Дубовая дверь

Андрей захлопнул ноутбук и откинулся на спинку кресла, блаженно прикрыв глаза. Все-таки переехать на лето к бабушке было чертовски удачной идеей.

Стояло цветущее, пышное, радостное, знойное лето. В городе при такой погоде было бы невыносимо, а здесь ; рай! Тяжелая, уже зрелая зелень, как раз созревают первые овощи, можно утром пройтись по огороду и набрать себе свежих, хрустящих, сладких огурчиков и сочных помидоров, вдохнуть сладкий аромат роз, еще покрытых утренней росой и оттого особенно нежных… Андрей блаженно улыбнулся. Как же давно ему не было так хорошо и спокойно!

В последнее время дела у него не ладились. Еще недавно все было довольно хорошо: спокойно писал книгу, работал много, увлеченно, может быть, даже слишком много, если уж по-честному. Сутками не вставал из-за ноутбука, даже ортопедический матрас купить пришлось ; спина просто отваливалась. Сидел на одном кофе и еде из доставок, а когда родители беспокоились, отмахивался: вот закончу книгу ; и сразу к врачу, честно! Так и не сходил, кстати. Но как к бабушке переехал ; ни спина, ни желудок больше не беспокоили, как отшептали. Чудеса.

Издали книгу как раз перед Новым годом. Удачно получилось: книга детская, про приключения, крепкую мальчишескую дружбу и обретение себя ; как раз самое оно будет детям почитать на Новогодних каникулах. Издатель остался доволен, отклик на книгу… Ну, откликом Андрей всегда был недоволен. Сестра, Ася, чудесная девушка и его лучшая подруга, говорила: с жиру бесишься, Андрюша, совсем еще молодой автор, только третья опубликованная книга, у тебя уже приличное количество верных читателей, а ты все недоволен.

Читайте повесть "Мой снежный рай" на нашем канале "Книготека"!

Отпраздновал Новый год, уже подумывал над следующим проектом ; на этот раз уже не про детей, про подростков, с более серьезными темами и проблемами ; но тут… Умер Жак.

Вспомнил ; и даже сейчас, спустя вот уже полгода, больно закололо под рёбрами.

Жак ; это его собака. Пудель. Сестра подарила, когда Андрей съехал от родителей и мучился с непривычки одиночеством в пустой, тихой квартире. Посмеялась: у всех творческих людей должен быть пудель! Андрей хмыкнул: «Какие-то глупые стереотипы из 90-х…» (тогда и правда у всей творческой богемы были пудели, их тогда только завезли в Россию), но посмотрел в эти умильные глазки ; и растаял.

Забавное, наверное, было зрелище: Андрей, нормальный парень, крепкий, плечистый (он понимал, что сидячий образ жизни на здоровье сказывается плохо, так что три раза в неделю ходил в спортзал), одно время даже модную бороду отрастил (сбрил потом, надоело), а рядом… Комок кудряшек и задорные карие глаза.

Жак. Жачонок. Жучок. Жак-Жак. Жаклин Кеннеди. Жан Вальжан. Бусинка. Артемоша. Жачка-Наждачка. Лапочка моя, солнышко мое. Как Андрей с ним только ни сюсюкал. Гулял каждый день по три раза, когда Жак щенком был ; приходилось шесть раз в день таскать на улицу. Вставал к нему по ночам, как к ребенку, целовал мокрый нос, позволял спать с собой в одной постели. Дрессировал, к ветеринару водил раз в полгода, ни разу даже голос на него не повысил. Да и не надо было на Жака голос повышать, ему строгого взгляда хватало.

Жак от него не отходил ни на шаг. Андрей работает ; Жак рядом, смотрит в ноутбук, будто что-то понимает. Андрей в магазин ; Жак с ним. Гулять, за город, отдыхать ; ну, конечно, с ним, а как иначе? Зачем вообще собаку заводить, если дома ее оставлять?

Тем более, Жак был воспитанный. Идеальная собака, один раз скажешь, два раза похвалишь ; он уже запомнил. Андрей тогда стал яростным апологетом пуделей: мол, ничуть не дамская собачка, а очень даже цирковой артист, и помощник для инвалидов, и в армии они даже служили во Франции, и в полиции, и спасателями ; тонущих вытаскивали. Жак сидел рядом по стойке смирно, исполненный королевского достоинства, и смотрел на хозяина с обожанием.

Эх… Жак… Андрей тоскливо вздохнул, губы его тронула печальная улыбка. Самая лучшая собака. Тридцать килограмм кудряшек, хитрости, обаяния. Всегда так чутко понимал его настроение, что, кажется, еще чуть-чуть ; и заговорит человеческим голосом.

А умер внезапно. Просто в какой-то момент стал меньше есть. Андрей забеспокоился, потащил к врачу, анализы… Почечная недостаточность. Врачи вздохнули: мол, это болезнь коварная, очень долго не проявляет себя никак, а когда становятся видны симптомы – обычно уже поздно.

«Ничего не поздно!» ; сжал кулаки Андрей.

Капельницы, лекарства по часам, снова капельницы, он лихорадочно думал, откуда брать деньги, если потребуется операция… Не потребовалась. Однажды Жак пришел к нему, положил голову на колени, полежал немножко ; а потом лёг и уже больше не вставал. Два дня так пролежал, с мутными глазами, уже ни на что не реагируя, его даже от воды тошнило. И умер.

Андрей с детства не плакал. Мужчина ведь. Но тогда не мог сдержаться, слёзы лились и лились сами, ревел взахлеб, как ребенок, обнимал уже ничего не чувствующее тело.

Похоронил… Неделю едва мог шевелиться, будто провалился в темную, глубокую яму. Все казалось бессмысленным. Много думал о смерти, о жизни… Родители отнеслись с пониманием: они тоже Жака любили. Да, собака. Ну и что? Да хоть кошка, хоть попугайчик. Это был друг, член семьи, дорогое существо. И еще ; его первая большая, горькая потеря. Прежде жизнь его миловала: потерял только прабабушку, но она жила далеко, Андрей ее почти не знал.

Было очень больно. Особенно первые дни, когда еще не привык, что не надо выгуливать, что некого больше обнимать, никто не кладет голову на колени по вечерам. Очень было одиноко. Думал даже сгоряча тут же завести еще одного щенка, но остановил себя: понимал, что хочет не новую собаку ; хочет вернуть Жака.

Потом постепенно привык. Снова вернулся в колею, наладил новый, без Жака, быт, даже начал снова чему-то радоваться. Стал писать… Но не книгу. Не решался почему-то вернуться к работе над книгой, хотя у него уже и план был готов, и все линии персонажей продуманы, бери да пиши. Но нет, не мог, словно что-то останавливало.


Что? Не знал. Будто эти месяцы попыток вытащить Жака выжрали из него всё, до донышка, все душевные силы, всю любовь, вдохновение, нежность, всё, без чего не напишешь ни одной книги.

Дисциплина, знания, как строить сюжет ; это ведь еще не все. Андрей умел работать сосредоточенно, умел не ждать Музу, а просто брать и писать свою дневную норму, знал, что на вдохновении ты максимум какое-нибудь стихотворение напишешь, а книги пишутся упорным, терпеливым трудом.

Но как недостаточно для написания книги одного лишь вдохновения ; так недостаточно и одной лишь дисциплины. Нужно что-то еще. Что-то горячее, трепещущее, искреннее внутри, хмельное, сладкое, как… Любовь?

Да, любовь. Любовь к своим персонажам, к миру, который ты создаешь. Потому что только любовь, особенно если пишешь для детей, наполняет строчки на бумаге жизнью. Любовь ведет тебя вперед, когда кажется, что все напрасно, и пишешь ты полный бред. Пусть бред, но ты хочешь, чтобы эти люди, что живут в твоем сердце, ожили и на бумаге. Пусть бред, но ты не можешь о них не писать, потому что слишком горячо внутри, слишком наполняет, переполняет, рвется на бумагу: пиши, пиши, пиши!

Быть в таком состоянии все время, пока пишешь ; невозможно, потому и нужна дисциплина. Но без любви ; дисциплина бессмысленна.

И вот Андрею казалось, что его любовь будто кончилась. Будто ее всю забрал с собой Жак, сожрал холодный, тёмный зёв его могилы. Его хватало только на небольшие рассказы, на коммерческие тексты (раньше, пока не начал зарабатывать творчеством, Андрей был довольно востребованным копирайтером и журналистом). На рассказы - любви нужно не море, а так, ручеёк; на коммерческие тексты, если писать с душой - стакана хватит.

А книга… Андрей будто ходил вокруг нее кругами и облизывался. Порой пробовал подступиться, даже набросал пару страниц для первой главы ; и тут же бросил. Не то. Казалось, то, что прежде плескалось прямо у ног, горячее, живое, трепетное, прямо руками его бери ; теперь заперто за семью замками. Ушло куда-то глубоко-глубоко внутрь, закрыто за тяжёлой дубовой дверью с кованым засовом.

Андрей старался не поддаваться этим мыслям. В конце концов, это глупо: всю жизнь писал, и сейчас навык никуда не делся, почему вдруг все должно пропасть? Многие писатели теряли не только питомцев ; теряли близких людей, родителей, жён или мужей, детей, черт возьми! И продолжали писать. И он тоже продолжит. Нужно только открыть эту дверь… Но как?

Так прошло полгода, уже даже немного больше. Зима сменилась весной, весна летом. В какой-то момент он так устал вариться в этих бесконечных мыслях и сомнениях, что махнул на все рукой ; и махнул к бабушке. В дачный поселок «Русалочье озеро».

И как же сделалось легче - буквально в первый же день!

Андрей не знал, почему. Может, смена обстановки ; он просто устал вариться в одном и том же, а здесь все новое.

Может, красота кругом ; здесь и правда было очень красиво. Изумрудно-зеленые холмы, темные сосны, кудрявый орешник, горизонт в зыбкой туманной дымке. Идешь по улице поселка ; слева и справа нарядные домики, как из сказки, высокие рябины, облепиха, ирга, ветер ласково шелестит в кронах, пересмеиваются птицы.

Может, повлияла сама бабушка, обожаемая его бабушка. Добрая, веселая, озорная, жизни в ней было больше, чем в иных двадцатилетних. Смешливая, подвижная, весь день на ногах, успевает еще до полудня столько, сколько Андрей, кажется, в неделю не уложил бы. Рядом с ней становилось тепло. Андрей улыбался, обнимал бабулю за плечи, слушал ее бойкий, насмешливый голос, иногда просил что-нибудь спеть, как в детстве. Один раз даже заснул под ее тихое пение, и проснулся счастливым. Верно говорят: мы дети, пока живы те, кто помнит нас детьми.

А может быть, дело было в Олесе.

Олеся жила с дедушкой через несколько домов от Андрея с бабулей. Дед у нее был персонаж колоритнейший. Высокий, мощный старик, крепкий, широкоплечий, лицо обветренной, загорелое, с черными, яркими глазами, брови нахмурит ; ну чистый Зевс. Седые волосы почти до плеч, но чистые и аккуратно расчесанные, роскошная борода и характерная ; хоть сейчас бери да рисуй ; ехидная усмешка



Деду ; Анатолию Александровичу ; Андрей не нравился. Смотрел с прищуром, ехидно усмехался, когда Андрей по первости неловко тащил ведро из колодца, и как бы невзначай при нем заводил разговор об изнеженных городских, которые, конечно, там у себя очень умные, но случись что ; они же и двух дней не протянут. И вообще, Андрей, вот вы мне скажите: вы хоть костер разводить умеете? Волчью ягоду от смородины отличите?

Андрея тянуло огрызнуться, мол, давайте начистоту: в современном мире, скорее, люди вроде вас окажутся в ситуации, когда им будет не хватать навыков для выживания ; но молчал. Во-первых, из вежливости, не спорить же с хозяином в гостях. Во-вторых, Олеся.

Семейное родство между ними угадывалось сразу же. Те же большие темные глаза, тот же ехидный прищур и усмешка, та же смуглая кожа. Только Олеся ; не в пример красивее. Андрей чуть шею не свернул, когда впервые увидел. Стройная, гибкая, высокая, копна роскошных темных волос до самой талии, с узкими, изящными лодыжками и запястьями, смуглая кожа подчеркнута светлым платьем, простеньким, но ей-богу, ее хоть в мешок из-под картошки наряди ; красоты в ней меньше не станет.

Эти глаза! Под их насмешливым взглядом Андрей чувствовал себя мальчишкой. Терялся, краснел, бледнел, чувствовал себя ужасно глупо ; и ужасно влюбленно. Даже сердце трепетало под ребрами горячо-горячо.

Познакомились они у того самого колодца. Увидел её ; оперлась на камень ногой, откидывает со щеки пушистую прядку, посмотрела огромными, влажными глазами из-под соболиных бровей… И сердце ухнуло куда-то в желудок.

Читайте повесть "Мой снежный рай" на нашем канале "Книготека"!

Андрей едва помнил, что тогда лепетал, пытаясь понравиться, запомниться, продлить случайную встречу хоть на пару мгновений. Помнил, что сказал: «Олеся? Как у Куприна?» ; и она засмеялась коротким, грудным смехом: «Вы так оригинальны! А если бы звали Татьяной ; назвали бы Лариной?» ; и Андрей готов был провалиться под землю. Но почему-то все равно тянуло широко улыбаться.

Олеся дразнила как-то совершенно беззлобно. Насмешничала, но обижаться не хотелось ; хотелось, чтобы она снова и снова смеялась. Что-то особенное было в её голосе, во взгляде, что-то неуловимо теплое, похожее на касание родной руки, когда ждешь, ждешь кого-то на морозе, продрог до костей ; и вот, наконец, пришел тот, кого ждал, и крепко сжал твои руки…

Тем же вечером Андрей честь по чести пришел знакомиться. Принес гостинцы. Анатолий Александрович весь вечер смотрел сурово и проницательно. Бойкая Олеся с ним рядом сидела тише воды, ниже травы, будто и не она высмеивала Андрея сегодня у колодца. Андрей краснел и чувствовал себя так, словно пришел свататься, и думал, что вообще не удивится, если в конце посиделок Анатолий Александрович выдаст: «Ладно, гуляй с моей внучкой, позволяю».

Не выдал, конечно. Но попросил почитать его уже опубликованные книги. И звучало это вправду как разрешение.


С тех пор Андрей и Олеся каждый вечер стали гулять вдвоем. Отходили подальше от поселка и подолгу бродили вдоль холмов, иногда забирались в лес. Как же легко с ней было говорить! Будто знали друг друга всю жизнь. Болтали обо всем подряд: о книгах (Олеся оказалась очень начитанной), о любимом кино (а вот фильмов смотрела мало) и музыке, о местах, где бывали, о фольклоре ; Олеся потрясающе рассказывала сказки. Андрей слушал, смотрел на ее задумчивый профиль, на тихую, мягкую улыбку на губах, и думал, что как бы ни завершилось это знакомство ; эти минуты останутся в его памяти на всю жизнь.

Еще ; о животных. О них она тоже говорила чудесно. Словно это были ее друзья, точно такие же, как люди, каждый со своим характером, и голос ее звенел нежностью, даже когда она говорила про каких-нибудь куриц да петухов.

; А у меня тоже был один… Собака. Пудель. Жаком звали, ; сказал Андрей через ком в груди ; и вдруг почувствовал, как легче сделалось дышать, как закружилась голова. ; Он умер. Я… Еще ни с кем про него не говорил.

Олеся вскинула на него пристальный, теплый взгляд ; и внутри стало так тепло, будто пришел с мороза и жадно глотнул обжигающего чая. В ее взгляде не было ни жалости, ни этого характерного слегка презрительного недоумения, мол, и чего так по животному убиваться. В её взгляде было только спокойное сострадание.

; Так вот что с тобой случилось... Понимаю. Это большое горе.

; Так заметно? ; смутился Андрей.

Олеся мягко улыбнулась, шагнула к нему. Они стояли на холме, теплый ветер, пахнущий полевыми цветами, мягко шевелил ее белое, легкое платье, пушистые локоны у висков. Оказалась совсем близко, дотронулась до его груди кончиками пальцев.

; Другим ; нет. Но я чувствую… ; Легонько провела по груди кончиками пальцев, словно что-то отыскивая, прикрыла глаза. ; Засов… заслон какой-то… Да? Пустота, там, где раньше было много… много чего-то горячего, чего-то очень-очень важного, теперь стало пусто… и ты устал от попыток снова это добыть… боишься, что оно никогда не вернется. Тяжесть на сердце, страх, пустота...

Андрей чуть недоуменно улыбался. Дурачится она, что ли, впечатление произвести хочет? Или вправду верит во всякие эзотерические глупости? Но от точности ее слов невольно шевелились волосы на загривке. А от жара пальцев ; горячо трепетало под ребрами. Словно оживало то, прежнее, давным-давно омертвевшее, и отзывалось мурашками по всему телу.

; Ты ведьма, Олеся? ; спросил Андрей чуть-чуть иронично, но мягко, чтобы не обидеть. ; В «Битву экстрасенсов» звонить? Или сразу экзорцистов?

Она вздрогнула, будто очнулась, коротко вскинула на него глубокие, насмешливые глаза. Нежно дотронулась кончиками пальцев до щеки ; Андрей замер, не решаясь пошевелиться, весь охваченный живым огнем, неспособный оторвать взгляд.

; Может, и ведьма… ; бархатно прозвучал над ухом ее голос ; и тут же сделался звонким и ехидным: ; А может, психолог. У меня, между прочим, психологическое образование, чтоб ты знал. И фольклористика.

; Сразу два? Это ж сколько тебе лет?

; Такие вопросы не задают ни психологам, ни фольклористам, ни тем более ведьмам, Андрей Вячеславович! ; расхохоталась Олеся и вдруг решительно схватила его за руку. ; Побежали!

Вниз с холма ; бегом! Стремительно, так, что ветер бьет в лицо, и хочется смеяться, и кажется, будто он сейчас подхватит, закружит, как осенний лист… Быстрее! Куда мы? В лес? Пускай в лес, с Олесей ; куда угодно! Звери, опасности? Уберегу, спрячу, вместе справимся! Быстрее, быстрее, быстрее… Среди деревьев бежать тяжелее, но Олеся словно знает, куда ; уверенно ведет за собой, петляет, а потом…

Они добежали до маленькой поляны. Откуда-то тянуло свежестью, видно, неподалеку было озеро.

; Ложись!

Андрей покорно опрокинулся на спину, прямо на мягкий мох. От земли тянуло прохладой, и это успокаивало распаленное после бега тело, помогало выровнять, углубить дыхание, замедлить биение сердца.

Олеся села рядом. Пальцы плавно скользнули по его груди… Будто схватили что-то невидимое ; и потянули вверх, как нить. Андрей резко, прерывисто вздохнул. Казалось, сердца касается свежий ветер… Метафорически выражаясь. Метафорически же, да? Ну не верил он во всякую магию!

; Земля ; это великая сила… ; заговорила Олеся тем размеренным, низким, задумчивым голосом, каким рассказывала сказки. ; Земля, вода, воздух и огонь. Им можно отдать все, что тебя гнетет. Отдай земле ; и она вырастит из этого цветы. Отдай ветру ; он споет об этом песню. Отдай огню ; он станет гореть жарче. Отдай воде ; она унесет это, растворит в себе...

Андрей беспокойно шевельнулся.

; Это же вредно им будет. Если им отдавать плохое. Надо самому как-то справляться.

; Глупый… ; поглаживание ; и снова невидимая нить в пальцах. Легкие, размеренные, уверенные движения. Погладить ; вытянуть ; откинуть в сторону, как что-то ненужное, давным-давно мертвое, только отравляющее его живое сердце. ; Мир древнее и могущественнее, чем ты можешь себе вообразить, Андрюша. Гораздо древнее и сильнее, чем ты. Отдавай, не бойся.

Андрей глубоко втянул в себя воздух ; и вдруг физически ощутил, как земля под ним вытягивает из него что-то. Сомнения и страх, боль и усталость, бесконечная самокритика и вина, тоскливые воспоминания, невосполнимая горечь, неспособность с нею смириться, весь этот болезненный, пустой жар, которым не согреть ; только обжечь… Все уходило в землю. Растворялось в ней, как вода, как прах. Отдай земле ; она вырастит из этого красивые цветы...

; Мир ; вечен… ; задумчиво продолжала Олеся. ; Но люди ; нет. Животные ; нет. Любимые существа ; не вечны. Поэтому их страшно любить, верно, Андрей? Страшно, что полюбишь… Что отдашь свое сердце, отдашь все-все силы, всю любовь, все внутреннее тепло ; а это ничем не завершится. Любимое существо уйдет. Умрет. Или решит, что не любит тебя больше. Или ты сам в нем разочаруешься. Всякое бывает, правда? Мир непредсказуем. Все живое ; смертно. И любовь… Любовь ; самое смертное, что только бывает на свете. И страшно… И проще закрыться за дубовой дверью. Сберечь то немногое, что в тебе еще осталось, то немногое, что так страшно растратить попусту. И ты закрываешь то, что осталось, за дубовой дверью, боишься доверить его хоть кому-нибудь. Даже самому себе. Даже своей книге…

Андрей слушал, как загипнотизированный. Яркое голубое небо покачивалось над ним, и он закрыл глаза. Олеся наклонилась над его лицом ; мягкие пряди коснулись щеки, он ощутил ее теплое дыхание.

; Только любовь ; это единственное, что наполняет всё смыслом. Без нее все бессмысленно. Поэтому стоит любить каждую секунду, когда можешь. Открывать сердце, даже если это больно. Это больно только поначалу, больно, потому что страшно ; а потом это хорошо… Это дарит счастье. Дарить любовь ; это счастье. Это смысл. Дарить любовь, даже если она однажды закончится, даже если тот, кому ты ее даришь, может умереть. Любовь ; смертна…

Ее пальцы нежно коснулись его щеки.

; И потому она прекрасна.

Целовать ее, крепко-крепко прижимая к сердцу, было так же легко и естественно, как дышать.

---

Автор рассказа: Дарья Маланина