Право на горе

 

       Не надо бы этого права. Но оно приходит к человеку, не спросясь, и берёт его в полон.  И  уже не понять, по своей воле человек пользуется этим правом, или оно поработило его, сделалось его  душевной обязанностью и развернулось судьбой, то есть небесной платой за всё плохое и всё хорошее, что мог совершить, расходуя дни своей жизни.
       … Нелёгкая жизнь, она - обыкновение простых людей. Она приходит с первым осознанием происходящего в детстве, когда маленький человек только-только узнает слово нельзя, а потом неожиданно удостоверяется, что папа, оказывается невсесильный человек, а ласковая мама и вообще его слушается. А у соседского Петьки есть игрушечная машина, которой, оказывается, не купить его родителям, потому что у них мало деньгов. И с этим надо мириться. И никаких слёз не хватит выпрашивать машину…
       Да.
       Седов Иван по своим делам зашёл в сельскую администрацию. Было слякотно за окном. Ноябрь. А ему надо было ехать в райцентр назавтра. Собственно это его пригласили туда, и ему не хотелось самому бегать и искать подходящий попутный транспорт. Вот он и пришёл к занятым людям с глупым вопросом: а вдруг машина администрации собирается  и его прихватит.
       Тепло помещения настраивало на желание жить. Но заглядывая в двери кабинетов по очереди, Иван к своему удивлению работников за рабочими столами не обнаруживал. И время было далеко не обеденное, и нужно было позарез всё-таки кого-нибудь отыскать, а только пустота отзывалась звуками собственных шагов да хлопаньем отворяемых и закрываемых дверей.
        Наконец, когда, так и не отыскав ни живой души, он повернул к выходу, в последнем проёме безо всякой надежды открытой двери навстречу ворохнулась седенькая женщина: «Ой! Вам кого?»
Заулыбался. С одной стороны – обретённая находка,  награда упорству. С другой – он давно знал Нину Ивановну, давно по возрасту оформившую свою пенсию, но так и не покинувшую своё рабочее место в органе власти. Хороший заработок. Привычные отношения. Но главное, у Нины Ивановны три года назад умер муж, и она осталась одна в большом деревенском доме. Нет, конечно, был взрослый сын, а у него семья, но жили они и работали в городе, а она … не захотела покинуть гнездо, которое когда-то с мужем свили-построили, в котором прошла, почитай, вся жизнь.
        Разговорились. Нина Ивановна ничего не знала о транспорте, но слово за слово… обеим было некуда спешить. Замечено давно, что старые люди любят жаловаться, точнее долго и подробно рассказывают обо всём и даже незначительном, что случилось в их повседневности. А тут ещё давно не виделись, и было необходимо перебрать все злободневные сплетенки, промыть косточки знакомым. И всё бы хорошо, всё ладно… и новый-то глава администрации вежлив и прилежен, правда, не может обходится без её, опытной работницы, подсказок, и у одной из работниц, подружек Нины Ивановны, муж сбежал… Нет, она была, конечно, так счастлива, в зрелом возрасте по интернету познакомившись и потом выйдя замуж, и даже в новой семье сынишку родив, но вот уже больше года от мужа нет вестей. Уехал по делам и пропал. Вот она, Нина Ивановна своего Володю помнит, честь блюдёт, никого к себе не подпускает. Хотя… есть и не один, что косят в её сторону глазом, готовы хоть сейчас заглянуть на огонёк, скрасить себе и ей ставшие длинными вечера и … ночи.
        Да чего уж там говорить. Её муж и с того света присматривает за ней. Она сама бы иногда и не прочь вот так запросто поговорить за жизнь, вспомнить молодость… Только он вмешивается, приходит на память через слово, в самые, казалось бы, неподходящие моменты. Да. Вот она и понимает, что всё правильно, надо не забывать, помнить себя… И в то же время Нина Ивановна, бесшабашная в прошлом голова, с улыбкой убыстряет слова… как она и теперь иногда включает музыку погромче и пускается в плясовое кружение по просторному дому… Дом стоит особняком, и она знает, что никто не услышит её громкой музыки. В этом она уверена. И вот она красиво кружит по разбегающимся комнатам. Довольна собой. Нет, она не пропадёт и одна. Одна одинёшенька.
         В разговоре, скорей монологе, который трудно прервать, да и зачем… Нина Ивановна то расцветает перед слушающим и понимающим человеком, то нё словно бы выключают, и она гаснет серыми словами о том, что должна… помнить… Непрожёванное сердцем горе не то чтобы сжимает, но так это слегка придерживает на разгоне. И вот уже снова всё ещё закрашивающая седину женщина, непроизвольно кривя губы, складывает нелёгкие слова в стопки. Да, она помнит мужа. Она обязана помнить. Это делает её хорошей, порядочной. Она в этом убеждена… Хотя хочется жить. Хочется счастья, того самого, что, оказывается, наполняло её дни. И хоть она не отмечала этого каждодневно, счастье было очевидным прочным… И его не стало с уходом мужа. Хотя до сего дня есть работа, общение с людьми. 
      Ей бы не вспоминать. Но тогда она потеряет большую часть себя, большую часть её содержания. Как тогда? Ведь именно при муже она была главная. Жила хохотушкой. Всё ставила на своём, хотя и без крика, командования. И жизнь была такой, как она хотела. Она и теперь живёт, как хочет, но… теперь большая её часть в прошлом.
       Право на горе, сладкое и изнуряющее, стало смыслом  женского одиночества. С ним, оказывается, можно жить. Оно позволяет дышать и даже способствует дыханию. Только оно, это горькое право, не отпускает… не отпускает и томит, и заставляет существовать только в его рамках. За пределами – чужая жизнь, что не касается этой женщины. Нет, она в ней взаимодействует, но право на горе даёт ей возможность смотреть на всё нынешнее свысока, как на ненастоящее, как на чужое. Но надо жить.

       Седов в нужные моменты разговора подхахатывал, или делал внимательное лицо. Пытался сам чего-то говорить, вроде бы у него тоже было похожее. Не мешая обрадовавшейся слушателю женщине говорить, Иван одновременно про себя вспоминал своё неотразимо горькое. Вот если бы он… в свою очередь рассказал. Да ни к чему мужику расплываться перед кем бы то ни было сопливой лужицей. И потом… разве это по-человечески мериться у кого горе горше, а права на горе больше, да ещё и с одинокой женщиной.
        «Нет. Не стану я мериться моим горем. Да и горе ли оно – моя жизнь?»