Из России с любовью. Номер 0013

Не печалься друг мой милый
Если что пошло не так
Может сверху грозят пальцем
Или снизу тянут в Ад
               Мона Тукалина.
Сборник c прожилками крови «Бе(С) запятых»


Всё описанное ниже есть плод фантазии. Все совпадения с реальными событиями и лицами есть проблемы уже вашей фантазии. Детям до +18 запрещено!


Гладкие, как стекло бетонные стены камеры, своей монументальной мрачностью могли бы поспорить с готической надгробной плитой.  Не признавая никакой отделки, они стремительно уносились ввысь, теряясь в беспросветной тьме, из которой на длинном электрическом шнуре точно по центру, свисала одинокая лампа отбрасывающая бледный свет. Вопросом, к чему крепился сей электрический шнур и откуда на него поступает электричество, терзал многие. Ответ получал «никто».  Как и вопрос о наличии потолка, до сих пор оставался дискуссионным и требовал всестороннего изучения. С другой стороны, можно было очень долго и внимательно следить за почти осязаемым мраком, блуждающим над головой пытаясь пронзить его острым взглядом или рассеять ясностью глубокой мысли, дабы постичь истинную сущность тьмы. Разобрать потустороннее на атомы, дойти до самых глубоких глубин мироздания. Смело перешагнуть через предел пределов. Стать творцом своей собственной вселенной и назначить себя в ней высшим существом- законом над законом. Или на худой конец выяснить куда этот чёртов провод уходит, к какому чёртовому потолку он крепится и откуда на него поступает этот чёртов ток… 


«Небольшое предупреждение неутомимым искателям истины и неисправимым романтикам.  Смотрите лучше под ноги. Зачем вам постоянные ночные кошмары и очень дорогие, но бесполезные консультации психоаналитиков. В конце концов, что они в этом понимают. К тому же, тьма, раздраженная столь пристальным к ней вниманием, может возбудиться и посмотреть на вас, в ваши неприспособленные для таких гляделок глазки. И поверти, глядеть она будит очень пристально, очень внимательно, очень ммм…

Так «очень», что глазки ваши закатятся в голову, словно бильярдные шары в лузы и обратно выкатить их уже не получилось. 

Конец всем предупреждениям. Больше предупреждать не будем. 

Бледный свет, брызжущий из одинокой лампы, едва коснувшись скользких бетонных стен и медленно по ним стекая, исчезал, не достигая пола. Что в свою очередь создавало ощущение подвешенности и неустойчивости освещенной части камеры. Она как бы парила в пустоте, смещаясь то в одну сторону, то в другую, словно воздушный шарик. Лучше дело обстояло с массивным столом из красного дерева стоящим прямо под лампой. Попадая в сферу её зыбкого влияния, он тем не менее сохранял твердую фундаментальность, не позволяя свету и тени изменять свою сущностную форму.  За столом сидел человек, вольготно развалившись в большом кресле с высокой спинкой. Больше в помещении мебели не наблюдалось.  Человек был молод, а его кудрявые черные волосы спадали почти до плеч. Из-под густых бровей на мир смотрели угольно черные глаза, светящиеся озорным блеском всесокрушающей весёлой воли. Его улыбка была легкой, как мотылек и казалось, имела собственную жизнь, порхая по немного небритому лицу. Это была такого рода улыбка, которую и улыбкой нельзя назвать, но и сказать, что у молодого человека было неулыбчивое лицо, язык не поворачивался. 
Была в его лице какая-та античная красота, превозносящая красоту телесную. Крупный прямой нос, большие внимательные глаза, слегка сдвинутые к переносице густые брови и немного выступающий вперед округлый подбородок. Всё в совокупности источало жизнерадостность и беспробудное веселье, но при этом, в глубине угольных глаз засела смертельная опасность, такой маленький обжигающий язычок пламени, готовый полыхнуть в любую секунду.
Молодой человек был в майке и джинсах. Майка когда-то была белой, а джинсы когда-то серо-синими. Нынче же его скромные одеяния обильно покрывали бурые пятна засохшей крови, как и его руки, особенно кисти и пальцы.  Он курил сигарету, выпуская густые струи дыма в висящую над ним из неоткуда лампу. Каждый такой дымный выхлоп из его уст приобретал какую-нибудь замысловатую форму. То это был парусный линейный кораблик с раздутыми от попутного ветра парусами, несущийся по дымным прозрачным волнам и стреляющий из пушек маленькими серыми ядрами, разлетающимися во все стороны. Кораблик задрав нос устремлялся ввысь на вздымающейся волне и неожиданно низвергался в Мальстрём, такую лихо закрученную воронку из дыма. То это было стадо маленьких олений сбегающих с крутого косогора в низину к округлому озеру, источающему серую дымку.   

Неожиданно что-то скрипнуло, заскрежетало и в стене напротив появился светящийся дверной проём.  В нем стоял человек. Он был в сером костюме. В одной руке он держал коричневую папку, в другой деревянное ведро с перекинутой через край махровой тряпкой. В ведре плескалась вода. Он молча вошёл в камеру и поставив на стол ведро, долго смотрел на сидящего. Тот в свою очередь заёрзав в кресле и поняв, что продолжать просто сидеть не получится, затушил сигарету себе в ладонь, огляделся и швырнул её сторону. Что-то метнулось навстречу летящему окурку, схватило его и утянула во тьму. 

— Умойся.

Приказал человек в сером костюме и щелкнул пальцами. Из темноты появились проворные руки и придвинули к нему неизвестно откуда взявшийся стул. Он сел и положив папку на стол, раскрыл её, обнажив стопку бумаги, исписанную мелким неровным почерком. Сидящий же в кресле молча встал, подошел к ведру и принялся умываться. Вода на удивление быстро смывала засохшую кровь и через минуту он был практически чист, за исключением одежды. Учитывая то, как плескался кудрявый, ни одна капля не упала на стол. 

-Переоденься.

Всё тем же не терпящим возражений тоном произнес человек в костюме листая бумажные страницы. На столе появился комплект одежды, аккуратно сложенный прямоугольником. Это были синие джинсы, белая майка, красные трусы и стоящие поверх одежды сверкающие чистой белизной кроссовки. Кудрявый обтер лицо и руки прилагающейся к ведру тряпкой, скинул старые одеяния, нисколько не стесняясь присутствующего в помещении человека и облачился в новые. Постояв минут, ожидая очередного приказа и не услышав его он пожал плечами и сел обратно в кресло.   

-Трапеза. Как заказывал.

Произнес человек в сером, не удостоив кудрявого взглядом, продолжая внимательно изучать бумаги. Неутомимые руки уже убрали ведро и поставили на стол серебряный поднос.  На подносе стояла чашка фруктового чая, испускающая пар с приятным ароматом и блюдечко с бутербродом. Черный хлеб, масло, сыр.

— Бородинский?

Живо поинтересовался кудрявый посмотрев на бутерброд. Человек в сером кивнул.

— А сыр… сыр наш «Российский»?

— Ешь, пей и молись.

Услышал он лаконичный ответ. Молодой человек выпил фруктовый чай с величественной медлительностью и оттопыренным мизинчиком. Всё с той же медлительностью, но уже с приземленной, бытийной радостью на лице съел бутерброд. В молитве молодой человек замечен не был и закончив трапезу, рукой смахнув крошки с губ, он откинулся на спинку кресла и застыл в ожидании, хитро при этом улыбаясь и сверля взглядом сидящего на стуле. Человек в сером костюме перестал изучать пухлую пачку бумаги, исписанную мелким неровным почерком, и посмотрел кудрявому в лицо.

— Ну и наворотил ты. За год не разгребёшь.

— Я?

Удивился кудрявый выпрямляясь в кресле, но был остановлен характерным для этих случаев жестом.

— Предупреждаю сразу. Они…

Человек в сером ткнул указательным пальцем в беспросветную тьму над головой.

— Слышат и видят всё. Постарайся не врать, а своё личное мнение высказывай крайне сдержанно, желательно опираясь на железобетонные факты, а ещё лучше в не высказывай вовсе. Понятно?
   
— А ты знал, что на площади Луи Лепан жрут сырое мясо?

Сообщил неожиданно кудрявый проигнорировав заданный ему вопрос.

— Гастрономические предпочтения обитателей площади Луи Лепан меня не интересуют.

Резонно заметил человек в сером.

— И делают они это между прочем в префектуре полиции.

Напирал кудрявый.

— Там открыли бистро для легавых?

Поинтересовался человек в сером. Впрочем, интерес этот был вовсе неинтересным, а скорее для протокола.

— Нет, конечно. Причем здесь бистро. Все делается тайно.

— И кто же эти тайные «сыромясоеды»?

—  Легавые, конечно. Фараоны мать их.

— Весьма забавный факт из жизни парижских фараонов. Спору нет.

Улыбнулся человек в сером костюме.

— Это же Франция. Дух свободы и… что там у них ещё…

— А чьё мясо они жрут знаешь?

Спросил кудрявый в таком нетерпении словно обладал знанием некой сакраментальной тайны, которая мало того, что распирала его изнутри, так ещё и должна была поразить до глубины души человека в сером. 

— Утиное. Вероятно, делают из него утиный паштет. Я уверен.  Правда сырым я его не стал бы пробовать. 

Утвердительно заявил человек в сером с легкой издевкой, чем и сбил пламенную напористость кудрявого.

— П… почему утиное… причем здесь утки?

Опешил тот.

— Обычное… человеческое мясо они жрут. Мясо заключенных в тамошних застенках людей.

Человек в сером недоверчиво посмотрел на кудрявого.

— Во-первых, в префектуре не содержат заключенных, по причине отсутствия там камер. А во-вторых, разделка тушь такого размера, их утилизация, знаешь ли, не такое простое дело чтобы оставаться незамеченным. Да и потребление термически необработанного белка разумных существ попахивает международным скандалом. Мне кажется ты не в своём уме, раз обвиняешь наших зарубежных партнеров в такой… в таком дремучем пережитке прошлого. С чего бы это им есть человеческое мясо… опять. Они этим уже несколько сотен лет не… отошли они от этого. Всё в прошлом и точка. Может это ты что-нибудь съел этакое, признавайся?

— Ничего этакого, если ты намекаешь на волшебные грибы, я не ел. А то, что я не совсем в своем уме известно даже детям. Тут сказки не врут. Это так же истинно, как и то, что у них в подвале есть тайные комнаты и там сидят люди. Живые консервы, так их называют фараоны. Я сам видел. Я сидел в одной из так называемых тайных комнат, которых не может быть в префектуре. А ещё над входом в подвал там прибит интересный плакат…

       «Готовность к самопожертвованию—  единственный путь на свободу!». 



Человек в сером наклонился к кудрявому и неожиданно стукнул кулаком по столу.

— Ну так скажи… почему они тебя в таком случае не сожрали? Это бы решило сразу кучу проблем. Я бы сейчас сидел в своей парижской квартире и пил вино со своей французской подругой. Да, она работает на недружественное нам агентство. Да, собирает на меня компромат. Но я с этим справляюсь. А с тобой…

Он расстегнул пуговицу на воротнике и немного ослабил галстук.

— Они требуют твоей крови или внятных объяснений с доказательствами твоей невиновности.

—Почему не сожрали…

Пробурчал кудрявый себе под нос.

—Кого сожрали?  Меня? Ты забыл? Я же с*ка языческий Бог. Чтобы какой-то занюханный французский вампиришка в погонах и меня… Ты смеёшься?

—Ты с*ка не Бог. Ты говори да не…

Человек в сером стал сумрачным как шотландский утес на фоне ночного неба, а тени за его спиной сгустившись приняли угрожающий характер.

—Хорошо, хорошо… не Бог, раз ты так считаешь. Но…

Кудрявый примирительно выставил вперед руки. Человек же в сером приподнялся, нависая над ним застывшей волной, готовой обрушиться на него в любую секунду.

—Если сейчас скажешь, что ты герой я проломлю тебе череп.

—Че… череп? И что ты там хочешь найти? Имей ввиду, чтобы ты там не нашёл к этому я отношение не имею. Он там сам по себе. Понятно…

—Да, видал я идиотов без мозгов, но мозги без идиотов… хотя, что-то тут не так.

—Я как раз и хотел обратить твоё драгоценное внимание на «что-то тут не так».

Осторожно начал кудрявый.

— Да, я не Бог и как секунду назад ваша светлость прозрачно намекнула, не герой. За последнее мне несколько обидно, не скрою. Столько времени прошло, а вы простить всё не можете. Правда кое-чего умею и вампиры мне эти, что ребёнку мурашек. Так, пяточку пощекотать.
   
—Пощекотать? А вот тут притормози.

—Тпруу!

—Ты что делаешь?

—Как что, торможу.

—Понятно. Непонятно другое. Какие к чертям вампиры? Вампиры, они… не жрут мясо. Они… они кажись пьют эту… кровь. Во всяком случае раньше так и делали, если не ошибаюсь.

—Пьют, спору нет. Но эти… они…  жуют. Мясо жуют.

—Жуют? Зачем?

—Ну как зачем, как жвачку, чтобы до последней капельки. Сначала кровь всю высосут, а что не дососали через мясцо дожёвывают.

—Вот же гниды.

—А я о чем. Гниды они и есть. Не то что наши. Наши помнишь, если уж и… то и пир горой, и кровь рекой. Там и собакам, и волкам перепадало. Все сыты и довольны, ну… не считая людей.   А эти до последней капельки, отожмут, на кубики порежут, а остатки в крематорий под печальную музыку. Уважение к еде, у них так это называется. Лицемеры х*ровы.

—Интересные сказки ты нам тут плетешь, заслушаешься.

Человек в сером с явным недоверием посмотрел на кудрявого. А тот ничуть не смутившись продолжил.

—А вот и вишенка на торте,смотри.

И кудрявый развернул предплечье правой руки наружу. Они всем номерки накололи. У меня, например номер «0013». Совпадает с номером камеры, в которой я сидел. Одним словом, старый добрый европейский концентрационный лагерь. Я даже татушку сводить не буду, на память себе оставлю. Буду всем рассказывать, как я провёл лето в лагере.  Над нами значит смеются, говорят, чтобы мы не делали у нас автомат Калашников всегда выходит. А сами? Что бы не построили, а лет через двадцать это уже лагерь. Газоны, лужайки, всё чистенько и крематорий по центру, с умерщвление за ваш личный счет господа и по обоюдному согласию.

—Будь это правдой… если, это вдруг окажется правдой, мы выразим официальный протест. У нас была договоренность по тотальному уничтожению кровососущих.
Заявил официальным голосом человек в сером и говорил он больше в кромешную тьму над головой, чем кудрявому.   

—Да они х*р клали на ваши договорённости, привыкнуть уже пора.

Усмехнулся кудрявый.

—Ты это… не лезь, куда не просят.  Не твоего ума дело.

Строго предупредил человек в сером.

—Конечно, не моего. Ум не мой и дело не моё.

Согласился кудрявый.

—Ты лучше расскажи товарищам…

И человек в сером вновь обратил взгляд в беспросветную тьму. 

—Как ты попал в столь щекотливую для нас ситуацию?

—Ну как попал, так и попал. Захотелось Париж поглядеть и другие так сказать достопримечательности. Башню железную и всякое такое. Я же тут последний раз был и не помню когда.

—Двести тридцать пять.

—Что двести тридцать пять?

—Лет назад ты был тут.

—Возможно. Я, знаешь ли, ежедневников не веду, в семь пописал, в два поел, в девять бабу захотел. Мне без надобности все эти фиксации прекрасных мгновений мимолетно убогого существования. Трусливо прячась за ними человек лишь отгораживаясь от неминуемого, ждущего нас в конце, всем известного финала. Постоянно забалтывая друг друга и, даже окружающие нас предметы из коих и состоит современная, искаженная реальность. Так что… может я и был здесь, двести сорок… или сколько ты там сказал лет назад. Какая разница? Я живу даже не сегодняшним днем, а текущим моментом. Наслаждение жизнью, на сколько возможно и есть моя цель. Никому не мешаю и…

—Ты мне дурака не валяй.

Оборвал его человек в сером.

—Ты во Франции был два раза, этот как раз второй. А в тот первый раз, чисто случайно, вдруг началась Великая Французская Революция. И чисто случайно именно в тот раз ты принимал в ней непосредственное участие примкнув к якобинцам. Бедные якобинцы знали бы кого они пригрели. Ты так сладко лил им в уши мёд, вдохновлял, подстрекал и направлял. А потом, когда над ними сгустились тучи и гильотины защёлкали, да и подозревать тебя они начали в нелояльности и ненадежности, переметнулся к их противникам. А уж когда и те тебя за руку поймали на кражах и махинациях, ты бежал из Франции с такой скоростью, что вместо Москвы, со страху, аж до Урала докатился, со всем добром нажитым нечестным трудом, мягко выражаясь. Забыл, что ли, друг мой ситцевый, про свой последний вояж по европам?

—Почему же забыл. Помню. Не в подробностях, как ты описал, но помню. Как очередной эпизод моей нелегкой, насыщенной событийностью  жизни. Вот и вся любовь. Было и прошло. А труды мои, что же, могу лишь спросить, а кому они вред принесли? Простым людям?  Нет, они, как страдали, так и страдают. Аристократии тамошней? Да и хе*р с ней. Якобинцам? Да и с ними х*р. Все кровопийцы и душегубы. Да и мертвым, как говорят специалисты, злато серебро без надобности. Они сами виноваты. И знаешь, что… так не честно.

—Как так?

—Так. Меня во всем обвинять. Революция есть объективная реальность. Состоящая из взаимосвязанных внешних и внутренних предпосылок, а не какого-то там личного желания индивидуума.  А то тебя послушать, так пальцами щелкнул, и революция случилась, как тот стул, на котором ты сидишь. Нет, дорогой товарищ, так не получится.

—Да ты прям марксистом стал…

—Стал не стал, а к народу я всегда поближе был, чем к этим вон...

—Ну, да черт с тобой. Дальше то что было?

—А то и было. Прибыл я значит в Париж. Скажу честно и только тебе, не для протокола.  Вот какой Париж помойкой был, такой и остался. Только цвет кожи у людей немного поменялся и все.

—Так не надо было под мостом жить, снял бы квартирку поприличней…

—Ты цены на жильё видел? Это же грабёж средь бела дня. Я не для того их грабил, чтобы через эээ… двести тридцать пять лет они меня обратно ограбили. Крохоборы и кровопийцы. Это тебе жильё бесплатно, как официальному лицу, а мне и под мостом хорошо... и надёжней. Не надо регистрироваться, где живёшь никто не узнает… 

— Да как же в таком случае, ты попался, весь такой продуманный?

— Попался бабался. Что пристал? У них там брожения какие-то в массах начались. Крики, пожары, водомёты, стрельба, кровь… демократия в действии. Я в политику теперь не лезу, мне прошлого раза хватило. Да и сложно политикой сегодня заниматься. Как говорится, не тронь г*вно, вонять не будет. 
Раньше все пешком да на лошадях перемещались, езжай куда хочешь, никто тебе слово не скажет. Тут не пустят, там в объезд. Может и медленно, но я чувствовал себя свободным человеком. А теперь… машины, самолёты, поезда и корабли космические. Земной шар можно за сутки облететь, а толку с этого ноль. Везде камеры, пропуска.  Большой брат следит за тобой. Плюнешь на газон в Лондоне, улетишь в Сидней, а тебе штрафную квитанцию в аэропорту на выходе вручают. Это нормально? Импульсивность подавляют в зародыше. А импульсивность… это что? Это душа творческой мысли. Понимаешь? Когда-то тюрем было много и все были квадратные, а теперь одна большая и круглая.

— Плевок в газон… это квинтэссенция творческой мысли? Я правильно тебя понял?

— Ну, не передёргивай. Это я как пример, как частный случай чего-то общего и большого.

— Ладно, что там дальше было?

— Сижу себе под мостом грею консерву на огне. Тушёнка армейская… наша, Родиной пахнет. Из дома ей прихватил, чтобы так вот, тоску унять, когда прижмет.  Я ещё местные макарошки туда накидал, багетик порезал, жду, когда закипит. Друганы мои иммигранты из Кот-д’Ивуаре морды воротят, не нравится… глупые. О брег реки бьются волны, идиллия одним словом. Не хватает только вечернего солнца уходящего за гарнизон океана.

—Ты где там океан нашёл, в Сене что ли?
 
—Я образно, хотел передать красоту момента.  Непонятно что ли…

—Передал. Дальше давай.

—Началась стрельба, крики, беготня странная по мосту. Друганы мои напряглись, чирикают по-своему что-то очень нервно. Я не обращаю внимание, я как раз пробу решил снят. Зачерпнул ложкой жижку с кусочком мясца, уже поднёс к губам, вдохнул аромат, подул… а тут и фараоны появились. Костер затоптали, консерву и хлеб на землю бросили, меня пару раз дубиналом огрели и перцем в лицо пшикнули. Я сначала двоих в реку уронил, а потому думаю… а какого черта? Ну и сдался, почти без боя. А что? Поем у них в тепле и бесплатно. Так я во всяком случае думал.

—Ну и как?

—Угадал. Побили, помыли, посадили, накормили. Правда посадили в какой-то подвал и номер на руке выбили.  Ну и что. Я и более странные вещи видал. А тут тепло и еда, неплохая даже.  Да и на допросы не водят. Курорт, да и только. Неделю где-то я так расслаблялся, заскучал, отъелся. Думаю, пора мне отсюда. И тут заходят, троя из ларца одинаковых с лица.  Глаза желтым горят, уши острые кожа серая, пальцы и когти длинные. Ещё и в форме. Просто нацисты вампиры из какого-то дешёвого фильма. У меня аж из рук яблоко выпало. Так его я и не доел.

—Ну, что, здравствуйте.

Говорю им так вежливо.

—Заходите, коль пришли. Но, потом не жалуйтесь. Я, знаете ли не люблю, когда мои поздние ужины в столь прекрасные и томные ночи прерывают. Я, конечно, понимаю, что вы пришли не в моем хорошем самочувствии удостовериться, но каких бы планов у вас не было, боюсь сильно вас разочарую.  Не ваша нынче ночь ребятишки… не ваша. 

Но им уже было не до речей моих сладких. Набросились на меня, зубами клацают, как дубовые серванты ящиками.  Я одному шею свернул, второму, третьего в стене прижал, кричу ему…

—Угомонись придурок!

Не послушал меня. Я у него из кобуры пистолет вырвал и выстрелил. Думаю, ненадолго это его остановит, да и первые два подниматься стали. Начал я размышлять, каким образом выйти из столь сложной ситуации. Чеснок, кол осиновый, серебро? На счет серебра не уверен, но можно попробовать. Только вот, где все эти вещи могут бить в шаговой доступности? Нигде. Я и… дело конечно малоприятно, даже майку запачкал…

—Подожди, дай угадаю. Ты им что..

—Ну… а как? Они же не отстали бы от меня. Пришлось.

—И чем?

—Чем, руками. На самом деле очень просто. Они же такие уязвимые. Раздвигаешь грудную клетку, вырываешь сердце и протыкаешь его… например ложкой. Мне правда пластиковую выдали, но я справился. Не знаю почему люди их так боятся… 

—Потому что они вампиры. Сильные, быстрые, кровожадные. А ещё навыки. Трансформация, морок, кратковременное искажение пространства и времени.

—Не удивлен, я всегда придерживался той точки зрения, что игры со временем и пространством до добра не доводят. Вампир ты или не вампир, а там… где-то, есть силы, которые неподвластны ни мне ни тебе… и даже, сам знаешь кому. Хоть он и делает вид…

—Остановись! Пока не наговорил лишку на вышку.

—Молчу-молчу, бидончик тащу. В любом случае, в той камере «0013», они все свои навыки вдруг позабыли. Может число несчастливое, как думаешь?

—Ты почему знак своей принадлежности им не предъявил?
Зачем эти бессмысленные убийства?

—Убийства? Да я защищался. И когда бы я им паспорт свой показывал, в камере? Они к тому моменту уже ничего не соображали.  Ты бы их видел, кровожадные животные. Слава сам знаешь кому, что мы от них избавились, у нас во всяком случае. Да и… не стал бы я рассказывать им кто я есть. Тут знаешь дело принципа.  Могли бы и сами догадаться. 

—А людей, людей ты зачем поубивал?

—Каких людей? Ты меньше их слушай.  Людей я из камер выпустил и спас. А те другие, это приспешники. На предсмертный вой господ своих слетелись. Один из автоматического оружия начал стрелять. Пуля в губу мне попала. Больно было. Не то, чтобы даже больно, обидно. Я у него, конечно, автомат отобрал и на улицу. Слышу сирены воют, значит ноги пора делать.  Бегал я по ночному Парижу, заплутал. Везде люди с палками и фараоны с водометами. Помню на улице Николя Аппер странные парни в окна с ножами лезли в какую-то контору, спугнул их очередью из автомата, дальше побежал. Слился с толпой протестующих. Требовали они каких-то прав и справедливости. Помог им вынести ювелирную лавку, немного подзаработал. Они мне предлагали банк ограбить, но я отклонил столь заманчивое предложение. Без подготовки лезть в банк, не… не моё это. Хорошие ребята, подарил им автомат и дальше побежал. Мост я свой так и не нашёл. Но, вспомнил, что наши в городе свой центр открыли. Так вас и нашел. К своим всегда чуйка приведет. Теперь вот домой хочу. Можно в Москву, теперь точно не промахнусь. Поехали?

Человек в сером внимательно посмотрел на кудрявого и склонился над раскрытой папкой.

—Вот тут написано, что ты якобы выкрикивал провокационные лозунги, когда разносил префектуру… ага, вот оно. Вы мне суки, ещё за Пушкина ответите! Это твои слова? Ты зачем это орал под камеры?

—Ну, надо же было хоть какой-то смысл придать происходящему. И с каких пор Пушкин стал провокацией?

—С тех самых пор как за Пушкина, предлагают ответить на персидском языке. Почему на фарси?

—А почему нет? Красивый, древний язык и падежей к тому же нет. Не люблю падежи. Вот не люблю и всё. Да и тренд нынче такой. А ещё, Омар Хайям на нем говорил. Помню мы с ним как-то…

—Ты мне зубы не заговаривай. Я тебе устрою тренд. Ты нас опять хочешь в международный конфликт втянуть?

—Ой, да ладно. Конфликты эти ваши, сегодня есть, завтра нет. А вот если за меня не впишитесь… осадочек останется. Совесть будить изнутри вас подтачивать.  Чего вы боитесь? Погавкают и успокоятся. Вы лучше поинтересуйтесь, откуда у них вампиры появились. Мы же их вроде того… всех под нож пустили, согласно международным соглашениям.  А они тут в полицейских наряжаются и людей штабелями кладут. Или это уже нормой стало?

Человек в сером медленно закрыл папку и отодвинул ей в сторону.

—Вопрос этот… политический и тебя он не касается. За выявление вампирской ячейки благодарности не жди. Доказательств мало, к расследованию нас как обычно не допустят. А вот факт разрушения муниципальной собственности и убийства полицейских налицо. Но, ты как обычно будешь утверждать, что произошедшие события есть ничто иное, как объективная реальность, обусловленная взаимосвязанными внешними и внутренними предпосылками, накопившихся в обществе противоречий и нежеланием властных структур обращать на них внимание. Правильно я понимаю?

—Прям с языка снял.

—Что в свою очередь вынудило гостя их великой страны, то есть тебя, реагировать на вызовы, брошенные тебе обстоятельствами непреодолимой силы, без особой возможности на адекватный выбор. Все так?

—Абсолютно. Мама моя лучше бы не сказала. А ты её знаешь.

—Ну тогда, я просто шапку поменяю на твоей объяснительной за 1799 год и в консульство им отправлю. Пусть подотрутся.

—Согласен. Ну, что может водочки дёрнем и домой?

—А знаешь, давай.

Человек в сером щелкнул пальцами.
На столе появился серебряный поднос со стоящей на нем запотевшей бутылкой кремлевской водки. Её окружали бутерброды с красной икрой и различного вида холодные мясные закуски. Над закусками возвышались две глубокие тарелки с ароматным супом. Особняком стояла плетёная корзинка с крупно нарезанным Бородинским хлебом.  На вопросительный взгляд кудрявого, человек в сером пожал плечами.

—Я сегодня почти ничего не ел. Весь день по твоему делу носился из одного края города в другой.

—Ну тогда вздрогнули брат.

И кудрявый широко улыбнулся…

Конец истории..