Глава 14

Как говорил Вадик Готсеридзе, не пора ли нам в туалет? Хрипишь, тужишься,  точно Христа сожрал, а все предельно просто, Студент стал жертвой обстоятельств.

— Если поэт не посолит своё самовыражение льдом рифмы и солью размера, оно протухнет,  талант надо консервировать.  — Отказались от рифмы, как Уолт Уитмен, АБАБ, используйте анафору, получится больше, чем поэма, интенсивная близость с читателем, с которым обычно пропасть, социально и сексуально его освобождающая, потому что поэт — из прошлого с настоящим, в начале каждой строки «так же, как и вы», в литературе будущего нет! — Читать Уитмена лучше в самом Нью-Йорке, смотря на изумрудные воды Ист-ривер. — Все, что не даёт контейнеру этого самого выражения развалиться, называется формой, а теперь откройте «Лаокоон или о границах живописи и поэзии»! Стихи занимают своё место на странице, и если мы посмотрим на все белое вокруг поэмы и между строчками, то увидим все это тишиной, которая звенит, в мире существуют только поэзия и музыка! — Самая лучшая музыка это тишина. — Фамилия? Молодец, зачетку, проза это постоянное, бесконечное продолжение бессмысленного шума, прозаик всего лишь несостоявшийся поэт! — Легендарная исследовательница античной литературы тощая и поэтому бодрая старушенция Кучборская пила много воды, она знала самого Есенина, но не спала с ним, весело гундосила свои красивые, но очень сложные лекцию, задавая на дом столько, что ее благодарным слушателям хотелось повеситься, а  не наизусть выучить «Иллиаду». Свести счёты с жизнью… Елизавета Петровна была доктор филологических наук, профессор, знала старофранцузский, проблемы творчества Агриппы д’Обинье для неё были дом родной.

— Вы вообще поняли то, о чем я в течение семестра говорила?

— Нет. — Она обладала полным даром академического красноречия в театре, где главным действующим лицом был интеллект.

— Странно, если бы вы это поняли! — Хорошо, не сказала, вы большая сволочь, бывало и такое. Между прочим, похвала. Или: — Маленькая стерва! — Медведковский Андрей Пылев разобрал бы ее на конструктор.

Профессор переносила студентов на несколько тысяч лет в прошлое, они оказывались рядом с Гомером и Эсхилом… Это было потрясающе. Академический час пролетал незаметно. Если кто-то вызывал у неё сильные эмоции, она цитировала «Илиаду»:

— О, Агамемнон, встань и иди! Выйдите, пожалуйста, из класса!

— Но я же ничего не сделал… — Плохая Лиза.

— Там, короче, был один Циклоп, имел всех в шоколадный сейф, в заднее отверстие, Одиссей потом вернулся домой, а его жену уже того, этого спросил, молодого, говорит,  сама пришла ко мне, да, э, разделась… — Бубнили ей кавказцы-спортсмены на экзаменах.

— Прекрасно, теперь расскажите, пожалуйста, что такое внутренняя рифма?

— По возможности.

— Что?

— У нас говорят «по возможности», а не «пожалуйста»,  многие сидели. Так говорят!

— Вы знаете, глядя на вас я понимаю, почему у вас там постоянные конфликты. —  Один чемпион приехал на экзамен по античной литературе, мало что зная. Он решил по-военному проявить смекалку, творчески подойти к предстоящим соревнованиям, купил в «Детском мире» набор игрушек, шлем, щит, меч и пластмассовую лошадку. Он был баскетболист сборной СССР ростом около двух метров, в таком виде предстал перед Кучборской и изо всей мочи прокричал:

— Это я, Одиссей!!! — На прошлой олимпиаде выдал из штрафной зоны в кольцо 10 из 10. Профессор через некоторое время сказала:

– Вы мой герой! Пять!! Идите!!! — Всегда в чёрном. В чёрной обтягивающей водолазке или чёрном тонком свитере с воротником под горло и в длинной чёрной узкой юбке, чёрных туфлях и колготках, индуистская богиня смерти Кали.
Мавр гордо удалился. Заманивала курс, первые пару лекций к студентам никаких требований, «каждому произведению предшествую те, которые поэт не закончил», потом дверь за ними хитро закрывалась, соблазнение штука сильная, особенно экзотикой, учились все, она умоляла о полной самоотдаче, которая начиналась по нарастающей, кто не процитирует бегло наизусть Гомера, духовное ничтожество! А ведь ей надо было сдавать не просто зачёт, а целый экзамен.

Людмила Татаринова, преподаватель древнерусской литературы, была не лучше, толстая противная тетка с целым комплексом против кавказцев, которым постоянно занижала оценки, подготовила семь кандидатов наук, получила Ломоносовскую премию, профессором быть она не хотела, предпочитала работать со студентами. Тоже начинала с таблицы офтальмолога, первая буквально видна всем и самая большая, затем усложняла свои объяснения о русской классике до невыразимого и невидимого, областей, где язык был уже бессилен, вечера на хуторе близ Диканьки.

— Почему киевский князь Святослав видел во сне жемчуг? Что это означает? Почему князь Игорь, сбежав из половецкого плена, пришел не в свой родной Новгород-Северский, а в Киев? — Слава Украине! Вместе с ней студенты сочувствовали Буй-туру Всеволоду, разгадывали загадку необычного половца Овлура, который помог князю Игорю бежать из плена. — Кто такой Див? Кто такой Троян, неоднократно упоминавшийся в произведении? — Много вопросов вызывало «Слово», если его внимательно слушать, всему своим и никому ничьим. 

Правильно делала! Например, Хэмингуэя читать легко, а понимать трудно, мастер короткого рассказа без фамилий с шокирующим концом с упрощённым словарным запасом ученика начальной школы: «Дядя Джордж дал обоим индейцам по сигаре. Она была у него одна и курить её им приходилось по очереди. Отец кончил и выпрямился. Один потом перерезал себе горло.» Чтобы так писать, надо испытывать к читателю интимное доверие, не допуская неверных толкований.

— Любой поэт размышляет только об одном, как ему закончить своё стихотворение! Финальная строка это ветка, на которую опускается из полёта птица-феникс поэзии. Красота поэмы измеряется по тому количеству молчания, которое рождается, когда она сказано последнее слово. У князя Игоря не было иного средства для выражения описания своих видений божественного, кроме света! Он запутался в метафорах, ломая синтаксис, потому что поэма развивалась от «я сижу здесь и смотрю на своё место» до описания баланса добра и зла в нашей голове! Обе эти силы давят на нас одинаково мощно! — Давили, не все выдерживали ее таланта. — Что, не нравится?! — Перла, не оборачиваясь, держа мяч в своих руках, складки в углах глаз иронично сложены, температура страстей подходила к пределу до бела. — Тогда переводитесь! Я всегда буду с вами. — Деться было некуда, оставалась одна надежда, Татьяна Вячеславовна, помогите.

— Вроде как в милицию идут те, кто до армии не успел сесть на малолетку, — синхронно комментировал Татарку соседу слева в черно-белой клетчатой рубашке Студент, — не хотят жить по понятиям.

— Поэзия, как картина! Посмотришь, видно, что отличает ее от прозы, поэма это расположение стихотворных линий, чья длинна определяется иным, чем ширина страницы… — Соседом был его друг Олег Склярянко, сам из Орехово, который приставал к нему с вопросами, а ты у них главный, у вас, наверное, дома везде оружие? Мать его занимала высокий пост в Третьяковской галерее, становиться ведущим фантастом страны он тогда не хотел, был эстет, бывало, хорошенько поднапившись, выйдет внезапно вперёд, завопит:

— Ну что я могу вам сказать о Пастернаке?!! — Братва с международного отделения первого курса морщилась, опять понесло. Хотя Олег сам был парень видный, рост за 1м 80, собой хорош и здоровьем Бог не обидел, изучал французский. Язык ему не давался и он проводил время с самим собой, выбирал самые каверзные вопросы из тех предметов, которые изучал, а потом сам на них отвечал.

— Сукоблять!

—  Давай напишем как-нибудь что-нибудь в соавторстве, — предложил ему Студент, когда Олег сообщил ему, что когда-нибудь — когда-нибудь!… — он станет хорошим литератором, дело было на втором этаже, ведущем в Коммунистическую аудиторию, солнце из внутреннего дворика факультета журналистики МГУ заливало давно напрочь убитый паркет светом.

В его потоках в воздухе ясно плавали пылинки, окна никто никогда не открывал, пол не мыл и не пылесосил, максимум убирали туалет, да и то временами он был засраный. Некто по имени Стас Варыханов, бывший стройбатовец и действующий наркоман, считавший себя блатным (и очень хорошим журналистом), после дефекации засовывал себе палец в задний проход, зачерпывал им остатки кала, крупно на стене писал «Битлз форева», потом нюхал, Студент к нему испытывал настоящее отвращение, как-то он рассказал, что во время службы они засунули какому-то салаге, только что призванному в их часть новобранцу, приводившему в себя после карантина швабру в то самое место, Студент его чуть не избил. Варыханов был старше на несколько лет, пришёл после армии, одногодки называли его «дебил», через много лет после пьянки он потерял один глаз, встретится с автором, возможно, потеряет и второй, говорили, что он делал минет однокурсникам за деньги, чтобы потом поесть внизу в столовой, стоя за высоким столиком, вкусные сочники. Автор свечку не держал, но, человек, часто сам себе засовывающий в одно место на учебе палец… Ассоциации вызывает.

Студент погрузился в свои думы, дальше рыжую коммунистку слушать не хотел, эти древние славяне все давно крякнули, а хохлы борзые, беспокоило его то, что кто-то может узнать, он — работает, на дневном строго запрещено, в лучшем случае переведут вечерний, на вечернем МО, международного отделения не было. На работу грузчиком, кем он числился, он, конечно, не ходил, только раз месяц расписывался в ведомости, получал зарплату, которую тотчас нёс в качалку, большой универсальный магазин на улице Саянской задолжал Людям за какие-то поставки их коммерсантов, госорганизация, платить нечем, договорились, устраиваете нашего человека в штат, потихоньку разгребетесь, считайте, мы вас прикрутили, вы теперь прикручены, с нами, если что, скажете, мы с «ивановскими», дальше наше дело. Это было самое главное, магазин стал «их», парни брали-забирали оттуда после тренировок пышущую жаром вкусную сдобу, хлеб, белый и чёрный, творог с изюмом в золотистой упаковке, глазированные сырки, масло, сметану для поднятия потенции и что хотели, например, пельмени и беляши.

— Только не наглейте, — предупредили «старшие», те, которым лучше было не задавать вопросов потому, что они их закрывали, партия последних пацанов настоящего уголовного сплава перед нулевыми, превратившими босяков в банду проходимцев. Через несколько лет магазин выкупил перовский еврей-ашкенази по фамилии Кац, крещёный, блатовал за Христа по-взрослому, молитвы и посты, от крыши отказался, Бог поможет, с ним поговорили «без религии». Через месяц его исполнили, убили на соседней улице Молостовых напротив районной поликлиники и почти 139-го отделения милиции, в Новогиреево жизнь не шоколадка, ровно в десять Студент был у Бати в бандитском офисе, о чем будет разговор, он примерно понял, командир с утра это к дождю, хорошо б зелёному. Послушает, согласится и вернётся обратно в унылые окраины города, в котором никто и никогда ещё не бывал свободен. Лучше резину потянуть, глядишь, чего и скажет по делу.

— Когда женщина замужняя, она всем нужна, — сказал Манерный. На экране телевизора в порнофильме актёры целовались с интенсивностью страсти, близкой к экзистенциальному голоду, так, как-будто хотели друг друга съесть, змеи, обвивающиеся клубками друг вокруг друга, кусающие друг друга бешеные собаки с широко разинутой пастью. (Если можешь, прости, если хочешь, кончай.) «А ведь утро, — подумал Студент, — все нормальные пешеходы на работе.» Он заностальгировал, и ему хотелось на экран к тем красоткам, такие любят и тех, чья карма ужасна, и тех, кто удачлив, у него такие девушки уважались, одну звали Ирада, кидала монеты по «Книге перемен», к сожалению, с ними находились пидоры, обнаженные фемины стонали в руках опытнейших педерастов, так другу друга раздрочат, космос будет видно. Один вошёл в какую-то мадам, второй ему под хвост бутербродом,  непонятно, как, тот ухитрился повернуть голову и поцеловать в губы своего верхнего.

— Мой муж! Майне либе, — третий сзади сжал ступни девушки, наступил моментальный сквирт, первый оттолкнул второго, выпрыгнул из мадам и стал его тщательно вылизывать, маленький подонок.

— Выключи, — поморщился Батя. — Что ты вечно смотришь, Андрей? Чушь собачья! Скучаешь по зоне что-ли? Чтобы сменить Имя, нужны крестины. — Студент закрыл глаза и с силой подумал о Тане, какой же счастливец ее  муж, от такой женщины можно уйти, чтобы опять потом к ней вернуться, какой ее муж счастливец! За что ему такое?  Он вспомнил, как в детстве клал кусок докторской колбасы на сливочное масло, густо намазанное на белый хлеб, розовый нежный круг хорошо смотрелся на мягком белом прямоугольнике, потом сворачивал, подносил ко рту ребром к себе, аккуратно откусывал в центре, и жевал, медленно разворачивая сэндвич, в середине которого теперь было симметричное отверстие, рассказал об этом Петру, тот сказал, посмотри в следущий раз в него на свет, портал в другие миры, так Студент в первый раз в жизни увидел Париж, Эйфелеву башню, «Лидо», бульвары, по которым ходили крошечные люди, ездили живые машины, потом несколько раз подходил к карте мира, повешенной на стене, визуально он там был, а никто не знает, расскажет, и не поверишь, купил несколько хороших, дорогих палок салями посмотреть, как она этим с мужем занимается, оказалось, просто лежит на боку, отрабатывает за недели расставания, а он в ней с искренностью мальчика, вставил, когда она показала ему свою грудь, и так неделю, какой-то Маркес. Он ей, наверное, изменяет, Студент бы никогда! Мотался бы по всей загранице туда-сюда, а его сердце все равно бы оставалось с ней, любил бы только её одну. Таня знала, через пару дней её благоверный снова будет отсюда «за тысячи «ли»; после этого он не спал всю ночь.

— Проклятый инфидель! — Студент подошёл к окну, все поэты в мире каждый день по много стоят у своих окон, китайские смотрят на Луну, американские на свой закатный Запад, бандитские, не приехал ли ОМОН, военкоры, тут ли снайпер, а потом об этом письменно рассказать, если успеют. Офисный планктон глядит на свои столы, шахтеры на потолки в шахтах, окна придуманы для поэтов, их работа смотреть на улицу, за которую им не платят ни копейки. Смотреть и все замечать. Что, обязательно найдётся! То, что пекарю печь, поэту окно, до его изобретения им приходилось накидывать на плечи медвежью шкуру (иногда не убитого медведя) и зимнюю меховую шапку викинга с двумя рогами, и выходить на морозный воздух, либо продолжать пялиться в стену, как в любом карцере, наблюдая Вселенную в своих мыслях, попытаться обозреть все задача поэта.

Подумайте об этом, когда мы имеем в виду стену, в тюрьме это не только кирпичи и кладка, но и стена неуспешного взаимонепонимания между схваченными  маргиналами, которые не хотели жить, как все и оставшимися на свободе не пойманными легальными преступниками, обычными людьми, отсюда каменные сердца охранников, захотят, все будет вам «не положено», каменный ком в горле у адвоката на суде, который должен произнести в вашу защиту свою речь, и становится внезапно диалектичен, а потом гранитные, каменные скрижали приговора:

— … к пожизненному лишению свободы. —  Дальше долгие, долгие, почти вечные каменные размеры правовых сонетов- прошений, изменить которые нельзя, отпустить за хорошее поведение через 25 лет по УДО такого-то имярека с неизменным ответом через каждые полгода, «комиссия по помилованию при президенте», где она, кто её когда-нибудь видел. Это миф! Есть ещё стенка, за которой ангелы могут увидеть ад.

Из всех вопросов, что хотелось бы про них задать, единственный, который мы все время слышим, сколько их может уместиться на острие иглы? Всем абсолютно все равно, чем они там заполняют свой день! Хороводят перед троном, распевают на латыни, носят корки хлеба с молоком земным отшельника, ловят детей над пропастью и провожают в безопасные места по шатким мостикам. Может быть, пролетев сквозь космическое тело Бога, они появляются оттуда с новыми песнями? Висят, как дети, на петлях дверей Вселенной и произносят свои имена наоборот, тогда она меняется, галактики начинают схлопываться в обратном направлении, заставляя время течь вспять навстречу тому, что было до Большого взрыва. Старики молодеют, а молодые превращаются в младенцев, которые не рождались. Огромные дворцы и дома исчезают до фундамента, который превращается в строительную пыль, а та в невидимую современной науке материю, которая тоже исчезает, неделимых атомов ведь нет! Сидят ли они в это время в одиночестве в своих миниатюрных садиках, дзенских или суфистских, постоянно меняя свой цвет?

А как они, к примеру, любят спать, с кем, где, кто их партнёры, женщины или мужчины, в какие ткани одеваются, как ухитряются питаться не фильтрованным божественным свечением, оно же грубое, им нужен абсолютный Ясный свет, и по сути, а не по подобию! Что происходит у них в головах под нимбами? Ангел с облака, оступившись, упал в реку, оставит ли он впадину в кругах на воде, омут, и будет ли этот водоворот вечно наполнен иероглифами его безмолвных ангельских речей? Прочитать которые можно, пишут одинаково, озвучить — нет, произносят по-разному! Например, иероглиф «;», «я» это и «во», и «ала», и «ны».

Если бы ангел доставлял почту, стал бы он влетать в наш дом в сиянии двух крыльев со множеством рук, как божество, или принимал бы обличие простого старика-пенсионера, почтальона в замусоленной фуражке и свистел какую-то давно забытую мелодию на дорожке к подъезду, глядя на свои открытки и газеты? А, может быть, ангел — это разносчик молока, который никому не видим, в четыре утра, когда он приносит питательную эссенцию самого  священного в Индии животного коровы, если они спят на перекрёстках, их должны объезжать машины, нельзя трогать? Ни в коем случае! Современные теологи, тщательно берущие во всем пример со средневековых, заставляют нас постоянно спрашивать себя, вопрошая, посыпая голову пеплом, сколько их на острие иголки, один или много, сколько, день и ночь удерживая на этом свой ум, цель одна, заставить мыслить миллионами, миллиардами и триллионами, чтобы мы рано или поздно сбились со счёта, совершенно оставив всякое число, превзошли любые количества и упали в бесконечность, извлекая корень из минус единицы, давая себе шанс хоть на миг стать «нищими духом» и действительно прорваться в вечность, ощутив бескрайнее  блаженство настоящего Господа, который у нас внутри, и с которым мы никогда не расставались, не зная о Нем, Он не уменьшался, познав Его насколько возможно, он не увеличился…

Какая разница? На самом деле ангел у Студента был только один, вот та, она самая там, где небольшая танцплощадка в ресторане у сцены и блатной ансамбль, состоящий из бывших заключённых, тихо играет блатную музыку, только отсидевшие могут играть её с правильным наполнением не-свободы, в чёрных чулках, сняв туфли, стоит у эстрады, покачиваясь, забыв обо всем, в том числе и об их любви, и танцует, когда уже все разошлись, а камерный «джазбанд» в глубине звучит у неё бэкграундом тихо-тихо. Ее красивые глаза закрыты, качается, как ветка на ветру, смотрит вдаль, и кажется, что она будет танцевать так всегда и всегда, вечно! А высокий худой басист, похожий на своего  семь раз судимого коллегу из группы «Бутырка», наклоняется к своей руке взглянуть на мерцающий жёлтым фосфором в полумраке циферблат, Таня здесь танцует часто, а сегодня слишком поздно даже для музыкантов.

— … а я говорю, с каких шишей будем их кормить, — раздавался из оружейной комнаты веселый бас похожего на Портоса Биты, наглухо отмороженного офицера-афганца похлеще Бачи, хорошего знакомого пресловутого полковника Сидоренко, чьи ребята Синий, Заяц и Архип стояли на Арбате прочно и надежно под чутким руководством  ВорОв из Люберец Ляпы и Цыгана, — и тут заходит Шиш, честно! — Мастер спорта по боксу из Днепропетровска с этим именем служил старшим прапорщиком, инструктором по рукопашному бою в расположенной к востоку от Москвы дивизии Дзержинского, в увольнениях отдыхая в гражданке в баре «Встреча». Под настроение гасил всех, кто рядом, безбашенный! Выписывал руками, ногами так, всех в больницу выносил, не только вальты выпадали из колоды, но и короли, и дамы, и тузы, даже шестёрки, не жалел никого. Впоследствии он уехал домой на Украину. — Штык-нож достал, говорит, или в глаз, или в жопу раз, хотя это для вас не наказание… — Если вы думаете, что в спортивном зале элитных войск России вас должны были встретить солдаты одних из самых боеспособных войск, вы ошибались, во многих военных городках там вас встречали бандиты. Жили, как все.

— Мы вот что решили, — к Студенту обратился Скиф, рецидивист со стажем, исполнитель, никакого раздвоения или душевной суеты, цельный, такие всегда были, скажут, замотает. Весь он какой-то злой и нервный, как отставший от поезда, везущего к алмазной шахте в Африке, ничто хорошее его больше не коснётся, хозяйский. Этакий Джокер из  тусклых кадров киноленты, только более практичный. Срал с высокой колокольни два раза на все «универы». Внешне чрезвычайно харизматичный, из тех, кому хочется при встрече пожать руку, долго держа её в своей, а потом помыть, уж больно она в крови. — Ты пока побудь с Петей! Мысль? — Учил, если присядешь, скажи им всем, выйду отсюда, буду продолжать жить хорошо, грабить, ворковать, а вы нет. За окном мотыльками порхали отражения арбатских светофоров, офис торцом выходил на Калининский проспект к ирландскому магазину «Рози О’Грейдис». — За долю не беспокойся, наши вары и запары, это нам потом пригодится!  — Студент понял, его судьба решена, в ОПГ себе не принадлежишь, иначе вся драма бы заиграла в тёмную, и хорошо, пока тебя не крепят, можно проморозиться. Тяжелое ощущение сомкнувшегося на душе замка исчезло, они приняли Таню! Все, что с ней, будут издали беречь и охранять.

— Понятно, — сказал он, стараясь внешне казаться абсолютно спокойным и даже погружённым в себя, в бузу не попер, любые изменения прогресс, все, что ни делается, то к лучшему, не было бы хуже, потом воткнул пару хохм по фене, веселых в бандах любят.

— Взаимополезный вопрос,  с её мужем ты знаком? — спросил Батя. При ходьбе он закатывал ногу за ногу, такие ляжки, утром ел яичницу из 30 яиц, Бог здоровьем не обидел. — Никак не можем к ним подойти. Даже через Федю. — Фёдор Завадский, застрелили на кладбище. Когда Таня узнавала, что кто-то из Людей погиб или угодил в заключение, говорила:

— Ну вот, убили ещё одного ребёнка, — к Ворам она относилась, как к студентам. Студент, который неожиданно хорошо поладил с ними, был ещё больше дорог её сердцу, с ним она чувствовала себя на градус теплей. Мужчина должен жить «по понятиям», блатовать и понтоваться, тогда верно. Возможно, именно это, как клей и держало их семью, был бы Георгий каким-нибудь доктором наук в гнилой академии, давно бы развалилась. Юмор и секс из их семейной поэтики был изгнан, эти темы не обсуждались, ничего «легкого» вообще, разрешался только максимализм и только серьёзно, время деньги, 27/не 16, когда все возможно, прокурила на кухне свою молодость, в соседней комнате теперь Костя. Она знала, Студент любит их обоих, её и её сына, хотя это не его сын, вот такой он лебедь.

— Нет, — сказал он, — если  честно, и не стремлюсь. — Ревность? Она ему не говорила, что его любит… Когда Рим горит, лучше танцевать, потому что сгореть он обречён. Любая глава должна читаться, как не просто стенографическая запись прошлого опыта писателя, его переживаний, перо не секретарь чувств и мыслей, механически их записывающее, читатель должен воспринять личный опыт автора, который все бы отдал, чтоб ещё хоть раз мог попробовать тот коктейль под летящие из динамиков песни группы «Примус», пообщаться с боксером в красном берете Шишовым, в ожидании, пока младший Загар, сын подполковника Загоруйко, подтянется в кафе вместе с Олегом Бакуниным, язвительным блондином, двоечником, повезёт, приедет и Леня Кончевский, внешне похожий на киноактёра, Стаса и Фиса не будет, они на малолетке, Фис, Лёша Фетисов рядом с родным городом автора в Горячеводске на особой и железно строгой зоне, подаёт там в это время бригадиру отряда пиломатериалы, летом надо будет завезти ему большую передачу.

Когда подойдут срока, если Господь есть, а Он есть, заберёт их всех через кольцевую именно туда. В то время, воздух и солнце негасимое обратно в юность, больше автору и им ничего не надо, вознестись всегда значит вернуться назад в любимое прошлое, категории будущего в вечном счастье нет, давайте помолимся об этом бриллиантовом дне, пока нас окончательно не унёс от этого повседневный бурный океан тревожащих эмоций. Потеряв себя, всегда надо посмотреть обратно! Чтобы избежать не нужного влияния.

В данный момент личный враг писателя его младший сводный брат по отцу наполовину «ашкеназ» по имени Колька Писька (Коля Габриэлян), «сраный викинг», бывший районный хулиган-баклан, потерявший свою масть, пирожок, обожравшийся анаболиков до состояния фронтового мяса, трусливый, потому что никогда туда не поедет, ничего общего не имеющий с настоящими армянами, многострадальной и порядочной нацией, долгими зимними вечерами сидит, смотрит в одну точку в районе Бусиново на севере Москвы в окно, не идёт ли кто от универсама или автобусной остановки к подъезду. Курит, тоскливо ожидая, когда его наконец за предательство обнулят, вычеркнут, жить таким нельзя, Земле и так тяжело, она страдает, наконец раздастся долгожданный и справедливый выстрел справедливого и неотвратимого возмездия из необходимого оружия. Пусть сидит, ожидание худшая форма эмоционального беспокойства! У него будет рак, сначала он похудеет...

Хватит, у автора нет времени писать роман «Ничего святого» про вторую семью своего отца, дай Бог когда-либо закончить этот! Каждый, даже самый ничтожный герой которого гораздо более этого достоин, Людям, которым нечего терять, всё-таки иногда — приходится. Петя научил, когда напишешь какую-нибудь рукопись, рассказ, роман или дипломную работу, распечатаешь сейчас на принтере, раньше на машинке, её надо потрясти. Взять в руки, потрясти ей над полом, все ненужные фразы и слова отпадут, автор проверял, действительно на страницах остаются пробелы. Творчество как пальцевый массаж матки любимой женщины, часто рука блуждает внутри в потёмках, поворачивая, как надо, к точке «G» наугад, уверяют, у женщин племени майори она слева сбоку, влагалище у них не вдоль, а поперёк.

Конец четырнадцатой главы