Аониды 15

К «виновникам Торжества». Если таковыми считать (с лёгкой руки Жени) всё-таки Мандельштама и Бродского, а не Шешина и Моставлянского.

Я слово позабыл, что я хотел сказать.
Слепая ласточка в чертог теней вернется
На крыльях срезанных, с прозрачными играть.
В беспамятстве ночная песнь поется.
Не слышно птиц. Бессмертник не цветет.
Прозрачны гривы табуна ночного.
В сухой реке пустой челнок плывет.
Среди кузнечиков беспамятствует слово.
И медленно растет, как бы шатер иль храм:
То вдруг прокинется безумной Антигоной,
То мертвой ласточкой бросается к ногам
С стигийской нежностью и веткою зеленой.
О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд,
И выпуклую радость узнаванья:
Я так боюсь рыданья Аонид,
Тумана, звона и зиянья!
А смертным власть дана любить и узнавать,
Для них и звук в персты прольется!
Но я забыл, что я хочу сказать, –
И мысль бесплотная в чертог теней вернется.
Всё не о том прозрачная твердит,
Всё – ласточка, подружка, Антигона…
А на губах, как черный лед, горит
Стигийского воспоминанье звона.

«Ласточка» (1920). Пусть это название присутствовало лишь при первой публикации стихотворения О. М. Мабыть – в дань «Ласточке» Гавриила Романовича.
Комментировать и анализировать не станем, ибо вершилось не единожды и даже – построчно. Разве (чуть в свою блажь) вставлю, что в «стигийском» мне порой видится-слышится «сизигийное», а уже оное – в имя огорошившего меня Сигизмунда.
Сам Осип его не раз редактировал. А черновым было, похоже, такое

Снова ночь. Рыданье Аонид.
Пустого хора черное зиянье.
Где ты, слово: щит и упованье.
Твой высокий лоб, твой гордый стыд.

[Сбрось повязку, вернись]
И среди беспамятства и звона
[Легкою посланницей]
Нежной вестью, царской дочерью явись,
Ласточка, подружка, Антигона...

И – «Концерт на вокзале» (1921). Уже не с рыданием Аонид, но пением. От коего – в дрожь, нисколько не меньшую, чем от рыданий, бросает весь мир. Железный!
И – Музыка!

Нельзя дышать, и твердь кишит червями,
И ни одна звезда не говорит,
Но, видит Бог, есть музыка над нами,
Дрожит вокзал от пенья Аонид,
И снова, паровозными свистками
Разорванный, скрипичный воздух слит.

Огромный парк. Вокзала шар стеклянный.
Железный мир опять заворожен.
На звучный пир в элизиум туманный
Торжественно уносится вагон:
Павлиний крик и рокот фортепьянный.
Я опоздал. Мне страшно. Это – сон.

И я вхожу в стеклянный лес вокзала,
Скрипичный строй в смятеньи и слезах.
Ночного хора дикое начало
И запах роз в гниющих парниках –
Где под стеклянным небом ночевала
Родная тень в кочующих толпах...

И мнится мне: весь в музыке и пене,
Железный мир так нищенски дрожит.
В стеклянные я упираюсь сени.
Горячий пар зрачки смычков слепит.
Куда же ты? На тризне милой тени
В последний раз нам музыка звучит!

А ведь «Сад Академа» (Кржижановского) – в «Концерт на вокзале»!

Смешались в вере: дым кадилен
И загородных свалок смрад.
Издалека несут Афины
Тимпанный звон и флейтный свист.

Чьё, кстати, раньше?! Кажется, Сигизмунд со стихами закончил аккурат до всей Смуты.
Бродский... «Строфы» (1968).

I

На прощанье – ни звука.
Граммофон за стеной.
В этом мире разлука –
лишь прообраз иной.
Ибо врозь, а не подле
мало веки смежать
вплоть до смерти. И после
нам не вместе лежать.

II

Кто бы ни был виновен,
но, идя на правеж,
воздаяния вровень
с невиновными ждешь.
Тем верней расстаемся,
что имеем в виду,
что в Раю не сойдемся,
не столкнемся в Аду.

III

Как подзол раздирает
бороздою соха,
правота разделяет
беспощадней греха.
Не вина, но оплошность
разбивает стекло.
Что скорбеть, расколовшись,
что вино утекло?

IV

Чем тесней единенье,
тем кромешней разрыв.
Не спасет затемненья
ни рапид, ни наплыв.
В нашей твердости толка
больше нету. В чести –
одаренность осколка
жизнь сосуда вести.

V

Наполняйся же хмелем,
осушайся до дна.
Только емкость поделим,
но не крепость вина.
Да и я не загублен,
даже ежели впредь,
кроме сходства зазубрин,
общих черт не узреть.

VI

Нет деленья на чуждых.
Есть граница стыда
в виде разницы в чувствах
при словце «никогда».
Так скорбим, но хороним,
переходим к делам,
чтобы смерть, как синоним,
разделить пополам.

......................................

X

Что ж без пользы неволишь
уничтожить следы?
Эти строки всего лишь
подголосок беды.
Обрастание сплетней
подтверждает к тому ж:
расставанье заметней,
чем слияние душ.

XI

И, чтоб гончим не выдал
– ни моим, ни твоим –
адрес мой храпоидол
или твой – херувим,
на прощанье – ни звука;
только хор Аонид.
Так посмертная мука
и при жизни саднит.

Серединку выкинул. Хотя и там были места, заходящие в сравнение с иными «аонидцами». Так для серьёзного сопоставления не мешало бы и более протяглые Строфы от И. Б. (1978) привести. Однако, мы в эту забаву здесь играть не будем.
Привели и – привели. С Аонидами от Осипа и Иосифа.
Признаюсь (отчасти уже признавался), что, отреагировав на укол Жени в адрес «образованцев» и не найдя ни одной строки с Аонидами у себя, прежде, чем начать сей цикл («Аониды»), жахнул-таки вершик. На Мове. Себе на Днюху.

На гэты раз – ізноў сабе. Стральцу, пабітаму гадамі.
Несамавіты, шэры дзень. Адсутнасць сьнегу і сьвятла.
Усё бліжэй рубежны час, калі сустрэнуся з дзядамі.
Без уселякіх нудных звад вакол надвор’я і жытла.
Чаго чакаю?! Ад каго?! Ад сьвету – ўвогуле нічога.
Шалее ў шклянцы лукапут, да ўлады прагны і пасад.
Надзейна аблягае твар ад бруду коўзкая панчоха.
Ён кажа, што не катаваў, як доктар Менгеле-Асад.
Мне брыдка – мабыць, без падстаў, сачыць праз шкло за карагодам
Пачвар, ахрыплых аонід. Трываць патугі эскапад.
А што сабе?! – жадаць-хацець… Каб абмінулі нас нягоды.
І каб нарэшце лупануў даўно насьпелы лукапад.
(Сабе. Крыху нязграбнае, 20.12.2024)

Аониды пришлись здесь не к рифме, да и вообще – попали под горячую руку. Прочитал на семейном застолье. И только там заметил, что их (аонид) «ахрыпласьць» у меня, слегка перекликнулась с «храпоидолом» Бродского.
Как-то так.

31.12.2024
------------------------------------
Поскольку этим я завершаю не только свои (как-то) «Аониды», но и весь Год,
решусь поздравить всех (и Аонид, и всю Стихиру) с Наступающим.
Правда, до этих моих мест-залежей вряд ли кто-то доберётся (на что я, собственно говоря, и не рассчитываю). Ну, разве, кроме вездесущих и всевидящих Аонид.