От Ловца к Лудильщику

Строки из Кржижановского:

Мне чужды все ремёсла,
Рождён ловцом я слов.
Весь в слух преображённый,
Я вышел в мир на лов.
Мгновения словами
Кружатся надо мной,
Жужжат с утра до ночи,
Как пчёл звенящий рой.
Меня их жгут касанья
И ранят глубоко.
Но пусть тяжки страданья,
Мне с ними так легко!
......................

Очень – по-герменевтски! К тому же – с «жужжанием».
И ведь – похоже! На то, как... Да я сие и без этих строк заметил.
В переклик (уже сугубо «именной») можно притянуть и «Никитинские субботники» (кстати, сегодня – 4.01.2025 – тоже суббота), коим обязана своим явлением люду брошюра «Поэтика заглавий» (1931). И «Вольфилу» (Вольную философскую ассоциацию, 1919-1924), с которой Сигизмунд, пусть и не плотно, но пересекался.
Мы – не о собственной (В. Н.) «значимости», ибо все эти субстанции в моём существовании никак не нуждались. Мы – лишь о ребяческом аукании.
Пара слов о «НС».

[Никитинские субботники – кооперативное издательство писателей времен НЭПа, появившееся в Москве в 1922 году при одноимённом литературном объединении, организованном журналисткой, поэтессой, редактором и литературным критиком Евдоксией Фёдоровной Никитиной.
Евдокия Федоровна Никитина (урождённая Плотникова, по первому мужу Богушевская) – 1895-1973 – была выпускницей Высших женских курсов в Москве, была студенткой Лазаревского института восточных языков, стала женой его преподавателя – Н. В. Богушевского.
В 1914 году Никитина стала проводить в своем доме субботние встречи, посвященные литературе. Кружок получил название «Никитинские субботники».
В 1922 году начало работу одноимённое издательство, оно выпустило несколько редких книг, например, в 1931 году было напечатано единственное прижизненное издание Сигизмунда Кржижановского «Поэтика заглавий».
Издавали «Никитинские субботники» и альманах «Свиток», где печатались члены объединения, причем тоже без различия группировок. Позднее книги издательства подвергались изъятию согласно постановлению Главного управления по делам литературы и издательств. В 1931 году, когда в СССР полностью ликвидировали частное предпринимательство, Никитина смогла договориться о том, чтобы её «издательский проект» вошел в состав издательства «Федерация».
За 1922–1931 годы в издательстве «Никитинские субботники» вышло более 300 изданий книг и брошюр.
В 1930-е годы издательство перестало существовать, однако вновь возобновило работу в конце 50-х – во время «хрущевской оттепели». В 1958 году был опубликован первый том собрания сочинений Ги де Мопассана.
В 1962 году в Москве начал работу музей «Никитинские субботники», он стал филиалом Государственного литературного музея РСФСР. В музее можно было увидеть издания и документы, которые принадлежали Никитиной, и которые она передала государству в 1957 году. Она сама и стала хранителем музея, он закрылся после её смерти в 1973 году.]

А о строках С. К. (к нашему у него таких отыщется немало – как и наоборот) оговорюсь: Приятно, вот так (спустя разминувшее нас столетие) споткнуться о, считай, единомышленника. Незаурядного. Тем более – не без причастности к этому Аонид.

Августейшие!
Звёзды протуберанцами астр
прикасаются губами к краям ваших мантий.
И я, скромный стоик, почитающий строки Горация,
а не какого-то там Ипполито Пиндемонте,
готов по капле собирать вальс Шопена,
чтобы, наконец, обрушить всю его нежность
к вашим стопам…
Но –
тут же
некто Бесцеремонный
тычет кованым жезлом в моё усердие:
Дурачок!
Причём здесь несчастный поляк!?
Безделушку эту накатал Ярослав Никитин.
Да, впрочем, ты и её не возмог бы –
«Собиратель»!
– Хорошо. Пусть будет что-то другое.
Но обязательно из Шопена.
Хотя бы Полонез. Или какое-нибудь анданте.
А за роялем – непременно сам Фридерик.
– Августейшим.
В нежность!
(Блажь первая, 27.08.2019)

«Собиратель» (о себе) – не случайно взято в кавычки. Ибо – не совсем по адресу. Мне больше подходило Лудильщик.

Уж час, как за полночь. Уснул мой адресат.
Мой преданный, единственный читатель.
День канул, ускользнул, оставив на весах
Не след, а штрих, да пару строк в тетради
Ненужного давно черновика.
Когда компьютер заменяет мозг и книги,
Похожие всё больше на вериги.
Когда в горошину спрессованы века,
Что значит день…– хотел сказать: поэта?
Нет, шутишь! Ты, скорей, эквилибрист.
Лудильщик слов. Поэту нужен лист,
Перо, талант, ещё – кураж.
Монета, –
Что отливает он, не покладая рук, –
Должна быть высшей, неподдельной пробы,
Где первой свежести метафоры и тропы,
Где сердцем выверен и слог, и каждый звук.
Чтоб золотом сверкать. Звенеть, как струны.
И начинать всё это лучше юным,
Ну, в крайнем случае, хотя бы молодым.
Сам знаешь. Жизнь твоя рассеялась, как дым.
Да и была она устойчиво невзрачной.
Такой, что много выжать из неё
И гений, будь он Франсуа Вийон,
Не сможет.
Ты для ночи брачной
С любою Музой, братец, перезрел.
Пусть даже выйдет что-то и неплохо,
Ты прогадал с народом и с эпохой.
Короче, все твои потуги зря.
Читатель спит. Единственный! Заботы
Её совсем иные утром увлекут.
А без читателя, чудак, ну, кто ты?!
Словами переполненный сосуд.
Сам наполняешь – сам и пьёшь.
– Отраву!
Ни критики тебе. Ни капли славы.
Ужели вовсе ни к чему она?!
Тогда, давай, отравушку:
До дна!
(Бонавентура. Ночные бдения, 7.02.2014)
PS:
Фридрих Шеллинг пробовал себя и в художественной литературе. В 1799 написал вольнодумную поэму: «Эпикурейские воззрения Гейнца Упрямца», стихи под псевдонимом Бонавентура (под ним Шеллинг напечатал в «Альманахе муз на 1802 год» четыре стихотворения); раньше Шеллингу приписывали и роман «Ночные бдения» Бонавентуры, но его авторство сомнительно.

На это, по-моему, и Миша (М. М.) добрым словом отзывался.
Или – такое

Торчат пеньки от тех дерев, что в детстве
С отцами мы сажали во дворах.
Сюда я в осень захожу согреться,
Всё в жизни растерявший вертопрах.
Ищу ключи от ржавого замочка
Среди последних перезревших желудей.
И чуда жду, когда за строчкой строчка
Протянется…
Презренный лицедей!
Лудильщик, позабывший дом и Бога.
Скрываю наготу в ошмётках слов.
Ищу ключи…
Та тiльки тихий спогад
Приносит ветер из далёких снов.
(Прощание с Родиной. Рецензия, 17.05.2014)

А с Бонавентурой...
У Кржижановского есть вирш «Схоласты (XIII в.)

В сером и чёрном, Бонавентура и Аквинат,
Меж блеклых дёрнов, вошли безмолвно в весенний сад.
Сад был раскинут вокруг капеллы у Сен-Дени.
Серый и чёрный, меж роз и лилий, тихо прошли.
Запела птица на дубе старом. Промолвил тихо вдруг Аквинат:
«Что ж комментарий Ваш de Sententiarum, любезный брат?»
Цветущих лилий запах вдыхая, ответил тот:
«Мысли, цветы ли, – всё, прозябая, к Богу растёт».
– И вдруг склонившись, с улыбкой скорбной,
брат Джиованни цветок сорвал.
– «Так и тебя...», – подумал чёрный, но не сказал.
Дорожка yже, тени чернее, и гуще сад.
Серый и чёрный шли вдоль аллеи: Бонавентура и Аквинат.

Джованни Фиданца (Бонавентура, 1221-1274), генерал францисканского ордена, скончался при подозрительных обстоятельствах (вероятно был отравлен). Пытался целиком объединить веру и разум.

[Согласно учению Бонавентуры, у человека три ока: телесное, мысленное и созерцательное; последнее вырабатывается самоуглублением в душу как отражение Бога, самоуничижением, самоотречением и искренней молитвой.
Бонавентура считал, что философия открывает разуму по крайней мере три различных маршрута, которые люди могут выбрать на своём пути к Богу. Неинтеллектуальные материальные существа, которых он представлял себе как тени и остатки (буквально, следы) Бога, понимаются как первопричина мирового философского разума, который был создан в начале времён. Интеллектуальные существа, которые он представлял себе как образы и подобия Бога, работу человеческого разума и воли, ведущих нас к Богу, понимаются как просветитель знания и даритель благодати и добродетели. Последний путь к Богу – это путь бытия, на котором Бонавентура объединил аргументы Ансельма с аристотелевской и неоплатонической метафизикой, рассматривая Бога как абсолютно совершенное существо, сущность которого влечёт за собой его существование, абсолютно простое существо, которое вызывает существование всех других составных существ.
Сдержанное отношение Бонавентуры к Аристотелю контрастирует с горячей приверженностью учению Аристотеля со стороны Фомы Аквинского, детальнейшим образом вписавшим его в контекст христианства.]

Сам соратник-соперник Бонавентуры к кончине последнего причастен не был, ибо умер в том же 1274-м, но четырьмя месяцами раньше.
Слегка в Бонавентуру я пришучивал и дальше. Например – Алле Липницкой

Между вех и средостений, в закоулках Бытия
не хлыстом в чаду радений, в языках ночных видений –
ковылял каликой я.
Что мне мощи базилики и огни бонавентур!
Фурий вопли, навок клики. Патерик отцов великих
вспоминал я на ходу.
И крестясь двумя перстами по старинке, на восток,
я искал промеж звездами на границах мирозданий
мне отведенный шесток.
(Отзвук, 10.10.2017)

Или – Саше Демидову. В Диптихе «Георг Кантор»

(1)
Многое – фон Единого.
Небо затянуто тиной.
Мне бы – не в грязь скотиной.
Ангелом на престол!
Бога слепив с натуры,
Оком Бонавентуры.
Окружью – квадратуру
выластить над крестом.
Невсисом Архимеда
клоны лукавых меток
выпростать в зону света
раковин и узлов…

Скрипка. Фонтан восторга.
Моцарт внимал Георгу.
Мозга сухая корка.
Тёмной души излом.

(2)
По трансфинитному канату,
ступая алефом-самцом,
не канто – Моцарта сонату
играл.
И алгебру кольцом
свивал надёжнее Больцано.
Мощней, чем в покере каре.
И что ему Пуанкаре?!
Фигляр!
Достойный лишь канцоны.
(30.08.2019)

От Кржижановского к этому не мешало бы прикинуть его новеллу «Квадратурин» (1926). Но – пока оставим.
Бонавентурии... В нашем «мятежном»

Ах, вы цыпки! Цыпки-цыпоньки.
На цепочке крест перстом.
Старущенции зацыкали.
Им бы только о пустом.
Цокотухами-цикадами
на скамеечке трындеть.
Не хотелось мне загадывать
о судьбе по ерунде.
Если водку – лучше царскую.
Аль Курси. Бонавентур.
Не малёванными цацками
рукотворных креатур.
Зацепило. Заарканило.
Шнелле, шнелле! Хальт!
Цурюк!
От архонта до архангела
по распадку добрый крюк.
По цепочке. По оракулу.
Под церковный календарь.
В золочёные каракули
Солнца майского янтарь.
Нацарапаем не цапелькой,
а цирконием-кремнём.
Всю коросту вострой сабелькой
по-казацки сковырнём.
(25.05.2020)

Да. Были и ещё одни «Ночные бдения», кои я где-то, по своим Аонидам – именно к С. К. – уже поминал

День Международный Любомудрия.
Три доцента мучили портвейн.
О свободе говорили внутренней.
О минувшей классовой борьбе.
Приставали к Гегелю с вопросами.
Подносили умнику стакан.
У Георга нос и так был розовый.
Больше всех усердствовал декан.
Требовал очистить диалектику
от лукавых вывертов и слов.
«Вы у нас давно не первый в рейтингах.
Канту – вон, и вовсе не везло.
Для детей построено кухаркиных
новых органонов громадьё.
Правда, и оно уже захаркано.
Не отдраить кровушку мытьём».
Гегель выпил, крякнул, рассупонившись.
Поглядел на спорящих в прищур.
И сказал: «Ich bin ничто непонявший.
Lass uns trinken что-нибудь ещё».
(Ночные бдения. Не Бонавентура, 17.11.2016)

Следующее – фрагмент из Предисловия Веры Калмыковой к книге «Сигизмунд Кржижановский. Рыцарь духа или Парадокс эпигона».

[Особенно интересна подборка «Философы», мыслившаяся Кржижановским, возможно, как отдельная книга, а возможно, как цикл в составе более крупного текстового единства. Философия в жизни писателя действительно занимала весьма важное место, и одно время он колебался между нею и писательством, выбирая, чему посвятить жизнь. Выбор пал на литературу, однако многое созданное Кржижановским философично по тематике. Стоит отметить, как уже говорилось, что в подборе тем стихотворений прослеживается определённая логика: Кржижановского интересуют те философы, чьи системы представлений о мире подразумевают не только выход за пределы возможностей чистого разума, но и наличие некоторого третьего лица, т. е. или наблюдателя, или, если угодно, писца, фиксирующего щель между разумными обоснованиями и непостижимым Божьим присутствием в мире. Автор осознанно проходит дорогу схоластики, отталкиваясь от писаний Блаженного Августина и от штудий Альберта Великого, вместе с Бонавентурой и Аквинатом, и далее, далее, и шаг за шагом фиксируя свой путь в художественных образах, зачастую зашифрованных.
Так и хочется сказать об этой поэзии: ребус-пространство Сигзмуда Кржижановского…
В «Философах» он воссоздаёт то, что представляло для него, по-видимому, предмет непреходящего интереса: отвлечённые категории становятся предметом художественного осмысления, т. е. получают образную плоть. Интересно, что он выстраивает стихотворения в хронологической последовательности, выделяя, вероятно, эпохи, представляющие для него и поэтический интерес.
Здесь присутствует мотив головы: в открывающей цикл «Академии» аллеи воспринимаются «Узором мозговых извилин», а ближе к концу в стихотворении «Череп Канта» показано былое вместилище мысли, ныне парадоксально пустое. Мысль уже с самого начала видится автором как некий материальный объект, способный звучать («Шаги и мысли отзвучали…»), далее эта метафора расширяется: идеи уподоблены птицам, кружащимся над садом, их крылья способны издавать звук, сад есть сдерживающая их клетка, ключи от которой хранит Платон – постольку «тюремщик вечности», поскольку в его философии ;;;; представляет собой некоторую модель, образец, упорядоченное, а значит, ограниченное целое.]

И – далее (в комментариях):

[Схоласты. Возникновение схоластики как суммы методологий Блаженного Августина и Аристотеля и в результате объединение разума и веры на пути постижения Бога, как видно из стихов, живо затрагивало Кржижановского и было для него личной, актуальной и современной проблемой. Недаром в ранней статье «Любовь как метод познания» (Вопросы теологии. 1912. № 10) он утверждал, что любовь в состоянии снять ложные покровы, препятствующие душе на пути познания мира. В сером и чёрном, Бонавентура и Аквинат… – Бонавентура (Джованни Фиданца, 1218–1274), францисканский монах и теолог, уставное облачение – серая роба. Своё прозвание получил от итальянского выражения «bona ventura» – «благое пришествие», по преданию, связанное с излечением мальчика Джованни св. Франциском Ассизским. Аквинат (Фома Аквинский, 1225–1274), доминиканский монах и теолог, обосновавший теоретические положения схоластики, уставное облачение – белая туника и чёрный плащ. Философы состояли в дружеских отношениях, оба разрабатывали основы схоластики, но их концепции различались: в «сумме» Бонавентуры преобладает, если позволительно использовать метонимию, Августин, тогда как у Аквината – Аристотель, т. е. у «серого» в паре «разум-вера» первенство остаётся за верой, у «чёрного» наоборот. Оба философа скончались в один год и не сумели принять участие во Втором Лионском соборе, задачей которого было преодолеть последствия Великой Схизмы и примирить Западное христианство с Восточным… вокруг капеллы у Сен-Дени – имеется в виду бенедиктинское аббатство, главный христианский центр в Средневековой Франции… de Sententiarum… – имеется в виду комментарий к «Сентенциям в четырёх книгах» Петра Ломбардского (1250-е гг.), служившим наиболее авторитетным учебником догматического богословия. Образы сада, по которому гуляют Бонавентура и Аквинат, и сорванного цветка обращают читателя к фигуре Франциска Ассизского, бывшей для Кржижановского символом любви к миру. Творения этого философа, которому формально не посвящено отдельного стихотворения в цикле, присутствуют в качестве активного подтекста.]

О нашей (с С. К.) «забаве» с Философией (или – как её там) можно было бы разразиться целым трактатом. И это – только по затронутым персоналиям.
По Канту мы уже перекидывались. Вспомним здесь и зачинателя Просвещения, пусть тому же Декарту от Кржижановского досталось лишь одно

В прибой шумящий океана
Ночной Ловец бросает сеть.
Звездам предутренним дотлеть
Пора над мраком океана.

И сеть изъята из глубин:
Добычи нет в ней – плеск один.
Добычи нет, как и всегда.
Дотлев, ушла с небес звезда.

И рыбарь сеть бросает вновь –
Он, помолясь, даёт обет:
«И сеть, и труд, и весь улов
Отдам Мадонне в Сен-Лорет».

Что это? Утра мутный сон.
В сетях движенье чует он;
Овито в нити цепких дум –
«Cogito – ergo – Sum…»

Сочится в небе ало рана.
Кровь солнца в зыбях океана. –
И бьётся, ввившись в нити дум.
Мадонне отданное «Sum».

Так и я: В прозе Рене мелькал у меня нередко, а в стих попал только дважды. В «Метафизике» и как бы в Послесловии к ней (в отклике на пародию А. Подобеда на вирш некого В. Голова)

«Господь не терпит пустоты!» –
Решил Декарт. – Проект исполнен.
Исчезло чудо. Мир остыл.
И только судороги-волны
Колеблют склеп бездушных тел.
Скрипят колёса механизмов.
И, ужаснувшись, отлетел
В метафизический придел
Ненужный Дух…
Толпа «харизмой»
Очередной увлечена.
И снова бес свои причины
Тасует.
Сволочь при чинах
И те же рожи под личиной.
Плерома гностика пленит.
Раскрыть секрет антиматерий
Стремится физик. Но утерян
Критерий Истины у них.
(Метафизика, 9.03.2013)

Головой заблудши и мыслЯми,
к мужикам пожаловал Декарт.
– Как у вас теперь с учителями?
Вижу: не встаёте из-за парт.
Аксиомы все и постулаты
обсосали вдоль и поперёк.
Отчего ж – дырявые халаты
и всё та же очередь в ларёк?

Мужики пришельца привечали
козырным расейским матерком.
– У тебя, болезный, чтО в начале?
А у нас – советы да ревком.
Мы блюдём не дерзкие изыски
и кладём на ваше когитО.
Ну, а право строим по-ордынски.
И халат не хуже, чем пальто.
(Вместо послесловия к «Метафизике» – не для полемики, 27.02.2017)

Лейбниц?!
У С. К. – без прямого упоминания имени, но... К Предустановленной Гармонии (Harmonia praestabilita)

В весенних сумерках, в Гофбурге, в час условленный,
Принцесса София в тиши играла другу:
Четыре голоса сплелись предустановленно
В контрапунктически-задумчивую фугу.

И Cantus Firmus, подняв звоны клавикордные,
Кружил их в ранее прочерченных орбитах –
Так пальцы женщины, Гармонии покорные,
Касались Истины, за зыбью клавиш скрытой.
……………………
И тот, кому играли в час условленный,
Глядел, как сумерки вплелися в листья сада,
И думал: «Миг этот, в веках предустановленный,
Прими в созвучии с Монадами, Монада».

И у меня с Готфридом Вильгельмом (обильно!) шло не в стих. А в рифму (не без Монад, конечно) – разве, отталкиваясь от Иоганна Вольфганга

Читаю Гёте. Строю мост к монадам Лейбница.
Незримый всуе осязаю Абсолют.
А где-то, рядом, водку пьют марксисты-ленинцы.
Зайду:
Товарищи решительно нальют.
И сразу Призрак, словно бес, заманифестится.
И душу Фауста прихватит Мефисто.
Всучит ключи. От неба.
К ним –
с эффектом лестницу.
А мне бы – с дерева –
                заветного
– листок!
(Esprit d’Escalier, 18.07.2019)

Фихте и Гегелю от Кржижановского достались «Могилы метафизиков». Зато – с натуры. Благо, к прозвищу Иоганна Готлиба – в рифму – удачно пришлись кладбищенские пихты

На окраине Берлина
Кладбище есть Доротеи:
В жёлтый пласт иссохшей глины
Там зарыты две Идеи.

У ограды дремлет пихта,
Повилика вьёт свой стебель.
Под квадратным камнем – Фихте,
Под овальным камнем – Гегель.

Мысль: «Разумно всё, что было».
Мысль: «Бог – нравственный порядок»:
Только это и не сгнило
Средь истлевших здесь загадок.

Крест – лишь книжная заметка:
До креста был мозг прочитан.
Отблистав огнём кометы.
Там, меж ноуменов, раскрыт он.

Фихте дерзко к синей крыше
Взмыл. Но Гегель рос спиралью…
Поиграть им дали далью,
А потом сказали: тише.

Смерть игрушки душ сломала:
«Я» – «не я», «закон» – «свободу».
Меж крестов цветёт устало
Непонятная Природа.

Всюду – в пыльных иглах пихты,
В дёрне мысль Её таится:
«Отпусти меня, как их, Ты,
В сумрак, Боже, возвратиться».

Фихте и на меня обижаться не стоит (десятки раз упомянут). Однако... Чтобы в стих – ни разу! Видно, я той рифмы не нащупал. А всё потому, что заглянув разок в Берлин, на ту Окраину не забрёл...
А самое из гегелевских было такое

«Поэзия Гегеля»

«Здесь в сфере духа текут реки забвения, из которых пьёт Психея, в них она погружает свою боль; здесь смягчаются, превращаясь в сновидения, мрачные призраки жизни и, озаренные светом, превращаются в очертания сияющей вечности» (Введение в философию религии, Г. Гегель).
---------------------------------------------------

Сова Минервы неслучайно в сумерки
бесшумно начинает свой полёт,
когда по краешку окрашен суриком
и без того свинцовый небосвод.
Когда Психея, от забот уставшая,
в долину снов уходит не спеша.
И не слышны полуденные марши,
и призраки почти не мельтешат,
меняя антураж и очертания,
смягчаясь в полудрёме-полусне…
– Немеркнущее чистое сияние
высвечивает в полной тишине.
(25.10.2014)
PS:
«Когда философия начинает рисовать своей серой краской по серому, тогда некая форма жизни стала старой, но серым по серому ее омолодить нельзя, а можно только понять.
Сова Минервы начинает свой полет лишь с наступлением сумерек» (Философия права).

В переход от Гегеля к Шопенгауэру я зачем-то зарядил ругательное в свой адрес. Зато – с соснами (в компенсацию к запропавшим пихтам Фихте)

Топографический кретин.
Башкой о сосенку ударенный.
Блуждаю в трёх, ну, а в пяти
и вовсе выгляжу «татарином».
Нигде которого не ждут.
Не зван, ни к месту, ни к событию.
Питаю в книжниках вражду.
Живу по скудному наитию.
Философический скандал.
Страшней, чем Гегель Шопенгауэру.
Кругом – изгой. Умом – вандал.
Обличьем – выхухоль плюгавая.
(10.04.2018)

А Артуру мы налаживали, конечно, и без самобичевания. Пусть, частяком – не без навязывавшегося к Шопенгауэру в союзники моего любимца Ницше

У поэта Гофайзена –
alter ego.
Двойник.
Ореол. Дуновение Ауры.
Михаила влечёт не блаженства родник,
а летейская скорбь Шопенгауэра.
Я и сам на закате советских «былин»
заигрался с отшельником Фридрихом.
Та же – «Воля». А в ней –
полубог-исполин.
Гениальность ахейская.
                Вывихом.
А у Вагнера – Руны. Там – свой Рагнарёк.
Нибелунги. Смятение идолов.
Локи…
             Лока…
Досками обшитый ларёк
заколочен «свободою выбора».
(Между нами – пиитами, 26.03.2019)
PS:
А.Ш.: «Каждый может поступать так, как желает, но в любой момент времени он может желать только нечто одно определённое и ничего другого, кроме этого».

Кржижановский посвятил Шопенгауэру солидное «После чтения...». С эпиграфом от Гейне

Нанизались перлы-слёзы
На златую нитку рифмы
И из кузницы искусства
Драгоценной пенью вышли.
Г. Гейне
---------------------------------------

Вижу я, как мудрый кто-то,
Оборвав нить рифмы зыбкой,
На стальные стержни счётов
Нижет жемчуг слёз с улыбкой.

Прикасаясь к дрожи пальцев
И скользя по строкам розы.
В звон алмаза – стон страдальцев
Превращают тотчас слёзы.

Всё: крик раненого зверя
И укрытый вздох печали
(Вглубь и вширь их боль измеря)
Чудо-счёты сосчитали;

Хруст растоптанных былинок.
Вопль: «Лама Савахвани» –
Всё скольжением слезинок.
Перезвоном их сочли.

Только кое-где улыбки
Точно поросль чахлых роз.
Полукругом стебель гибкий
Отражают в море слёз.

На текущем слёзном счёте
Каждый крик – и стон – и вздох.
Подводя итог работе.
Мудрый шепчет: «Мир наш плох».

А вот Гартману (как столпу «бессознательного» Эдуарду – который фон, так и «не-фоновому» основоположнику критической онтологии Николаю) я не удосужился. В отличие от Сигизмунда. С его «Гартман» (Эдуарду) – в обрамлении паскалево-тютчевским тростником

…и ропщет мыслящий тростник…
Ф. Тютчев
-------------------------------
К молчанью Омута, не знавшего движенья.
Раздвинув тихо ропщущий тростник.
Приходит Истина, роняя отраженье:
Коснулась Омута, и трепет в нём возник.
Вмиг отраженье порвано зыбями
На бликов пляшущих раздельные клочки,
– А ропщущий тростник, колеблемый волнами,
Всё шепчет, всё скорбит над Омутом Тоски.
Там стебель был один: он, хрупкий, надломившись,
Коснулся бликов, молвив: «Вижу я,
Как образ Истины, сквозь зыби опустившись,
В безвестье спит у тинистого Дна».

На этом мы наше (с С. К.) философическое оставим в покое. Ибо изначально настраивались, скорее, на «ловцов слов», чем – умов (а тем более – душ). У кого вышло ладнее, не ведаю. Что больше – и гораздо (в целом) – у меня – факт. Где одним (отнюдь не почитаемым мною) марксистам улетело выше крыши. В иронию (пусть и не без некоторого уважения).

4.01.2025