отчаянно и непоправимо…
Даже с этим романсом ему – чего скрывать?!
– не подфартило.
Затёрли, задвинули, переложили.
Впрочем, для него всё это было не так уж и важно,
как и прочее, что происходит с нами постфактум.

Ночь светла, над рекой тихо светит луна,
И блестит серебром голубая волна.
Тёмный лес... Там в тиши изумрудных ветвей
Звонких песен своих не поёт соловей.
Милый друг, нежный друг, я, как прежде любя,
В эту ночь при луне вспоминаю тебя.
В эту ночь при луне, на чужой стороне,
Милый друг, нежный друг, помни ты обо мне.
Под луной расцвели голубые цветы,
Этот цвет голубой – это в сердце мечты.
К тебе грёзой лечу, твоё имя твержу,
При луне, в тишине, я с цветами грущу.

Свидетельства – опять-таки, авторитетные –
говорят, вроде бы, за него.
– Коренной нижегородец, краевед Елисеев.
Учёный-литературовед Гусев…Но…
Проблема так и осталась до конца не прояснённой.
Даже по части музыки: Пригожий? Шишкин?
Ну, с Шишкиным, допустим, кое-как разобрались.
Михаил.
А вовсе не столь же цыганковатый Николай…
Нас куда больше занимает текст.
Здесь тоже доходит порой до смешного.
Ох уж эти «коленьки-мишеньки»!

«Слова Языкова. Музыка Шишкина! – Ночь светла…» –
восторженно посылает в зал конферансье.
А где-то на небесах классик Николай (уже Языков)
подмигивает своему не столь знатному собрату по перу:
Мол, Мишаня, угадай, о ком они там, внизу, подумали?!..
Однако текст…
По Граве, разве что первая строка. Да и то…

Ночь светла; блистает небо Изумрудною лазурью.
Ряд зелёных кипарисов Сторожит обломки храмов.
По разбитым колоннадам Плющ венки свои развесил.
На оставленных могилах Рдеют пламенные розы, –

В общем, и небо – не совсем то. И Луна…
Луна-то – где?!
И цветы – отнюдь не голубые, а пламенеющие.
И о соловье – ни здесь, ни дальше – ни полслова.
Да и «изумрудность», хотя и присутствует,
но скорее в самой лазури, чем в ветвях кипарисов.
А главное… Главное то,
что у Граве всё проникнуто перетягом Жизнесмерти.
Не забыл и о себе. Вернее, о своей фамилии.
О том, что слышится в ней без различения «V» и его «дабла».

«Ночь светла, мороз сияет…» – кстати, Фет.
И много раньше!
А на музыку, опять же, М. Языков положил.
Значит, Граве – вовсе «мимо»?! Не спешите…
Есть нюансик.
Самый первый текст у Яши –
у Пригожина – отлажен.
Вот его и доработал, до блезиру окультурил
Михаил, накинув строфы…
Ну, а кто тому был «крестник»?
Угадали! Очень может, был им Граве.
Леонид.

Вот такие вышиванки! Как не ладь – «пердюмонокль».
Это вам – не слёт собачек. Тут по трезвой не «дойти».
Опроставши четверть «банки». Час спустя – ещё немного.
Я продолжу то, что начал. Главок этак до пяти.
Растудыть! Явилась рифма. Обойдусь без зареканий.
Мне ж верлибр – не даспадобы. Хоть свободу и люблю.
Не построивши Коринфа, покачу Сизифом камень.
Ну, а этот скромный опыт в промежутках закреплю.
(29-30.04. 2018)
PS:
Сей «титанический» труд (плод едва ли не шестичасовой работы) подлежит выверке, доработке (до ума и формы), а по окончании – торжественному сжиганию на костре. И пусть только мне кто-то скажет, что рукописи не горят!

Нарратив (лат. narrare – языковой акт, то есть вербальное изложение – в отличие от представления) – понятие философии постмодернизма, фиксирующее процессуальность самоосуществления как способ бытия повествовательного (или, как писал Ролан Барт, «сообщающего») текста.
Термин был заимствован из историографии, где появляется при разработке концепции «нарративной истории», рассматривающей исторические события как возникшие не в результате закономерных исторических процессов, а в контексте рассказа об этих событиях и неразрывно связанные с их интерпретацией (например, работа Тойнби «Человечество и колыбель-земля. Нарративная история мира», 1976). Таким образом, как событие в рамках нарративной истории не возводится к некой изначальной первопричине, так и для текстов, по мнению постмодернистов, не важно наличие в них исходного смысла, что проявилось, например в идеях Жака Деррида о разрушении «онто-тео-телео-фалло-фоно-лого-центризма» текста и Юлии Кристевой о необходимости снятия «запрета на ассоциативность», вызванного «логоцентризмом индоевропейского предложения».
--------------------------------------------------

Ну, и что тут такого!?
Так, с Коринфом же! Да ещё и в рифму к «Рифме». Да...
И зарифмованного-то у меня в этом «сабашнике» – лишь последние 8 (16? – как считать...) строк.
А ещё...
Аккурат перед ним (в «Напополамие») торчит мой отклик опять-таки Мише: «Портрет». С гоголевским Поприщиным (из «Записок сумасшедшего»).
Одна, мабыть, неточность. Мабыть, в Пополамие приходился именно «Портрет», а «сабашниково» располагалось (в конце того апреля) сразу за ним.
Ну, и ещё пара герменевтских прищепок.
Гоголя я поминал и сегодня (в очередном «Гартмане»). И – там же, у меня – отозвались и скандинавские руны (с Асгардом). Так, и у Миши – руны эти аукнули по четвёртой строке.
В общем, нарочно не придумаешь! Правда, нам к такому не привыкать...

7.01.2025