Рассказ Ликёр

Зима на Этоке снежная, с ветрами, всегда холодная, холоднее, чем в Пятигорске и других близлежащих городах-курортах.
В самом конце восьмидесятых годов прошлого столетия, где-то в 1979-м, стояла ранняя весна. Ещё кое-где редко, но встречались на северных склонах холмов снежные хвосты матушки-зимы. Ветер с леденцой, от прудов тянуло сыростью, пронизывающей зависающие над водой дикие деревца – те, что просыпаются после зимней спячки самыми первыми: кизил, алыча, абрикос.
Это мы потом с опозданием замечаем, что весна в «зелёном сарафане» уже давно разбудила флору, и весеннее солнышко уверенно говорит: «Начинаю прогревать с осени засеянные поля, зимние этокские пруды, стволы деревьев, по которым побежит живительная влага, выкармливающая слабенькие ярко-зелёные, глянцевые листочки с первой завязью соцветий будущих плодов. Да подождите, в разгар лета, в июле-августе, ещё будете прятаться от меня и опять вспоминать, как всегда, зиму, а зимой – лето». Ну да Бог с ними, с летом и зимой…
События моего рассказа происходили во второй половине марта. Главный ветеринарный врач самого большого в Предгорном районе колхоза имени Ленина на время своего отпуска назначил меня исполняющим его обязанности, а тут звонок с МТФ № 5: диспепсия телят. Ферма и сейчас находится на Этоке и стоит под горой Джуц;, что  на границе с Кабардой.
Вверх по ущелью – конезавод, а налево, прямо через холм – Светловодск с его знаменитыми лечебными термальными водами. С моим первым профнаставником Виктором Григорьевичем Маетным  мы разобрались с диспепсией, назначили курс лечения. На тот момент не было ничего эффективнее шестикомпонентного раствора Рингера Лока. Пришлось его вспомнить снова, ведь им я начинал свою практику в 1977 году на этой же ферме.
Пожали друг другу руки, и я решил возвращаться в посёлок Горячеводский через МТФ № 4 и № 7, то есть через Тамбук;н, а значит, по самой длинной улице Этоки – 50 лет Октября.
Я бы мог остаться на Этоке, но меня только что перевели в зооветотдел правления колхоза в посёлке Горячеводский, где снимал комнату на Втором Юцком спуске (район «Сельхозтехники»).
Мне и перевозить-то было нечего, поэтому книги по моей специальности так и стояли ещё на этажерке в уютной комнатке на Этоке, на ул. В. Терешковой, хозяйкой которой была великая труженица Матрёна Михайловна Чернова, бывшая доярка той же МТФ № 5 и давний пенсионер. Я её иногда называл своей Ариной Родионовной.
В Великую Отечественную войну ещё девчонкой она начала вместе с мамой доить коров. Шли на дойку и в знойную жару, и в лютый мороз. Рассказывала, что в войну «…было строго, и кружку молока не разрешалось выпить, всё для фронта, всё для победы, а ледяные ноги через ветхие калоши согревал свежий, исходящий паром, коровий помёт, а зимой кизяк горел синим пламенем, согревая наши крестьянские хаты. Всю войну было голодно и холодно, многого всем не хватало».
Так вот, проезжая по улице 50 лет Октября, не доезжая до сельсовета метров сто, мы оказались как бы на бугре. Налево через пруды, как на ладони, видны МТФ № 4, весовая контора, старые послевоенные дойные корпуса, в которых по железной дисциплине в любой день лета и зимы, три раза в день в 4, 12 и 18 часов слесари включали вакуумные доильные молочно-проводные установки. Шум моторов, будь то раннее утро или поздний вечер, разносился далеко по всему селению, и его, словно молочную песню, с самого детства жители запомнили на всю жизнь. Как только загудели моторы фермы, нарушив сладкую тишину рассвета, все знали, что уже 4 часа утра, пора вставать. А доярки вставали в три ночи, чтоб в 4 утра начать дойку.
Молоковозы только и успевали во что бы то ни стало, на стареньких, но бодрых ГАЗ-51, а потом и на новеньких ГАЗ-53, зимой, сквозь снежные перемёты, летом по асфальтированным, а местами и по пыльным просёлочным дорогам доставлять экологически чистую молочную продукцию на Пятигорский молокозавод.
Местные люди постарше, да и миллионы отдыхающих, побывавшие на КМВ в «застойные» годы, помнят высочайшее качество содержимого бутылочек: варенец, кефир, молоко, ряженка, сливки, сметана и т.д., опечатанные алюминиевой фольгой с оттиском названия продукции, процента жирности, даты изготовления и производителя.
На МТФ № 4 была самая большая конюшня, рядом с силосной ямой. Вот тогда с бугра я и заметил скопление – человек 7-9. Водитель старенького тентованного уазика, мой ровесник, Николай Ерохин, по моей просьбе свернул с бугра налево вниз, проехав между двумя прудами, а затем мимо весовой, остановился возле круга людей.
Я подошёл, поздоровался и увидел лежащего на земле, осунувшегося, крупного длинноногого с прекрасной генетикой каурого коня – дончака по кличке Ликёр.
Опытный, с большим стажем работы веттехник Роберт Васильевич Гукасян, ныне здравствующий и проживающий на той же самой длинной улице, сказал:
– Я уже третий день занимаюсь им, что только ни делал, и вот уже пропала надежда, решили его свезти на птичник.
Была такая практика для профилактики предупреждения каннибализма птиц (расклёв, нехватка белка): разделанную тушу после проварки скармливали птице. Я в душе уже противился услышанному. В моей груди вспыхнула тревога, зрело несогласие, несмирение с данностью.
И в это время ко мне, из-за спины, обратился пожилой человек, дядя Ваня, с ещё крепкими, слегка обвисшими плечами и жилистыми, натруженными руками:
– Костя, спаси моего Ликёра, ты ведь только после института. Этот конь месил саман, помогал строить дом, в котором выросли мои дети. Я вместе с ним зарабатывал на хлеб.
Следом за его речью в голове тут же открылась картина: пара лошадей топчет глиняный замес вместе с соломой на будущий саманный сельский дом, в котором летом прохладно, а зимой тепло и уютно. Про эту прохладу и уют я уже был наслышан и практически сам испытал на себе, ведь на тот момент прожил здесь два года.
Всплыло и зрелище коней, боронующих проснувшиеся весенние огороды.
Лицо этого пожилого человека было «безмолвным», не выражало ни единой эмоции. В голосе же слышались просьба, мольба, великая надежда, вера в спасение его друга, вера в молодого специалиста – ветеринарного врача, от которого зависела жизнь стонущего беспомощного животного.
Да я и сам с детства любил лошадей – умных, семижильных и верных, настоящих друзей человека.
Родился и вырос я в Узбекской ССР. И в самую жару, после того, как приходили с речки или искупались горячей водой из баков, нагретой палящим солнцем, мать заставляла нас, своих детей, племянников и племянниц поспать в полдень или просто отдохнуть. Но мы никогда не засыпали, чаще за разговорами с шутками проводили эти самые жаркие полтора-два часа. Позже я понял, что она просто прятала нас от солнца, от самой беспощадной и вредной для здоровья жары, как это делает квочка, уводя своих беззащитных цыплят в тень.
В детстве, к моему сожалению, я мало читал, зато очень любил кино и, как правило, незаметно сбегал на дневной сеанс в наш поселковый кинотеатр «Заравшан». А когда мне не давали денег, я хватал две-три пустые бутылки и сдавал тару по десять копеек за штуку (билет стоил двадцать копеек). Как тут не вспомнить великое изречение «Из всех искусств для нас важнейшим является кино»!
Однажды увидел фильм «Смелые люди» с главными героями – конём Буяном и его лихим наездником. Зал, бывало, заполнялся наполовину, а чаще и того не было, но эта половина детей порой превращалась в ревущий стадион: кто-то периодически вставал, кто-то свистел, кто-то топал ногами, все кричали: «Давай, давай, беги, беги». И он бежал.
Стук копыт Буяна сливался со стуком колёс уходящего поезда, он бежал и уверенно фыркал, стремился, как Пегас, донести своего молодого и такого же горячего наездника. Они превратились в одно целое и только тогда догнали и дотянулись, отцепили последний прицепной товарный вагон с маленькими, без стёкол, зарешёченными окнами. Вагон с матерями, сёстрами и детьми, под черным дымом, убегал в рабство… Я запомнил этот фильм и эту сцену на всю свою, пока продолжающуюся, жизнь.
Иногда вспоминаю случай с Ликёром, того пожилого конюха дядю Ваню. Сам себе завидую и иногда задаю себе один и тот же вопрос: «А что бы ответил вместо меня любой другой человек?» И сам себе отвечаю: «Да, конечно, то же, что и я: не переживайте, это нам знакомо, ничего сложного, ваш конь будет жить». А что, кроме этого, можно было сказать пожилому человеку, мирному труженику-колхознику?
Да, я его успокоил, а сам не знал, что делать. В голове стучал вечный вопрос «что делать?». Но ведь я уже дал ему слово, что конь будет жить, что же теперь делать, как сдержать слово и спасти Ликёра?
Начал с анамнеза, то есть с опроса: что случилось, чем кормили, чем поили, что делали с животным, какие признаки болезни заметили. Слушаю рассказы конюха, веттехника, бригадных рабочих, а сам думаю «Ну почему я не волшебник, как же поскорее помочь коню?»
Оказалось, молодые ребята взяли коня и вечером сгоняли в 5-ю бригаду, в клуб на танцы, где с 25 сентября 1977 года, по просьбе колхозного руководства, я организовал вокально-инструментальный ансамбль. Деньги на аппаратуру и музыкальные инструменты выделил колхоз. Оставлять это всё в неохраняемом, ветхом, турлучном клубе было опасно, поэтому оставляли оборудование и инструменты у бабы Нюры, что жила через сетчатый забор от клуба. И вот 7 ноября, того же года, мы дали первый концерт.
Выступили сначала в красном уголке МТФ № 5 (корпус № 1, который стоит и сейчас). А играли в ансамбле дети селян – доярок, скотников – школьники: Вася Ермаков, Коля Горбунов – ритм-гитара, Володя Скляр – бас-гитара, на ударных – самый младший, он учился в шестом классе – Санёк Лазарев. Его привёл как-то на репетицию отец, дядя Вася. Попросил взять к себе. Причина была уважительная: сказал, что сын стучит по кастрюлям, все мозги отбил. Прослушал его чувство ритма, слух и взял в группу. За клавишами стоял завклубом
 Николай Корниенко, выпускник Ставропольского культпросветучилища. Я подменял их всех, кроме баяна, но в основном играл на соло-гитаре.
Пели в два-три голоса. Вход на танцы был бесплатный. К нам приезжали со всей Этоки и Тамбукана, бывало, приезжала молодёжь из Юцы;. Так вот, ребята на танцы с 4-й бригады в 5-ю и обратно мчали галопом, а потом, по неопытности, пустили лошадь по пояс в холодный пруд утолить жажду, а это очень опасно. Тут я и зацепился: весна, холодная вода, тем более, лошади легко заболевают перитонитом – воспалением брюшины.
Стало понятно, почему нет мочеиспускания и отсутствует перистальтика желудка. Отсюда – температура, кормовая, каловая, мочевая интоксикации, отсюда и воспаление мочевого пузыря, приводящее к закупорке мочеполового канала.
Так я почти определил диагноз. Мне, не имеющему практического опыта, оставалось для надёжности и составления рецепта, определения лекарственных доз и точного диагноза заглянуть в книги, которые пока ещё стояли на полке в уютной комнате на улице Валентины Терешковой.
Но я уже понимал, что мне предстоит делать. Ведь в вузах нас тогда учили работать с литературой, без которой не появляется профессиональная интуиция, а практическая работа была уже после в безмерном количестве.
Роберту Васильевичу поручил привезти специальные инструменты: иглу для новокаиновой блокады, новокаин, какой имелся у него, глауберовую соль для пробуждения перистальтики желудка, ихтиолку, антибиотики, винный шланг не менее 1,2 метра, мелкий точильный камень, шланг для ЖКТ, гинекологические перчатки, хлористый кальций, глюкозу, уротропин, шприц Жане для внутривенного вливания и кое-какие другие лекарственные препараты и ветеринарные инструменты.
Он пошёл всё готовить, а я отправился к своей этажерке с книгами, чтобы вспомнить и закрепить полученные ранее знания. Все эти учебники: терапия, анатомия, гистология, фармакология, хирургия, паразитология, оперативная хирургия и другие – мне прислали двумя посылками после того, как я переехал на Кавказ по причине болезни моей матери и стал работать и жить на Этоке.
Матрёна Михайловна, увидев меня, спросила с порога:
–Что случилось? Ты почему вернулся?
Ведь до МТФ № 5 по вызову, проезжая мимо её хаты, я уже навещал её. И всегда был рад увидеть её и маленький выбеленный домик с резными наличниками на окнах и ставнями. Всегда по возможности заглядывал к ней, хотя бы на пять минут, и – опять в дорогу. Словом, книги так и стояли на этажерке, покрытые кипельно-белой кружевной накидной с вышитыми цветами.
Пробежался по нужным темам учебников, определился с диагнозом, дозами и методами лечения и помчался обратно в четвёртую бригаду к Ликёру.
Роберт Васильевич уже раздобыл всё необходимое и тоже подъехал к лежащему животному. Да и люди, неравнодушные, не расходились. Чувствовалось, что их заинтересовал вопрос : возможно ли вылечить Ликёра, находящегося в таком состоянии.
Начал с новокаиновой блокады промежностных нервов, следом – промывание тёплой мыльной водой последнего прямого толстого отдела кишечника (где-то литров десять), которые, к счастью, помогли. Конь, протяжно вздыхая, напрягаясь, к своему удивлению, а возможно и радости, с усилием встал. Затем залил раствор глауберовой соли с ихтиолкой для пробуждения перистальтики желудка и подавления гнилостной интоксикации. Кстати, здесь надо быть осторожным и внимательным, чтобы попасть именно в желудок, и не залить легкие.
Это обрадовало меня и неравнодушную публику. Пока я это всё проделывал, новокаиновая блокада промежностных нервов полностью сделала своё дело. Винный шланг после необходимой шлифовки, обработки и смазки, в качестве длинного катетера дошел до уретры и полностью освободил мочевой пузырь от застойной жидкости и белых белковых шариков диаметром от 0,8 сантиметра до одного и более, появившихся в результате воспалительного процесса и ставших главной причиной застоя.
Да, до этого попросил дядю Ваню подогнуть одну из передних конечностей, так как он мне сам говорил, что конь очень сильный и строгий. Он ответил, что Ликёр меня не тронет: животные чувствуют, когда им помогают.
Конь всё время стонал, а тут перестал, вздохнул продолжительно с удовольствием и стал спокойнее и доверчивее. Кто-то из наблюдателей вслух восторгался, кто-то захлопал в ладоши.
Я же не торопился радоваться. Надо было ещё положить большую тёплую парафиновую грелку на область крупа, но её у нас не было. Поэтому сделали горячую глиняную болтушку, замочили в ней старую телогрейку, которую разместили на крупе и зафиксировали.
На этом закончились мои действия: всё, что можно было в тот момент,  сделал.
Я всегда использовал все известные мне варианты лечения и если один из них не применял по причине отсутствия нужного лекарства или инструмента, то в случае летального исхода ругал себя за то, что упустил тот, возможно спасительный, вариант…
Конь потянулся к воде. Его напоили, желудок заработал, он ещё раз помочился. При этом уже было меньше белых шариков. Стало ясно, что Ликёр пойдёт на поправку.
В течение недели дважды приезжал к Ликёру, чтобы уколоть пролонгированный антибиотик. А потом, где-то через 3 месяца или через полгода (точно не помню, да это уже и не важно), по дороге я встретил табун лошадей. Попросил водителя остановить машину.
Вышел и окликнул:
– Ликёр, Ликёр!
Конь шёл впереди табуна, остановился, невозмутимо повернул свою грациозную голову в мою сторону. Некоторое мгновение мы смотрели друг на друга.
Он первым отвернулся и уверенно пошёл вперёд своей дорогой, а я, немного поглядев ему вослед, гадая, узнал он меня или нет (в надежде на то, что узнал), вернулся к машине.
Да, еще дядя Ваня рассказывал, что Ликер и кобыла Галка всегда работали в паре, были самыми крупными и сильными. Они ходили на Джанал, когда сбивались гурты молодняка и выгонялись на сезонные откормочные пастбища. Карачаи не раз предлагали ему продать Ликера. Говорили, не продашь, все равно уведем. Галка сломала одну из конечностей и Ликер остался один. Иногда ему уже одному приходилось упираться и помогать вытягивать застрявший колхозный и частный транспорт, застрявший в зимней и весенней распутице. Ломал деревянные барки, в колхозной кузнице заказывал ему железный.
В 1985 году я уволился из колхоза. И через три-четыре года встретился с моим коллегой, выпускником Тимирязевской академии
Александром Захарящевым, который мне сказал, что у Ликёра случился рецидив и что он слышал его историю, но на этот раз спасти коня не удалось.
Мне было жаль Ликёра, душа переполнилась чувствами, но потом понял, что Ликёру уже было много лет…
Ещё хочу вспомнить о многоговорящем случае. После излечения Ликёра, продолжал работать в колхозе. Мой личный «Москвич» был на ремонте. Я на второй линии Горячеводска, где останавливался этокский автобус, следующий через Тамбукан, вошёл в него, точнее втиснулся, чтобы доехать до МТФ № 4.
Народу в ЛАЗе было битком. С трудом впихиваю себя в заднюю дверь автобуса. Дверь на ходу кое-как со второго раза закрывается, и я, прижатый к двери, вроде бы еду, а на меня навалились два человека. Глаза видят только чьи-то спины. Воздух был тяжёлый, с выхлопными газами мотора, который находился в конце машины. Дышать ещё можно было.
В это время слышу громкий командный голос:
– Костя, это ты?! А ну, иди сюда! Вот здесь рядом сядешь! Поместимся! Давай, давай. Ребята, пропустите…
– Куда идти, – подал я голос, – тут еле стоишь, припечатанный к двери, полудыша, а тут «иди сюда».
Слышу: дядя Ваня, обращаясь к одной женщине, говорит:
– Ты знаешь, кто это? Да это же Костя, что Ликёра спас.
И опять мне:
– Иди сюда! Пропустите, ребятки, пропустите!
А я ему отвечаю:
– Дядя Ваня, спасибо, всё нормально.
Мне было неудобно, что пожилой человек о тебе беспокоится и что ты подвергаешь других людей неудобствам и излишней суете.
Односельчане понимали, что это пожилой и авторитетный человек, делали попытку вроде бы пропустить меня. Но куда проходить, когда все, как селёдка в бочке? Да и я никогда не посмел бы пойти на это. Всю жизнь старался лучше спокойно стоять, чем сидеть «на иголках» перед взрослыми, но эта команда исчерпывающе говорила о высокой нравственности, благодарности и благородстве этого человека.
Потом, уже после 2000-х годов, когда проезжал по этокской улице 50 лет Октября, если дядя Ваня сидел на лавочке, всегда останавливался. Посижу с ним, пообщаемся, и еду дальше.
Однажды остановился, подошёл, поздоровался. Он меня издалека узнал (машина была старой редкой модели, стоило появиться на горизонте, все знали, что это Костя) и говорит:
– А это мой сын Володя, познакомьтесь.
И вот так каждый раз при встрече: посижу на лавочке со знакомым мне пенсионером. Скажу больше, он был мне нравственным другом. Я молодой для него, вчерашний пацан, а он меня уважал. Чувствовал какое-то отеческое отношение. Но догадывался и видел его такое отношение не только ко мне. Он и не мог быть другим, ведь он прошёл всю войну и много трудился.
Потом долго не встречал его, и как-то, проезжая мимо его домика, думаю: остановлюсь. На лавке его не было, постучался раз-другой. Из дома напротив вышла соседка и говорит:
– Вы к кому?
Ответил:
– К Мятникову.
Она запнулась и негромко произнесла:
– А Ивана Григорьевича больше нет, и живут здесь уже совсем другие люди.
И тут же в голове, с ударами в висках, послышалось: «Да как же? Этого не может быть…»
Оказавшись в такой ситуации, когда ничего не можешь изменить, на мгновение постояв один на один с памятью, пошёл к своей старенькой машине. Я очень сожалел, что не узнал вовремя и не проводил в последний путь этого прекрасного и простого человека. Но такие люди, даже уходя в мир иной, навсегда остаются в нашей памяти, как живая легенда. Знаю: память – великая штука. Не потому ли время от времени в ней всплывают, словно фильмы, наши прожитые годы длинною в жизнь?
Случай с Ликёром твёрдо и окончательно убедил меня в том, что, если выбор пал на тебя и ты очень захочешь сделать доброе дело, даже если будешь один, ты справишься с этой задачей, потому что какая-то неведомая сила незримо помогает нам, проясняет разум, указывает истинный путь. Именно поэтому каждое утро нам продолжает светить Солнце!

с. Юца, 2017-2019 гг.

Редактор Л.Г. Коломиец
Корректоры С.И. Клименко, В.В. Айрапетова, доцент.