Семь жизней

                Повесть
                Рассвет и закат.
                Звёздный свет надо мной.
                Где братья мои?

                Вступление

Я долго думал, как назвать это сочинение. Название родилось неожиданно «как чувства или же закат». 1* Всполохи – такие же неожиданности и непоследовательности. С возрастом память остаётся большой, но слабеет и плохо управляется. Лет с пятнадцати все мысли и события я записывал сначала в толстую тетрадь, затем в компьютер. Если я сомневался или путался, то сопоставлял их с документами, фотографиями и историческими событиями. Позже я постарался выстроить во временной ряд то, что находил интересным. Жанр или форма этого литературного произведения ближе всего к жизнеописанию или мемуарам. «Чтоб не мучили кошмары не пишите мемуары». Так говорила моя вернувшаяся в 1954 из «небытия» ГУЛАГА 2* бабушка, мать отца. О ней и её дочери, старшей сестре отца, я ничего не знал. Наша встреча состоялась весной 1954 года после известной амнистии 1953 года. 3*
Бабушке было, что рассказать. Когда я стал постарше, она стала понемногу разгружать мешок горя, упавший на её плечи, притчами, историческими, воспоминаниями. Я навсегда запомнил слова бабушки Жени:
– Подбородок выше, плечи ниже, спина ровная, смотри в глаза. Пускай плохие  люди тебя не любят. Пусть завидуют, пусть боятся, но не сочувствуют.
У меня не было возможности и желания припаривать общество, в котором мне пришлось родиться и прожить более  полувека. Это требует научно-исторического подхода со всеми доступными документами и свидетельствами, приборами и методами. Я и не разглядывал прошлое целой страны в телескоп или микроскоп. Просто я воспоминания приходят и уходят сами по себе, а посмотрел на услышанное и пережитое мною лично в увеличительное стекло своей памяти. Мы все стоим на плечах своих предков. Я хочу, чтобы мои внуки, стоя на моих плечах, видели прошлое как можно дальше. Это помогает в настоящем и бережёт в будущем.
На сломе тысячелетий я родился, вырос и прожил в «совке», как метко назвал народ Советский Союз. В том «совке» жили и из него же, как мусор, безжалостно вытряхивали думающих и неугодных власти людей прошлой, гнилой Российской Империи и их потомков. И живых, и мёртвых. Властями страны, преднамеренно, планово, жестоко и терпеливо создавалось бессловесное стадо рабов для  кучки избранных. Людей разделили на так называемые классы, рабочих, крестьянство, и так называемая «новая интеллигенция» и её потомки 4* и противопоставили всех против всех. Избранных как мужчин, так женщин называли одинаково «членами партии»5* и  ставили их на руководящие  должности.
Для несогласных, в число которых мог попасть любой, создали концентрационные  лагеря 6*. Всюду по стране также создавались бесконечные разнообразные иные лагеря, отряды и союзы: октябрятские, пионерские, комсомольские, ударные и летучие, следопытов и туристов, поисковиков и дружинников, творческие, и т. д и т. п. Не член какого-либо подобного объединения вызывал подозрение. Только уголовники оставались в своих шайка и жили своей уголовной жизнью независимо от государства.
Любые доносы поощрялись, их достоверность редко проверялась властями. Всё это вместе дало возможность советской власти получить неограниченный доступ к источникам бесплатной и бесправной рабочей силы.  Сегодня внуки и правнуки большевиков и их бессловесные рабы снова терзают мою родную Украину.  Им никогда не сломить свободолюбивый дух украинцев. После поражения России, пусть это будет последней войной во всём мире. Все указанное в книге пережито мной лично. 
Все имена и фамилии подлинные. Словесные краски сгущаются или ослабляются моим личным восприятием событий, но не изменяют их фактической сути. Возможные незначительные временные и прочие несоответствия не меняют сути произошедшего.  Мне нет нужды выдумывать истории, когда сама  жизнь и есть  величайшая выдумщица реальных  жизненных судеб людей, стран и государств.
Надеюсь, книга не заставит скучать её читателей, а молодые люди, родившиеся после «совка», лучше почувствуют вкус той, «совковой», жизни и получат иммунитет от неё навсегда. Все объяснения слов или предложений, не найденные в Примечаниях автора, Вы найдёте в Википедии. Желаю всем читателям здоровья и долголетия. Всё остальное есть в продаже.
























Часть первая. Детство.
Всполох первый. Велосипед.

Моё первое ясное воспоминание. Воскресенье. А во у меня был День Рождения! Мне исполнилось три года! Мне подарили велосипед! Он зелёный, с тремя колёсами! Сегодня я накатаюсь вволю! Я даю покататься всем! Но недолго. Мальчишки побежали смотреть с горы. Я бросаю велосипед и бегу за ними. Мне сказали не оставлять его без присмотра, но догнать мальчишек я на велосипеде не смогу.
С горы, в конце Десятинной улицы, виден наш Днепр, Подол. Там живут много родственников и знакомых. Очень красиво. Туда даже можно спуститься по тропинке, но она очень крутая. Я не видел, чтобы кто-нибудь по ней спускался или поднимался. Мы часто кидать камни с горы вниз, но это быстро надоедает. Правда, я научился хорошо кидать камни. Это пригодилось мне позже. Мячи в школе, а позже учебные и боевые гранаты, я бросал хорошо. Мы решаем поиграть в войну, но никто не хочет быть фашистам и ничего не получается.
Когда я пришёл обратно во двор велосипеда не было! Зарёванный, я поднялся по нашей крутой железной лестнице домой. Там мне дали пореветь, пожалели и показали велосипед. За мной следили из окна, и отец его занёс обратно в дом. Я перестал реветь, но надолго потерял всякий интерес к любым велосипедам. Я понял, что ноги быстрее, надёжнее и всегда при себе.
Мама сказала выучить наш адрес, улица Десятинная дом пять на случай, если я потеряюсь. Но меня всегда кто-то держит за руку, если мы далеко от дома. Я и сам не хочу теряться. В доме номер три тоже есть двор, но он окружён высокими домами, там мало солнца и все мальчишки бегают во двор к нам. У нас во дворе светло, со стороны улицы сараи, один наш. Там мы храним картошку и всякую всячину. В нашем дворе есть общественный туалет, мне туда ещё нельзя, и я пока бегаю домой на горшок или вместе с мальчишками писяю прямо с горки в конце улицы. Мне сказали, что в дворовый туалет мне ходить опасно и что у меня всё впереди. Я спросил, где это «впереди», все засмеялись и я обиделся. Мама объяснила, что мне просто нужно подождать пока я вырасту. Обидно, но ничего с этим не поделаешь.
Бабушка потом сказала, что я ещё буду жалеть об этом времени и я совсем сбился с толку, как говорила тётя.

Всполох второй. Детский сад.

Самое яркое воспоминание детства. Воскресенье было уже давно. За окном тёплый осенний вечер. Я сижу на широком подоконнике на втором этаже. За окном темно. Я с трудом различаю глубокий подъезд. Сквозь него, чаще в направлении ко мне, проходят люди и входят в парадную дверь жилого дома справа. Там живут многие дети из моей группы. Я сижу на подоконнике на втором этаже детского садика. Мне годика три с половиной. Осень. Сумерки. Через двор видна улица за воротами. В жёлтом свете лампы мелькают уже редкие прохожие.
В доме остались я и нянечка, я слышу её ворчание с первого этажа. Я не буду плакать. Я молчал, когда папа водил выжигать мне большую бородавку на руке. Там и маленькие бородавки были, но их выжигать было почти не больно. Там было много мальчиков.               
Один мальчик передо мной кричал так, что нам с папой было слышно через дверь. Я не плакал, только слезы капали, мне было очень больно и они капали сами. Папа ничего не сказал. Потом я слышал, как папа говорил маме:
– Наш молодец! Там один будущий «пограничник» (он и правду так всем раньше объявил) орал, как резаный, а наш даже и не пикнул.
– И не плакал?
– Слезы от боли в счёт не идут.
– А от сердечной?  Мама улыбается.
– Если никто не видит. Мужчины не плачут, они огорчаются.
– Народу много было?
– Да, очередь стояла. Разруха, антисанитария, садики переполнены, руки редко детям моют, не приучаю. Позже я узнал, что отец был офицером, старшим лейтенантом инженерных войск, топографом. Мы с мальчишками играли его наградами.
Отец меня за это не ругал. Другим отцы не разрешали. Много лет спустя я понял, почему так. Я многое понял потом. Отец так и не смог смириться со своим прошлым. Отец никогда ничего мне не рассказывал о своей семье, пока я, похоронивший его тётю Юлию в Москве через сорок лет взрослым дядей, в скудном её «наследстве», не обнаружил официальный документ царских времён. Это была родословная Ильиных. Я нашёл ей подтверждение в тогдашней библиотеке ЦК КПСС, в Киеве, в отделе рукописей.
Оказалось, что наш с сестрой дед Ипполит перед расстрелом летом 1938 года, взял с моего отца слово никогда никому ничего не рассказывать о семье, т.к. отец оставался  единственным живым потомком когда-то большого дворянского рода. В те чёрные времена это могло стоить и свободы, и жизни. Поскольку случилось так, что я раскрыл всё сам, отец до слёз растрогался от горьких воспоминаний, всё подтвердил и стал рассказывать о своей семье.
Сейчас я живу налево за углом в старом двухэтажном доме. Мы живём все вместе: бабушка – мамина мама, мамина младшая сестра, моя сестра, наши родители и я. У мамы был ещё старший брат, но его на войне убили. Бабушка, когда никто не видит, иногда вдруг плачет. Папа не рассказывает ничего. У папы кроме нас нет никого.
Наша квартира на втором этаже. Туда ведёт очень крутая железная лестница. Однажды, я с неё скатился. Это случилось так быстро, что я даже испугаться не успел, только колено оцарапал. Никто, кажется, и не заметил. У нас одна длинная общая комната и ещё одна маленькая комнатка в глубине. Там, за занавеской спят папа и мама. У них своё окно. Когда папы и мамы нет дома, я играю игрушками на их кровати. 
Если я за собой не уберу, мне потом играть там больше не разрешат. У остальных кровати у стенки в большой комнате и два окна. Моя кроватка возле комнаты родителей. Вход в квартиру через маленький коридор, там же и маленькая кухня с окном. Утром в том окне  бывает солнышко. Иногда его видно в конце дня из других окон тоже.
По будням я хожу в детский сад. Садик мой на ул. Владимирской, тогда она кажется называлась улица Короленко. Его называют «садик», но это такой сад , где много детей, а деревьев и кустов нет. В садик меня отводит сестра, ей это по дороге в школу. Ей уже десять лет. Забирает чаще мама, папа редко. Он всё время на работе. Уже темно, а за мной не пришёл никто. Я не плачу, но мне очень обидно. Я слышу как уборщица двигает внизу детские кровати.
Наконец, она поднимается ко мне.
– Ну, хлопче, ти знаєш, де живеш? То підемо покажеш. 7*
– Я слезаю с подоконника и вижу в окно маму. Она бежит к нашей двери.
– Мама! Я срываюсь с подоконника и бегу к двери. Уборщица ловит меня за руку:
– От ще мені не доставало, щоб ти зі сходів покотився! 8*
У двери стоит мама. Она тяжело дышит и смотрит устало.
– Извини, сыночек, папе не передали, что я сегодня задержусь.
Мы спускаемся по лестнице. Я незаметно вытираю рукой слёзы. Платочек в другом кармане, там, где держа меня за руку спускается мама. Так даже лучше. Мама ничего не заметила.

Всполох третий. Новая квартира.

Мы переехали в новую квартиру! На Крещатике! Я уже бывал на Крещатике, он намного шире нашей Десятинной, но на нём много развалин. На Десятинке (так называли нашу старую улицу) их почти не было. Папа работает в «Киевпроектe», это такой институт, но там не учатся, а работают. Отец перевёл старую карту Киева с «верстовки на метрическую» 9* (мне ещё не объяснили, что это означает), и мэр города выделил ему квартиру. Наш папа, Ильин Юрий Ипполитович, работает в отделе «Геодезии и картографии». Он принимал непосредственное участие в создании послевоенной карты Киева и переводил её масштаб с вёрст на километры. Квартиру ему персонально выделил тогдашний мер г. Киева В. А. Власов. Позднее отец стал соавтором книги «Улицы Киева».
Мы ничего не знали, даже мама. Папа сам не верил, пока не получил ордер. Это самая главная бумага! Все родственники нам завидуют. Папа сразу врезал в новой квартире замок. Я слышал, он маме всё рассказывал, как это было, а она не сразу поверила! Папа, когда дома, всё нам рассказывает.
Сначала он нарисовал квартиру на бумаге и объяснил, что, где и как. Мне он объяснял отдельно, потому что мама и сестра уже знали, как рисуют квартиры. Папа хорошо всё объясняет и мне стало понятно, что сторон света всего четыре, как они расположены, какие названия у каждой и где стоит наш новый дом.   
Папа нарисовал всё, что есть вокруг дома, потом объяснил мне про близлежащие улицы, и про наш новый дом. Я всё понял. Наш новый дом стоит на горе. Папа сказал, что он вообще-то не новый, его восстановили, так говорят когда чинят дома. Наши  окна выходят на восток и юг. Две больших смежных комнаты, это когда нельзя пройти в одну из комнат, если не пройдёшь через другую. Есть ещё кухня, туалет и ванная комната! Больше всего мне нравится балкон! Он большой, там можно играть моей игрушечной автомашиной.
В нашем новом своём туалете не дырка в полу, как во дворе на Десятинке, а белая странная посудина на ней можно сидеть. Смешно называется унитаз. Над ним на трубе стоит железный бачок. Если дёрнуть за ручку на цепочке бачка, то льётся вода и всё смывает! В ванной комнате есть рукомойник и сама ванна. Меня больше не будут мыть в корыте! Ванная большая и высокая. Дно мне видно, если встать на цыпочки, а ещё лучше видно с табуретки. Я попробовал один раз, но тащить её туда мне больше не разрешают. Вода есть холодная и горячая тоже, но нужно зажечь сначала газовую колонку. Мне к ней даже подходить не разрешили. Кухня большая, можно поставить обеденный стол. В нашем доме два входа. Один с запада, под нами, для нас это на первом этаже. Ко второму входу нужно спускаться по лестнице вниз ещё три этажа. Получается всего пять этажей, три с одной стороны и пять с другой. С нашего балкона я уже пускал разноцветные мыльные пузыри, их уносил ветерок и они лопались.
На соседний балкон вышел мальчик, увидел меня, побежал обратно в дом, быстро вернулся и мы стал пускать пузыри вместе. Он старше меня на год и у него тоже есть старшая сестра, родители и бабушка. Потом мы пошли гулять вместе. Двора ещё не было, было голое место, слева возле дома, дальше спускалась гора вниз. Из бокового окна, далеко внизу, с северо-востока, был виден Крещатик. Мы с сестрой даже смотрели парад на праздники. С нами смотрел парад ещё какой-то незнакомый дядя. Я услышал от него, что он «из  органов» и «так положено».
Прямо перед домом, чуть выше, на расстоянии, проходит улица Пушкинская. На этой улице слева, на юго-восток, были оставшиеся целыми дома. Дом номер пять был построен из красного кирпича, с большими окнами. Папа сказал, что все дома на Пушкинской ещё дореволюционные это значит при каком-то царе. Про царя, как сказал папа, я узнаю попозже. Когда уже это «попозже» придёт?!
Справа находится улица Свердлова, папа и мама часто называют её Прорезной. По ней когда-то вверх и вниз ходил по рельсам «трамвай на лошадях». Бабушка рассказывала. На обеих этих улицах шло строительство жилых домов. Перед нашим домом и справа от него тоже, начали строить новые дома и на Крещатике строили много разных домов. Это всё нам рассказывал папа, про Киев и его улицы он знает всё и лучше всех!
Когда через два года новые дома начали постепенно заселять, во дворе появилось много новых детей, но всего две девочки. Мы с мальчишками всё время играем в войну. Это здорово, бегать, прятаться и стрелять друг в друга понарошку! Но сегодня мне совсем не до смеха. Где-то на пустыре, старшие мальчишки нашли пулемётную ленту и бросили её в костёр. Нас они разогнали, но мы залегли на крышах подвалов, вырытых на склоне у пустыря, и всё видели. Сначала долго горел огонь и ничего не получалось. Один из мальчишек решил подойти посмотреть и тут всё и началось. Лента с патронами дёрнулась и раздался громкий хлопок, потом хлопки пошли один за другим. Мальчишка сразу упал, а малышня и все остальные кинулись, кто куда.
Я пришёл в себя почему-то на последнем этаже Центрального Универмага в трёх кварталах от пустыря. Когда я приплёлся домой, мама сначала обняла меня, потом заплакала, потом больно отшлёпала и опять заплакала. К счастью, никто не пострадал.      
Три дня сидел дома наказанный и читал детские книжки. Читать я научился рано. Все три дня во дворе не было и никого из ребят. Несколько раз приходили милиционеры и ещё какие-то люди, осматривали всё вокруг. Папа сказал, что это были сапёры. Это военные, которые работают со взрывчаткой. Я опять не очень понял, что это значит «работают», но решил, что расспрошу попозже. Как сказала бабушка, когда пыль уляжется. Я ещё не понимал, что моя первая жизнь закончилась. Началась вторая.



Всполох четвёртый. Лодочка.

Мне исполнилось шесть лет. Отец преподавал геодезию и картографию в топографическом техникуме. Каждое лето он вывозил всю нашу семью в село Синява,  раскинувшееся на левом берегу реки Рось, на юге Киевщины. Там, в окрестностях, был интересный рельеф местности и студенты с помощью теодолита переносили его на бумагу. Отец учил их как это правильно делать и всё рабочее время проводил со своими учениками. На работу его возил один из сельчан. У того был мотоцикл с коляской и подвозить отца к месту сбора студентов ему было по пути на работу. Однажды отец взял меня с собой.
Это путешествие, и целый день на просторах украинских полей и холмов, запомнились мне на всю жизнь. Отец дал мне посмотреть в глазок теодолита. Всё виделось перевёрнутым вверх ногами. Мне очень понравилось, я долго смотрел и очень смеялся. Но вокруг было намного интереснее. Жёлтое поле пшеницы, зелёный луг с прозрачным ручьём, облака, жаворонок в небе… Я бегал и радовался жизни. Эти детские впечатления остались во мне навсегда.
Бескрайность, красота и открытость земли, отпечатывалась в людях, работающих на ней. С тех лет во мне родилось чувство, которое уже никогда меня не оставит:
– Українець – це не національність, не місце, де живеш, не мова спілкування. Українець, це стан душі.10*
Наша семья останавливалась у одних и тех же хозяев. В их семье были муж с женой, девочка лет десяти и старая бабка, которая жила на печи и спускалась с неё только по естественным надобностям и с помощью молодой хозяйки. Еду и воду ей подавали на печь. Иногда она разговаривала сама с собой в полный голос. Это была бабушка хозяина. Историю старушки отец рассказал мне много лет спустя, когда я уже начал многое понимать. Всю её семью расстреляли в 38 году палачи Народного комиссариата внутренних  дел СССР (НКВД). Её сын, и она сама, успели убежать в лес и спрятаться. С тех пор она «трохи з глузду з’їхала» 11*.
Я играл во дворе хозяев с мячом, слушал детские книжки, которые читала мне мама, бегал в гости к соседским детям. Отец мне вырезал лодочку из коры дерева и  поставил на неё палочку с парусом из кусочка белой тряпочки. По выходным, мы с ним пускали её в «ополонке», так называли глубокую яму с водой, где женщины полоскали бельё.
В один из погожих солнечных дней, когда отец был на работе, я незаметно от матери и сестры выбежал из кухни на луг и стал пускать лодочку сам. Порыв ветра отнёс лодочку от берега, я потянулся за ней, поскользнулся и… дальше ничего не помню. Когда я пришёл в сознание, то обнаружил себя лежащим на большой кровати.
Жизнь мне спасло несколько посланных судьбой счастливых совпадений. Перед моим падением, к нам в дом прибегал хлопчик-подпасок сообщить, что заболела хозяйская корова и из дома вышла его хозяйка, чтобы пригнать корову обратно. У своей хаты, она увидела у «ополонки» мои лодочку и сандалики, которые я снял, чтобы не замочить. Хозяйка быстро всё поняла и стала звать на помощь.               
Именно в это самое время, наш хозяин вернулся с работы домой за каким-то специальным инструментом, который неожиданно понадобился  ему незадолго до моего падения. Хозяин, недолго думая прыгнул в воду, вытащил меня из этой «ополонки» и сделал всё необходимое, чтобы  вернуть меня к жизни.
Потом он неуклюже, но от чистого сердца попытался успокоить моих родных: «Не хвилюйтеся, в мене є добре сушены дубові дошки. Я б йому добру домовинку зробив»12*.
Этим он лишь вернул почти утихший общий женский плач, и супруга быстро тумаками выгнала его из хаты. Врач появился только на следующий день. Он осмотрел меня, ничего не нашёл и выписал успокоительное родителям и сестре. Воды я потом боялся лет шесть, до одиннадцати лет. Отец в молодости играл в водное поло и прекрасно плавал. В войну он пять раз переплывал ночью Дон, чтобы найти  безопасное место для переправы, и вывел туда остатки своей роты из окружения. Его старый товарищ по спортивной команде водного поло работал в крытом бассейне тренером и отец отвёл меня к нему научить плаванию. Тренер осмотрел меня, проверил в воде «на плаву» и сказал, что хорошего пловца из меня не выйдет, но взялся учить «не утонуть» и в конце концов, за пару занятий, своего добился.
Там же, в Синяве, погиб мой сосед и друг Ваня. Он был самым старшим в ватаге соседских ребят. Однажды, днём он повёл нас кушать прямо с дерева недозревшие вишни. Следующий день я провёл между кроватью и ночным горшком, куда со стуком вылетали вишнёвые  косточки. Возможно те вишни и спасли мне жизнь. Именно в тот день, Иван нашёл на пустыре неразорвавшуюся гранату и решил добыть из неё порох, чтобы глушить рыбу. Как рассказали потом свидетели, когда ему это не удалось после долгих попыток раскрутить её рукам, он привязал гранату к столбу калитки и стал с силой стучать калиткой по гранате.
Взрывом его разорвало на части. Хоронили Ваню всем селом. Вишни и даже любимые мною с детства вареники с вишнями я теперь ем редко. При их виде, мне до сих пор мне слышится это взрыв. Так закончилась моя вторая жизнь. Началась третья.

Всполох пятый. Первый класс.

Меня собирают в школу. Мне уже купили портфель, форму, фуражку и новые ботинки. Пока мне разрешили ходить в ботинках только по квартире, чтобы привыкнуть.
А ещё у нас большие новости! К нам приехали папина мама и сестра! У меня теперь две бабушки и две тёти! Бабушек зовут Лидия Соломоновна и Евгения Ипполитовна. Уже давно знакомую мне тётю, мамину младшую сестру, зовут Софья, а новую тётю зовут Татьяна Ипполитовна. Я слышал, как бабушка Женя говорила бабушке Лиде, что когда отец и муж тёзки, то это плохая судьба. Я понял, что такое тёзки, это когда имена одинаковые. Потом они обнялись и долго так стояли. Они всё время разговаривают когда встречаются, но не смеются. Теперь редко кто смеётся. Сестра и я зовём бабушек просто бабушка Лида и бабушка Женя, тётю – тётя Таня. Я услышал, что бабушка Женя и тётя Таня вернулись по «амнистии», 13* наверное это дорога так называется.
Бабушка Лида осталась жить на Десятинке с тётей Софой, так мне легче её называть, бабушка Женя поживёт пока у нас, а тётя Таня поживёт у знакомых. Когда бабушке Жене вернут её «жилплощадь», они обе туда переедут.
Мне уже исполнилось семь лет в апреле. Бабушка Женя послушала как я читаю букварь и сказала, что я смышлёный. Бабушку Женю соседи стали называть «из благородных».               
Когда водопроводчик при ней что-то нет так сделал и выругался, бабушка Женя ему сказала:  «Не нужно грубить, Вам это не идёт.» Мне это понравилось, а водопроводчик
Растерялся и перестал "тыкать" даже мне. А ещё бабушка хорошо играет на пианино.
У нас во дворе никто так красиво не говорит как бабушка Женя. Папа рассказал мне, что она закончила Киевский институт благородных девиц 14*, кроме русского и украинского знает ещё три языка, историю, географию и много чего ещё. Здание Института сохранилось, оно находится недалеко от нас, нужно подняться по крутой улице вверх. Улица раньше так и называлась Институтская. Бабушка Женя не захотела туда сходить, посмотреть. Сказала "в другой раз". Почему так, я тоже понял потом, бабушке трудно давались воспоминания. У них был свой экипаж. Это повозка, которую лошадь везёт. Бабушка Женя сказала мне, что когда они поднимались в экипаже вверх по улицам, то мужчины выходили из коляски и шли вверх пешком, чтобы лошадка не устала.
На Первое сентября нас приветствовали старшеклассники, была музыка, много цветов и очень весело. В школу я хожу уже целую неделю. Директор школы старенький, кто-то сказал «ещё с царских времён». Учительницу нашу зовут Наталья Алексеевна. Она молодая и красивая, и мы все её любим. В классе мальчиков больше, чем девочек.
Вчера был урок труда, мы все принесли напильники «доводить молотки». Мы тёрли их  напильниками и наждачной бумагой. У меня получилось неплохо. Получил четвёрку.               После школы мы подрались портфелями с параллельным классом, мне тоже досталось, но мы победили, и они убежали.
 Когда я пришёл домой, бабушка Женя сняла с меня фуражку. Внутри фуражка вся была в крови. Наверное, в чьём-то портфеле напильник оказался с неправильной для меня стороны. Бабушка Женя намазала рану зелёнкой, перебинтовала мне всю голову так, что я стал похож на сына падишаха в чалме из книги сказок, которую купил мне папа. Папа пришёл с работы и отвёз меня к доктору сделать укол от столбняка. Мама пришла позже и только руками всплеснула, а мне потом весь следующий выходной день было неудобно сидеть на одной половинке.
Однажды, я шёл из школы и увидел старших мальчишек в пятом номере Пушкинской. Я подбежал к ним. Они катались на широкой, толстой и длинной  доске, которая свисала в глубокую яму. Один из ребят позвал меня к себе, покататься вместе. Я не захотел казаться трусом и стал рядом. Долго кататься нам не пришлось. Доска треснула, и мы вместе с ней полетели в яму. Старшему парню она пришлась по голове, а мне ударила как раз гвоздём по новому ботинку, но, к счастью, только пробила его у мизинца, а ногу совсем не задела. Парня увели домой товарищи. Я же, зарёванный, весь в пыли, приплёлся домой. Бабушка Женя опять меня привела в порядок и  сказала, что я «весь в папу». Папа, когда пришёл с работы, после ужина выслушал бабушку, велел мне показать ботинок, потом дал  мне тряпку, чтобы я ботинки отчистил от пыли и грязи. Дырку в ботинке он сам аккуратно зашил и отдал мне обратно со словами:
– Чистить будешь сам.
Я очень старался, но на следующее утро они были ещё лучше. Видно, папа «подправил». Потом, во дворе, хлопцы постарше говорили, что доска была сороковка 13* и могла запросто покалечить или даже убить одного из нас или обоих. Старший мальчик побывал в больнице, боялись, что он получил сотрясение мозга. Но всё обошлось ему парой дней без школы. Так началась моя четвёртая жизнь.

Часть вторая. Юность. Взросление.
Всполох первый. Старшие классы средней школы.
Поступление в Киевский Политехнический Институт.

Шестидесятые годы открыли мне и многим моим ровесникам глаза, замутнённые советской пропагандой. Особенно я увлёкся поэзией моих современников. Роберт Рождественский, Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина... Три богатыря и Василиса Прекрасная.
Однажды мне пожал руку Роберт Рождественский. Мне не удалось достать билет на его выступление, но я ухитрился попасть в охрану и стоял на входе, проверяя билеты.
Рождественский почему-то решил войти через центральный вход, видимо организаторы не показали ему где расположен запасной. У меня уже имелся томик его стихов с портретом автора. Я быстро разрядил возникшее напряжение с другими билетёрам и поэт пожал мне руку. До сих пор жалею, что его книги при мне не было. Автограф поэта был бы мне гарантирован. Слушать поэта мне пришлось с галёрки.
Мне с одноклассниками пришлось заканчивать 11 классов. Шёл 1965 год. Нам не повезло. Мы стали «жертвами» эксперимента по объединению школьного и профессионального образования. Это было главной целью хрущевской реформы образования, по инициативе тогдашнего главы СССР Н. С. Хрущёва, «величайшего реформатора всех времён».
Один год  тогдашнее правительство СССР добавило с тем, чтобы школьники в обязательном порядке освоили какую-либо прикладную техническую специальность. Юноши, не поступившие в ВУЗ, той же осенью призывались в Советскую Армию.
Нам предложили на выбор получить специальности либо техника-электрика, либо техника строительного черчения. Посоветовавшись с отцом, я решил заняться черчением. Это давало более широкие возможности, т.к. позволяло легко разбираться в любых чертежах в дальнейшем. Наш выбор оказался для меня правильным и я в дальнейшем, я о нём никогда не жалел.
Уже в следующем году, сразу после свержения этого главного «кукурузника) страны, советским детям вернули десятилетнее среднее школьное образование. Мы сдавали выпускные экзамены в школе весной, а уже летом, были вынуждены сдавать вступительные экзамены в высшие учебные заведения. Как я уже упомянул, один год тогдашнее правительство СССР добавило с тем, чтобы школьники в обязательном порядке освоили какую-либо прикладную техническую специальность.
Среднюю школу я закончил с серебряной медалью. Мне не дали Золотую медаль по нелепой, на общий взгляд, причине. Эту причину мне, безуспешно скрывая
очевидную неловкость, открыла мне моя учительница по русскому языку и литературе. Я был у неё одним из лучших учеников, за все сочинения у меня никогда не было меньше пяти баллов.
– Саша ГОРОНО (так тогда называли Городской Отдел Народного Образования) «спустило» нашей школе всего одну Золотую медаль. Девочка из класса В не имела ни одной четвёрки за всё время учёбы. Подняв к небу глаза и тут же их опустив, она добавила:
– У нас не было выбора.
Учительница по русской литературе даже извинилась и так откровенно и сказала, что на педагогическом совете «не смогли больше ни к чему придраться». Сочинение оценивалось как по знанию письменного русского языка, так и по литературному изложению. Вторая оценка была субъективной по определению, поэтому мне и  «влепили» четвёрку за выпускное сочинение (!) на русском языке. Я ходил несколько лет в её литературный кружок. Поэтому эту пилюлю учительница  подсластила тем, что по поручению педагогического совета школы, предложила мне выступить от имени выпускников на вручении нам аттестатов о среднем образовании. Я сообразил, что это было её идеей.
– Я всё понял, благодарю за разъяснения. Спасибо Вам за доверие.
Вот так, я впервые лично почувствовал зловонное дыхание тогдашней власти. Мне досталась серебряная медаль. Золота в стране банально не хватало. Оно шло на армию и закупку продовольствия за рубежом. Это я тоже понял со временем.
Тогда же я был лишь слегка огорчён, ибо мои лозунги «Лень – двигатель прогресса» и «Лучше, синица в руке, чем журавль в небе» пока работали. Моя цель ограничиться сдачей на отлично первого вступительного экзамена в технический ВУЗ (Высшее Учебное Заведение, какое гадкое последнее слово) письменной математике и, таким образом, избежать сдачи остальных вступительных экзаменов оставалась достижимой. Тогда такие льготы были для всех медалистов.
Учительница похлопала меня по руке, и мы расстались. Ещё один раз я встретил её на письменном экзамене по русскому языку (мы писали сочинение уже при поступлении в институт), где я получил высшую оценку. Тогда она оказалась в приёмной комиссии, куда привлекали учителей по русскому языку и литературе из школ. Это было необходимо из-за сжатых сроков экзаменов и нехватки таких проверяющих при большом числе абитуриентов.
Учительница сама подошла ко мне и лично забрала у меня сочинение, что исключило любое постороннее влияние. Поступление в институт оказалось намного сложнее,чем я ожидал. Вместо одного  письменного  экзамена по  математике, мне
пришлось сдавать ещё четыре экзамена: устную математику, физику, химию, сочинение.
Первому потоку медалистов, где я принимал участие, предложили задачу, которую  не решило более 75 процентов абитуриентов. Поток медалистов по глупости, или по  указке "сверху", просто "зарезали". По-видимому, слишком умные для той власти были опасны. Дыхание власти становилось мне всё ощутимее.
Я получил тройку, спасло то, что все примеры, как научил нас учитель математики, я решил перед задачей. При конкурсе 12 человек на одно место, это практически было фиаско. Мне во что бы то ни стало было необходимо сдать остальные экзамены с максимальными баллами.
На первом вынужденном устном экзамене по математике, который занял 40(!) минут, женщина-преподаватель «гоняла» меня по всей программе, я даже взял простой интеграл, что выходило за рамки школьной программы, и сдалась.
Когда она спросила почему я получил тройку на письменной математике, я рассказал, что  примеры я решил сразу, а нужную формулу для решения задачи в школе нам не дали. Когда же я написал эту формулу, а её уже мне подсказал дальний знакомый отца, кандидат физико-математических наук, она поставила  мне отлично. Все остальные экзамены я сдал легко.
Через день после окончания вступительных экзаменов, мне позвонил лучший футбольный бомбардир нашего класса Генка Носов и сообщил, что видел мою фамилию в дополнительном списке поступивших. Я прошёл «по самому краю». Сам он поступил на другой факультет. Все мои одноклассники сдали вступительные экзамены  успешно, хотя по разным причинам не все в итоге получили дипломы о высшем образовании. У нас были прекрасные преподаватели, мы все им были бесконечно благодарны и ещё несколько лет встречались с ними в нашей школе на ежегодных встречах выпускников разных лет.
Много лет спустя, будучи на Байковом кладбище, я случайно наткнулся на надгробие нашего учителя математики и возложил там цветы.
Примерно с шестого класса, наш класс А вёл с параллельным классом Б футбольные баталии. Сначала на школьной площадке, потом за пешеходным мостом через Днепр, на Трухановом острове. Там мы обустроили «нашу поляну» и играли на ней все четыре погодных сезона.
Последней нашей школьной весной, мы решили провести прощальный матч на малом поле Киевского Центрального стадиона. Лил мелкий дождь. Победный гол Генка забил грудью после моего навеса. Все споры противника о том, что он подыграл себе рукой, были прекращены одним Генкиным жестом. Он поднял руки и на его майке всем стал отчётливо  виден мокрый след от мяча. Ящик пива мы заработали честно и тут же вместе с друзьями-соперниками распили его в нашей излюбленной пивной у стадиона Динамо.
Нам было по восемнадцать лет.



Всполох второй. Учёба в институте.
Первый студенческий сентябрь.


Первого сентября 1965 года, всех вновь принятых студентов собрали в актовом зале Киевского Политехнического Института, широко известного известного как Киевский Политехнический институт (КПИ). В то время он входил в пятёрку лучших высших технических институтов Европы.
Нас поприветствовал и поздравил и ректор Плыгунов. Потом от «толкнул» стандартную речь того времени, о том, как наши «космические корабли «бороздят» Вселенную и объявил, что уже завтра мы все отправляемся поездом с Центрального Киевского вокзала «помочь труженикам села в уборке урожая».
В плацкартном вагоне поезда я познакомился со всеми ребятами. Киевлян среди нас было всего трое. Много было студентов, отслуживших армию. Их оценивали и принимали в институт по специальной разнарядке. После первой сессии большинство из таких ребят отсеялось, не все из оставшихся дошли до третьего курса. В итоге только трое  из "армейцев" получили дипломы.
Девушек было мало. Две были из Киева. ФАЭПС (Факультет автоматики и электроприборостроения) был одним из самых трудных в КПИ.
По приезде в колхоз вблизи Жёлтых Вод (название колхоза и села не помню), нас распределили по местным домам, по два-три человека. Хозяева домов обеспечивали кров, питались мы за счёт колхоза.
Колхоз был богатым. Киевлянина Вовку Власенко, отслужившего армию Алёшу Дроздова и меня определили в дом одинокой вдовы лет 45-50. Моложавая, статная женщина явно была красавицей в молодости. Муж её умер недавно. Дом был добротный и просторный, в два этажа,нам всем хватило места на первом. В большом дворе, спускавшимся к речке на западной стороне, стоял огромный стол. Вся наша институтская команда из тридцати человек свободно за ним размещалась.
Вечерами, после ужина, мы часто задерживались все вместе полюбоваться на розовый закат с огромным багровым солнцем.
Наша хозяйка готовила на всех, так что наша троица спала дольше всех и мы выходили прямо к завтраку. На работу мы ходили пешком, обед у нас длился два часа, на все переходы времени было достаточно. Еду нам привозил возница из наших добровольцев Валя Мороз. Как потом оказалось, он был сыном директора областного молочного завода, золотым медалистом. Его земляком был Боря Красношапка. Обоих отчислили из института сразу после провала ими первой сессии и за беспробудные пьянки в общежитии. Забегая вперёд, отмечу, что из более семидесяти студентов из двух групп нашей специальности, закончили полный курс всего сорок пять человек. В  их число вошла пара ребят, переведённых из других ВУЗов и один студент, вернувшийся из академического отпуска. Из иностранцев выпустились две пары болгар, причём трое с красными дипломами отличников. На первом курсе было ещё четверо монголов, но их всех отчислили после первой сессии. Одна из пар болгар сыграла свадьбу в Киеве сразу после окончания института. Я был на их свадьбе единственным гостем из нашей группы.
Несколько лет спустя, меня и ещё одного сотрудника по моей работе, наградили туристическими путёвками в Болгарию. В Софии мы шли к моим друзьям, поженившимся в Киеве, в гости. Одна из литровых бутылок водки «Столичной», которые мы привезли для подарка и продажи за местную валюту, выпала из моего кулька и разбилась прямо напротив мавзолея, где тогда лежала мумия их вождя Димитрова. Почётный караул и ухом не повёл, но мы всё равно «дали дёру». У ребят уже было двое мальчиков и четырёхкомнатная квартира. Хозяйка дома к тому времени
защитила кандидатскую диссертацию.
Наша учёба в КПИ длилась пять лет и восемь месяцев. Причиной этому, в большой степени, было то, что все парни параллельно учились на военной кафедре и вместе с гражданскими  дипломами получили военно-учётную  специальность (ВУС) и звание
инженер-лейтенант. Потом, уже после окончания учёбы, это звание изменили на лейтенант-инженер.
Вернёмся «в колхоз». Я стал «водителем» телеги, запряжённой двумя сонными и ленивыми гнедыми меринами, разного роста и комплекции. Колхозный конюх показал мне как их запрягать, распрягать и поить. Через неделю они уже носились у меня по селу и даже задавили одну курицу.
Дело было в рабочее время, в доме хозяев курицы никого не было. Без признаков жизни курицу я быстро перебросил к хозяевам через тын (забор). Обошлось без последствий. Такое там случалось нередко. Куры-дуры стремились перебежать дорогу к родному дому, чтобы почувствовать себя в и гибли под колёсами транспорта. Не уверен, правда, что под подводами.
Ну, «то таке» 15* как там говорили. Кто-то из ребят потом в шутку заявил, что по Дарвину, курицы в течение долгого периода времени прошли через естественный отбор. Они стали бояться быть зарезанными чужаками. Таким образом, они генетически предрасположены перебегать улицы к своему дому перед движущимся транспортом.
В мои обязанности входили все необходимые перевозки в течение рабочего дня. В основном, я возил мешки с зерном с поля на склад. Там наши девушки перебирали зерно деревянными лопатами от мусора и ссыпали в специальные амбары. Возил я также сено, корма, мелкие стройматериалы, и прочее.
Мои мерины ко мне привыкли, я  их подкармливал сеном, а иногда и остатками хлеба из нашей «столовой». Кормились мы все у нашей хозяйки. Она же нам и готовила. Нашей троице это экономило время до завтрака, т. к. стол стоял у нас под окнами. Мы приносили хозяйке всё, что удавалось «подобрать» на работе. Я даже умудрился незаметно завести ей мешочек проса. Я веником смёл просо в мешочек с земли у склада и не считал это кражей. Она не захотела его взять и даже рассердилась. Пришлось незаметно припрятать зерно за сараем. Потом я высыпал его у огорода и хозяйские куры быстро это зерно склевали.
В доме хозяйки, у входа в светлицу, на гвозде, висел прорезиненный серый плащ, полы его почти касались пола.
– Це синочка мого, объяснила хозяйка.16*
Сыночек пришёл поздно вечером в субботу. Роста он был не меньше двух метров, в хату вошёл пригнувшись и слегка боком. Обнял мать. Позже выяснилось, что было у него 203 сантиметра роста, 120 килограммов веса, жена «до ліктя» и «три сини усі, як я». 17*
Гигант работал в районном центре на какой-то административной работе. Когда он вошёл в дом и поздоровался, мать, обняла его и, глядя на его грязные ботинки, спросила:
– Знову лісом йшов? Ти ж знаєш, що я хвилююся…
– Та ж чого Ви, мамо, боїтеся? Я сам боюся когось утемному лісі стріти, щоб він від переляку не вмер. 18*
По окончании второго курса, нас направили в совхоз под Киевом. Работа там мне ничем не запомнилась. Помню только, что в последний день долго ждали машину до вокзала. Домой я добрался, когда все уже спали.
Других воспоминаний об этом колхозе у меня не осталось. Помню только, что в последний день долго ждали машину до вокзала. Домой я добрался, когда все уже спали.

Всполох третий.
Студенческие стройотряды.

Третий курс закончился. На лето открылось несколько возможностей. Товарищ из нашего факультета, входивший в нашу группу преферансистов, «коротавших свободное время» игрой «по маленькой», пригласил меня в строительный отряд работать на постройке зернохранилища в совхозе под Киевом. Оплата была обещана приличная, я дал согласие.
В команде было человек двадцать, девушек пятеро. Строили из кирпича, мастерками. Пришлось осваивать кладку. Девушки занимались бетономешалкой и готовили. Парни строили само здание. Прораб из местных лично сделал всю необходимую разметку. Потом он регулярно наведывался, проверял ход и качество работ. Я работал каменщиком, двое ребят подносили мне кирпичи и раствор. С ростом стен нам пришлось приподнять леса.
Ближе к вечеру, видимо от усталости, я поленился передвинуть леса на новое место и потянулся за кирпичом, лежавши недалеко на стене. Леса стали крениться и рухнули с почти двухметровой высоты. Всё, что на них стояло, упало вместе со мной. Грохот был сильный. На моё счастье, корыто с раствором было уже почти пустое, кирпичи тоже почти закончились. Корыто упало на меня и приняло на себя удар нескольких кирпичей. Лишь один из них по касательной задел моё левое плечо и прилично его расцарапал.            Леса просто сложились в сантиметрах от меня. Мои товарищи и я сам отделались испугом. Раствор на мне сразу же смыли водой из шланга. Верхнюю одежду пришлось снять и выкрутить. Царапины и ссадины девочки мне промыли и залепили пластырем.
Солнце уже зашло, смена заканчивалась, меня освободили от работ, и я «отсыхал» до конца рабочего дня. Четвёртая моя жизнь за одно мгновенье перешла в пятую. Через несколько дней среди ребят начался ропот в сторону командира отряда. Мы часто простаивали из-за нехватки материалов, инструментов, опозданий транспорта и прочее.
После стихийного собрания, командира отряда переизбрали. Новым командиром отряда избрали меня. Первым делом я посетил Управление совхоза, нашёл там прораба, рассказал ему про наши проблемы, своё видение ситуации и перечислил наши пожелания. Прораб повёл меня к директору совхоза. После короткого разговора , директор попросил секретаршу позвать ещё одного человека. Им оказался стройный пожилой пенсионер, который быстро согласился разобраться в происходящем.
Я ещё раз изложил свои соображения, он внёс свои разумные коррективы и со следующего дня перебои в снабжении стройки прекратились. Работа пошла настолько хорошо, что новый наш куратор даже предложил нам построить ещё и хранилище для корма. Мы уже видели одно такое хранилище сена для коров, похожее на бетонированный бассейн, углубление, выкопанное просто в земле, до двух и более метров глубиной. Доступ со спуском для грузовых машин был в одном из торцов хранилища. Саму яму должен был вырыть совхозный экскаватор, нашей задачей было сделать всё необходимое бетонирование. Необходимые материалы, инструменты и механизмы на каждую смену мы расписали тут же. Я посмотрел чертёж и попросил нам выделить пару плотников и материал для сооружения переносной опалубки, необходимый для бетонирования стен хранилища. Пригодились те базовые знания,
которым нас уже научили к тому времени. Я попросил выделить одного из плотников закрепить все леса на стройке зернохранилища, что тут же и было сделано.
Поскольку здание зернохранилища росло быстро, я на общем собрании предложил начать работы по бетонированию силосной ямы сразу после завершения там экскаваторных работ. Посовещавшись, все согласились. Пятеро добровольцев нашлось сразу же. Все работы мы закончили в срок.
По окончании работ, мне пришлось приложить немало усилий, чтобы получить достойную оплату за наш труд. Все предыдущие договорённости были сделаны ранее устно и без меня. Стройный пенсионер долго рассказывал мне о Голодоморе, войне и послевоенном строительстве. Я оказался очень внимательным слушателем. Когда он полностью высказался, я деликатно назвал желаемую сумму. Наши упорные торги закончились к взаимному удовлетворению. В конце пенсионер даже меня похвалил, за
«переконливу аргументацію» 19*. Директор распорядился оплатить все работы, выдать по пакету продуктов каждому из нас и дал автобус до ближайшей электрички. Нескольких ребят и всех девушек он также наградил грамотами. Через меня, он также передал благодарственное письмо руководству нашего института. Соответствующие документы, с указанием присвоенных рабочих разрядов, мы все получили в Правлении совхоза вместе с заработанными деньгами. Так я прилично освоил профессии каменщика и бетонщика.
На четвёртом курсе все парни, кроме иностранцев, в обязательном порядке были обязаны посещать военную кафедру. В основном, мы все были из «поколения детей убитых отцов». На военной кафедре один преподаватель, полковник, прошедший всю войну от курсанта до офицера, назвал нас «везунчиками статистического излома».
График рождаемости по стране в периоды Второй Мировой войны резко падал с началом войны и во время её. После окончания войны он пошёл вверх. Дети выживших участников войны были моими сокурсниками. Этим обстоятельством и было вызвано решение властей пополнить офицерский корпус Советской Армии выпускниками большинства высших технических учебных заведений.
Для этого в программы институтов и университетов СССР были дополнительны внесены занятия по различным военным специальностями. Всем, закончившим такие вузы, присваивались воинские звания инженеров-лейтенантов по различным ВУСам (Военная учётная специальность). Наша факультетская военная кафедра готовила офицеров противовоздушной обороны страны.
Занятия проводились раз в неделю в одном из зданий на Печерске, так киевляне называли Печерский район столицы. Длились занятия три пары, проводили их старшие офицеры. Попасть на такую работу и уйти с неё на пенсию в Киеве мечтали многие тогдашние советские офицеры. Поэтому качество преподавания было высоким.
Общее число студентов нашего факультета, которые выехали в лагерь, составило одну роту. Нашим любимым развлечением в лагере было совместное «Апчхи», которое мы отрепетировали и первый раз исполнили после отбоя. В соседней с нами воинской части долго не могли понять, как мы это делали. Не помню кто подбил нас на эту авантюру, но она всем понравилась. Начальник караула части в первый раз даже прислал одного сержанта выяснить в чём дело. Тот ушёл от нас «не солоно хлебавши».  Далее мы исполняли «Апчхи» только если хотели выразить своё недовольство чем-либо.
Само «Апчхи» исполнялось следующим образом. Мы разделились на три группы по трём словам, которые каждая из групп должна была громко и отрывисто крикнуть по команде одного из нас. Одна группа кричала «Ящики!», другая – «Хрящики!», третья – «Спички!». Всё должно было происходить одновременно. Вместе получалось такое артиллерийское «Апчхи», после которого дрожали стёкла в казарме и начинали лаять все перепуганные собаки в радиусе одного километра.
После первой недели наш куратор, пожилой полковник с военной кафедры, оказался в госпитале. Видимо он переусердствовал с утренними пробежками и его «прихватило сердце». Полковник был заменён на молодого майора. Тот попытался «быковать» с нами. Видимо так, как привык обращаться с солдатами, без серьёзных, по нашему мнению, причин. Получив ночью наше «Апчхи», он пару дней после отбоя находился с нами в казарме, пока не убеждался, что все спят. Однако, солдафон не понял, с кем связался! Потом «Апчхи» после отбоя опять продолжались, и этот идиот был вынужден пару ночей практически не спать вообще постоянно бегая к нам. Наконец он сдался. Кончилось тем, что он перед строем просто очень вежливо попросил нас больше этого не делать.
Служили мы тот месяц в Белоруссии, в городе Бобруйске. Гарнизон располагался на территории старинной крепости, построенной во времена Петра Первого. Нам выдали кирки и лопаты. Нашим заданием было пробить в стене сквозной проём. Крепость была сложена из огнестойкого кирпича на специальном растворе. Мы быстро поняли, что задача невыполнима без специальных средств. Старик-старожил это подтвердил.   Он рассказал нам, что в раствор замешан яичный желток, а все стены у основания более двухметровой толщины. По приказу русского царя, для такого раствора крестьяне со всей округи свозили куриные яйца на подводах всё время строительства. 
Уже в наше время стены пробовали взорвать, чтобы сделать дополнительные проходы, но неудачно. Мы видели следы таких попыток. Взорвать крепость неоднократно пытались и немцы, и наши. Это лишь оставило на стенах малозаметные следы.
Посовещавшись, мы стали выставлять посты и начинали бойко стучать по стенам при приближении посторонних или офицеров части. И в части, и мы сами, понимали идиотизм происходящего, но подобные приказы продолжали поступать с каждым новым комендантом крепости и выполнялись «со всем старанием». Поэтому командование местного гарнизона и «заказывало» на лето студентов, чтобы «не снижать боеготовность». Понятно, что дурную работу мы по-дурному и делали, курили больше, чем работали и были рады, если находилось любое другое занятие. На приём пищи мы не опоздали ни разу.
Ещё одной шуткой у нас было исполнение песни «Куда идёт король-большой секрет»20* во время ходьбы строем. Поэтому, команду «Запевай!» нам подавали только изредка свои же студенты-сержанты из уже отслуживших в Советской Армии ребят, когда мы сами того хотели.
Кадровые офицеры, мечтали когда уже «эти студенты» уедут и подавали только остальные строевые команды. От солдат-срочников нас старались держать подальше во избежание нашего дурного влияния на солдат срочной службы и ненужных эксцессов.
Мы «штудировали» Уставы, готовились к принятию присяги. Наконец этот день настал. Нам выдали оружие, это были незаряженные автоматы Калашникова или знаменитые «калаши». Полк был выстроен на плацу, под оркестр вынесли Знамя полка. 
Нас вызывали пофамильно, каждый зачитывал Присягу. Присяга принимается один раз. Наши немногочисленные, уже отслужившие армию студенты, присутствовали, но не участвовали. Остряки тут же стали называть их«мошонками». Потом мы строевым шагом прошли мимо Знамени полка и Присяга была принята. После возвращения в институт каждому выдали военный билет.
Нам всем присвоили звание инженер-лейтенанта с соответствующим ВУС (военно-учётный стол). Мы выпускались специалистами по технической подготовке ракет ПВО (Противовоздушной обороны) страны к их боевому применению.

Всполох четвёртый. Защита диплома. Распределение.

Последний год в Политехническом выдался очень тяжёлым. Мы сдавали сложные две последние сессии, потом защищали дипломы. К тому времени я уже год был женат. Приходилось зарабатывать деньги. Я прилёг на учёбу, добился повышенной стипендии, которую удерживал до конца учёбы.
Кроме того, вне учёбы я начал подрабатывать техником на своей Кафедре информационно-измерительной техники. Старшекурсники помогали там аспирантам и преподавателям с работами по договорной тематике. Постоянная сидячая работа привела к значительной прибавке в весе. Я был очень занят, стал пропускать спортивные тренировки и вчистую проиграл бой в более высокой весовой категории. Это было второе и последнее моё поражение в недолгой спортивной карьере в два десятка боёв. Активный спорт пришлось оставить (я был боксёром разрядником, чемпионом к по боксу среди юношей Киевского клуба общества «Динамо» и членом институтской команды).
Диплом я защитил на отлично, но на Красный Диплом не вытянул. Сказались слабые оценки начальных курсов. Тогда я не предполагал такой суровости экзаменаторов, с которой столкнулся, и был не готов к дополнительным вопросам. Отмечу, что из двух групп, составленных из около семидесяти принятых на нашу специальность студентов, диплом получили только сорок шесть человек, причём четверо, две пары, были болгарами. В связи с большим«отсевом», ещё на третьем курсе обе группы объединили в одну.
Уже после первой сессии отчислили всех четырёх монголов. Монголы, как оказалось, пить не умеют совсем. Одного из них, из-за неприличного поведения, я успел закинуть под кровать на вечеринке в Дарнице у девушки киевлянки из нашей группы. Остальные
монголы попытались возражать, но на моей стороне были Серёжа Шурепов, чемпион Европы среди юниоров по десятиборью, ростом 198 см и болгарин Любомир, высокий красавец брюнет с голубыми глазами, похожий на французского киноактёра Алена Делона.
Инцидент, к моему счастью, развития не получил. На следующий день монголы ходили надутыми, но начальству не пожаловались, а вскоре уехали к себе домой насовсем. Они хоть более-менее выучили русский язык, изучая его целый предыдущий год. Позднее отчислили также ещё несколько человек, в основном отслуживших армию ребят, и всех наших общежитских «бухаринцев». Так как мы называли друзей «зелёного змия».
На распределении я нежданно-негаданно получил прямое направление в Вооружённые Силы Советской Армии в звании лейтенанта-инженера, которое накануне именовалось званием инженер-лейтенанта. Все остальные ребята не прошли необходимый медосмотр. Выяснилось, что из нашего выпуска призвали шесть человек, остальные не прошли медкомиссию. Это показалось мне странным. На здоровье никто из наших студентов никогда не жаловался, водку всегда все пили наравне и ревностно  следили за разливающими.
Далее встал вопрос о месте службы. Подобные части ПВО страны располагались к северу и к югу от Киева и я рассчитывал попасть в одну из них. Моя жена ехать далеко не хотела и посоветовала позвонить тестю, капитану 1-го ранга.
В то время тесть служил начальником военно-морского гарнизона в городе Архангельске. Жена убедила меня позвонить ему. Тесть расспросил меня о возможных частях в Киевской области, где бы я хотел служить. Я уже знал по рассказам знакомых, что лучше всего служить в городе Золотоноше, под Черкассами. Там, как раз в это время, служил офицером-двухгодичником племянник друга моего отца. Во время нашей с ним встречи в Киеве он всё подтвердил, а то, что он часто бывал в Киеве было лучшим тому доказательством. Тесть полистал записную книжку и нашёл в ней телефон Главного военного прокурора Киевского Военного Округа, с которым они вместе служили во время войны. Воинское братство теснее родственного. Вопрос решился единственным звонком прокурора военкому.
При выдаче мне Предписания и Военного билета сотрудник военкомата, подполковник, был явно недоволен. Видимо такой убедительной просьбы от самого Главного для него прокурора он не ожидал. Ему явно пришлось что-то менять в уже подготовленных документах. Проворчав что-то цензурно неразборчивое, но понятное по интонации, он внёс необходимые  записи в мои документы. Там же мне авансом было выдано денежное довольствие на 30 суток. Объяснялось это тем,что я должен был служить два года, а отпуск в течение этих лет получался лишь один раз. На военнослужащих власти не жалели народных средств.
В то время, для студента полученные мною деньги были невиданными. Сумма была почти в семь раз больше моей повышенной стипендии. Кроме того, мне выдали талон на бесплатные железнодорожные билеты туда и обратно в любую точку СССР. Мой отец вспомнил и рассказал мне тогда историю про свой военный офицерский аттестат. Этот аттестат давал право семьям офицеров получать продовольственные пайки в специальных распределительных пунктах. В воинском эшелоне, который шёл на фронт, на железнодорожной станции, во встречном поезде на полустанке, он увидел свою сотрудницу, возвращавшуюся в Киев из командировки в Западной Украине. Отец пошёл на большой риск и отдал ей свой офицерский аттестат с просьбой передать его жене. Сотрудница оказалась порядочным человеком и успела отдать аттестат мой матери за день до отъезда семьи отца в эвакуацию. Этот аттестат спас его семью и семью моей мамы (её мать и младшую сестру) от голодной смерти.
Свой бесплатный железнодорожный билет я решил использовать на поездку в Москву. Здесь следует сделать небольшое отступление. В Москву я ехал тогда второй раз в жизни. Первый раз, десятилетним мальчишкой, я там побывал в 1957 году, сразу после VI-го Всемирного фестиваля молодёжи и студентов, прошедшего в Москве. Мама тогда возила меня мальчишкой в гости к своей родной тёте, вдове большевика-ленинца с дореволюционным стажем. Он чудом пережил все партийные чистки и умер перед войной в должности Заместителя Министра Связи СССР.  У них было три сына, все трое
были учёными с различными степенями. С младшим из них у нас давно сложились дружеские отношения ещё с маленького украинского села Синявы, куда он приезжал к нам из Москвы на лето школьником.
В эту самостоятельную поездку перед предстоящей службой в армии, я опять съездил на Красную площадь, посетил Мавзолей. На тот момент, как и ранее, «вожди-небожители» также стояли на Мавзолее Ирода и вальяжно помахивали кистями рук проходящим демонстрациям подневольного им населения.
Я ещё мальчишкой запомнил это мрачное сооружение и снаружи, и внутри. Тогда я увидел обе мумифицированные куклы, «вождя всех народов» и «кремлёвского горца»21*, они лежали там вместе-рядом, а снаружи красовались два криминальных «погоняла» (партийные клички): ЛЕНИН СТАЛИН. В бесконечной очереди снаружи, а затем и внутри мрачного склепа, всё происходящее вокруг меня внутри мрачного склепа, было мне очень неприятно.
Позднее, вторую надпись на мавзолее убрали, но она ясно прочитывалась с близкого расстояния. После этого второго моего визита на Красную площадь Москвы, я сказал младшему из братьев, что у Мавзолея захоронено много и других коммунистических деятелей. Он ответил отрывисто:
– Там многих не хватает.
Как в воду глядел. Вскоре начался «звездопад» Генсеков или, как говорили в народе, «гонка на лафетах». На орудийных лафетах уходили прошлые «совковые» вожди, жившие в страхе за награбленное у своего народа, свои карьеры и жизни. Также живут и нынешние «россиянские» упыри. Только эти животные страхи ведут их к спайке по группам и отгораживанию от «подданных». Потом снова неудержимая жажда власти или лютая жадность побеждает чей-то страх. Тогда новый упырь пытается на свой вкус снова «выровнять линию партии», которая, пусть под другим названием, остаётся у власти. Против него тотчас собирается новая свора, она льстит «вождю», ждёт его смерти или в подходящий момент набрасывается, сметает и освободившееся место тут же занимает новый шакал. Все вожди России были и остаются подозрительными, ущемлёнными ненавистью и страхом, дрожащими за собственную никчёмную жизнь недалёкими нелюдями, ни во что не ставящими чужие жизни и судьбы.
Это Россия! Это есть карма русских и так было в её истории всегда.
Много лет позднее, уже взрослым я часто бывал в Москве в командировках. В итоге
московские чиновники взяточники встали мне поперёк горла. После одной из таких командировок, на дежурный вопрос начальства как командировка, я произнёс фразу: «Меньше Москвы я люблю только москвичей». Она стала у нас крылатой. Конечно, все понимали, каких именно москвичей я имел тогда в виду. Будь ты проклят, Мордор!


Часть третья. Зрелость
Всполох первый. Начало службы. Обмундирование.

Путь к месту службы лежал по железной дороге через штаб 3-й танковой армии, который располагался в городе Днепропетровске и где мне пришлось переночевать в шестиместном номере военной гостиницы. В штабе мне выдали предписание и направили в районный центр, город Золотоноша, Черкасской области.   Добрался я туда примерно к 11 часам утра автобусом. Остановка было недалеко от части.      
Дежурный офицер посмотрел на предписание и мой чемодан, вызвал дежурную  машину и приказал водителю отвезти меня в офицерскую гостиницу.
Это было двухэтажное здание с рядом спальных комнат на втором этаже и тремя залами гражданской столовой на первом. В гостинице меня встретил сержант-дневальный. Он был видимо предупреждён и отнёс мой чемодан в дальнюю комнату. Там уже был ещё один, такой же как я, вновь прибывший офицер в штатском.               Дневальный указал мне свободную койку и сказал, что машина отвезёт нас на вещевой склад, где нам выдадут всё, что положено и кладовщик уже ждёт. Я поставил вещи у стены, и мы вышли из комнаты. По лестнице нам навстречу поднимался здоровенный лейтенант в потрёпанной форме и с толстой книгой под мышкой. Он осмотрел нас и весело сказал пожимая нам руки:
   – Бадаев. Пополнение? С приездом. На склад едете? Как вернётесь сюда, машину без меня не отпускайте.
Ничего не поняв, мы сели на скамейку в кузове и отправились на склад. Склад был прямо на территории части, машина подъехала к двери. На складе нас
встретил старшина по фамилии Чебец. Он привычно раскинул прямо на полу две офицерские плащ-накидки, спросил наши размеры одежды и обуви и стал ходить между полками, отбирая всё необходимое. Нам остались шинели, формы, повседневная и полевая, по две ары сапог и многое ещё, по ему одному на складе знающему, что нам положено выдать. Мы расписались под списком, погрузили всё в кузов и поехали обратно в гостиницу.
Там нас уже ждал лейтенант Бадаев. Через открытое окно он приказал водителю ждать, а нас, с мешками за плечами, повёл в красный уголок у входа на этаж.
– Давай, показывай барахло, сказал он моему попутчику.
Тот развязал на столе плащ-накидку и окинул её углы. Бадаев осмотрел полученное. Желваки на его скулах задвигались.
– Понятно. Едем обратно.
Мы повиновались. Бадаев сел к водителю, мы снова сели в кузове на уже знакомую нам скамейку у кабины и машина тронулась. Бадаев что-то сказал дежурному на въезде в часть, ворота открылись, и мы подъехали обратно к складу.
Бадаев открыл дверь, пропустил нас внутрь, а сам быстро откинул перегородку и прошёл вглубь склада. Видимо,  он заметил там кладовщика. Мы поспешили за ним. Послышались удар и падение тела. Приблизившись к месту их встречи, мы увидели, как Бадаев уже держит за горло старшину, переступающего на цыпочках, и смачно отвешивал ему оплеуху за оплеухой, встряхивая после каждой фразы:
– Я же тебя, сука Кобец, предупреждал, молодёжь не обижать?! Ты почему яловые сапоги дал вместо хромовых офицерских? Почему рубашки солдатские? Где отрезы на парадку (парадная форма одежды армейских офицеров)?
– Опять за своё?! Когда же ты, гад, нажрёшься?!
– Та я ж…біс… попутав, Серьожа, не бий, зараз усе виправлю. 22*
Бадаев отпустил Кобца и тот начал всё сначала. В этот раз плащ-палатки нам удалось завязать с трудом. Там уже были и отрезы на парадною форму, и по три офицерские зелёные рубашки и компасы, и фонарики, и прочее, и прочее.
Когда мы приехали обратно в гостиницу, разложились и развесились, Бадаев заглянул ещё раз:
– Ну как? Я на пузырь заработал?
Мы спустились на первый этаж, где в глубине зала были ещё две комнаты, одна для младших, другая за ней, для старших офицеров. По улыбкам официанток в белых фартуках и наличию меню в твёрдой обложке я понял, что Вымпел «Лучшая военная столовая Киевского Военного Округа» и масса грамот на стене главного зала были неслучайными.
Бадаев что-то пошептал одной из официанток, она помялась, но видимо поддалась на уговоры. Нам подали обед. Две бутылки минеральной воды были закрыты пластмассовыми пробочками, остальные обычными. В двух первых бутылках оказалась водка, в остальных минеральная вода (минералка). Стаканы были гранёными.
Заход за заходом, Бадаев чинно закусывал и поведал нам следующее:
а) его зовут Сергей и уже можно его так называть,
б) это водка «Столичная», значит отличная,
в) у него отгул после караула,
г) до утреннего развода он свободен,
д) поэтому нам крупно повезло.
Пока никого больше, кроме нас в «кабинете» (так Бадаев шутя называл комнату) не было, мы узнали о нём и многое другое. Он уже отслужил три года срочной службы солдатом, а после окончания ВУЗа, «без пяти минут тридцать», 23* его снова призвали на два года, служить опять, теперь уже два года офицером. Книга у него под мышкой называлась «Юридический справочник для военнослужащих». Он с ним не расстаётся и сверяет по нему законность большинства адресованных ему приказов и приказаний. У него есть семья, он нам показал фото жены и двух сыновей.
Мы, в свою очередь, рассказали кто от куда и какой, выпили с ним всю водку, съели всю еду и расплатились пополам с новеньким. Бадаев молча воспринял это как должное и мы пошли в гостиницу «подгонять» наши офицерские формы к завтрашнему разводу. Сергей в этом помог нам дельными советами, показал как быстро подшивать воротнички, делать дырочки для звёздочек на погонах и т. п.
Вскоре он был уволен в запас. Увольнение было пышно отпраздновано в уже знакомой нам столовой самими жителями офицерской гостиницы. Наша же служба только начинала набирать обороты.



Всполох второй.
Первое офицерское собрание полка.

Один раз в неделю во всех частях и гарнизонах СССР проводились обязательные собрания офицеров, где зачитывались приказы по Советской армии, округам и далее вниз по подчинённости. В полку собрание проводилось в стандартном зале армейского клуба: – вытянутый прямоугольник, ряды кресел, сцена, на ней стол президиума и кафедра докладчика. Входная дверь напротив сцены, аварийные выходы.
Шесть новоприбывших лейтенантов-инженеров, включая меня самого, в новых формах, сидят во втором ряду. Далее, через пару пустых рядов, сидят кучками и поодиночке остальные офицеры. В первом ряду пусто. В президиуме сидят командир полка, начальник штаба , заместитель по политической части.
Наконец со сцены поступает команда:
– Товарищи офицеры!
Все встают, затем садятся обратно после следующей команды. Командир кивает начальнику штаба. Тот становится за кафедру и монотонно начинает зачитывает приказы из своей папки в полной тишине. Через несколько минут все настораживаются, услышав голос командира:
– Погоди, Игорь Иванович. Затем после короткой паузы:
– Капитан Косяк!
В зале заметное оживление. Все головы поворачиваются к входной двери. Обернувшись, я вижу между затылками офицеров яркую лысину мирно
спящего, помятого капитана.
Командир сурово повторяет:
– Капитан Косяк!
Наконец он взрывается и орёт как на плацу:
– Капитан Косяк!
Тело вскакивает и чётко произносит:
– Я!
– Вон отсюда!
– Есть!
Офицеры с трудом сдерживаются от смеха. Оживший герой сонной мизансцены выскакивает из зала. Командир переводит дыхание и поворачивает голову к докладчику. В этот момент дверь приоткрывается снова и в неё боком втискивается капитан Косяк со словами:
– Фуражку забыл.
Косяк ищет фуражку под креслами, наконец подбирает её и выпрыгивает из зала.
Зал взрывается гомерическим хохотом. Командир сидит синий от бешенства, начальник штаба с трудом «держит лицо», офицеры вытирают слёзы платочками. Так началась наша офицерская служба.
Потом, на полковых учениях, у Косяка, который был командиром батареи подвоза ракет и имел более 30 специальных автомобилей для этих целей, завелась только одна машина. Он приказал её водителю вытащить по одной все остальные машины своей батареи и выстроить их вдоль ворот, снаружи части.
На офицерском собрании по разбору учений, он начал доказывать, что вложился в норматив с оценкой «хорошо», так как его подразделение покинуло часть за 40 минут. Он даже с выражением зачитал абзац из соответствующего военного наставления, за что опять был изгнан из собрания. Я тогда подумал про себя, как часто фамилии отражают характер.
Не знаю почему, но капитан Косяк часто подходил ко мне в те короткие минуты перед ежедневным построением полка, когда можно было перекинуться парой слов. Видимо остальных он уже «достал по самое не могу», а я был хорошим слушателем. Запомнились мне его гнусавый голоси вот этот разговор:
– Саша, ты знаешь, вчера в ресторане мы с Искрой (прапорщик, собутыльник) взяли пива попить, а когда выходили я хотел поправить причёску (Косяк был уже почти полностью лысым) и у меня расчёска упала. Я за ней нагнулся, так пиво у меня носом пошло! Я не заболел?
– Сколько же вы выпили?
– Двенадцать банок…
– Взрослых, каждый?! 24*
– Ну да, вдвоём… Это ж наша норма… Часа за три, четыре… Хорошо посидели…
– Ты телом здоров. У тебя с головой не нормально. Дозу надо урезать.
– Ну спасибо, учту. А то я уже стал беспокоиться.
Я до сих пор не понял был ли он таким на самом деле, «держал» ли он всех окружающих за идиотов, или погубил в себе клоунский талант. Командир полка не знал, как от Косяка избавиться. В конце концов, как говорили потом между собой офицеры, он организовал перевод Косяка на майорскую должность, командиром отдельного батальона материального обеспечения, выдав ему хорошую характеристику.
Косяк своего добился. Он мечтал об этой должности. Больше я о нём никогда и ничего не слышал.

Всполох третий. Летние учения.

Я начал служить в Марте, а первое моё настоящее учение с дальним маршем состоялось в конце Мая. Нас подняли по тревоге на рассвете.
Колонна дивизиона медленно выползла из части и направились на заданный рубеж. Маршрут выбирает начальник штаба дивизиона. Им у нас был недавно прибывший в полк майор Ткачук. Через два часа марша колонна внезапно остановилась перед входом в тоннель, пробитым в скале. Было очевидно, что высота тоннеля не позволяла пройти прицепу с антенной станции целеобнаружения, которой командовал мой товарищ Олег Зайцев, тоже из студентов. Колонна остановилась у тоннеля.
Командир полка, ехавший впереди, плюнул себе под ноги и приказал развернуть колонну. Время уже перевалило за полдень. На место развёртывания мы прибыли уже к вечеру, смертельно уставшими, злыми и голодными.
Место было очень живописным, на берегу небольшого озера, примерно метров тридцати в диаметре, с одной маленькой уткой посередине. Видимо она повредила крыло не могла покинуть озеро. После того как мы развернулись, проверили все системы и весь комплекс, мы поужинали. Стало темнеть. Все, кроме караула, улеглись спать. Думаю, не было никого в лагере, кто бы не клял злосчастного майора последними словами.
Я спал прямо в кабине с приоткрытой дверью с ещё двумя лейтенантами. Рано утром я услышал негромкое, всё возрастающее оживление и смех снаружи кабины. Поднявшись, я подошёл к двери, выглянул и чуть не выпал из кабины от приступа хохота.
Посередине озера, в воде, стоял один из порожних транспортировочных прицепов, глубокое металлическое корыто на резиновых колёсах из-под радиолокационной антенны. С высоты двери моей кабины была отчётливо видна голова майора Ткачука на заранее припасённой, вне уставной, надувной подушке. Он безмятежно спал на боку внутри прицепа, лицом к зрителям. Нарастающий хохот многих десятков весёлых глоток наконец разбудил его. На борту прицепа  сначала появилась рука, потом голова и наконец тело в одних, по колено, голубых «семейных» трусах. Хохот перешёл в разряд неудержимого. Пара непринуждённых солдат с Кавказа упали и стали кататься по траве от смеха, у многих потекли слёзы.
Ткачук взял минутную паузу, чтобы оценить обстановку. Выхода не было. Майор решил "сдаться в плен". Он вылез из прицепа держась за борт и медленно плюхнулся в озеро. Уточка тоже нырнула, видимо с испугу.
Вода доходила Ткачуку до подбородка. Он собрался с духом и начал медленное движение к берегу. Ни одного офицера мне видно не было. Видимо, они следили за ним из палаток или из кабин как и я, чтобы не разделять офицерского позора.
Уточка вынырнула, прицеп вытолкали на берег солдаты. Зрители стали расходиться. Месть солдат удалась на славу, а дальше им было неинтересно. Со временем инцидент потерял свежесть и о нём вспоминали редко. Однако, всем младшим по званию свидетелям майорского позора было трудно сдерживать улыбки при отдании ему чести. Вскоре его перевели в другую часть.
Через пару месяцев нас снова подняли по тревоге. Марш был короткий, погода хорошая. На место развёртывания мы прибыли уже затемно. Все фары были включены, тягачи стояли заведёнными. Всё происходило как обычно. Я руководил разгрузкой прицепа, как вдруг увидел, что лицо стоявшего на нём солдата исказилось ужасом и он спрыгнул с прицепа назад в темноту.
Я быстро оглянулся. На меня надвигался задом гусеничный тягач. Он был уже метрах в двух-трёх и через секунду должен был вдавить меня в прицеп. Меня спасла моя реакция. Ласточкой я нырнул вправо в сторону и поджал колени. Тягач ударил в прицеп, протащил его метров десять и заглох.
Я медленно приходил в себя, мне помогли подняться. Всё обошлось приличным стрессом для меня и начальства. Техника и люди не пострадали. Солдат, спрыгнувший с
прицепа, оказался «салагой». Мои «старики» 25* заставили его извиниться. Начальник автослужбы полка потом объяснил мне, что произошёл чрезвычайно редкий случай.      
Видимо от тряски, рычаг переключения скоростей такого типа тягачей самопроизвольно включал заднюю передачу и тягач начинал движение назад.
 После этого случая, приказом по полку было запрещено покидать кабину тягача при работающем двигателе, если это может угрожать жизни рядом стоящих людей.
Так началась моя шестая жизнь.

                Всполох четвёртый.
                Шестая жизнь.

Под Новый Год, в конце декабря меня поднял с постели вестовой 26*. Нашему дивизиону опять объявили тревогу. По приказу предстояло выехать ж/д транспортом в соседнюю область на учения. В зимнее время заводить на железнодорожную платформу тягач, у которого гусеничные траки шире самой скользкой платформы, да ещё с прицепленной к нему кабиной, занимающей следующую платформу, занятие не для слабонервных. Мало того, потом следовало всё это хозяйство закреплять деревянными колодками и металлической арматурной толстой проволокой 6-8 миллиметров в диаметре. Это при минус 20 градусов Цельсия. Занятие не для слабонервных, особенно когда в расчёте два оператора, водитель тягача и ты сам. Всем приходилось "пахать" на равных, чтобы ещё и укладываться в нормативы.
После окончания погрузки своей связки тягач-кабина, я спрыгнул с платформы отряхнулся и стал снегом оттирать свои запачканные и дрожащие от недавнего напряжения и стресса руки.
Несколько минут назад мой оператор Черненко не услышал гудка паровоза о начале маневрирования. Состав тронулся, и он упал между платформами. Через метров тридцать состав остановился и я бросился назад к хвосту поезда. Черненко неподвижно лежал между рельсами. Я окликнул его, сердце подпрыгивало мне под самое горло.
Он медленно повернул голову и что-то промычал. Я помог ему вылезти из-под колёс и подняться. Черненко был лучшим в полку оператором. Второй мой оператор Калита был туп как пень.
После беглого осмотра я понял, что с Черненко всё в порядке и передал его подбежавшим товарищам. Сам я присел на горку шпал, сложенных неподалёку. Мне нужно было прийти в себя.
Вспомнился недавний диалог моих операторов. Калита:
– Я тут не Копенгаген.
Черненко:
– Та ти ж усюди Осло. 27*
Стресс понемногу отходил. Нестерпимо захотелось закурить. Со стороны станции, из-за моей спины, возник подвыпивший капитан Павлухин. Я встал.
– Лейтенант, едьте опечатайте бокс. Газик ждёт у вокзала.
Я был секретчиком в батарее. Печати были у меня и капитана батареи Павлухина. Я понял, что этот негодяй там забыл что-то личное, вернулся забрать и забыл снова опечатать бокс.
– Вы пьяны, товарищ капитан, сказал я и направился к платформе. Павлухин схватил меня за руку. Нервы не выдержали, я рванулся и как говорят боксёры, «исполнил» ему апперкот слева по печени. Павлухин согнулся, подогнул колени и сел в сугроб. Я пошёл к теплушкам.
Старший лейтенант Быков, недавно продавший мне свой фотоаппарат, шёл мне навстречу. Поравнявшись со мной, он не громко произнёс:
– Саша, я ничего не видел.
Павлухина в полку не уважал никто. Поблагодарил я Серёжу Быкова уже в поезде. Через несколько лет его дочь поступила в КПИ. Сергей Быков потом приходил к нам в Киеве, просил «за ней присматривать».
Для подстраховки, я сбегал к дежурному по станции и от него позвонил начальнику караула. Им оказался мой однокурсник по институту Толя Бачинский. Толя меня успокоил, сказав, что опечатал бокс своей печатью.
Уже в поезде ко мне подошёл замполит (заместитель командира по политической части, или «мозгомойка») дивизиона, старший лейтенант по фамилии Канцер 28*. Фамилия подходила ему невероятно. Канцер прославился в полку во время очередных летних учений. В день их завершения он «героически» поймал старшину нашего дивизиона на «воровстве» консервных банок тушёнки.
Эту тушёнку старшина должен был выдать солдатам как дополнительный пищевой паёк во время учений. Канцер перед строем приказал немедленно раздать тушёнку солдатам.
Следующие полдня весь рядовой состав провёл неподалёку в лесной посадке со спущенными штанами, в позах орлов на пригорке. Тушёнка оказалась просроченной, старшина стал героем, а Канцер остался Канцером. Следующего звания старший лейтенант Канцер ждал ещё задолго до моего появления в полку, а получил капитана за неделю до моего увольнения в запас. Возможно, я внёс в это и свою корыстную лепту. Я сделал ему предложение, от которого не смог бы отказаться ни один замполит.   
Будучи в Киеве, занёс бутылку водки «Столичной» в мастерскую института «Киевпроект», расположенную в подвале моего дома, и привёз ему из Киева разных материалов для составления наглядных вывесок и учебных пособий. Ленинская Комната старшего лейтенанта Канцера стала лучшей в полку, а я провёл два дня с семьёй дома.
– Товарищ лейтенант, почему вы нарушили приказ своего прямого начальника?
– Товарищ старший лейтенант, капитан Павлухин настолько пьян, что я не мог разобрать ни единого слова. Он и руки распускал. Есть множество тому свидетелей. Если будет такая необходимость, я могу рассказать об этом на офицерском собрании. Это тема для офицерского суда чести.
Павлухин и я были младшими офицерами. По Уставу, это обстоятельство давало мне такое право и Канцер прекрасно об этом знал. Он растерялся, оглянулся по сторонам и сказал так, чтобы никто не слышал:
– В этом не будет необходимости.
Согласно штатному расписанию полка моим прямым начальником, числился начальник отделения капитан Гуртовенко. В полку его уважительно звали Сан Саныч. Это был всегда выбритый, в идеально выглаженной форме, офицер с необычной судьбой. Гуртовенко был прекрасным специалистом и уважаемым всеми офицером. Его разжаловали от майора до капитана за отказ ехать служить в Монголию. Деталей не знал никто. Сам он об этом говорить избегал.
Командир полка назначил его дознавателем 29*и этим он занимался большую часть  служебного времени. Виделись мы редко. В редкие наши встречи, он очень сжато, но информативно, успел поведать мне много полезного для молодого неопытного офицера, кем я собственно и был. Гуртовенко нередко выпивал, но даже будучи крепко выпившим, никогда не терял «ни лица, ни шага». Жил он с вместе с нами в офицерской гостинице.
Однажды мы встретились с ним у офицерской столовой. Я направлялся в наряд, он шёл мне навстречу. Мы поприветствовали друг друга.
– Давай, тёзка, зайдём выпьем.
– Сан Саныч, я бы с дорогой душой! В караул заступаю…
– Ёб@ная се ля ви! Выпить не с кем…30*
Вскоре, в чёрный для полка день, Гуртовенко неожиданно вызвали в полк, сняв с боевого дежурства. Он был возбуждён, озабочен и только успел мне шепнуть:
– Остаёшься за меня. Меня машина ждёт. В полку людей постреляли.
Капитан Гуртовенко был в полку дознавателем. Дознаватель назначался командиром части и получал право вести предварительное расследование уголовных дел в отношении военнослужащих.
Мы только что заступили на дежурство, сменив первый дивизион. Смена дивизионов на боевом дежурстве, как правило, происходила ночью. Одного своего солдата командир первого дивизиона, который сменили мы, приказал посадить на гауптвахту. Этот майор Ширяев славился своими самодурством и суровостью. После размещения техники в боксах, он решил проверить несение службы в казарме. Ефрейтор, назначенный дневальным после тяжёлых бессонных суток, заснул на посту у «тумбочки». Ширяев тут же отправил его на гауптвахту.
Парень, видимо, был озлоблен такой, по его мнению, несправедливостью. Он проник в парк, где уже работали его однополчане, оглушил камнем часового,  завладел его заряженным автоматом и пошёл в парк искать Ширяева.
Ефрейтор зашёл в бокс и наткнулся там на сержанта из чужого дивизиона. Завязалась драка, раздался выстрел, сержант получил ранение в ступню. Началась паника. Солдаты бросились врассыпную, кто-то сообразил нажать кнопку тревожного сигнала в караул. Нападавший открыл беспорядочный автоматный огонь и погиб в перестрелке с караулом. В итоге: один солдат убит на месте. Солдат новобранец получил случайную пулю и от потери крови умер в госпитале, сержант комиссован по инвалидности, один караульный легко ранен. Из двух рожков к автомату часового, по тридцать патронов в каждом, у нападавшего осталось всего три.
Солдат собирали до конца дня по всем окрестностям. Наш дивизионный «дебелий» 31* старшина Рожко в это время оказался в парке, т. к. ремонтировал одну из грузовых машин дивизиона. Он пролежал там под старым, брошенным давно, ржавым танком, более двух часов пока всё не улеглось и его не обнаружили по голосу. Удивительно, как он туда втиснулся. Вытаскивали его оттуда втроём. Его сжатая при стрельбе задница видимо успела распрямиться за это время.
Однако, как часто говорили в полку новобранцам:
– Кто в армии служил, тот в цирке не смеётся. В той армии это было чистой правдой. Происшествие было всесоюзного уровня. До всех частей был доведён соответствующий приказ тогдашнего Министра обороны СССР Маршала Гречко. Тесть даже звонил моей жене, узнать всё ли со мной в порядке.
В полку досталось всем, а больше всего начальнику штаба, ответственному за караульную службу. Он получил строгое взыскание – неполное служебное соответствие, срочно увеличил караул до двух часовых в парке и изменил их маршруты.
Нападавший оказался братом-близнецом оператора кабины «П» нашего дивизиона. Вечером того же дня, брата увезли в неизвестном направлении. Через месяц он написал письмо друзьям в часть. Парня проверяла медицинская комиссия округа, признала его «склонным к психозу» и тут же комиссовала.
   Мы все понимали, что этот диагноз означал «концы в воду», т. к. мог служить «объяснением» поступка его брата. Ширяева отстранили от командования дивизионом и отправили в Киев оперативным дежурным по округу. Служили там сутки через три. Карьеру он потерял, но ходили слухи, что квартиру в Киеве потом имел.
Гуртовенко вскоре вышел в отставку капитаном. На пару с таким же отставником, они потом «держали» ломбард в Киеве на улице Саксаганского. Я заходил к ним после увольнения в запас на «рюмку» чая и послушать их байки. Одной из них, о прежнем заведующем этим ломбардом, стоит поделиться.
Ломбард Герфункеля на Саксаганского стал широко известен в узких кругах всевозможных жуликов со времени его основания ещё в годы НЭПа (Новая Экономическая Политика, начатая большевиками в 1921 году). В «годы застоя», его директор, уже пожилой Герфункель получил 12 лет. По какой точно статье мои капитаны не знали. Схема жульничества была проста как всё гениальное. За пять минут до окончания срока залога, Герфункель сам выкупал ценные вещи, в основном драгоценные ювелирные изделия. Потом он их перепродавал уже по настоящей цене или присваивал. Попался он случайно.
Одна дама, в трудную минуту своего бюджета, сдала Герфункелю ценную старинную золотую фамильную брошь с драгоценными камнями. Когда она решила её выкупить, оказалось, что дама пришла за ней на следующий день после даты окончания залога. Герфункель был непреклонен.
У пострадавшей были нужные связи и разразился грандиозный скандал. ОБХСС 31* оказался на высоте, подписи Герфункеля о выкупах были доказаны поддельными. В своём последнем слове на громком суде, восьмидесятитрёхлетний Герфункель произнёс единственную знаменитую фразу, которую потом ещё долго
цитировали киевляне:
– Спасибо, ггаждане судьи, ви пгодлили мине жизнь!
«Золота Герфункеля» так и не нашли. Ходили слухи, что все многочисленные потомки по своему гениального Герфункеля в Израиле начинают любое застолье с поминального тоста именно о нём.
Я часто с тёплом вспоминаю капитана Гуртовенко. Павлухина же вспоминаю «незлим, тихим словом»32* как испорченный продукт генетического воспроизводства и «совкового» воспитания. Позднее, после боевых стрельб, я получил «Почётную Грамоту за отличную службу» от Командующего Округом. Говорили, что Павлухин тоже подписал соответствующее ходатайство. До конца службы я с ним не заговаривал первым, а он старался меня избегать. Как говорит армейское присловье: «Битие определяет сознание» 33*.





Всполох пятый. Зимние учения.

Зимой на Крещение, ночью, нас подняли по тревоге. Мы выехали на точку развёртывания, пару часов попрактиковали боевую работу и получили приказ обустраиваться на ночь. Ночной мороз был до -20С. Пришлось сверху надевать чёрную танковую форму и валенки. Печка в палатке больше светила, чем грела.
Во время развёртывания кто-то успел «скоммуниздить» мои тёплые рукавицы. Разворачивать технику приходилось вместе с солдатами, работы было много, а рук мало. Вряд ли кража офицерских тёплых рукавиц с большим и указательным  пальцами была работой солдат. Они были слишком заняты, им полагались солдатские рукавицы, да и скрыть украденное было для них невозможным делом. Я сразу заподозрил полкового фельдшера, который почему-то крутился под ногами, но он всё отрицал, хотя его деланно невинные глаза говорили об обратном. К счастью, у нашего опытного старшины были запасные солдатские тёплые рукавицы, пришлось смириться и носить что есть.
Позже старшина раздал всем палатки и печки для обогрева. Матрасы были только у офицеров. В нашей палатке оказалось трое офицеров, один матрас был лишним. После розыгрыша его на спичках, он мне не достался. Мы были настолько уставшими, что сразу заснули не раздеваясь. Печка больше светила, чем грела. Видимо в ту ночь я и отморозил себе правую почку, что отозвалось пиелонефритом много лет спустя.
На следующий день мы вернулись в расположение части. У меня поднялась температура, это заметил замполит по необычному цвету моего лица и тут же, на газике 34*отправил меня в местную поликлинику. Температура у меня была выше 40 градусов. Мне сделали укол, после которого я проспал 20! часов.
На утро температура уже была нормальной и на следующем разводе, к всеобщему удивлению, я уже стоял в строю. Этому чуду я до сих пор не перестаю удивляться. Хотя позднее я где-то прочёл, что большие нервные нагрузки тоже могут приводить к резкому повышению температуры тела. Как молоды мы были!..

Всполох пятый. Генеральская проверка.

Наступила ранняя осень второго года службы. В марте меня ждал дембель (демобилизация на солдатском языке), выход в офицерский запас и гражданская работа. Я думал об этом сидя за  столом оперативного дежурного на боевом дежурстве нашего дивизиона. Наша стационарная, хорошо оборудованная позиция, располагалась в глухом лесу под Черкассами, вдали от дорог и населённых пунктов.
Все подходы к ней были утыканы знаками «Проход запрещён!» и «Запретная зона!». На «точке», как мы называли всю эту территорию, были спальное помещение, столовая, спортивная площадка и всё минимально необходимое для сна, отдыха и учёбы свободных от непосредственного дежурства военнослужащих.
Боевое дежурство несли дежурные расчёты день через два, посуточно. Место оперативного дежурного находилось на высоте метра два от земли. Забраться туда можно было по деревянной лестнице. Деревянная кабина площадью примерно семь-восемь квадратных метров могла поместить дежурного офицера и одного солдата, в обязанности которого входили топка печки в холод, проветривание в жару, доставка пищи и вынос отходов круглый год. Офицер мог отлучаться только по естественным надобностям. Их было проще справлять прямо с вышки или в ведро, которым заведовал солдат. На столе стояли прямые телефоны связи со штабом части и жилым помещением дежурного дивизиона, оно располагалось метрах в трехстах от дежурной вышки.
На огороженной территории были также приличный стадион с футбольными воротами, солдатская столовая и прочие служебные строения. Все пусковые установки с боевыми ракетами были в специально вырытых и забетонированных укрытиях. Норматив готовности к пуску ракет составлял считанные секунды. Боевой задачей дежурного дивизиона было огневое прикрытие дамбы Кременчугского водохранилища через реку Днепр в районе города Черкассы от налёта самолётов условного противника под названием НАТО.
Я находился на боевом посту, на вышке с солдатом. Недавно прибыли коды «свой-чужой», которые меняются спорадически, через «рваные» промежутки времени, от нескольких часов до полусуток. Так назывались вопросы и ответы, которыми обменивались все воздушные суда с дежурными средствами ПВО, над зонами ответственности которых они пролетали. В случае неправильного ответа или отсутствия ответа, объявлялась воздушная тревога.
Привычно обновив эти коды, я повторил их про себя и оставил на столе. Дежурный офицер обязан их знать в любой момент времени своего дежурства.
Внезапно зазвонил телефон дежурного по «точке». Испуганным голосом он сообщил, что ко мне едет генерал с проверкой.
Я ещё не успел до конца осознать суть сообщения, а по лестнице уже поднимались «гости». У двери пригнувшись стоял огромный генерал-майор в полевой форме и генеральских сапогах с кистями. Я скомандовал «смирно» своему солдату, вытянулся и отрапортовал генералу по форме. В дежурку протиснулся незнакомый майор, как я догадался, его помощник.
– Свой-чужой, рявкнул генерал, не отвечая на приветствие. Он явно был злой как чёрт. Я повернул голову к столу, но генерал рявкнул:
– На память!
Я доложил коды, он сверил их с теми, что лежали на столе. Генерал приостыл и кивнул помощнику. Тот открыл планшет и сделал в нем какие-то пометки. Генерал указал ему на дверь, и они стали спускаться не прощаясь.
Мой солдатик упал на стул и честно произнёс:
– Я мало не обісцявся 35*
Минут через десять прибежал командир нашей батареи Павлухин. Лица на нём не было:
– Ну… как?.. Голос его дрожал.
Формально, в отсутствие командира нашего дивизиона, старшим на боевом посту оставался именно Павлухин, капитан и мой прямой начальник, командир радиолокационной батареи, редкая гнида. Он и попал «под раздачу» и именно ему через несколько минут поставил «клизму с патефонными иголками» подполковник Ильенко.
Павлухина терпеть не могли ни офицеры, ни солдаты. Он был родом из Оренбурга, выпустился из местного военного училища «специалистом» по нашему комплексу. В технике он был «ни уха, ни рыла». В нашу кабину мы старались его допускать как можно меньше. В Украину он попал как Иван-дурак в сказку, но без всякого волшебства.      
Невысокого роста, с полным, вечно потным круглым лицом, и маленьким носом пуговкой, он производил отталкивающее впечатление. Кроме того, он был ничтожным подкаблучником у жены, здоровенной злющей бабы. Я видел как в Гарнизонном магазине от неё буквально шарахались остальные офицерские жёны. Наверняка жена била Павлухина, а то, что она отнимала у него все деньги до последней копейки, знали все. Он никогда не имел своего курева и постоянно «стрелял», если видел курящего. Когда у солдата закурить не было, он мог приказать:
– Поди, найди!
Лейтенант-двухгодичник Гончаренко, мой сосед по кабине «А» (он отвечал за систему подавления помех), был заядлым курильщиком и всегда имел запас сигарет. Офицеры между собой за маленький рост звали его Володечка. Павлухин постоянно у него «стрелял» сигареты.
Однажды Гончаренко это надоело. В открытой курилке у штаба полка, в ожидании начала офицерского собрания, в присутствии нескольких офицеров, он открыл новую пачку любимой «Примы» и достал сигарету. Тут же «нарисовался» Павлухин и потянулся к пачке. Володечка вложил сигарету в рот, медленно и аккуратно закрыл  пачку и сказал так, чтобы все услышали:
– Нету!
Павлухин тут же исчез, так же, как и появился. Он давно жил с позором и привык к нему как к собственной жене.
Неожиданная ночная встреча с лицом к лицу с генералом потрясла негодяя до самого копчика. Вместо человеческого лица я увидел испуганную, залитую по’том,  маску страха неизбежного наказания. Задыхаясь от ужаса происходящего, он спросил жадно глотая воздух:
– Что сказал генерал?
– Спросил коды. Я доложил, генерал сверил их с моими записями на столе и они отбыли.
Командир батареи выскочил, скатился с лестницы и исчез в темноте. Я открыл дверь закурил сигарету, руки слегка подрагивали. До меня быстро дошёл масштаб нависшей над полком генеральской «клизмы». Ещё через полчаса я опять вышел покурить. Время было уже далеко за полночь. Было полнолуние, во всю сияли полная луна и звёзды. Мне вдруг вспомнилось как я где-то прочитал, что именно в такое самое время случаются самые крупные неприятности.
Слышимость была отличной. Я прислушался к знакомому голосу, доносившемуся от столовой. Это был громовой бас первого заместителя командира полка подполковника Ильенко – личности, требующей отдельной главы:
– Я Вас как коммунист коммуниста спрашиваю, где Ваш командир? А кто знает?! Шнобеля ко мне!
Ильенко явно был взвинчен, сейчас его задница «торчала из амбразуры», так как подполковник временно замещал командира полка, поскольку тот был в командировке. Шнобелем, за невиданный никому ранее громадный горбатый нос, прозвали маленького молдаванина, кривоногого, по собачьи преданного, водителя командира нашего дивизиона. Он остался единственным в полку человеком, знавший «явку» нашего командира – дом женщины, у которой тот «зависал» при запоях.   
Заместитель комполка быстро «расколол» Шнобеля обещаниями всех возможных армейских кар, которые хуже небесных, и Женю, нашего командира, помятого и «высушенного» доставили на боевое дежурство тем же утром.
Ранее, подполковник Ильенко проводил занятия по строевой подготовке с вновь прибывшими офицерами нашей волны. Во время занятий, он построил нас в каре (квадратом), показал как правильно держать руки и корпус с поднятой ногой, сделал шаг назад и… одной ногой провалился в открытый канализационный люк.
Наш строй представлял эпическую картину замершей хроники военного парада с сидящим в канализации и оттуда принимающим парад подполковником.
Ильенко скривился от боли и публичного позора, но собрался и скомандовал сидя:
– Вольно! Разойдись!
Пара ребят помогли ему подняться. Эта сцена вошла в анналы (летописи) истории полка. Как подполковник Ильенко потом расправился с заместителем командира полка по тылу за открытый канализационный люк история умалчивает.
Внезапно упавший на нашу голову генерал-майор не оставил без пристального внимания наш дивизион. Уже через неделю наша колонна встречала рассвет на шоссе у аэродрома недалеко от Борисполя под Киевом. 
Мы развернулись неподалёку и следующие трое суток занимались боевой работой в условиях, максимально приближенных к боевым. Несколько раз на нас эшелонами пикировали реальные штурмовики. Один раз я открыл кабину и едва не оглох от воя их сирен.
Устрашающий вид и непереносимый воющий звук падающего на тебя сверху огромного самолёта и его резкий взлёт в нескольких сотнях метров над головой производили неизгладимо жуткое впечатление. Бледные солдаты-водители прятались по кабинам тягачей и автомашин и им бы не позавидовал никто. 
Картина того, что ждёт наш дивизион, если мы не собьём противника первыми, была кристально ясной каждому из нас.

Часть четвёртая. Патриарх.
Всполох первый. Боевая тревога.

Командир нашего второго дивизиона, майор Евгений Чесноков, казалось, давно «забил» на службу. Похоже он уже тяготился ею. У майора были миловидная жена и сын лет десяти. Однажды я увидел их в нашей офицерской гостинице, когда они к нему приезжали. Майор был единственным в полку офицером со значком «Мастер» – высшей ступенью технического знания всех систем комплекса ПВО нашего типа и потомственным военным.
Видимо какие-то высокие связи позволяли ему вести себя так независимо. После пары месяцев моего пребывания в дивизионе, в редкий период собственной «засухи», он вызвал меня по внутренней связи в кабину «У» (Управления), ткнул пальцем в экран и спросил, что там видно, как этим пользоваться и почему. Я ответил правильно и на все его дополнительные вопросы. Он ни разу меня не прервал и сказал:
– Знаешь, свободен.
Больше майор Чесноков не задавал мне технических вопросов никогда. Иногда он просто подходил к нам, лейтенантам, поговорить перед утренним разводом. Чесноков оказался начитанным и интересным собеседником. Мы часто разговаривали с ним на различные темы вдвоём. В нашей закрытой на сто замков стране, человеку, читавшему Тургенева и Данте, воздух, пропитанный ложью, отравлял лёгкие и душу, а воинский устав ломал и тело.
Майор Чесноков, как и я, видимо успел получить «прививку» от государственной лжи в короткие шестидесятые годы хрущёвской «оттепели». Связанный по рукам и ногам Уставом, советской реальностью и семейной традицией, этот всесторонне одарённый человек буквальным образом прятался «в бутылку» от этого государства. Я чувствовал, что военное дело не было его желаемой профессией и не было его призванием. Мне было искренне его жаль.
Однажды он прикрыл мою самоволку. Дело было уже летом второго года службы. В пятницу вечером, как обычно, я свернул обыкновенный белый бумажный лист в длину и в повседневной военной форме вышел в сумерки на шоссе Черкассы-Киев. Приём остановки дальнобойщиков был у меня отработан до автоматизма.
В сумерках я выходил на обочину шоссе в своей военной форме и фуражке и выставлял белую бумажную трубочку. Водители видели в полутьме только мой силуэт, а свёрнутая бумага казалась им палкой гаишника 36*. Они принимали меня за милиционера и останавливались. Увидев на подножке машины офицера с трёхрублёвой купюрой, водители вздыхали свободно и уже не могли мне отказать. В те годы это была достойная оплата до Киева. Они чувствовали облегчение, что не придётся платить «дань» инспектору ГАИ. Более того, у водителя появлялась возможность подработать и при этом не скучать одиноко в дальней дороге. Всё это поднимало им настроение.
Это был мой чёткий психологический расчёт. Сбоев практически не случалось. Обратно в часть я без проблем добирался рейсовыми автобусами вечерами в воскресные дни.
В этот раз случилось непредвиденное. Вечером, дома в Киеве, зазвонил телефон и голос в трубке сказал мне всего три слова:
– Лейтенант, боевая тревога.
Это был голос полкового радиста. Когда-то, оперативным дежурным по полку, я случайно поймал его за разговором по рации с девушкой. Мне стало понятно, что в полку есть техническая возможность включатся по рации в частоты гражданских междугородних телефонных узлов связи и разговаривать бесплатно. Использовать такую связь в личных целях было грубейшим нарушением всех действующих инструкций.
После короткого разговора наедине, я убедительно предложил радисту обменять моё молчание за такой, как этот, тревожный звонок и оставил ему свой домашний телефон. Тогда ему было некуда деваться, а теперь это сработало и он связался со мной в самый нужный момент.
Я схватил тревожный чемоданчик с повседневной военной формой и в чём был вылетел на улицу.
К счастью, такси подвернулось сразу, я вскочил в него и сказал таксисту:
– Гони в Черкассы, заплачу сколько скажешь, объясню по дороге.
Таксист видимо понял, что дело серьёзное и рванулся к трассе. Мужик оказался хороший. После моего честного доклада, всю дорогу он только время от времени качал головой и повторял:
– Хлопцы в парке мне не поверят.
На трассе он гнал под сто километров в час. К воротам части такси подлетело как раз, когда из ворот выезжал наш тягач с прицепом. Мой водитель Мищенко увидел такси, узнал меня или понял кто это может быть, и остановился. Я пожал руку водителю (расплатился я с ним уже на въезде в Золотоношу), выбежал из машины, вскочил в тягач, и мы помчались догонять колонну.
Может быть именное тогда я с благодарностью задумался о Б-ге и его ко мне отношении.
На случай учений, в кабине тягача я всегда держал полевую форму и отличный китайский фонарик, круглый, с дальним светом, не чета штатному со склада с плоской батарейкой. Эти фонарики недавно появились в продаже в Киеве. Я положил его рядом с собой и немедленно стал переодеваться из гражданской одежды в полевую форму.
На место развёртывания мы прибыли уже к ночи. Ко мне подошёл майор Чесноков, к моему изумлению, абсолютно трезвый. Он был несказанно удивлён.
– Где Вы были, товарищ лейтенант?
Я уже был в полевой форме, в руке у меня был фонарик, которым я пользовался при развёртывании в тёмное время суток. Врать было бесполезно, мерзко и непривычно.
Объясняться у нас обоих не было времени. Я отдал ему честь и отрапортовал:
– Чуть не опоздал, товарищ майор! Больше не повториться.
– Разрешите Ваш фонарь, товарищ лейтенант. Майор взял у меня фонарик, повертел его в руках, включил, выключил, и молча удалился. Больше я своего китайского фонарика уже никогда не видел, но до сих пор считаю, что дёшево тогда отделался.
Наш полк ПВО (Противовоздушная Оборона) был уникален в своём роде. Такая как у нас техника была разработана для защиты всей страны, а не её армий. Дивизионы ПВО страны обычно занимали долговременные стационарные позиции и снимались с места редко, только для зачётных стрельб на полигонах. Мы же были приписаны к одной из танковых армий Киевского военного округа и участвовали во всех её учениях. Гоняться на тягачах с прицепами за танками было тем ещё удовольствием, особенно зимой.
Большая часть учений, а я за время моей службы насчитал их одиннадцать, проходила с привлечением железнодорожного транспорта. Это и летом, и зимой, когда голыми руками приходилось закреплять технику на платформах.
Я, как и другие младшие офицеры, тоже участвовал во всех погрузках и разгрузках, помогая солдатам и контролируя закрепление техники. Труднее всего было идеально завести на платформу гусеничный тягач, так как он был шире платформы по габариту и его гусеницы частично выступали с платформы.   
Ошибки были недопустимы. Такое суровое и вынужденно необходимое самообразование далось мне с большими нервными издержками.
 Далее, дополнительно вся техника крепилась к платформе растяжками из толстой, стальной арматурной проволоки и специальными деревянными колодками, которые мы забивали под колёса кабины с обеих сторон. В погрузке тягача и кабины участвовали всего трое солдат: механик-водитель и два оператора. Без помощи офицера уложиться во временной норматив погрузки было практически невозможно.
Весной 1972 года, на утреннем разводе, командир полка довёл до нас приказ командования о скором выезде на боевые стрельбы второго дивизиона. Это был номер нашего дивизиона. Именно нам командир нашего полка доверил представить весь полк на боевых стрельбах.
Перед выездом на полигон командир полка решил ещё раз проверить «слаживание» с прикреплённым офицером наведения из первого дивизиона старшим лейтенантом Сашей Синявским. В то время, нашим штатным «стрелком» (так мы называли офицера, нажимающего кнопку «Пуск») был вновь прибывший лейтенант, выпускник уже упомянутого ранее того самого военного училища ПВО в Оренбурге.
Коля Кузнецов был коренастым, узколобым мастером спорта по самбо. Не смотря на это звание, доверять ему такую ответственную роль командование полка не решилось и на стрельбы поехали оба офицера. Неделей ранее, Кузнецов неожиданно проникся ко мне уважением и пригласил нас с женой в гости.
Коля открыл нам дверь, мы поздоровались и прошли а дом. На огромном диване в большой комнате уже сидели четыре неопрятные, с плохими зубами, растрёпанные женщины, оживлённо что-то обсуждавшие. Сам Коля бегал туда-сюда из кухни, расставляя гранённые стаканы на столе. Я поставил шампанское и торт на стол, усадил жену у стола и сел рядом. В этот момент, в дверь постучал вестовой и Коля ушёл с ним в часть.
Четыре женщины продолжали разговор, перебивая друг друга. Помалу до нас стали доходить их слова и смысл разговора. Женщины «перемывали кости» отсутствующим жёнам офицеров. Доставалось и их мужьям. Уже через минуту мы стали обмениваться с женой недоуменными взглядами. Через три минуты я указал жене глазами на дверь и она мгновенно кивнула. Наш выход остался без внимания остальных участниц представления.
Уже на свежем воздухе я собрался выразить матом своё мнение, но жена взяла меня за руку и спокойно сказала:
– Давай никогда об этом не вспоминать.
Сегодня, когда дети и внуки таких женщин терзают мою родную Украину, я вспомнил об этом и с горечью ещё раз убедился с кем нам приходится воевать.
Но, вернёмся к дивизионным учениям. По штатному расписанию в колонне, наша связка тягач кабина «А» (автоматики) следовала за такой же связкой, кабиной «У», где сидели Синявский, водитель и один из трёх наших операторов наведения (азимута, угла и дальности 37*). За нами в колонне всегда следовала кабина «П» (разведка и целеуказание), где старшим был лейтенант Олег Зайцев, кореш одного из двух моих соседей по кабине «А» Вовочки (из-за маленького роста) Гончаренко.
Вместе-рядом голливудский красавец Олег, ростом 192 сантиметра и маленький Вовочка представляли комическую пару. Зато Вовочка, который был, как и я киевлянином, имел мотоцикл марки «Ява» и их совместные поездки «по бабам» у многих офицеров вызывали скрытую зависть. Я называл их Пат и Паташон. 38*
Учения дивизионные учения не отличались разнообразием. Выезд из части, марш-бросок на технике, развёртывание, боевая работа, свёртывание, возвращение в часть.
Примерно через час, наша колонна выехала в поля и через пару километров свернула влево, чтобы обойти овраг. Впереди идущая связка продолжала идти прямо к оврагу. Они не заметили манёвра колонны! Нам стало понятно, что с ними что-то произошло и тягач не управляется. Положение становилось отчаянным.
Я приказал водителю догнать их и сравняться тягачами. Он понял меня с полуслова, побледнел и добавил скорости. Метрах в 10-ти от преследуемой связки, я приказал водителю притормозить, на ходу спрыгнул со своего тягача и бросился вдогонку. Мне удалось их догнать, но вскочить на подножку над движущимися гусеницами было опасно. Я прибавил ходу, подпрыгнул и ухватился за опорную скобу у правой двери. Потом подтянулся и встал обеими ногами на подножку тягача. Дальше всё было ясно и просто. Быстро открыв дверь тягача, я упал на колени Синявскому, потянулся и дёрнул левую ручку управления. Тягач резко взял влево. В заднее окошко тягача я увидел, как кабина за ним сильно накренилась, но выровнялась и стала прямо.
Поворот получился резким, но, к счастью, кабина не перевернулась. Водитель, проснулся и схватился за рычаги. До оврага оставалось не более десяти метров. Синявский тоже проснулся, увидел овраг, и стал бледен как полотно. Разбираться было некогда. Обе связки остановились, я пересел в свой тягач, и мы поехали догонять колонну.
Впереди идущие экипажи и командир нашего второго дивизиона, ничего не заметили.
Командиром нашего дивизиона был майор Чесноков. У майора были миловидная жена и сын лет десяти. Однажды я увидел их в нашей офицерской гостинице, когда они к нему приезжали и останавливались в ней. Майор был единственным в полку офицером со значком «Мастер» – высшей ступенью технического знания всех систем комплекса ПВО нашего типа и потомственным военным. К его запоям уже привыкли как его начальники, так и подчинённые. Видимо какие-то высокие связи позволяли ему вести себя так независимо.
Весной 1972 года на утреннем разводе, командир полка довёл до нас приказ командования о скором выезде на боевые стрельбы второго дивизиона полка. Это был номер нашего дивизиона. Именно нам командир доверил представить полк на боевых стрельбах. Перед выездом на полигон командир полка решил ещё раз проверить т. н. «слаживание» с прикреплённым офицером наведения из первого дивизиона старшим лейтенантом Синявским. Наш дивизион снова подняли затемно и мы обычной колонной двинулись на очередную позицию километров в сорока от нашего городка.
Вспоминается как после пары месяцев моего пребывания в дивизионе, в редкий период собственной «засухи», майор Чесноков вызвал меня в кабину «У» (Управления), ткнул пальцем в экран командирского монитора и спросил, что там видно, как этим пользоваться и почему. Я ответил правильно на все его дополнительные вопросы, он сказал:
– Знаешь, свободен.
Больше майор Чесноков не задавал мне технических вопросов никогда. Иногда он просто подходил к нам, лейтенантам, поговорить перед утренним разводом. Чесноков оказался начитанным и интересным собеседником. Мы часто разговаривали с ним на различные темы вдвоём. В той нашей, закрытой на сто замков стране, человеку, читавшему Тургенева и Данте, пропитанный ложью воздух отравлял лёгкие и душу, а воинский устав ломал и тело.
Майор Чесноков, как и я, видимо успел получить «прививку» от государственной лжи в короткие шестидесятые годы хрущёвской «оттепели». Связанный по рукам и ногам Уставом, советской реальностью и семейной военной традицией он буквальным образом прятался от этого государства «в бутылку». Я чувствовал, что военное дело не было его призванием и мне было искренне его жаль.
Большая часть учений, а я за время моей службы насчитал их одиннадцать, проходила с привлечением железнодорожного транспорта. Это и летом, и зимой, когда голыми руками приходилось крепить металлической проволокой тягач и кабину на железнодорожной платформе и забивать кувалдой деревянные «башмаки» под их гусеницы и колеса. Наш полк ПВО был уникален в своём роде. Такая техника противовоздушной обороны была разработана для защиты всей страны, а не её армий. Дивизионы ПВО страны обычно занимали долговременные стационарные позиции и снимались с места редко, только для зачётных стрельб на полигонах. Мы же были приписаны к одной из танковых армий Киевского военного округа и участвовали во всех её учениях. Гоняться на тягачах с прицепами за танками было тем ещё удовольствием, особенно зимой.

Всполох второй. Секретная карта.

Срок моей службы давно перевалил за «экватор». Утром, после обычного построения полка, командир батареи сообщил мне, что начальник штаба полка вызывает меня к себе.
Я служил уже второй год, но ещё ни разу в штаб полка не заходил. Я отдал честь знамени и стал гадать, где кабинет начальника штаба. На мою удачу, в коридоре появился прапорщик, шифровальщик штаба, и указал мне дорогу. Кабинет начальника штаба был слева, в глубине коридора. Постучав в дверь, после разрешения изнутри, я вошёл в кабинет и доложил о прибытии.
– Садись, лейтенант. Мне нужен на сегодня оперативный дежурный по полку. Справишься?
– Так точно. Не раз был оперативным дежурным на боевом дежурстве.
– Добро. Вот полковая инструкция, зайди в Ленинский уголок. Изучишь, зайдёшь доложишь.
– Есть!
Я был удивлён. Оперативным дежурным полка обычно назначали старших офицеров. Изредка ставили капитанов. Возможно, повлияло то, что накануне проводилась смена дежурных дивизионов и просто не хватило старших офицеров. Возможно, округ проводил обучение старших офицеров. Как бы там ни было, а служба есть служба. Через полчаса я снова зашёл к начальнику штаба. После нескольких вопросов он остался удовлетворён моими ответами и отправил меня отдыхать перед дежурством.
   В 17:30 я вновь явился в штаб и сразу направился в комнату оперативного дежурного. В окнах темнело. Лучи заходящего солнца равными промежутками красиво разрезали коридор на ровные, светлые и тёмное части. Штаб казался пустым, слышалось эхо моих шагов.
В комнате дежурного сидели два незнакомых мне капитана. Один явно был уже выпившим, второй возбуждённо ждал смены и присоединения к выпивке.
– Какие люди, какими судьбами? Вот так смена нынче, сказал выпивший.
Я представился, поздоровался и спокойно ответил:
– Здравия желаю. Приказы не обсуждают. Где расписаться?
Дежурный молча дал мне книгу дежурств, уступил место у стола и стал у двери. Всю маленькую комнату без окон занимали огромный сейф выше головы и весом с полтонны, небольшой стол с телефоном, пара стульев. Я сел за стол и углубился в книгу.    
Из угла, где на втором стуле примостился выпивший посетитель, отчётливо доносился хорошо знакомый запах перегара.
Я читал перечень имущества и документов в комнате и стал осматриваться. Так… стол, два стула, настенная карта, сейф… секретная карта масштаба…Я осмотрелся, выдвинул ящик стола. Карты не было. Я заглянул под стол.
– Товарищ капитан, где секретная карта?
– Подписывай… давай… все до тебя подписывали… и я подписывал… Борзый нашёлся…, вызывающе громко произнёс сидящий.
Я ещё раз обратился к дежурному максимально ровным голосом:
– Товарищ капитан! Без секретной карты я дежурство принять не могу.
После этих слов я увидел то, чего я никогда ни до, ни после не видел. С лица дежурного медленно сходила краска. Он стал болезненно бледным. Второй офицер стал трезветь на глазах. Утеря совершенно секретной военной карты!    Им становилось страшно даже подумать о последствиях.
– Я выйду покурю. Если через десять минут на столе не будет лежать карта, я доложу начальнику штаба полка.
В коридоре уже зажгли свет, шла смена караула. Я остановился и переждал пока она закончится. Из недалеко расположенной комнаты оперативного дежурного слышались приглушённый мат и какая-то возня.
Когда я перекурил и вернулся в комнату дежурного, меня встречали два трезвых, потных и счастливых лица. От пыли першило в горле, карта лежала на столе. Я сверил её номер с описью и молча подписал приём дежурства.
– Ну, и дал же ты нам просраться, сказал дежурный. Она, сука, под сейфом лежала.
Они умудрились приподнять полутонный сейф! Мне даже стало жаль этих бедолаг.
– Теперь у вас есть настоящий повод выпить, ответил я, пряча улыбку.
Второй офицер молча протянул мне руку:
– Ну, ты… это… не свети… ну… ты ж понимаешь…
Я пожал руки обоим.
Моё дежурство прошло без происшествий. На следующем разводе все офицеры почему-то смотрели в мою сторону с весёлым одобрением. О происшествии узнали все. Видимо у часовых и правда обостряется слух.

Всполох третий. Визит Командующего округом.

Предчувствие больших и длительных проверок меня не обмануло. Служба уже давно мне не казалась мёдом. Вскоре, когда мы в очередной раз сменились и вернулись в часть, полк накрыла ещё одна проверка с большим числом и высшим «качеством» её последствий. По правде, этот визит начальства проверкой не был. О визите Командующего Округом руководство полка было предупреждено заранее. Знали, что он приедет осмотреть помещения парка для размещения там нового поколения техники полка. Полк должен был полностью перейти на новый вид вооружения и Командующий решил лично проверить количество, состояние и размеры боксов для хранения и обслуживания новых комплексов ПВО «Круг».
Командир полка и его заместитель уехали на какое-то совещание в Днепропетровск, в штаб армии. Обязанности командира полка временно исполнял майор, Заместитель командира полка по тылу, прибывший к нам недавно. Он заранее приказал выкрасить коричневой краской лестницы в казарме, зелёной краской траву на газоне, белой краской все обочины дорог и дорожек. Вонь в казармах стояла двое суток.
В тот очередной, чёрный день полка наш дивизион заступил в караул. Дежурным по полку заступил широко известный в узких кругах капитан Косяк. Лейтенант Гудзь из нашего дивизиона заступил Начальником караула. Узнав, что моя жена уехала до родов в Киев, он недавно напросился переехать ко мне в дом для семейных пообещав готовить. Он действительно хорошо готовил, когда позволяла служба. Кроме того, он играл на трубе, был разрядником по бегу на средние дистанции, считал дни до дембеля и был креативным «сачком» 39* на службе.
Мы призывались из КПИ вместе, Гудзь недолго прослужил в стартовой батарее, однако постоянное пребывание на свежем воздухе зимой ему не улыбнулось. Не знаю как, но он перевёлся к нам в тёплую кабину «П» (разведка и целеуказание), где сменил уже упомянутого ранее друга Гончаренко Олега Зайцева, красавца гренадерского роста и племянника Командующего соседнего Белорусского округа. Зайцев остался служить в армии и уехал на новое место службы.
Сержант сверхсрочник из полковой авто службы, по кличке «Мудак из Бахмача», заступил не дежурство дежурным по парку. Ожидаемая очередная реформа Советской Армии обещала вознести его до прапорщика. 
Служил он под началом майора, начальника авто службы полка. Службу это сержант начал с гауптвахты, когда угробил двигатель новой грузовой машины, забыв залить в почти пустой бачок свежее масло перед учениями. Тогда же его и припечатали этой кличкой полковые острословы. Солдаты не упускали случая говорить ему вслед с разными интонациями «вона не тягне», 40* слова, которые он повторял в попытке оправдаться перед начальством, когда машина задымила на марше.
Капитан Косяк (ну как же без него) был дежурным офицером. 
Подобный этому полковому наряду, расклад игральных карт вызвал бы у любого игрока в преферанс вселенскую грусть независимо от прикупа.
Командующий приехал в четыре утра. Майор, его помощник, с трудом разбудил дежурного офицера капитана Косяка и приказал тому позвонить в парк, чтобы там открыли ворота для Командующего округом. Дорога до ворот парка на генеральской «Волге» занимала одну минуту.
В маленьком, на одну койку, помещении Дежурного по парку было жарко натоплено. Там мирно, с комфортом, спал полураздетым «Мудак из Бахмача». Он заранее припас ведро солярки и подливал её на сырые дрова в печи по мере необходимости. Ведро с водой и огнетушитель на случай пожара там уже были. Немедленный звонок перепуганного Косяка застал его, без сапог и кителя, врасплох. В панике он заметался.       
Сначала он начал лихорадочно одеваться, потом вдруг решил погасить печку. Спросонья, он перепутал вёдра и плеснул в печку ведро с соляркой. Прозвучал взрыв, а в закрытом помещении взрывная волна выносит всё!
«Любимец» всей полковой публики задом выбил деревянную дверь и вместе с ней, в исподнем и одном сапоге с торчащей из него портянкой, упал под ноги Командующего Краснознамённого Киевского военного округа генерал-полковника Салманова Григория Ивановича.
Ворота парка пришлось открывать одному из адъютантов генерала. На территории парка долго никого не было видно. Единственный часовой после взрыва с перепугу спрятался. Караул тоже никак не реагировал на взрыв в части. Наконец, часовой, видимо увидел генерала из своего укрытия, добрался до кнопки вызова караула и дрожащей рукой послал условный сигнал «Пожар» на посту!».
Наши офицеры утверждали потом, что за время визита Командующий не произнёс ни единого слова. Его помощники провели все замеры, сделали необходимые записи и «Волга» уехала.
В тот же день, шифровкой, Заместитель по тылу (именно тогда он остался за командира части, поскольку командир и заместитель были в Штабе Армии на двухдневном сборе) вместе с Дежурным по части получили Неполное служебное соответствие 41*, Дежурный по парку – 10 суток ареста, Начальник караула – пять суток. 
Лейтенант Гудзь сказал мне потом, что был приятно удивлён пребыванием на Киевской офицерской гауптвахте. Он ожидал, что будет хуже, но подробностями не поделился, хотя долго потом выдувал из своей трубы грустные мелодии.

Всполох четвёртый. Союзники.

Наш полк ПВО был уникален в своём роде. Такая как у нас техника противовоздушной обороны была разработана для защиты страны, а не армий. Заслуги в нашумевших событиях с американским самолётом-разведчиком Пауэрса, сбитого над территорией СССР, ракетчики приписывали именно такому дивизиону ПВО. Лётчики, в свою очередь утверждали, что его сбил советский истребитель. Как бы то ни было, но он успел долететь от восточной границы СССР почти до Урала, а это зона прикрытия от семи до девяти дивизионов (точные сведения были засекречены) ПВО страны!
Такие  дивизионы обычно занимают позиции и снимаются с места редко, только для зачётных стрельб на полигонах. Наш полк не входил в состав Союзного ПВО, а был приписан к 3-й танковой армии Краснознамённого Киевского военного Округа и участвовали во всех её учениях.
Гоняться на тягачах с прицепами за танками было тем ещё удовольствием, особенно зимой. Я насчитал одиннадцать таких учений, большая часть которых проходила с привлечением железнодорожного транспорта. Это и летом, и зимой, когда голыми руками приходилось закреплять толстой металлической проволокой технику на платформах.
Я, как и другие младшие офицеры, также участвовал в погрузках и разгрузках. Количества рук, чтобы выполнить соответствующие нормативы, просто не хватало. Кроме этого, нам также приходилось постоянно помогать своим расчётам и при так называемы развёртываниях и свёртываниях дивизиона на позициях для стрельбы.
Однажды летом, наш дивизион проводил показательное учение для офицеров армий стран Варшавского Договора. Их автобус сопровождал нас всё время учений.
Как назло, как только мы заехали на показательную позицию для развёртывания, разразилась сильнейшая летняя гроза с проливным ливнем.
Ливень точно, как по секундомеру, накрыл нас, как только мы высыпались наружу из машин и тягачей и приступили к развёртыванию. Когда дали отбой, ливень прекратился в ту же минуту. Гроза и ливень точно, минута в минуту совпавшими с нашим развёртыванием, показались мне наваждением. Такая шутка природы была нами встречено крайне неодобрительно. Насквозь промокший, уставший и злой, я сел на корточки, упёршись спиной на колесо кабины и закурил с трудом найденную более-менее сухую сигарету.
Иностранцы всё это время оставались в автобусе. Когда ливень прекратился, ко мне подошёл немец (тогда они представляли ГДР 42*), подполковник. Он хорошо говорил по-русски. Немец сказал, что наша работа его приятно удивила и что он «восхищён увиденным». Я поблагодарил его, не вставая с места. Потом он сказал, что он удивлён, тем, что наши офицеры выполняют работу наравне с солдатами и добавил, что в их армии так «не принято». Лучше бы он не продолжил. Я пришёл в бешенство, мне было не до разговоров, да ещё подобного характера. Со всем возможным хладнокровием я произнёс:
– Наверное поэтому мы вас и побили!
Немец насупился и пошёл обратно в автобус не прощаясь. На виду у всех я снял с себя насквозь мокрые гимнастёрку и майку, выкрутил их и надел обратно. Никаких последствий не случилось. Видно, немец что-то понял и решил не распространяться о нашей краткой беседе.

Часть пятая. На пути к дембелю.
Всполох первый. Боевые стрельбы.

Через пару недель мы уже сдавали экзамен на полигоне Ашулу’к, месте, где заканчивались железнодорожные пути и всякая цивилизация. 43* Вот где я вдоволь насмотрелся на реальные пуски ракет.
Целями служили маленькие ракеты-мишени. Это было впечатляющим зрелищем, особенно в сумерки. Настроение портила резко меняющаяся погода. Ночевали мы в палатках. С заходом солнца температура воздуха начинала падать до заморозков к утру. Приходилось надевать на себя всю имеющуюся одежду. Я надевал на полевую форму   чёрную танковую форму, потом ещё натягивал на себя шинель и укрывался лишним матрасом. Утром вся «процедура» происходила в обратном порядке. К полудню я уже оставался в одной рубашке. Ночевать в кабинах нам запретили.
Дивизион ещё пару раз провёл развёртывание и свёртывание, настала наша очередь и наш полк отстрелялся на «отлично».
В тот день, все и каждый ощущали подъём и гордость отлично выполненной работой. Командир и весь штаб полка ходили именинниками. Младшие офицеры приложились к положенному для протирки контактов «шилу» 44*.
Утром следующего дня дивизион выехал на железнодорожную станцию, выстроился под погрузку и мы стали ждать пока выгрузится такой же как наш дивизион ПВО страны и освободит нам платформы.
В приподнятом настроении мы взошли на пригорок и любовались на бесконечную степь, залитую солнцем и раскинувшуюся до самого горизонта. Степь была покрыта только что расцвётшими маленькими полевыми тюльпанами.
Тюльпаны были всех цветов радуги, от красного до фиолетового. Редко, но попадались и разноцветные тюльпаны. Я спустился с пригорка, разделявшего рельсовое полотно и степь, и собрал немного тюльпанов разных цветов. Их чудный, едва уловимый запах хорошо чувствовался даже в моём маленьком букете. Меня сфотографировали с этими тюльпанами. Эта фотография уцелела, и даже черно-белая, она до сих пор вызывает у меня непроизвольную улыбку приятного воспоминания о девственной красоте и чистоте дикой природы.
Посёлок, где располагался полигон (учебный центр) Вооружённых Сил СССР (теперь РФ) располагался в Астраханской области, на границе с Казахстаном и был предназначен для испытания различных вооружений войск ПВО. Там заканчивались рельсы и всякая цивилизация.
Когда наша колонна прибыла на железнодорожную станцию, с противоположной от нас и тюльпанов стороны уже стоял унылый состав с техникой. С него медленно выгружался точно такой же, как наш дивизион ПВО страны. На этих освобождающихся платформах мы должны были отправиться домой после честно и хорошо выполненной работы. Все были в приподнятом настроении, покуривали и с улыбками следили за ходом его выгрузки.
Выгрузка вновь прибывшей техники шла «як мокре горить» 45*. Наконец, ожидание окончания разгрузки надоело нам всем. Мы торчали у эшелона уже около часа, а прибывший дивизион еле шевелился.
Я набрался храбрости, подошёл к нашему командиру полка и предложил ему побиться об заклад с командиром прибывшего дивизиона на ящик коньяка, что мы погрузимся быстрее, чем они выгрузятся. Идея понравилась всем. Даже замполит благоразумно не возражал.
Жалкое подобие магазина было в двухстах метрах от станции, однако пятизвёздочный армянский коньяк, с трудно преодолимой тягой к нему, запомнили все.       Там же у магазина заканчивались рельсовые пути и начиналась голая, бесконечная, дикая астраханская степь. Здесь проходила граница совковой цивилизации.
Переговоры замполитов закончились удачно, командиры ударили по рукам и стали арбитрами. Новость разнеслась по нашему дивизиону и все мы весело стали ждать погрузки. Время пошло. Соперники зашевелились и наконец полностью очистили эшелон.
Даже с приличной форой 46* сопернику, наш результат ожидаемо стал лучше, и мы выиграли спор «за явным преимуществом». На радостях об успешном завершении учений и победе в споре, командир приказал всем штабным офицерам ехать в теплушке. Сам командир полка, вместе со своими двумя замами и начальником политотдела, вместе с офицерами дивизиона разместились в купейном вагоне.               
Обратно мы ехали, а лучше сказать волочились, семь (!) суток. Выделенный офицерам дивизиона призовой коньяк «сошёл с дистанции» примерно в «ноль часов» 47*на рубеже смежных суток. Но! Магазины были почти на каждой станции и скучать ни офицерам, ни солдатам не приходилось. Правда замполит всё дорогу ходил с недовольным лицом. Особенно он ругал солдат, которые тоже как-то умудрялись «принимать на грудь». По крайней мере, мы видели его таким, хотя купе командира он покидал редко, а всем хорошо знакомый запах дорогого коньяка всю дорогу не покидал самого замполита и заранее предупреждал о его приближении.
Местное население, особенно на территории Украины, бойко и радостно встречало нас на каждом полустанке и всех станциях и уследить чем люди делились с солдатами было невозможно. Я сам неоднократно видел передаваемые солдатом бутылки, но офицеры дивизиона единодушно решили считать молоком всё, что в них содержалось.
Лейтенанты и я в том числе, всю обратную дорогу играли в преферанс. Однажды, от скуки, к нам решил присоединиться подполковник Ильенко. Наивная душа! Он и не предполагал с кем связался. Писать пулю 48* с бывшими студентами, которые не играли в преферанс только во время сессий!
Через пару часов он выложил нам пятьдесят рублей очень приличные в то время деньги), выругался отборным матом и гордо вышел из купе, сохранив офицерскую честь. Потерять за час такую сумму и остаться трезвым было бы невыносимо любому настоящему мужчине.
Ильенко вскоре перевели на повышение, командиром артиллерийского полка. Через несколько месяцев он вернулся, чтобы перевести семью на новое место.
На расспросы о новом месте службы, он рассказал, что первым делом покончил там с «буйной дедовщиной». Особенно отличавшихся Ильенко сразу посадил на гауптвахту, а самому заносчивому из них сразу дал десять суток. Кроме того, он твёрдо пообещал этому «херою» продлевать срок на всё оставшееся до дембеля время, каждый раз на новые десять суток, вплоть до 31 декабря – предельного срока демобилизации. В конце рассказа он сказал нам:
– Как рукой сняло. Всех уравнял. Теперь я полк учу работать. Все ему пожелали удачи. Мы были уверены, что вой полк он научит служить по-настоящему.
Я вспоминаю подполковника Ильенко с теплом. Неистовый поборник воинских уставов, он тем не менее никогда не терял человеческого облика. Это ценили как офицеры, так и солдаты, несмотря на то что он был начисто лишён чувства юмора. Все в полку относились к нему с нескрываемым уважением.

Всполох второй. Допрос КГБ.

Летом 1970-го наш дивизион стоял на боевом дежурстве в лесу под Черкассами. Мы прикрывали дамбу через Днепр от авиации войск НАТО. Через десять лет американский Президент Рейган после разговора с Андроповым рассказывал всем с выпученными глазами: «Вы себе не представляете, что я узнал! Оказывается, они НА САМОМ ДЕЛЕ верят, что мы можем на них напасть! Представляете? И вот с этими людьми приходится говорить не психиатру, а мне…».
Все послевоенные годы вожди СССР продолжали воевать «с воображаемым противником», а народ за «железным занавесом» спивался от безысходности.
А пока суть да дело, мы несли нашу службу, не перетруждаясь изо всех сих. Зазвенел звонок от дежурного по полку:
– Товарищ лейтенант! Вам приказ подполковника Гохина (Заместитель командира полка по политчасти) немедленно выйти к шоссе. Вас будет ожидать машина.
Получить такой приказ в час ночи, в глухом лесу было страшновато. Но это не могло быть розыгрышем. По лестнице уже поднимался сменщик, молодой лейтенант, только что прибывший в часть. Взяв фонарик и палку на всякий случай, я направился по ночному лесу к шоссе. Не скрою, настроение моё было напряжённым.
Мне вспомнилось как нам, молодым офицерам, показывали приёмы рукопашного боя. Применять их инструктор посоветовали лишь тогда, когда все остальные способы борьбы с противником, такие как личное оружие, саперская лопатка, штык-нож, каска и прочее, что может быть использовано, уже исчерпаны:
– Вот когда вы всё это проебё… (здесь он применил матерное слово), тогда бегите на ближайшую ровную площадку и там применяйте, чему вас тут научили против такого же долбоё… (опять мат) как вы сами. Так наставлял нас не лишённый юмора преподаватель рукопашного боя, а хорошая дубина в руках была убедительным аргументом при любой встрече в тёмном лесу.
Поэтому я всегда брал увесистую палку, когда шёл через лес. Лес был практически заповедным. От людей его надёжно защищали различные запрещающие таблички, но звери читать не умеют. Одного нашего прапорщика, татарина Алмаса, стая мелких кабанчиков с крупной мамой, среди бела дня, загнали на большую берёзу. Он «откупился» содержимым «сидора» – мешочка с едой, который ему дала с собой заботливая украинская жена.
Снимали его через несколько часов, когда он в сумерках не на шутку напугал с дерева шедшего мимо офицера. Как он туда залез, прапорщик объяснить не смог, а слезть самостоятельно боялся. Однажды, когда мы проходили под этой самой берёзой, он вдруг перешёл на строевой шаг и отдал ей честь. Тогда, на мой недоуменный вопрос, он и поведал эту свою историю.
На обочине шоссе меня действительно ждал военный ГАЗ-62. Мне показалось странным, что машина стояла в направлении Черкасс, а не нашего полка. Я отбросил палку.
Из задней двери вышел здоровенный парень в штатском. Мы сели на заднее сидение машины. Там уже сидел такой же амбал, и я оказался затиснутым между ними.
Рядом с штатским водителем сидел подполковник. Я вытянулся на сидении и сумел разглядеть его петлицы в зеркале заднего вида. Мелькнули щит и меч.
Петлицы его кителя были петлицами КГБ СССР. Мои мысли стали путаться. Я не мог понять происходящего. В молчании мы проехали всю дамбу, улицу Ильина в Черкассах (это, по понятным причинам меня не вдохновило) и остановись у одной из центральных гостиниц.
Подполковник направился к входу. За ним шли гуськом два амбала, и я между ними. Наша маленькая колонна зашла в незапертые двери и свернула в коридор
гостиницы. Я успел заметить, что за стойкой администратора было пусто. Подполковник открыл своим ключом один из номеров в конце коридора и поворотом головы дал мне понять, чтобы я прошёл внутрь первым. Как только я зашёл в номер, дверь закрылась. В единственной комнате не было окон и я понял, что это какое-то служебное помещение. Клетка захлопнулась.
Сердце заколотилось, я сел на кровать. Потом вскочил и подпёр дверь стулом и углом кровати, чтобы в номер нельзя было войти без шума. Зачем я это сделал мне до
сих пор не ясно. Причина задержания мне была совершенно непонятна.
Полежав на кровати в раздумье минут десять, я решил, что утро вечера мудрёнее и лёг спать. Спалось плохо. Рано утром я встал, расставил мебель обратно, умылся из крана в маленькой раковине, оделся и стал ждать развития событий.
В семь утра в двери постучали. Я открыл дверь. За дверью стояли подполковник с папкой под мышкой и один из штатских. Подполковник вошёл и закрыл за собой
дверь, штатский остался в коридоре. Полковник сел на стул. Я остался стоять.
– Садитесь, меня зовут Серафим Иванович. Вы лейтенант Ильин Александр Юрьевич?
"И шестикрылый Серафим на перепутье мне явился...", мне вспомнилась цитата из Пушкина и я мысленно добавил про себя матом и про Серафима Ивановича, и про мать его.
– Так точно, товарищ подполковник.
– Вы живёте вместе с лейтенантом Гудзь? Не так ли?
– Так точно, товарищ подполковник. Жена ждёт ребёнка, и мы решили, что до родов ей лучше жить с моими родителями в Киеве. Лейтенант Гудзь попросился пожить
со мной, обещал хорошо готовить.
– Что вы можете мне о нём рассказать?
Я понял, что меня вербуют как стукача и решил принять этот неравный вызов.
– Он и вправду хорошо готовит, но мы видимся редко. Наряды… То он, то я заступаем… На трубе играет…
– Ваше мать еврейка? Это меня насторожило.
Подполковник явно читал моё личное дело.
– Да, извините. После упоминания Гудзя, у меня зашевелился юмор и напряжение начало спадать.
– Вы говорите по-еврейски?
– Несколько слов знаю. В доме мы говорим по-русски. У меня зачесался язык сказать ему:
– Киш мири ин тухес унд зай гезунд! (расхожая фраза на идиш) – поцелуйте меня в задницу и будьте здоровы! Однако, я вовремя сдержался. И обстановка, и очевидное абсолютное отсутствие какого-либо чувства юмора в глазах подполковника к шуткам не располагали.
– Вы не замечали чего-нибудь необычного в поведении лейтенанта Гудзя?
– Никак нет. Я его редко вижу.
– Подробно, письменно изложите все обстоятельства вашего с Гудзём знакомства и совместного проживания.
Он оставил мне бумагу, ручку и удалился. Моё «сочинение» заняло половину страницы и ничего кроме общих фраз не содержало. Подполковник вернулся минут через пятнадцать. Он быстро прочёл написанное мною и аккуратно, не сгибая, положил бумажный лист в папку. Было видно, что подполковник разочарован. Он вынул из кармана кителя и протянул мне новенькую, хрустящую пятидесяти рублёвую купюру с Кремлём на оборотной стороне.
– Расплатитесь за гостиницу и обратный транспорт. О нашей встрече не распространяться нигде и никому. Распишитесь здесь.
«Серафим» протянул мне заполненный бланк, мелькнула моя фамилия. Место для подписи о неразглашении государственной тайны было выделено цветным фломастером, они тогда только недавно появились.
У меня отлегло от сердца, стало почему-то весело. Вручённой мне купюры хватало на такси до самой части и хорошей выпивки в хорошей компании. Теперь у меня зачесался язык спросить не нужно ли ему дать сдачи с такой большой суммы, но я вовремя сдержался. Быстро, не читая, я подписал бумагу, и мы расстались не прощаясь.
Французский замок в номере защёлкнулся за мною сам. Первое, что я сделал после той памятной беседы, – заехал на такси в баню, попарился и смыл с себя все мысли об этой встречи. Только много лет спустя я осознал, над какой глубины пропастью мне удалось тогда пройти по узкому переходу в отвесной скале.

Всполох третий. Дембель. Встречи с боевыми друзьями.

Наконец пришёл приказ об увольнении в запас. Проблема пришла откуда я не ждал. Заместитель начальника авто службы полка старлей Лютый отказался подписать обходной лист из-за отсутствия ЗИПа (комплекта ключей) в тягаче. Все мои объяснения, что их и не было результата не дали. Пришлось поставить ему бутылку болгарской «Плиски». Через четыре месяца этот жулик получил от военного трибунала 12 лет тюрьмы за кражу военного имущества в особо крупных размерах. Во всех грузовых машинах полка, посланных на целину для сбора урожая, оказались старые, списанные аккумуляторы. Машины, одна за другой, прочно стали через неделю работы.
Вызванный телеграммой начальник авто службы полка сразу нашёл причину. Все новые аккумуляторы были обнаружены «в свободной продаже» на ближайших к нашей части рынках. Эту новость через пару месяцев сообщил мне Синявский. Карма настигла вора.
Бывшие студенты нашего призыва были уволены в один день. Мы прослужили два года и три дня. На утреннем разводе командир произнёс благодарственную речь, каждый из нас становился на колено и целовал Знамя полка. Потом весь полк прошёл мимо нас строевым шагом. Было немного грустно.
Мы с Толей Гудзём решили вернуться по домам в форме, налегке, а потом приехать на машине за своими вещами и сдать ключи от дома коменданту. Мой отец выделил для этих целей рафик49* и через пару дней мы окончательно распрощались с Золотоношей.
С Толей Гудзём мы встретились через несколько лет, уже в независимой Украине. Он говорил по-украински и был активным участником становления нашего государства.
После нашей встречи мне стал понятен интерес к нему КГБ и причина моего допроса в Черкассах. Видимо за Гудзём гебешники следили уже довно, пристально и «рыли» на него компромат. 50*
Через десять дней моя жена родила нам сына. Роды были тяжёлыми. Я отвёз её ночью в роддом напротив киевского Владимирского собора. Сын родился в шесть часов вечера, под красивый перезвон колоколов.
В конце лета того же года, нас навестил старший лейтенант Синявский. Он поступил в Военную академию противовоздушной обороны Сухопутных войск имени Маршала Советского Союза Василевского А. М. в Киеве. Когда он перевозил вещи попутным леваком, с ним случилась большая неприятность. На безлюдной дороге машина стала буксовать в грязи. Саша вышел её подтолкнуть и… остался без вещей.
Водитель с ними удрал, нажав на педаль газа и оставив его на дороге. Мы одолжили Саше денег, благо всё своё армейское денежное содержание я откладывал на строящуюся кооперативную квартиру, и утешили как могли. Самое интересное, что точно так же обокрали во время войны деда моей жены. Жулики, как тараканы, остаются на все времена.
Наверное, у меня лёгкая рука. Все трое лучших моих армейских друзей-лейтенантов: Зайцев, Синявский и Быков, стали полковниками и командовали полками ПВО.
Золотой  медалист в школе Зайцев закончил с отличием Харьковский университет и, как и я, был призван на службу после его окончания. Олег остался продолжать службу кадровым офицером. Потом он служил в Германии командиром дивизиона, затем полка ПВО. Сергей Быков навестил меня через год после моей демобилизации.
Его дочь поступила в КПИ 50*, и Сергей заходил к нам домой в Киеве, просил «за ней присматривать».
Позднее, Синявский и Зайцев, уже полковниками, работали преподавателями в киевской военной Академии, которую ранее окончили сами, и жили в Киеве с семьями.
Жена Олега работала в налоговой инспекции. Я спрашивал её советов при необходимости.
Когда я покидал Украину в 1998 году, Зайцев и Синявский приехали ко мне в киевский офис прощаться. Два красавца полковника произвели фурор у женщин офиса.
Зайцев принёс коньяк. Это было исполнением давно забытого мною его обещания.
Когда-то на учениях, тягач Зайцева сшиб мой ящик с инструментами, который висел сзади на торце моей кабины. На пыльной дороге с плохой видимостью они не рассчитали безопасной дистанции и не заметили внезапно остановившейся колонны. Я предвидел это и приказал водителю немедленно выехать на обочину.
Когда связка тягач-кабина Зайцева вылетела из пыли, им едва хватило тормозного пути, чтобы не врезаться в кабину «У», шедшую перед нашей. Задний торец нашей кабины "А" торчал у края дороги и тягач Зайцева этот ящик снёс. Мы быстро собрали весь высыпавшийся из ящика инструмент и помчались дальше. После тех учений мы просто обменялись этими ящиками и выпили пива.
Мой водитель «Волги» Сашко развёз полковников по домам после трёх часового «приёма» (во всех смыслах этого слова). Потом, он хвастался всем подаренной Синявским эмблемой ПВО и нацепил её на фуражку. Сергей Быков передал через ребят привет, наилучшие пожелания и сожаление, что не смог прилететь на проводы. Он тогда служил командиром полка в другой бывшей республике СССР.
Где вы теперь, братья мои?







Часть шестая. Время застоя.

Всполох первый. Величие Мордора. Где деньги, Зин? 51*
Это сила, сила грозная идёт Эй, власть Советов, Власть Советов никогда не пропадёт. Революционная песня

Сторонники крымского моста уверяют, что 40 часов сплошное удовольствие… даже фирменные подстаканники… правда после первого рейса эти подстаканники уже исчезли…
Из газет

Гражданская жизнь народов Советского Союза в 70-е годы проходила под «чутким руководством» Л.И. Брежнева, Генерального секретаря ЦК КПСС, «Великого Маршала»
всех на свете побед, обвешанного с ног до головы медалями и орденами. Его «сиськи-масиськи» стали, как теперь говорят, всесоюзным мемом 52*. Настало время и
запоя, и застоя.
Нам же с женой нужно было обустраивать семейную жизнь. Первоочередной задачей было иметь отдельную квартиру. Жить впятером с родителями в смежной комнате
в двухкомнатной квартире с грудным ребёнком было сложно. У меня были все данные для хорошо оплачиваемой работы: кандидат в члены Коммунистической Партии СССР (я предусмотрительно вступил в партию в армии) 52*, офицер запаса, семьянин и прочее. Местом первой моей работы «на гражданке» стал закрытый завод, такие  заводы в народе называли «почтовыми ящиками», т. к. для «простых граждан» они имели лишь номера. Приняли меня в конструкторский отдел, где разрабатывались, внедрялись в производство и сопровождались у заказчика, приборы навигации для АПЛ (атомных подводных лодок) СССР. Я попал в бюро, которое занималось постоянной памятью ЭВМ (электронной вычислительной машины) на бортах атомных субмарин Северного и Тихоокеанского военных флотов.
Навигация подлодок проводилась следующим образом. АПЛ всплывала ночью при хорошей погоде и сверяла по положению звёзд свои координаты с заданным приказом
курсом. Отклонение от реального положения АПЛ на планете Земля составляло менее 150 метров. Работа была интересной, но требовала длинных и сложных командировок в места, куда ступала нога только людей с допусками, офицеров подводников и членов их семей. Снабжение на военно-морской базе было не хуже,чем валютных магазинах того времени и я привозил домой хорошие подарки всем членам семьи. Платили нам хорошо, с высокими премиальными и командировочными.
Первая моя командировка была на Кольский полуостров. Сразу по прибытию, несколько таких же как я командировочных со всех концов «необъятной родины» должны были пройти инструктаж от каптри (капитана третьего ранга у моряков, или майора, это звание во всех других родах войск, или «зелёных», по цвету формы (если кто не знал).
– Значит так, не здороваясь, начал короткий инструктаж каптри. Милиции у нас на базе нет. Патрулей немного. Голодных баб много. Пристают. За любое нарушение инструкций – высылка на «большую землю», увольнение, волчий билет. Кто и куда сейчас направляется, дежурный вам укажет. Всем расписаться здесь. Показал где, раздал ключи с бирками. Мне досталась каюта на третьей из шести палуб корабля, наглухо пришвартованного к одному из причалов. Кто ездил в двухместном купе поезда с нижними полками, может сравнивать размеры. Один иллюминатор. Такие каюты получали все командировочные. Там же на корабле были столовая, спортзал, кинозал, несколько финских саун. «Обслуга» была немногочисленная и сплошь состояла из лиц кавказской национальности в морской форме. Все они были увешаны всевозможными военными значками, в т. ч. «За дальний поход».
Позже, офицеры объяснили  подробности их получения этими «отличниками боевой и политической подготовки». В дальние походы их, как правило, не брали, но зато с охотой отправляли в отпуск, откуда они возвращались с такими «дарами востока», что их хватало удовлетворить всех начальников.
Подтверждение я получил в тот же день. Мне нужно было стать на довольствие или что-то починить в каюте, не помню. Во время разговора с дежурным офицером, появился «верблюд» (так их называли офицеры и мичманы) из отпуска. Дежурный попросил меня подождать и начал «приёмку». При мне он вывалил на стол всю поклажу «доблестного защитника» с Кавказа, мгновенно рассортировал добрую часть по ящикам своего стола и вернул остальное морячку. На столе осталась резиновая медицинская грелка с пробкой. Литра на полтора, не меньше. Капитан взял грелку, отвернул пробку, понюхал. «Защитник» безучастно смотрел в сторону, я ждал развития событий. Дежурный негромко, привычной скороговоркой обматерил моряка, подошёл к раковине в углу и… вылил туда содержимое грелки!
Стойкий запах хорошо знакомой мне чачи «оккупировал» помещение. Капитан дежурно добавил пару непереводимых, но понятных нам слов и выпроводил парня.
Я даже не помню сказал ли тот хоть слово. Повисла неловкая пауза.
– Все нормально, я начал первым, т. к. решил упростить ему задачу сохранить лицо части.
– Я сам офицер и все понимаю. Только я не понимаю, как у тебя поднялась рука такую добрую чачу слить? Не похристиански это.
Тот с воодушевлением улыбнулся, вернулся к раковине.
– Подь сюда, – жестом факира дежурный офицер открыл створки, закрывающие сливную трубу, которая была ровно обрезана. Под ней стояло сияющее чистотой
цинковое ведро.

Всполох второй. Новые встречи. Прозрение.

Когда я проснулся на следующий день, в иллюминаторе уже был серый свет влажного заполярного утра. Я проспал после изнурительной дороги, особенно её морского отрезка. Только вчера, катер бросало на больших, иногда выше самого катера, волнах и даже меня, не страдающего морской болезнью, все ещё слегка мутило. Было начало девятого утра. Столовая уже закрылась, но сердобольная хозяйка всё же накормила меня.
Необычная услужливость местных женщин к приезжим тоже выяснилась позднее. Они просто не знали мужской ласки. Дальние походы часто убивали потенцию моряков. Это рушило некоторые молодые семьи. Неверных жён моряки бросали, работы для женщин было мало. Выбраться оттуда им было трудно из-за секретности и отсутствия средств. Такие и висли открыто на приезжих в надеждах изменить судьбу.
Моя подшефная АПЛ стояла, как мне указали, у 6-го из более десятка пирсов, расположенных в бухте, на расстоянии 5 минут ходу. Всю базу можно было обойти минут за 30–40. На пирсах и набережной было пусто. Подлодка стояла с открытым люком, к которому вела металлическая лестница. Я поднялся и заглянул внутрь.
Вниз вела другая лестница. Глубина не менее 5 метров впечатляла.
– Эй, кто-нибудь есть?
Я крикнул в открытый рот люка. Молчание в ответ. Я сообразил, что лучше крикнуть, глубоко нагнувшись. На этот раз появился бесстрастный морячок:
– Чего шумишь, кого надо?
Я поздоровался и объяснил, за чем прибыл. Он исчез на минуту, потом вернулся:
– Спускайся, я провожу.
Внутри было тесновато, но вполне сносно. АПЛ была одной из новейших. Сияло чистотой. Идти было совсем недалеко, нужный отсек был под выступающей частью лодки, там где перископ. У панели с памятью, которую мне предстояло заменить на новую, стоял другой подводник с сержантскими нашивками.
– Командир лодки на совещании. Командир БЧ (боевой части, которой мне предстояло заниматься) будет позднее.
–  Осмотрись пока, сказал он.
Тыканье уже резало слух. Винить нужно было в этом себя самого. Я был в гражданской одежде, поэтому постарался максимально деликатно ему объяснить, что у
меня звание офицера. С этого момента «на ты» со мной не разговаривал никто, даже в других отсеках. В подлодке тайн не бывает, кроме военных конечно.
Разговорились. Старший, третьего года службы, оказался с Украины, из Черкасской области, я недавно служил неподалёку. Это обстоятельство – близость земляка, уважение к старшему по званию и наше положение хозяин-гость, быстро сняло все барьеры.
К обеду появились офицеры и меня пригласили к столу в их кают-компанию. Удивил возраст моряков. Командир, капитан 2-го ранга – около 40 лет, остальные ещё моложе. Обслуживал нас кок (повар), моряк, в белом халате, но в ясно видимом тельнике под ним. Такую точно тельняшку, как говорят непросвещённые, прощальный
подарок от команды, я храню до сих пор. Было красное вино, мясной суп, хорошо приготовленная курица. Я потом ещё много раз удивлялся очень хорошему рациону
подводников. Они его более чем заслуживают. После этой командировки, я понял, что значат слова «беззаветное служение». Страна снабжала флот лучшим, что производили в то время.
На этой секретной базе было в продаже также много импортных товаров. Маленькие универсальный и продуктовый магазины были рядом. Перед отъездом я купил и привёз домой, на 8-е Марта, полный чемодан деликатесов и подарков, в том числе ранее нами невиданных, некоторую детскую одежду и игрушки.
Перед походами, моряки прятали кое-что про запас. Боевой опыт их уже многому научил. Бывали разные приказы и они могли расходиться с привычной реальностью. Моряки рассказывали потом, как месяц шли на сухарях и воде, её опресняет специальная установка. Современная АПЛ 53*может вообще не всплывать. Но, «кушать захочется», как они говорили.
С одним из офицеров, моим однолетком, седым как лунь в 27 лет, тёзкой Сашей Лазаревым, из рода потомков великого российского мореплавателя (все они были и остались военными моряками), мы позднее сблизились по работе. Он был штурманом и я фактически приехал с работой для него. Навигация лодки в то время проводилась по звёздам.
Для этого подлодка всплывала ночью в ясную, тихую погоду и ориентировалась по положению звёзд на небосклоне. Корректировка требовалась примерно раз в 10 лет из-за перемещения светил и Земли за это время. Погрешность расчётов места положения судна составляла примерно 150 метров!
Позже, тёзка-старлей рассказал мне на берегу, за «рюмкой чая», как поседел в одну ночь. В одном из дальних походов, он свалился от усталости. Ему приснилось, что он сделал ошибку в расчётах и что лодка вот-вот ударится в берег. Лихорадочная проверка расчёта маршрута, на его счастье, выявила две ошибки. Одна частично нивелировала другую. Он немедленно доложил командиру корабля. Для исправления этих ошибок
штурмана, лодка прошла лишних 300 морских миль в открытом море, чтобы отвернуть и стать на правильный курс. К утру он стал седым.
Командир, увидев его тем самым утром совершенно поседевшим, ничего никому не сказал. Остальные удивились, но в дальних походах и не такое случалось. Об этом знали только он, командир подлодки, а потом узнал и я. Только сейчас, за давностью лет, я пишу об этом.
В выходной день я пошёл на местное кладбище. Десятки могил со старыми и новыми табличками, в основном ребята 18-20 лет, тянулись ровными рядами.
Подводников пожевали и выплюнули челюсти Мордора. В СССР матери, как правило, не видели останков своих сыновей. Не видели, как-то, что от них осталось, выносят по одному в закрытых мешках и хоронят в одинаковых могилах. Я видел долгие ряды таких немых захоронений… Если и оставались фотографии в форме, их вывешивали
родные моряков в красных углах в городах и сёлах, в рамах с чёрной полосой.
 Это в США подводник мог, как Джимми Картер, стать Президентом. Картер 7 лет служил офицером на двух океанах – Тихом и Атлантическом.
На той советской военно-морской базе, уже на частной квартире, после возлияния на 23-е Февраля, я узнал от подвыпивших моряков, что полный залп одной лодки (24ракеты с 10-тью ядерными боеголовками каждая), оставил бы от Франции (не дай Б-г) ровный слой лавы и пепла двухметровой толщины…
Я также узнал тогда, что стоимость постройки одной (!) АПЛ была выше стоимости её полного макета без пустот, в масштабе 1:1, вылитого из чистого золота! Уже в те времена 70-х годов, их было около 100 единиц! Обслуживание  одной усреднённой единицы Военно-морского флота СССР, содержание и поддержание боевой готовности людей и техники, обходилось стране один миллион рублей в день(!)
Тогдашние «небожители» стояли на этом Мавзолее Ирода над его мумифицированной куклой. Я видел это мрачное сооружение ещё ребёнком и снаружи, и внутри. Там, вместе-рядом, с «вождём всех народов», тогда ещё лежал и «повар кровавых блюд» (О. Мандельштам) в таком же виде. На мрачном мавзолее красовались два бандитских «погоняла»: Ленин, Сталин.
Много лет позднее, я часто бывал в Москве в командировках. Московские чиновники-взяточники в итоге встали мне поперёк горла. После одной из таких командировок, на дежурный вопрос начальства как командировка, я произнёс фразу:
– Меньше Москвы я люблю только москвичей.
Она стала у нас крылатой. Конечно, все понимали, каких именно москвичей я имел тогда в виду. Коренных москвичей я знал прекрасно. Мать возила меня мальчишкой в гости к своей родной тёте, вдове большевика с дореволюционным стажем. Он чудом пережил все партийные чистки и умер перед войной. У них было три сына, все трое учёные с различными степенями. Помню, после визита в Мавзолей, уже взрослым, я сказал младшему из них, что у Мавзолея много и других захоронено.
Он ответил отрывисто:
– Там многих не хватает. Как в воду глядел. Вскоре начался «звездопад» Генсеков. И те, и нынешние упыри жили, и сейчас живут, в страхе за карьеры и жизни. Только этот животный страх спаивает их по группам, отгораживает от «подданных». Бывает, жадность побеждает чей-то страх ион пытается «выровнять линию партии». Тогда на него набрасывается остальная стая и освободившееся место занимает новый шакал.
Будь ты проклят, Мордор!!!
Да, чуть не забыл «про подстаканники».
Финны спроектировали и построили несколько судов гостиниц, таких где ночевал я, для своих лесорубов. Такие базы подплывали и надолго причаливали к дикому северному берегу. Ребята-лесорубы рубили лес, смотрели кино в кинозале, ходили в спортзалы и великолепные сауны, расположенные на каждой палубе.
Однажды, я даже парился в такой сауне с командиром подлодки. Он был там один, скучал, и обрадовался живой душе рядом. Мы познакомились. Капитан первого ранга оказался очень интересным собеседником. Через некоторое время, он пригласил меня поваляться голыми в снегу рядом с сауной. На плавучей базе даже были предусмотрены для этого выходы на небольшие пятачки над кормой.
Потом, много лет спустя, жена и я встретили в общем купе поезда одного капитана второго ранга. Он знал те места, мы нашли общих знакомых. Моряк знал и того капитана первого ранга, с кем я лично «пил компот» в сауне из его трёхлитровой банки. Оказалось, тот был знаменит среди подводников. Но, я отвлёкся.
Изначально, все дверные ручки и водяные краны на всех шести палубах были бронзовыми, столовые приборы были с росписью, серебряные подстаканники с инкрустацией, модерный спортивный инвентарь, широкий экран в кинотеатре, спортивные снаряды в спортзале, и прочее. Плоты из огромных срубленных деревьев забирали буксиром маленькие катера. Финнам шла валюта.
Победившие их когда-то «в той войне незнаменитой» (А. Твардовский) россияне купили у «побеждённых» финнов несколько таких плавучих баз и применили их как военноморские гостиницы. В такой я и ночевал всё время командировки.
До места они доходили полностью разворованными. Крали всё, что можно было унести или снять/отвинтить. Сразу по прибытию, их ставили на капитальный ремонт.
Этот послеремонтный вид я и застал. Один из моряков божился, что видел первоначальные фотографии. Я ему верю. Есть ещё много чего вспомнить, но пока больше не хочется. Обратно в Мордор я не советую никому. Как бы он ни мимикрировал под Добро, его Зло, пусть в разных обличиях, всегда и везде всё равно выходит наружу!
Я от жизни смертельно устал,
Ничего от неё не приемлю,
Но люблю мою бедную землю
Оттого, что иной не видал.
Вряд ли Осип Мандельштам вспоминал эти свои строки пред своей голодной смертью в ГУЛАГЕ через 30 лет.

Всполох третий. Новая должность.

Пришло время покончить с командировками. В цеху, где производились блоки памяти освободилась должность Начальника участка, где как раз и производились блоки памяти для АПЛ. 
Я курировал этот участок от нашего конструкторского бюро и знал все производимые там изделия хорошо. Я был также хорошо знаком с представителями военной приёмки и умел решать с ними производственные вопросы.      
Первый визит на участок в качестве его начальника открыл мне глаза на многое. Все
работающие на конвейере женщины, работающие посменно, из улыбчивых сослуживиц в раз превратились в подчинённых рабочих, сражающихся за каждую заработанную или потерянную копейку.
Их было более сотни, усталых, неухоженных, большинство одиноких, разведённых или брошенных женщин. Мне сразу бросилась в глаза одна из них. Её голова, вернее её волосы, были почти на уровне рабочего стола. Вскоре, я узнал, что из-за её неуёмной тяги к спиртному, от неё ушёл муж, забрав с собой двоих их общих детей. Он работал в смежном цехе. Женщина подрезала ножки рабочего стула. Так она пыталась спрятать
от отгружающих свой стыд и себя. Она была хорошей работницей и завод оплатил ей принудительное лечение от алкоголизма. Её работой была исключительно сборка и спирта, применявшегося на производстве, ей не выдавали.
Появление нового молодого мужчины было встречено заметным оживлением и репликами игривого характера. Мой рабочий стол стоял в глубине цеха и по дороге к нему я поздоровался со всеми. Познакомился с каждой из них я позднее, уже в качестве Начальника участка. Кроме них, в моем подчинении был один старший мастер и два мастера.
Из мужчин были также два военпреда. Главным словом в цехе было слово «план» и оно определяло всё. Я довольно быстро вошёл в курс дела и кроме нервотрёпки и бесконечной усталости практически не имел проблем.
Через полгода, по дороге на работу, в поезде метро вдруг погас свет. Мы выезжали на мост через Днепр, в противоположную от работы сторону. Я плюнул про себя, поняв, что как говорят «берега попутал» и в «дурку»54* мне совсем не хочется. Мне стало ясно, что так дальше продолжаться не может.
 Я вышел на ближайшей остановке и пересел на поезд шедший обратно. В тот же день я подал заявление об увольнении с завода по собственному желанию. Знакомый наладчик аппаратуры, общительный малый из тех, кто «знает всех и всё на свете», проникся моей заботой и дал телефон Отдела кадров вновь создаваемой организации, которая искала дипломированных инженеров.
Это был Республиканский Информационно-вычислительный Центр Украинского Республиканского Управления Государственного Стандарта СССР, сокращённо РИВЦ УРУ Госстандарта, между сотрудниками просто РИВЦ.

Всполох четвёртый. Очарование Мордора.

Мой диплом и биография вполне соответствовал требованиям новой работы, т. к. вычислительной техникой мы занимались два семестра в КПИ, я был женат, офицер и прочее. Начальником Отдела кадров там оказался отставной подполковник, штурман дальней авиации. Мы быстро нашли общий язык (он летал, я сбивал) и вышли покурить уже на пятой минуте беседы. Первой моей должностью на новом месте стала должность старшего инженера.
Работа была далеко от дома, за пригородом Киева Феофанией, туда сотрудников возил маленький автобус. Мы называли его «развозкой». Он собирал нас в определённых местах Киева и доставлял к месту работы и обратно. В штате РИВЦа в тот
момент было человек семьдесят, более 85 процентов из них были с высшим образованием, поэтому интересных собеседников было достаточно и время поездки пролетало незаметно.
 Расспросы попутчиков открывали многие детали деятельности всего ведомства. Главной функцией нашего Центра был обработка результатов проверок соблюдения Государственных Стандартов СССР всеми гражданскими заводами, объединениями, предприятиями и прочими организациями. Полная сводка по стране направлялась «на самый верх». Общее число сотрудников Госстандарта СССР составляло 130000. Для сравнения, в США за государственный стандарт применяются характеристики лучшей продукция производимых однотипных товаров, изделий и прочего. Определяет её свободный рынок. Соответствующее Бюро Стандартов в США насчитывало в то время 8 человек.
В СССР информация по результатам таких проверок собиралась проверяющими, затем посылалась в Центры Метрологии и Сертификации, расположенные практически
в каждом областном центре по всей огромной стране либо по почте, либо телеграфом, если соответствующая организация имела такую возможность. Таким образом, «оборот» подобной информации занимал от недели до месяца и более. Эффективность такой госпроверки 55* была мизерной, как и качество всей гражданской продукции в СССР.      
Три следующие в СССР одна за одной Пятилетки Качества не дали никакого результата, если не считать гору макулатуры, производимой и собираемой по всей нашей «необъятной родине» Госстандартом. Одновременно, деятельность работников Госстандарта давала им возможности безнаказанно брать всевозможные «подношения» от проверяемых предприятий.
«Вещественные доказательства» я вскоре увидел собственными глазами. Мне пришлось выехать на вызов в кабинет тогдашнего Начальника Украинского Управления
Госстандарта Андрейченко Леонида Андреевича. У него плохо работал коммутатор прямой внутренней связи с его штатом в здании Управления на Печерске в Киеве.
Я прибыл в Управлении и был допущен в главный кабинет. Для проверки, мне понадобился доступ в маленькую комнатку внутри кабинета, которая была заперта на ключ.
Хозяин кабинета был странно смущён моей просьбой открыть дверь, за которой скрывался щит со всеми соединениями пульта на его столе и прямыми телефонами управленцев, установленными на их рабочих местах. Андрейченко очень неохотно открыл дверь:
– Никому не рассказывай, какой у меня тут беспорядок.
Я сразу все понял и среагировал, как положено:
– Не волнуйтесь, Леонид Андреевич, порядок я наведу. Никто ничего не узнает.
Комнатка площадью примерно в три квадратных метра была буквально завалена дефицитными товарами. Кожаные портфели и только начавшие входить в моду «дипломаты», куртки и плащи, приёмники и магнитофоны, маленькие телевизоры и прочее и прочее. Андрейченко всё, что шло на экспорт и в «братские республики», принимал лично и буквально, даже не выходя из кабинета.
Первым делом я протёр все клеммы чистым спиртом. Армейский опыт пригодился и всё заработало. Андрейченко был доволен, я положил все с чем пришёл в подаренный им дипломат и мы расстались довольные друг другом.
Военная продукция в СССР имела отдельные стандарты, внутриведомственную приёмку и, соответственно, лучшее качество. Через пару месяцев, я уже достаточно разбирался в процессе проверок и обратился к своему непосредственному начальнику с предложением ускорить приём-передачу информации с использованием аппаратуры
связи по телефонным каналам.
Отношение всех ознакомленных с моим предложением специалистов отдела было скептическим. Фактическое качество телефонных каналов не отвечала требованиям надёжности и достоверности. Я был готов к таким возражениям и предъявил действующий Государственный Стандарт по телефонным каналам связи. Согласно всем действующим в стране ГОСТам 56* техническая возможность реализации идеи была возможной. Дружные возражения специалистов вроде «стандарт одно, а жизнь иная» я отмёл единственным аргументом:
– Зачем тогда нужен Госстандарт? Мы можем ЗАСТАВИТЬ Министерство Связи соответствовать государственным стандартам!
Выходить с таким предложением к Директору руководство отдела не решилось. Тогда я направился к Директору Центра «через все головы». Директор позвал своего Заместителя по науке и по истечении получаса предложение встретило одобрение начальства. Мне поручили подготовить служебную записку и через неделю «дело пошло наверх».
Пришедший ответ превзошёл все ожидания. Государственный Комитет Стандартов не только одобрил уже «наше предложение», но и выделил финансирование на предложенный проект и постройку отдельного здания для этих целей.
Сумма финансирования была ошеломляюще большой – три миллиона рублей! По валютному курсу того времени это составляло около 5-ти миллионов долларов. Мы становились Республиканским Информационно-вычислительным Центром Украинского Республиканского Управления Госстандарта СССР, сокращённо РИВЦ УРУ Госстандарта СССР с прямым подчинением Москве. Нам был выделен участок под строительство в двух остановках метрополитена от центра Киева.
Наш директор, Ефим Ильич Бочковский, русский с «неправильным папой», откровенно признался мне через несколько лет, что не спал всю ночь после получения этого известия.
  Совместными усилиями начальников отделов и ведущих специалистов был составлен и утверждён руководством всех уровней соответствующий поэтапный план разработки и внедрения проекта в масштабах СССР. Я стал ответственным за техническую составляющую всего проекта.

Всполох пятый. Большое строительство.
«Я могу не делать вам неприятностей».

Примерно через месяц после начала строительства, меня вызвал к себе Директор РИВЦа и конфиденциально попросил возглавить контроль за строительством. Он прямо сказал, что его не устраивают его темпы. На момент начала строительства я занимался своими прямыми обязанностями и к строительству нашего нового здания не имел никакого отношения. Новое назначение меня удивило. В штате нашей организации уже было два Замдиректора, Главный инженер и Михаил Осипович Тайман, дипломированный строитель, занимавшийся ранее ремонтами и развёртыванием деревянного домика для трёх отделов нашего быстро растущего Вычислительного Центра на территории Центра Метрологии и Стандартизации, расположенном на окраине города, в районе Феофании.
Этот домик позволил нам всем на время вздохнуть посвободнее, однако всех проблем не решал. Большинство наших отделов и дирекция оставались разбросанными по зданию этого Центра и это не нравилось не им, не нам. Тайман был хорошим специалистом и занимался согласованием проекта нового здания, запроектированного (как оказалось в дальнейшем отвратительно) Зональным научно-исследовательским и проектным институт типового и экспериментального проектирования жилых и общественных зданий, сокращённо ЗНИИЭПом.
Строительство нового здания началось в сентябре 1975 года. Проблемы начались с первого дня строительства. Место строительства располагалось недалеко от практически пересохшей речки Лыбедь, что потребовало устройства фундамента на сваях. Место было с так называемыми плывунами, которое нужно было пройти до твёрдого грунта. Так называемое свайное поле под фундаментом составили 128 глубоких свай, а его установка длилась около месяца.
   К моему появлению на стройке, свайное поле под фундамент высотной части здания было закончено. Двухэтажная, так называемая обстройка здания в таком сложном фундаменте не нуждалась. Кроме того, рядом находилось старинное одноэтажное здание, где ранее нарезали мраморные и иные плиты из камня. Это производство имело несколько огромных станков с громадными фрезами, до 3-х метров в диаметре. Его перевели в другое место, оставив всё уже не нужное на месте.          
Разобрали само здание и станки с большим трудом. Наши предки всё делали на совесть. Под станками оказались глубокие каменные фундаменты. Все попытки их раз-
рушить строительными механизмами провалились. Было принято решение их взрывать, приглашены специалисты, назначено время. Я отвёз в районный отдел ГАИ и там отдал в руки его начальнику соответствующее письмо с просьбой перекрыть движение автомобилей на время проведения взрыва.
Когда к взрыву в назначенное вечернее время всё уже было готово, представителей ГАИ на месте не оказалось. Взрывчатка уже было заложена! Назревал скандал с подрывниками. Я позвонил из прорабской будки на номер 02 и связался с дежурным по городу. Он представился подполковником, выслушал меня, и так, чтобы я услышал,
весёлым голосом по другому телефону поднял по тревоге всё районное отделение ГАИ.
Через 5 минут из подлетевшего гражданского автомобиля выскочил начальник райотдела ГАИ в кителе без галстука, в тренировочных штанах и домашних тапочках. Дежурный милиционер в полной форме выскочил из милицейской машины, следовавшей за гражданской. Оба были с палками регулировщиков движения. Улица, тогда имени Горького, была ими перекрыта.
Взрывы слились в один протяжный громкий звук и всё было закончено. Пыль улеглась, я осмотрел то, что осталось. Осколки уже можно было вывозить как обычный
строительный мусор. Работа была выполнена взрывниками качественно. Всё это время милиционеры ходили за мной хвостом. Взрывники курили в сторонке. Они были в себе
уверены и наслаждались процессом.
Я подписал взрывникам Акт выполненных работ. Начальник районного ГАИ по рации доложил об исполнении приказа Дежурному по городу и мы все расстались друзьями. Потом я ещё раз позвонил по телефону дежурному по городу и поблагодарил его лично.
В течение нескольких следующих дней я знакомился с проектом здания. Свидетельство чертёжника-архитектора, полученное в средней школе, мне тогда  очень пригодилось.
Здание имело 14 этажей, подвальное помещение и двухэтажную обстройку. Общая площадь здания превышало 7000 квадратных метров. Я с удивлением нашёл в проекте дверь, открыв которую можно было тут же удариться лбом в бетонную колонну. Дверь  зачем-то закрывала эту колону. Высота фойе была рассчитана на лилипутов, если повесить там подвесной потолок, указанный в другом чертеже, и прочее.
 Михаил Осипович Тайман, которого все строители называли между собой Мотя, только сокрушался, когда я ему это показывал. Маленький, запуганный с детства, маленького роста, с постоянно слезящимся после инсульта левым глазом, он был прекрасным специалистом.
Я называл его исключительно по имени-отчеству и мы быстро подружились:
– Александр Юрьевич, а шо ж ви хочите, если там конструктор проекта – жена директора этого института! Хто ж ей паперок скажить? Я ж всё вижю и молчу, а шо делать? Ладно, дверь я перэдвину, а потолок ми просто заштукатурым и побелим.
Перечень необходимых для стойки материалов, механизмов, оборудования, приборов и комплектующих изделий содержал более трехсот наименований. Общее же количество всего, что нужно было получить составило более 1000 единиц. Тайман порекомендовал мне опытного строителя-снабженца и в первое время тот часто давал мне небескорыстные консультации. Их стоимость я оплачивал из своего кармана.
Пока я в них нуждался, эти расходы наш Директор возмещал мне отдельными премиальными из своего фонда.
Уже через месяц я понял, что без помощника мне не справиться. Где ютился Тайман со своими документами я тоже не знал. Я поехал с нашему Директору и предложил установить на строительной площадке ещё одну большую прорабскую как у строителей. Там же я предложил хранить всё самое ценное до его применения на нашем строительстве. Я обнаружил, что в погоне за выполнением плана строители привычно используют дефицитные комплектующие и прочее в своих целях на других «горящих» объектах.
Кроме того, я попросил выделить мне толкового техника, чтобы тот вёл (или вела) учёт и контроль всего, что передаётся строителям, поскольку мне часто приходилось отлучаться. Вскоре мы вселились в новое помещение (деревянный домик) со своим телефоном. Тайман получил ключ от новой кладовой, собственную печать и, на горе прорабов, сразу стал на голову выше. Первая моя помощница больше занимала телефон для болтовни, чем работы.
Через неделю у меня появилась Ульяна с Закарпатья и я сразу вздохнул свободно. Я объяснил миловидной девушке как вести учёт, отвечать на вопросы и общаться со строителями. Их я тоже предупредил на каком языке при ней разговаривать. Через несколько дней она сама составила соответствующие таблицы, стала разносить по колонкам, всё что к нам поступало, где хранится, когда и сколько было передано строителям, с количеством, датами и примечаниями. Вскоре и Тайман её оценил:
– То шо надо!
Нужно отметить, что несмотря на все мои старания три самосвала с красным облицовочным кирпичом «ушли налево», сколько других материалов ушло туда же знали только прорабы. Всего через стройку за два года и восемь месяцев строительства прошли семь прорабов,  три начальника участка и два руководителя ответственного за
стройку треста. Для сравнения, аналогичные Вычислительные центры других министерств и ведомств строились в три-четыре раза дольше.
Сам я мотался по складам и базам, выбивая всё необходимое. На частый вопрос: «А что мы получим взамен?», безотказно работал мой аргумент: «Я могу не делать вам неприятностей».
 Особенно запомнился мне случай с акмиграном. Это материал для потолочной облицовки с отличной звукоизолирующей и шумопоглощающей способностью и малым весом. В описываемое время он ещё был дефицитом. Я узнал, что этот материал есть в одном из строительных управлений и поехал туда. Необходимое количество акмиграна было относительно небольшим, соответствующее письмо было с собой и проблем я не ожидал.
В двухэтажном здании кабинет Начальника Управления был на первом этаже, его Зама на втором. Дверь на первом этаже была закрыта, пришлось подниматься на второй этаж к Заму. Я постучал в дверь и вошёл после ответа. Зам скучал и потел, был жаркий конец лета. Я поздоровался, изложил просьбу и показал письмо. Зам помялся, я начал его убеждать. В конце концов он уже готов был писать разрешающую резолюцию, но в кабинет нежданной неприятностью ворвался, как я догадался, его начальник:
– Ничего ему не давай!
Он подскочил к столу, забрал у своего зама моё письмо, сунул мне в руки и побежал к себе в кабинет. Я рванулся за ним, закрыл за собой дверь кабинета и глядя в упор размеренно сказал:
– Взятку хочется? А чтобы я твою базу закрыл не хочется? У тебя же акмиграна не мерено? Мне не вагон нужен! С Госстандартом поссориться хочется? Сам подпиши! Будет наша плановая проверка позвони. Вот мой телефон.
Потом пришлось ездить перенаправлять уже прицепленные к отправке другому получателю вагоны с центральными кондиционерами с Харьковского завода в Киев, выбивать холодильные установки в Москве, везти бронированный кабель из Перми, где я с непередаваемым чувством видел как при падающем снеге кладут асфальт на голую, мёрзлую землю. Алюминиевый фальшь полы над кабелями в машинных залах я заказывал, а потом забирал, в тюремном заводе в Риге, и т.д. и т.п. Последними были ковровые дорожки на лестницы.
Одновременно, был проложен телефонный кабель до ближайшей распределительной коробки и установлена с трудом добытая мной аппаратура уплотнения, позволяющая по одной паре проводов передавать до сотни переговоров.      
Мелкий жулик из Министерства Связи, чуть не плача, завизировал распоряжение об установке в нашем здании шести телеграфных аппаратов и 75! городских телефонов без всяких взяток или «подношений», без которых он явно даже не мог представить своего существования. И тогда я успешно применил полученные мною в КПИ знания.  Они пригодились как никогда ранее. Основы телефонной и телеграфной связи я знал хорошо и позаботился о многожильном кабеле и соответствующей аппаратуре уплотнения сигналов заблаговременно, чем и добил взяточника.
Ведомственную приёмную комиссию возглавлял Шелепин, с которым я уже встречался в Москве. Директор, все замы и я водили его по зданию больше часа. Вопросы Шелепин задавал почему-то только мне. Он держался, но было видно, что ему даётся это с трудом. Его оценка в Акте приёмки была «отлично». Здание не только было построено. Оно полностью функционировало как производство. Лифты работали, за экранами сидели операторы, печатали принтеры, звучала громкоговорящая связь…
Я один провожал его к машине в аэропорт. Шелепин так решил сам. У машины он положил мне руку на плечо и прочувственно произнёс:
– Наконец! Я увидел как должно быть при сдаче объекта в эксплуатацию. Спасибо.
Я поблагодарил его за помощь и пожелал счастливого пути. Как говорится:
– Начальство не свой брат: много говорить не станешь.
Наш Директор потом сказал мне, что Шелепин в войну командовал заградотрядами и расстреливал тех, кто боялся выполнять приказ. Кто бы мог подумать! Теперь он «сдерживал» нарушителей стандартов! Кстати, в этом «хлебном» ведомстве было полно отставников из различных силовых структур СССР, их родственников и их клевретов. 57*
Через две недели его не стало. Об это мне сообщили мои сотрудники в больнице, куда я попал с гипертоническим кризом через пару дней после визита Шелепина и завершения всех остальных формальностей. На работу я вышел почти через месяц.
Видимо, сказались беспрерывные перелёты и прочие перегрузки. Меня ждал отдельный кабинет на третьем этаже с видом на улицу Горького.

                Всполох шестой. Мирная жизнь.

Вскоре, меня избрали Председателем профсоюзного комитета РИВЦа. В начале учебного года меня направили на повышение квалификации руководящих работников
профсоюзов. В тот период времени, такие занятия под присмотром КПСС проводились в здании Университета повышения квалификации руководящих работников ЦК КПУ. 58*   
Курс занял девять месяцев и закончился четырёхчасовым письменным экзаменом.
После выпускного экзамена, двое преподавателей собрали у всех слушателей работы и объявили двухчасовой перерыв. Когда мы собрались вновь, всем выдали конверты с результатами. Мне выдал конверт старший из двух преподавателей. При этом он тихо попросил меня задержаться после ухода остальных слушателей.
Мой конверт был пуст. Вскоре с экрана я услышал: «Штирлиц, а вас я попрошу остаться», и вспомнил этот момент.
Когда все слушатели удалились, старший из преподавателей подошёл ко мне снова:
– Александр Юрьевич, мы просим Вас пройти несколько дополнительный тестов и ответить на дополнительные вопросы. Ваши результаты тестов и ответов на вопросы показали, что показатель Реакции на возбуждения и Выдержки после возбуждений (я не уверен в точности воспроизведения терминов, но суть была такая) находятся близко к их крайним значениям. Это опасно для здоровья. Я даю Вам брошюру об этом, там указаны меры предосторожности. Мы просим Вас пройти дополнительные тесты. Это займёт не более получаса. Здесь Ваше новое задание.
После проверки результатов дополнительных тестов и ответов на новые вопросы, оба преподавателя вернулись в класс и старший из них огласил мне их окончательный
вердикт:
– Дополнительные тесты подтвердили первоначальные результаты. У Вас действительно всё обстоит именно так. Ваш усреднённый по двум тестам IQ результат равен 163 баллам. У нас это пока рекорд. Мы доложим об этом Вашему и своему руководству.
Никакой реакции моего руководства на окончание мною этих занятий не последовало. Выданная мне брошюра к тому моменту немного запоздала (мой гипертонический кризис уже был позади), но её содержание я запомнил и пользовался им в дальнейшем. Тем не менее, юмор я продолжаю считать лучшим лекарством в любых ситуациях. Что касается IQ, то шкала результатов этого теста, которой пользовались тогда преподаватели, мне не известна.
Ярким эпизодом этого периода запомнилось мне увольнение одного проходимца по фамилии Ионкин. Иначе никто его и не называл. Маленький, никогда не смотрящий в глаза собеседнику, образцовый типаж доносчика или «стукача».
«Знаменитым» он стал после совместной командировки с секретарём нашей партийной организации, миловидной женщиной средних лет. В купе он попытался её «склонить к взаимности». Жена полковника не опустилась до его уровня и успешно применила навыки самообороны, приобретённые в одном из гарнизонов мужа.
 По возвращении с синяками и после «разбора полёта», он был уволен по самой жёсткой статье. После нескольких безуспешных попыток устроиться на работу, это подонок подал в суд нашу организацию.
Отдуваться в качестве ответчиков пришлось одному из заместителей Директора РИВЦа и мне, как Председателю местного комитета.
Первый, районный суд отклонил его иск. Истец пошёл дальше. В городской суд заместитель директора от администрации и я, как представитель общественности, уже шли взбешёнными до крайности. Моя речь был короткой и беспощадной. Я уже внимательно ознакомился с его документами в отделе кадров и был хорошо подготовлен.
При детальном сопоставлении дат, выяснились интереснейшие детали. Я рассказал какой он на поверку «ветеран ВС» и «участник ВОВ», каким негодяем и патентованным манипулятором он есть на самом деле.
Ионкин был призван в армию в 1945 году на Дальнем Востоке и ни до одного фронта доехать на успел. Однако, он ухитрился получить привилегии участника боевых
действий в ВОВ и пользоваться ими! Потом долго учился за счёт государства в техникуме и ВУЗе. За последние двенадцать лет он сменил двенадцать (!) мест работы.    В его трудовой книжке было двенадцать записей как будто сделанных под копирку – «Уволен по соглашению сторон».
Как он шантажировал прошлых своих руководителей можно было хорошо себе представить. Несчастный наш начальник отдела кадров, подполковник, бывший лётчик дальней авиации, день и ночь писал объяснительные во все возможные инстанции,
куда Ионкин без устали строчил жалобы и «сигналы».
– Так тебе и надо, говорил ему наш директор. Бачили очі, що купували, їжте ж, хоч повылазьте. 59*
У нас на работе «больной писатель» почти не появлялся, однако дней аванса и получки никогда не пропускал. Двое сотрудников сообщили мне, что недавно, в перерыве занятий по повышению квалификации, видели его в рабочее время у здания Городского народного контроля, куда он явно нёс очередную написанную каллиграфическим почерком кляузу, будучи в тот момент на больничном листке.
В городском суде г. Киева я рассказал как он достал «до печёнок» весь коллектив, о его «донжуанстве», о том, что вместо работы мы вынуждены постоянно отбиваться от его исков, показал суду копию записей в его трудовой книжке.
Выступление я закончил словами:
– В нашем коллективе манипуляции истца не пройдут!
Эпизод в купе поезда явно и окончательно убедил присяжных. Это были рабочий с завода, а также пожилая седая женщина, скорее всего ветеран труда и старый член КПСС. Суд совещался за закрытыми дверями не более десяти минут. Ионкин проиграл с треском. Решение суда было окончательным и обжалованию не подлежало. Подонок, лицо которого во время моего выступления меняло цвет, как светофор на перекрёстке, осталось красным от бессильной злобы.
На докладе по результатом суда у директора, заместитель директора назвал меня Плевако 60*. Директор вызвал по селектору главбуха, приказал рассчитать Ионкина и принести конверт с деньгами в директорский кабинет. Затем он вызвал Начальника одела кадров с трудовой книжкой Ионкина для полного соблюдения формальностей при свидетелях.
 Секретарша вызвала «хероя» в кабинет директора. Ионкин напоминал нашкодившего кота. Директор швырнул на стол перед Ионкиным его трудовую книжку и конверт с деньгами по окончательному расчёту. Я уже знал, что «больничных» денег там не было. Затем директор приказал громко, чтобы слышала секретарша, начальнику
отдела кадров:
– Проводите Ионкина до выхода из здания и предупредите охрану, чтоб даже духу его здесь больше не было!
Новость тут же стала известной всему коллективу.

Часть седьмая. Лихие девяностые.
Всполох первый. Тремих.

Время не стояло на месте. Лихие 90-е годы начали набирать обороты. Почти год я проработал в должности консультанта уже хорошо мне знакомого маленького кооператива "Лера", располагавшегося в подвале много этажного дома, где тогда жили мои родители.
Затем, я стал соучредителем и Дирестором Совместного Украинско-израильского предприятия "Мастбуд", в этом мне помогли знакомые и родственные связи.           Предприятие выпускало мобильные буровые машины с великолепными возможностями и техническими характеристиками невиданными в СССР и СНГ. Два автомобиля КРАЗ под эти установки, я "выбил" в Краматорске, где снова сильно охладил уже больную почку и две недели провалялся в Октябрьской больнице в Киеве.
Через три года, по окончанию контракта, я из СП ушёл по собственному желанию. Семья приняла решение эмигрировать а США. В это время, в один ничем не примечательный день, мне позвонили из моего бывшего совместного предприятия и попросили помочь. К ним приехал для переговоров немец, они его разместили в киевской гостинице "Днепр", в двух кварталах от моей квартиры. Немца чем-то опоила женщина, которую он «заказал» в номер. На утро он оказался без денег, дорогих часов, памяти и покоя.
Поскольку он знал английский, а я находился недалеко, то сразу после телефонного звонка я направился к «потерпевшему» от украинского «гостеприимства».
Немец встретил меня как Мессию. Я возвратил к жизни этого Лазаря и дал ему денег на билет домой и на оплату гостиницы. К счастью, его Der Pass (паспорт) путана ему
оставила. Это было логично, чем скорее он уедет, тем спокойнее ей будет. Я помог ему заказать обратный авиабилет.
Затем я вызвал администратора, представился куратором немецкого посольства от МИД Украины и закатил ему такой скандал, что в итоге он отказался от оплаты немцем номера. Бегающий глазки и выступивший на лбу пот выдавали в этом явном жулике соучастника грабежа.
Когда я перевёл результат нашей беседы немцу, тот был на седьмом небе. Через пару дней, деньги немец вернул вместе с благодарственным письмом.
Однако, этим дело не закончилось. Немец успел познакомиться со шведом, который тоже был в командировке в Киеве и остановился в соседнем номере. В тот день нашей первой общей встречи мы втроём выпили и поговорили. Швед подробно рассказал, что подписал с Киевгорстроем Протокол о намерениях создать совместное
предприятие по поставкам специального оборудования для укладки дорожного покрытия, а также оборудования для укладки специальных полов в зданиях с огнеопасными производствами. Такие полы не давали искр при падении металлических предметов. Пока мы со шведом разговаривали, немец допил все, что осталось.
Я внимательно выслушал шведа и предсказал ему, что что-либо конструктивное он услышит от горстроевцев не ранее, чем через полгода (я ошибся, прошло "всего" пять
месяцев). Я же могу найти его фирме покупателя в течение нескольких дней, т.к. строителей я знаю много. Если мистер Бо Стенхолм согласиться на моё предложение, то я могу начать работу уже завтра. Всё что мне нужно, это полномочия от его фирмы на бланке, которые наверняка лежат у него в номере. На вопрос шведа как же быть с Протоколом о намерениях, я посоветовал ему на возможные будущие претензии ответить, что время - это деньги и его фирма уже давно работает в Украине.  Каких-либо сроков в Протоколе, как я и предполагал, указано не было.
Швед почти не раздумывая сбегал в номер. Русский язык он мог читать и понимать, но объяснялся с трудом. Совместными усилиями на русском и английском языках была написана Доверенность на моё имя. Мне доверялось представлять их фирму в Украине, Грузии и Белоруссии. Я попросил Бо добавить две бывшие Советские республики, так как я уже знал с кем там говорить. Кроме того, я попросил его оставить мне все рекламные материалы, которые были при нём. Выпивший немец попытался влезть с предложением продавать ещё и его какие-то верстаки. Я вежливо пообещал подумать и все мы обменялись визитками.
Первый контракт на поставку автоукладчика асфальта я заключил со строителями первого в Киеве Макдональдса. Как обычно бывает, через пару дней после сдачи объекта, обнаружилось, что строители забыли проложить к зданию какой-то кабель.
Попытки строителей прорыть новую траншею к зданию провалились после поломки трёх привычных им фрез подряд. Через подрядчика строители нашли меня. После моих объяснений, только применение сверхпрочной фрезы позволило строителям взломать новый асфальт. Лучшей рекламы нельзя было придумать. В то же время вышла моя статья в строительном журнале с детальным объяснением принципов работы шведского оборудования. Там же я привёл реальные технические данные его производительности и надёжности. Дело двинулось с места.

Всполох второй. Работа Полномочным Представителем.

Прошло пару месяцев. Моя работа в шведской фирме шла успешно. Слухи о шведских инструментах и оборудовании широко распространились среди киевских строителей, а потом и в бывших «братских» республиках. В эти республики я звонил своим знакомым по Госстандарту, многим выслал буклеты фирмы и журнал для строителей с моей подробной статьёй об этом.
Полная свобода в принятии решений, свободный график, свой офис в фирме хорошего знакомого, которая занимала целый этаж в Дарнице, не далеко от остановки киевского метро, делали работу необременительной и весьма доходной.
Покупатели звонили, приезжали заключать договоры на поставки. Теперь все документы уже были на английском и русском языках, на красивых бланках фирмы. Оставалось лишь подписывать договоры поставок и составлять соответствующие перечни товара. Печать фирмы у меня появилась после моей первой поездки в Стокгольм.
Очередной «покупатель» пожаловал в мой офис без приглашения и даже предварительного звонка. Это был прилично одетый парень младше меня. Он повёл глазами по стенам, где я развесил плакаты с фотографиями оборудования, и указал на асфальтоукладчики и оборудование для укладки полов с ударопрочным бетонным покрытием для взрывоопасных помещений с просьбой объяснить технологию укладки таких полов.
Выслушав меня, посетитель задал несколько технических вопросов. Все мои ответы были утвердительными. После подробного обсуждения перечня товаров заказчик обещал перезвонить и мы попрощались.
Я позвонил Бо Стенхолм в Стокгольм с этой новостью. По его тону мне стало ясно, что он доволен и организует вызов и гостиницу. Заграничный паспорт у меня уже был и
проблем я не видел.
Я уже дважды летал в Швецию по работе. Первый раз на«смотрины», потом с заказчиками и покупателями. Все воочию убедились, что трое рабочих могут за одну смену залить бетоном цех площадью около 200-х квадратных метров, осушить его специальными матами, отсасывающими воду, покрыть цветным, водостойким, не дающим искр покрытием и отполировать его до зеркального блеска специальной шлифующей машиной.
Цвет пола можно было выбрать по каталогу. Верхний слой пола можно было сделать с также и с цветным рисунком, но такой пол ожидаемо стоил значительно дороже и требовал немалого мастерства и опыта исполнителей. Цена и сроки таких полов оговаривались отдельно.
Когда во вторую поездку мы с покупателями ехали из аэропорта, одна полоса хайвея была перекрыта. Остальные полосы дороги работали. Над шести полосным хайвеем только начинали строить мостовой переход. Я пообещал заказчиками, что более одной полосы в день строители не перекроют и к нашему отъезду мост будет работать полностью. Через три дня, уже на пути обратно, они не верили своим глазам.      По мосту над хайвеем уже ездили машины и автобусы. Когда я сказал, что строители дали гарантию городским властям на 40 (сорок!) лет и что это обычная практика в Швеции, заказчики были изумлены и молчали всю оставшуюся дорогу.

Всполох третий. Ясак. 61*

Девяностые годы вышли на финишную прямую. Бандиты в малиновых пиджаках и кожаных куртках открыто грабили всех, кого могли. Лакомым куском и высшим пилотажем у них считалось «защищать» предпринимателей от них от самих «защитников». Первым, снова неожиданно, в офисе появился тот же парень. Он стал требовать возмещения убытков от брака, вызванного применением шведского оборудования при оборудовании теннисной площадки одного из «новых русских»  предпринимателей.
На месте события выяснилось, что рабочие грубо нарушили технологию работ, пытаясь делать как «мы лучше знаем». Документацию на русском языке по эксплуатации оборудования нашли с трудом и нераспечатанной.
Я отказался возмещать убытки. Ещё через день ко мне пришла пара «малиновых быков» с «предъявой» возместить убытки и «моральный ущерб». Слово «моральный»
особенно ясно осталось в моей памяти.
На «решение вопроса» бандиты мне выделили трое суток. Перебрав все имеющиеся у меня возможности «вырулить» (тогда мне тоже пришлось думать бандитской терминологией), я решил позвонить своему старому знакомому. Это был мой ровесник, полковник ОБОП (Отдел Борьбы с Организованной Преступностью), мы росли вместе.
Полковник жил через дорогу. Предложенное им место встречи меня удивило и насторожило. Это был простенок между клубом Метростроя и гранитной стенкой основания фундамента уже снесённой старой киевской телевышки. Мы играли там в детстве «в войну». Взрослому человеку проникнуть туда можно было только боком, вдвоём можно было стоять только плечом к плечу.
Я подробно изложил проблему. Полковник внимательно меня выслушал и назвал
сумму своей помощи, точно равной сумме, требуемой бандитами. Я сразу всё понял и ушёл не попрощавшись. Решение покинуть страну было мною принято.
На следующий день у меня состоялся долгий телефонной разговор с Бо Стенхолм. Он, неожиданно для меня, любезно пообещал мне возместить все издержки и попросил меня подыскать моего преемника. Я стал готовить документы на разрешение въезда в США нашей семьи на постоянное жительство.
 К тому времени семья сестры и родители уже выехали и жили там.

Всполох четвёртый. Интервью.

Решение об эмиграции семья одобрила единогласно. Я нашёл преемника для работы с Tremix и передал ему дела. Затем продал всю собственную недвижимость и машину. Валютчики за приличный процент перевели деньги за границу родственникам.
Ранней весной 1998 года мы получили вызов от родителей из США, куда годом ранее они уехали к моей старшей сестре. Семья сестры вызвала родителей, потом уже родители вызвали нас. Это была вынужденная цепочка выезда для эмигрантов из бывшего Союза.
Эмиграционная политика США тому времени стала намного жёстче, вызов уже имели право сделать только дети родителям и наоборот.
Правила для эмигрантов ужесточились из-за распада СССР и наплыва беженцев из его бывших союзных республик в Соединённые Штаты.
В Киеве тогда ещё не было американского посольства. Пришлось ехать в американское посольство в Москву. Шла настоящая волна эмиграции из Союза. Мы простояли в очереди полночи и полдня. Я не послушался «опытных советчиков» и мы принесли все имеющиеся у каждого члена семьи документы об образовании и прошлой работе.
В посольстве нам указали номер комнаты на втором этаже. Нас встретил огромный рыжий детина с армейской стрижкой. Я и сейчас думаю, что он был из спецназа или силовиком из ФБР. 62*. На чистом русском языке он предложил всем нам присесть и сел сам напротив нас за большой стол.
После просмотра всех наших документов, и нескольких вопросов жене и сыну, последовали вопросы ко мне.
– У всех вас высшее образование, Вы и Ваша жена имели престижные должности (я был Главным инженером предприятия союзного подчинения, жена заместителем директора Киевской детской школы искусств, сын недавно получил диплом о высшем образовании). Почему вы решили покинуть страну?
– У СССР у нас не было будущего. Вся семья моего отца была репрессирована, он чудом остался жив. Его семья потеряла всё. Сейчас нам, с нашими еврейскими предками, будущее также не обещает ничего хорошего. В России и в Украине экономический кризис. В России проснулся антисемитизм. В Соединённых Штатах уже живут мои родители и сестра с семьёй. Вот основные причины.
– Почему моя страна должна будет содержать вашу семью?
– Вы не покупаете гнилой товар. Вы помогаете Соединённым Штатам Америки инвестировать в трёх специалистов. Такие инвестиции окупятся быстро и с лихвой.
   Рыжий явно не ожидал такого напора. Когда мы спускались по лестнице на первый этаж, по внутреннему вещанию уже называли номер окна, куда нам следует подойти.
 Я вздохнул с облегчением. В этом окне выдавали документы на эмиграцию в США. Наш интервьюер быстро принимал решения. Мы получили документы на въезд в Соединённые Штаты по трём из шести причин, обусловленных соответствующим законом США.
Я почувствовал себя лучше, но напряжение было всё ещё невероятной силы. Мне нестерпимо требовалось выпить. Мы отыскали ближайшую московскую рюмочную. Это было несложно. Я взял коньяку и только после нескольких рюмок пришёл в себя. В руке было разрешение на въезд в США. Я вдруг понял, что самое главное в нашей жизни часто умещается на одной ладони.
В памяти пролетели судьбы родных людей: расстрелянного русского деда Ипполита Александровича, потомственного дворянина, штабс-капитана инженерных войск, которому не удалось вывести семью из Крыма в гражданскую, пережившего Соловецкий лагерь и расстрелянного летом 38-го года в Ленинграде.
Украинского прадеда, родившегося в г. Купянске, члена Российской Академии Наук, энтомолога Жихарева (от украинского слова Жихар, т. е. домовой) Ипполита Ивановича, умершего без необходимого лекарства в Киеве, в бомбоубежище, в ста метрах от своего дома, в подвале, куда его силой, затащили во время учебной воздушной тревоги в 33-м году. Еврейского деда Вениамина, умершего от голода и холода в эвакуации. Еврейского дяди Наума, начальника железнодорожной станции в Жмеринке, погибшего на рабочем месте под бомбёжкой в 41-м. Судьба моего отца, оставленного властями сиротой, вышедшего в 42-м из окружения под Моздоком в числе 10-ти человек, оставшихся от его разбитой роты, и вернувшегося с войны полуслепым инвалидом…
Как мне забыть часто отрешённые глаза окружавших меня женщин моей семьи, в этой стране потерявших, отца, мужа, сына, брата по вине бывших её властей?
Мы выезжали в Бориспольский аэродром ночью тремя машинами. В те времена, на трассе Киев-Борисполь, эмигрантов перехватывали бандиты и обирали их до нитки.
Наша семья ехала в средней машине, впереди и позади шли машины с доверенными, готовыми к любым неожиданностям, людьми. Кроме того, для дополнительной гарантии, всем родственникам и знакомым я назвал дату отъезда на следующий день после даты вылета в наших билетах.
 Уже в Америке, по телефону, от «подставленного» мною осведомителя бандитов, которого я к счастью вовремя раскусил, я, с «чувством глубокого удовлетворения», узнал как на следующий день после нашего отъезда злились на трассе Киев-Борисполь обдурённые мною бандиты.
Я старался не думать об этом. Я любовался незабываемой палитрой осени, которую на прощание дарили нам деревья по обочинам трассы. В свете ярких фонарей их цветные контуры ярко выплывали из темноты.
Когда самолёт оторвался от взлётной полосы в Борисполе, я трижды перекрестился, как научила меня украинская бабушка Женя, хотя в православной церкви бывал не более трёх раз за всю жизнь. Начиналась моя седьмая жизнь, которая продолжает длиться.

Часть седьмая. Продолжение. Страна реальной стоимости.

Всполох первый. Первые дни, первые впечатления.

Вся наша маленькая семья, жена, взрослый сын и я, оба перелёта перенесли спокойно. Семья сестры и мои родители жили рядом на одном этаже двухэтажного дома в трёх и двух комнатных квартирах второго этаже соответственно. В реальности и там, и тут было на одну комнату больше. Общая гостиная, кухня и удобства, как нам объяснили, в Америке в счёт не идут.
Нам досталась трёхкомнатная квартира на том же этаже. Приятно удивило наличие в ней ванной и двух туалетов.
За накрытым столом  на нашем этаже уже собирались многочисленные родственники мужа сестры и соседи. К концу встречи многие не скрывали зависти, обнаружив, что наш сын и я свободно владеем английский языком. Сын учился в советской "английской" школе, а я закончил трехгодичные курсы английского задолго до отъезда, одновременно с учёбой в институте. Моя жена сразу же по приезду в США
закончила полугодичные курсы английского языка и тоже не имела проблем общения в дальнейшем.
На следующий день, мы встретились в местной еврейской общине с куратором вновь прибывших эмигрантов Барбарой .
После знакомства с нашими документами об образовании (их переводы мы привезли с собой), встретившая нас эта женщина пригласила даму, занимающуюся трудоустройством приезжих. Процесс пошёл.
После осмысления всей обрушившейся на нас информации, семья приняла решение, что сын, уже имевший диплом финансиста, поступит в местный Университет на год, чтобы получить аналогичный американский диплом (полученный сыном украинский диплом в США не имел смысла), жена пройдёт полугодовые Курсы усовершенствования английского языка, а я буду работать, поскольку у меня проблем не предвиделось. Диплом КПИ, входившего в то время в пятёрку лучших технических институтов Европы (в нем учился сам покоритель космоса Королев) офицерское звание и послужной список давали мне неплохие шансы на приличное трудоустройство.
Об изучении иностранных языков мне думается следует рассказать подробней. Я уже знал, что «сколько языков ты знаешь, столько жизней ты живёшь». Знал я и свои весьма скромные способности в языковой области. Музыкального слуха у меня нет и не было, хотя моя музыкальная память помогла мне найти ключи к будущей жене с высшим музыкальным образованием.
Я обратился к профессору Киевского Государственного Университета, которому меня представил дальний знакомый по моей просьбе. Трёхгодичные курсы английского языка оказались лишь первым шагом на долгом пути изучения нового языка. Пара первых моих фраз на корявом английском языке сразу открыла профессору уровень моих знаний и языковых возможностей. Недолго поразмыслив, профессор отыскал в своей записной книжке телефон нужного мне педагога из другого института и сказал мне сослаться на его рекомендацию.
Молодой скромный парень появился у нас дома через пару недель. Он работал почти как профессор Генри Хиггинс из «Пигмалиона» Бернарда Шоу. Наш новый учитель вежливо представился и первым делом поинтересовался есть ли у нас магнитофон. Кассетный магнитофон у нас был и это его удовлетворило. Далее он рас- сказал о своей методике и «процесс пошёл».
На занятиях он сначала стал произносить как звучат согласные буквы английского языка, потом гласных букв, потом слогов и буквенных сочетаний. Затем заставлял их повторять до, по его мнению, их удовлетворительного звучания. Только затем он начинал записывать всё на магнитофон. Учитель был беспощаден. В конце каждого урока он давал драконовское домашнее задание до следующего урока.
Через пару недель пришлось учить наизусть скороговорки, пословицы и специально подготовленные фразы, содержащие разные трудно произносимые слова.
Первые две-три недели я даже почувствовал во рту наличие языка и боль в челюстях, непривыкших к требуемой подвижности. Через месяц программа была завершена. Мы расстались довольные друг другом, разговаривая на «pure English» - чистом английском языке. У меня ещё долго, уже в Америке, хранились кассеты уроков и картонные карточки с английскими, часто употребляемыми выражениями. Потом карточки пошли по рукам русскоязычных эмигрантов и в конце концов их «скоммуниздили» желающие познать английский. Кассеты пока целы и хранятся дома.
Первое применение языка сопровождалось курьёзом. Мы с моим племянником, исключительно способным практически в любых областях знаний от всех естественных наук до игры на фортепиано, впервые зашли в продуктовый магазин. При оплате покупок в кассе образовалась небольшая очередь. Племянник стоял за мной, далее стояла миловидная женщина средних лет. Кассирша перечитала стоимость покупок и произнесла что-то на местном диалекте. Я её не понял и переспросил. Племянник подсказал мне смысл ею сказанного. После моего отрицательного ответа продавщица улыбнулась и сказала, что у я говорю на «смешном» английском.
Прежде чем я ответил, стоящая за нами дама произнесла по английски чисто и ясно:
- Это ещё большой вопрос, кто тут говорит на смешном английском языке. Мы с племянником улыбнулись и поблагодарили даму.
 Продавщица была посрамлена, а мы помогли даме донести покупки до её машины. Она оказалась женой американца и давно жила в Мемфисе с семьёй. Ещё раз я услышал чистый английский, когда оформлял нашу первую автомобильную страховку. Огромный чёрный парень говорил на чистом и правильном английском языке. Оказалось, что его отец служил в Лондоне в охране американского посольства и парень учился там в английской школе. При этом он заломил такую цену, от которой я отказался на следующий день. Цена другого агентства, посоветованная родственниками, была значительно меньшей.
Знание языка очень мне помогло и действительно, с помощью списка любезно мне предоставленного Барбарой, я нашёл работу через несколько недель, причём я даже сам выбрал наиболее привлекательную из трёх предложенных. Это оказалось небольшое предприятие по ремонту и/или подготовке к продаже персональных компьютеров. В то время их производство и продажа только набирали обороты.

Всполох второй. Визит агента ФБР.

За время прохождения мною "курса молодого бойца", которое продолжалось на этом предприятии несколько недель, меня ознакомили сначала с производством в целом, затем с конкретной работой.
Моим непосредственным куратором оказался молодой инженер Джон Куликовский. Ему хватило одной смены, чтобы оценить уровень моих знаний, далее он больше расспрашивал меня о моей предыдущей жизни и был очень удивлён открывшимися ему фактами. Я высказал предположение, что его предками было выходцы из Польши или Украины.
Когда его родственники подтвердили, что они выходцы из Польши, он был удивлён. Мы подружились. Примерно через месяц нашу компанию купила более крупная, затем, ещё через 11 месяцев, наша компания была приобретена международным концерном Jabil (название составлено из начальных букв имён создателей компании). Мы стали участвовать в государственных программах США, в том числе связанных с ремонтом продукции военно-промышленного комплекса страны.
Я имел основания для беспокойства, поскольку моя служба в Советской Армии могла как минимум потребовать объяснений властям. Так и оказалось в дальнейшем.
В переходный период переезда фирмы в новое, намного большего размера здание,  начался приём новых сотрудников и шла проверка благонадёжности всех сотрудников предприятия агентами ФБР(Федеральное Бюро Расследования) и/или других подобных силовых структур США. Это я предвидел сразу после последнего изменения в статусе нашей компании. Подобной проверки я уже ожидал и внимательно перечитал своё резюме, которое переводил с русского языка самостоятельно. Упоминание о службе в Советской Армии, офицерском звании и службе в ПВО страны было мною переведено без купюр и изменений. Я решил оставить всё так как оно и было.
Незадолго до переезда нашего предприятия на новое место, в выходной день, к нам в новый дом наведался моложавый человек, примерно мой ровесник. Я сразу обратил внимание на его армейскую выправку и слегка напрягся. Новый знакомый вежливо поздоровался и показал удостоверение агента ФБР. Я мельком пробежал название его должности, но звания там не нашёл.
По моему приглашению мы прошли в отдельную комнату. К моему удивлению, все его расспросы были направлены на выяснение наличия или отсутствие секретных каналов связи специальных структур армейской разведки или КГБ под зданием РИВЦа.               
Я объяснил американцу, что лично "выбивал" многожильный, огнеупорный и водонепроницаемый кабель в Перми. Рассказал как я увёл этот кабель из под носа снабженцев из КГБ, которые тоже «положили на него глаз», но давно не забирали, а ждали пока им его не пришлют по железной дороге.   
Бутылка украинской перцовки покорила сердце Начальника отдела сбыта этого всесоюзного завода и он лично приказал отгрузить кабель автомобильным транспортом. Таким образом доставки он обезопасил возможный «перехват» груза на железной дороге. Огромную, более 2-х метров в диаметре и в огромном деревянном ящике, бухту кабеля я распорядился занести в наш деревянный домик-склад и сразу опечатал его в присутствии начальника нашего Первого отдела ("смотрящего" от КГБ). Армейский опыт подобных операций у меня уже был.
Подробность о сулее спирта, которую я поставил начальнику Отдела снабжения  Пермского кабельного завода за бухту такого кабеля, как и прочие детали работы снабженцев в СССР, удивили и рассмешили офицера.
Я обосновано предположил, что КГБ могло использовать кабель для своих целей. Свободных пар проводов в нем оставалось не менее сотни, а что делалось под асфальтом мне было не известно. Бо'льших знаний об этом предмете у меня не было.    
Майор явно был удовлетворён полученной информацией. По видимому, она была подтверждающей выводы других источников. Своё звание майора, визитёр сообщил  мне уже перед уходом. Я не утерпел его об этом спросить.

Всполох третий. Там, где всё имеет свою цену.   
      
Переезд компании на новое место требовал детальной подготовки. Инженера Джона Куликовски и меня направили для этих целей в город Питтсбург, штат Пенсильвания. Громадный город на реке с индийским названием Моногахела и с красивыми мостами разного цвета произвёл на нас незабываемое впечатление. Наше настроение слегка подпортил проливной дождь. Несколько минут нам пришлось практически плыть вдоль реки с водой выше колес машин. За рулём был Джон и его бледность слабо прикрывала страх.
Вскоре ливень прекратился, но мы продолжали ехать ещё некоторое время. Джон вслух удивился моему спокойствию. В ответ я только пожал плечами. Я не видел смысла в том, чтобы объяснять ему пережитый мною жизненный опыт воспитавший во мне такую выдержку.
Новый заказ был значительно сложнее всех нам знакомых предыдущих изделий, уже освоенных нашей компанией. Посоветовавшись между собой, мы решили доложить обстановку своему начальству. Джон позвонил в головной офис. Мы уже согласовали свои соображения между собой и Джон озвучил наши предложения, которые сводились к следующим.
Первое, выслать в наш адрес техническую документацию на изделия, планируемые к обслуживанию в порядке приоритетности. Второе, прислать в нашу компанию специалиста для помощи и обучения персонала в начальный период. Третье, совместно подготовить и согласовать график всех работ начального периода. Четвёртое, составить дальнейший план поэтапного развития развития производства.
Ответ нам пообещали сообщить в течение пару дней. Это свободное время мы посвятили знакомству с городом.
Город, в основном, жил играми и результатами своих спортивных команд. Бейсбол, хоккей, американский футбол (в него в Питтсбурге играли с 1892 года!) продолжают и сегодня оставаться главными интересами досуга местных жителей.
 В свободный день, по моему настоянию, мы посетили Музей естественной истории Карнеги. Джон сначала покрутил носом, но в итоге остался доволен полученными в музее знаниями. К середине второго дня нашей командировки все поставленные вопросы были успешно согласованы и ближайшим авиарейсом мы возвратились в Мемфис.
Последней моей должностью в компании была должность Главного Тренера. Я обучал техников как работать с различными видами обслуживаемых нашей компанией изделий. Обычный стаж работы для получения пенсии в США составляет 15 лет. Я, по настоянию семьи, уволился с работы через 14 с половиной лет, что не влияло на уже заработанную сумму пенсии. Соответствующий закон США это позволял и когда мне исполнилось 65 лет я начал её получать.
 К тому времени я с нуля уже заработал достаточную пенсию, а сбережения от работы с недвижимостью в свободное время в течение этих лет нам это позволили. Советский стаж моей работы был утерян безвозвратно вместе с СССР, так же как стаж и пенсия жены. Короткое время моя жена уже получала там пенсию с 55 лет как учительница и тоже её потеряла. В США жена официально работала с детьми учителем музыки в школе при местном университете.
 Через полгода, когда мне исполнилось 65 лет, я ушёл на пенсию. После арифметических расчётов, жена и я приняли решение получать полторы моей пенсии. По действующему соответствующему закону США, позволяющему делать выбор из возможных опций, такая суммарная пенсия оказалась больше суммы наших раздельных пенсий.


Заключение

История – смерть пропаганды,
Где Ложь – это пища Зла.
Оставьте потомкам Правду,
Какой бы она ни была.

Дорогой читатель! Спасибо, что Вы дочитали до конца эту «исповедь графомана». Если Вы знали ту, «совковую» жизнь, то Вы не могли её не вспомнить. И хорошего, и плохого уже не вернуть. Вам сегодня важнее счастье и своих детей и внуков. Если внуки подарят вам правнуков, то первый, или первая, спишут Вам все Ваши грехи. Так считают в Земле Обетованной. Поставьте перед собой это своей целью и Вы.
Если Вы молоды, мой читатель, то научитесь отдавать и Вам станет прибывать. Надеюсь моя повесть Вам в этом поможет. Отдавайте тепло, внимание, заботу. Учитесь слушать, не перебивая, и у Вас всегда будет с кем поговорить. Помните, что деньги не хозяева, а слуги. Тогда их у Вас всегда будет достаточно.
Жизнь на Земле нам досталась бесплатно. Не продавайте её за деньги или привилегии.


                Примечания

1* Андрей Вознесенский "Стихи не пишутся - случаются..."
2* ГУЛАГ - Система концентрационных и исправительно-трудовых лагерей в советской России начала формироваться в 1919 г. (т.е. ещё до фактического возникновения самого СССР) и достигла своего апогея при И.Сталине. ГУЛАГ - это аббревиатура, расшифровывается как Главное управление исправительно-трудовых лагерей, специальное отделение ОГПУ и НКВД, осуществлявшее контроль над лагерями и использованием труда заключённых. Значимую часть узников ГУЛАГа, кроме уголовников и рецидивистов, составляли невинные люди, которые могли попасть в лагеря из-за «клеветы», по национальному признаку или вовсе без причины.
3* Амнистия, объявленная Указом Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 года (также «ворошиловская», позднее — «бериевская» амнистия), стала самой крупной по числу освобождённых.
4* “Интеллигенция - это не мозг нации, а её говно”. В. И. Ленин об интеллигенции в письме Горькому А. М. от 15 сентября 1919 года.
5* РСДРП - Российская социал-демократическая рабочая партия. Название партии   затем многократно изменялось, но суть оставалась прежней.
6 * Концентрационный лагерь – место заключения и содержания граждан разных стран. Создавались в различных странах, в том числе ещё до создания СССР. Термин «концлагерь» впервые появился в документах за подписью Владимира Ленина.  «Вождь» подписал декрет о создании первого в Европе концентрационного лагеря для инакомыслящих в Соловках ещё в 1918 году. Потом И.В. Сталин стал отцом ГУЛАГа, но его дедушкой был Ленин.
7*  – Ну, парень, пойдём, покажешь, где живёшь. укр.
8* Вот ещё мне не хватало, чтобы ты с лестницы покатился!, укр.
9* масштабы топографических карт в соответствующих единицах измерений.
10* Украинец не национальность, не место, где ты живёшь, не язык общения. Украинец – это состояние души, укр.
11* "Слегка умом тронулась"укр.
12*. Не волнуйтесь, у меня есть прекрасные сушёные дубовые доски. Я бы ему красивый гробик сделал, укр.
13*. В 1954 году была обьявленна амнистия многим узникам ГУЛАГа, Главного управления сталинских концентрационных лагерей для "врагов народа".
14*. Институт благородных девиц располагался в здании на улице Институтской, в районе Печерского района. в 1944 году — в улицу
Октябрьской Революции. Историческое название Институтская улица было возвращено в 1993 году.
15* Буквально «то такое”, укр., т. е. не заслуживающее внимания.
!6* Это моего сыночка, укр.
17*...все как я, укр.
18* Я сам боюсь, кого-нибудь в тёмном лесу встретить, чтобы он со страху не умер, укр.
19* убедительная аргуметация, укр.
20*Песенка из мультфильма «Бременские музыканты».
21*О. Мальденшам. «...мы живем под собою не чуя страны...»
22*... все исправлю, укр
23*По законам мирного времени, офицеров запаса старше тридцати лет в армию тогда уже не призывали.
24*Большие пивные кружки, ёмкостью примерно 0,7 литра.
25*Старослужащие солдаты за полгода и менее до демобилизации.
26*Солдат, обязанный доставить сообщение адресату.
27*- Да ты же во всём Осло, т. е. осёл., укр.
28* Канцер или “cancer”, english - рак.
27* - да я же... бес... попутал, Серёжа, не бей, сейчас все исправлю, укр.
* По законам мирного времени, офицеров запаса старше тридцати лет в армию тогда не призывали.
29* Дознаватель. Офицер, назначается командиром пока для предварительного расследования преступлений в вверенной ему части.
30*Се ля ви, по французски– такова жизнь. Первое слово в пояснении не нуждается.
31* ОБХСС - Отдел борьбы с хищением социалистической собственности.
32* «Незлым, тихим словом». Т. Г. Шевченко. «Заповіт».
33* Искажённая цитата Карла Маркса «Бытие определяет сознание».
34* Автомобиль ГАЗ 69.
35*»Я чуть не усцался», укр
36*Работник ГАИ (Государственная Автомобильная Инспекция).
37* Координаты угла, высоты и расстояния цели ПВО относительно пусковой установки.
38*Пат и Паташон - датский дуэт актеров-комиков эпохи немого кино.
39* Лентяй, бездельник
40*не тянет, укр
41* Одно из самых суровых взысканий для советского  офицера в описываемое время.
42*ГДР - Германская Демократическая Республика.
43*Ашу’лук, военный городок в Астраханской области, где проводились пуски ракет.
44*Медицинский спирт.
45*...как мокрое горит, укр
46*Фора или гандикап, преимущество, даваемое заведомо более слабому противнику.
47*Время смены суток.
48*Игра в преферанс на сленге опытных игроков.
49*Автомобиль РАФ рижского завода.
50*Компрометирующий материал.
51*- Где деньги, Зин? Из песни В.Высоцкого.
52* Так полуживой Генсек Брежнев произносил слово «систематически».
53*Атомная подводная лодка- ракетоноситель.
54*Больница для умалишённых пациентов.
55*Государственная приёмка. 300000 служащих. Нулевые результаты за три пятилетки застоя в СССР.
56*Государственные стандарты.
57*Клеврет - унизительное, приспешник, приверженец.
58*Центральный Комитет Коммунистической Партии Украины, укр
59*Видели глаза, что покупали, теперь хоть повылезайте, укр
60*Видный российский юрист 19 века, славился своим красноречием.
61*Дань, побор, главный натуральны налог с народов Сибири и Севера в России.
62*Федеральное Бюро Расследований США.

                27/12/2024

                -//-




























































































































































































































































































Повесть
Рассвет и закат.
Звёздный свет надо мной.
Где братья мои?

Вступление

Я долго думал, как назвать это сочинение. Название родилось неожиданно «как чувства или же закат». 1* Всполохи – такие же неожиданности и непоследовательности. С возрастом память остаётся большой, но слабеет и плохо управляется. Лет с пятнадцати все мысли и события я записывал сначала в толстую тетрадь, затем в компьютер. Если я сомневался или путался, то сопоставлял их с документами, фотографиями и историческими событиями. Позже я постарался выстроить во временной ряд то, что находил интересным. Жанр или форма этого литературного произведения ближе всего к жизнеописанию или мемуарам. «Чтоб не мучили кошмары не пишите мемуары». Так говорила моя вернувшаяся в 1954 из «небытия» ГУЛАГА 2* бабушка украинка, мать отца. О ней и её дочери, старшей сестре отца, я ничего не знал. Наша встреча состоялась весной 1954 года после известной амнистии 1953 года. 3*
Бабушке было, что рассказать. Когда я стал постарше, она стала понемногу разгружать мешок горя, упавший на её плечи, притчами, историческими, воспоминаниями. Я навсегда запомнил слова бабушки Жени:
– Подбородок выше, плечи ниже, спина ровная, смотри в глаза. Пускай плохие  люди тебя не любят. Пусть завидуют, пусть боятся, но не сочувствуют.
У меня не было возможности и желания припаривать общество, в котором мне пришлось родиться и прожить более  полувека. Это требует научно-исторического подхода со всеми доступными документами и свидетельствами, приборами и методами. Я и не разглядывал прошлое целой страны в телескоп или микроскоп. Просто я воспоминания приходят и уходят сами по себе, а посмотрел на услышанное и пережитое мною лично в увеличительное стекло своей памяти. Мы все стоим на плечах своих предков. Я хочу, чтобы мои внуки, стоя на моих плечах, видели прошлое как можно дальше. Это помогает в настоящем и бережёт в будущем.
На сломе тысячелетий я родился, вырос и прожил в «совке», как метко назвал народ Советский Союз. В том «совке» жили и из него же, как мусор, безжалостно вытряхивали думающих и неугодных власти людей прошлой, гнилой Российской Империи и их потомков. И живых, и мёртвых. Властями страны, преднамеренно, планово, жестоко и терпеливо создавалось бессловесное стадо рабов для  кучки избранных. Людей разделили на так называемые классы, рабочих, крестьянство, и так называемая «новая интеллигенция» и её потомки 4* и противопоставили всех против всех. Избранных как мужчин, так женщин называли одинаково «членами партии»5* и  ставили их на руководящие  должности.
Для несогласных, в число которых мог попасть любой, создали концентрационные  лагеря 6*. Всюду по стране также создавались бесконечные разнообразные иные лагеря, отряды и союзы: октябрятские, пионерские, комсомольские, ударные и летучие, следопытов и туристов, поисковиков и дружинников, творческие, и т. д и т. п. Не член какого-либо подобного объединения вызывал подозрение. Только уголовники оставались в своих шайка и жили своей уголовной жизнью независимо от государства.
Любые доносы поощрялись, их достоверность редко проверялась властями. Всё это вместе дало возможность советской власти получить неограниченный доступ к источникам бесплатной и бесправной рабочей силы.  Сегодня внуки и правнуки большевиков и их бессловесные рабы снова терзают мою родную Украину.  Им никогда не сломить свободолюбивый дух украинцев. После поражения России, пусть это будет последней войной во всём мире. Все указанное в книге пережито мной лично. 
Все имена и фамилии подлинные. Словесные краски сгущаются или ослабляются моим личным восприятием событий, но не изменяют их фактической сути. Возможные незначительные временные и прочие несоответствия не меняют сути произошедшего.  Мне нет нужды выдумывать истории, когда сама  жизнь и есть  величайшая выдумщица реальных  жизненных судеб людей, стран и государств.
Надеюсь, книга не заставит скучать её читателей, а молодые люди, родившиеся после «совка», лучше почувствуют вкус той, «совковой», жизни и получат иммунитет от неё навсегда. Все объяснения слов или предложений, не найденные в Примечаниях автора, Вы найдёте в Википедии. Желаю всем читателям здоровья и долголетия. Всё остальное есть в продаже.
























Часть первая. Детство.
Всполох первый. Велосипед.

Моё первое ясное воспоминание. Воскресенье. А во у меня был День Рождения! Мне исполнилось три года! Мне подарили велосипед! Он зелёный, с тремя колёсами! Сегодня я накатаюсь вволю! Я даю покататься всем! Но недолго. Мальчишки побежали смотреть с горы. Я бросаю велосипед и бегу за ними. Мне сказали не оставлять его без присмотра, но догнать мальчишек я на велосипеде не смогу.
С горы, в конце Десятинной улицы, виден наш Днепр, Подол. Там живут много родственников и знакомых. Очень красиво. Туда даже можно спуститься по тропинке, но она очень крутая. Я не видел, чтобы кто-нибудь по ней спускался или поднимался. Мы часто кидать камни с горы вниз, но это быстро надоедает. Правда, я научился хорошо кидать камни. Это пригодилось мне позже. Мячи в школе, а позже учебные и боевые гранаты, я бросал хорошо. Мы решаем поиграть в войну, но никто не хочет быть фашистам и ничего не получается.
Когда я пришёл обратно во двор велосипеда не было! Зарёванный, я поднялся по нашей крутой железной лестнице домой. Там мне дали пореветь, пожалели и показали велосипед. За мной следили из окна, и отец его занёс обратно в дом. Я перестал реветь, но надолго потерял всякий интерес к любым велосипедам. Я понял, что ноги быстрее, надёжнее и всегда при себе.
Мама сказала выучить наш адрес, улица Десятинная дом пять на случай, если я потеряюсь. Но меня всегда кто-то держит за руку, если мы далеко от дома. Я и сам не хочу теряться. В доме номер три тоже есть двор, но он окружён высокими домами, там мало солнца и все мальчишки бегают во двор к нам. У нас во дворе светло, со стороны улицы сараи, один наш. Там мы храним картошку и всякую всячину. В нашем дворе есть общественный туалет, мне туда ещё нельзя, и я пока бегаю домой на горшок или вместе с мальчишками писяю прямо с горки в конце улицы. Мне сказали, что в дворовый туалет мне ходить опасно и что у меня всё впереди. Я спросил, где это «впереди», все засмеялись и я обиделся. Мама объяснила, что мне просто нужно подождать пока я вырасту. Обидно, но ничего с этим не поделаешь.
Бабушка потом сказала, что я ещё буду жалеть об этом времени и я совсем сбился с толку, как говорила тётя.

Всполох второй. Детский сад.

Самое яркое воспоминание детства. Воскресенье было уже давно. За окном тёплый осенний вечер. Я сижу на широком подоконнике на втором этаже. За окном темно. Я с трудом различаю глубокий подъезд. Сквозь него, чаще в направлении ко мне, проходят люди и входят в парадную дверь жилого дома справа. Там живут многие дети из моей группы. Я сижу на подоконнике на втором этаже детского садика. Мне годика три с половиной. Осень. Сумерки. Через двор видна улица за воротами. В жёлтом свете лампы мелькают уже редкие прохожие.
В доме остались я и нянечка, я слышу её ворчание с первого этажа. Я не буду плакать. Я молчал, когда папа водил выжигать мне большую бородавку на руке. Там и маленькие бородавки были, но их выжигать было почти не больно. Там было много мальчиков.               
Один мальчик передо мной кричал так, что нам с папой было слышно через дверь. Я не плакал, только слезы капали, мне было очень больно и они капали сами. Папа ничего не сказал. Потом я слышал, как папа говорил маме:
– Наш молодец! Там один будущий «пограничник» (он и правду так всем раньше объявил) орал, как резаный, а наш даже и не пикнул.
– И не плакал?
– Слезы от боли в счёт не идут.
– А от сердечной?  Мама улыбается.
– Если никто не видит. Мужчины не плачут, они огорчаются.
– Народу много было?
– Да, очередь стояла. Разруха, антисанитария, садики переполнены, руки редко детям моют, не приучаю. Позже я узнал, что отец был офицером, старшим лейтенантом инженерных войск, топографом. Мы с мальчишками играли его наградами.
Отец меня за это не ругал. Другим отцы не разрешали. Много лет спустя я понял, почему так. Я многое понял потом. Отец так и не смог смириться со своим прошлым. Отец никогда ничего мне не рассказывал о своей семье, пока я, похоронивший его тётю Юлию в Москве через сорок лет взрослым дядей, в скудном её «наследстве», не обнаружил официальный документ царских времён. Это была родословная Ильиных. Я нашёл ей подтверждение в тогдашней библиотеке ЦК КПСС, в Киеве, в отделе рукописей.
Оказалось, что наш с сестрой дед Ипполит перед расстрелом летом 1938 года, взял с моего отца слово никогда никому ничего не рассказывать о семье, т.к. отец оставался  единственным живым потомком когда-то большого дворянского рода. В те чёрные времена это могло стоить и свободы, и жизни. Поскольку случилось так, что я раскрыл всё сам, отец до слёз растрогался от горьких воспоминаний, всё подтвердил и стал рассказывать о своей семье.
Сейчас я живу налево за углом в старом двухэтажном доме. Мы живём все вместе: бабушка – мамина мама, мамина младшая сестра, моя сестра, наши родители и я. У мамы был ещё старший брат, но его на войне убили. Бабушка, когда никто не видит, иногда вдруг плачет. Папа не рассказывает ничего. У папы кроме нас нет никого.
Наша квартира на втором этаже. Туда ведёт очень крутая железная лестница. Однажды, я с неё скатился. Это случилось так быстро, что я даже испугаться не успел, только колено оцарапал. Никто, кажется, и не заметил. У нас одна длинная общая комната и ещё одна маленькая комнатка в глубине. Там, за занавеской спят папа и мама. У них своё окно. Когда папы и мамы нет дома, я играю игрушками на их кровати. 
Если я за собой не уберу, мне потом играть там больше не разрешат. У остальных кровати у стенки в большой комнате и два окна. Моя кроватка возле комнаты родителей. Вход в квартиру через маленький коридор, там же и маленькая кухня с окном. Утром в том окне  бывает солнышко. Иногда его видно в конце дня из других окон тоже.
По будням я хожу в детский сад. Садик мой на ул. Владимирской, тогда она кажется называлась улица Короленко. Его называют «садик», но это такой сад , где много детей, а деревьев и кустов нет. В садик меня отводит сестра, ей это по дороге в школу. Ей уже десять лет. Забирает чаще мама, папа редко. Он всё время на работе. Уже темно, а за мной не пришёл никто. Я не плачу, но мне очень обидно. Я слышу как уборщица двигает внизу детские кровати.
Наконец, она поднимается ко мне.
– Ну, хлопче, ти знаєш, де живеш? То підемо покажеш. 7*
– Я слезаю с подоконника и вижу в окно маму. Она бежит к нашей двери.
– Мама! Я срываюсь с подоконника и бегу к двери. Уборщица ловит меня за руку:
– От ще мені не доставало, щоб ти зі сходів покотився! 8*
У двери стоит мама. Она тяжело дышит и смотрит устало.
– Извини, сыночек, папе не передали, что я сегодня задержусь.
Мы спускаемся по лестнице. Я незаметно вытираю рукой слёзы. Платочек в другом кармане, там, где держа меня за руку спускается мама. Так даже лучше. Мама ничего не заметила.

Всполох третий. Новая квартира.

Мы переехали в новую квартиру! На Крещатике! Я уже бывал на Крещатике, он намного шире нашей Десятинной, но на нём много развалин. На Десятинке (так называли нашу старую улицу) их почти не было. Папа работает в «Киевпроектe», это такой институт, но там не учатся, а работают. Отец перевёл старую карту Киева с «верстовки на метрическую» 9* (мне ещё не объяснили, что это означает), и мэр города выделил ему квартиру. Наш папа, Ильин Юрий Ипполитович, работает в отделе «Геодезии и картографии». Он принимал непосредственное участие в создании послевоенной карты Киева и переводил её масштаб с вёрст на километры. Квартиру ему персонально выделил тогдашний мер г. Киева В. А. Власов. Позднее отец стал соавтором книги «Улицы Киева».
Мы ничего не знали, даже мама. Папа сам не верил, пока не получил ордер. Это самая главная бумага! Все родственники нам завидуют. Папа сразу врезал в новой квартире замок. Я слышал, он маме всё рассказывал, как это было, а она не сразу поверила! Папа, когда дома, всё нам рассказывает.
Сначала он нарисовал квартиру на бумаге и объяснил, что, где и как. Мне он объяснял отдельно, потому что мама и сестра уже знали, как рисуют квартиры. Папа хорошо всё объясняет и мне стало понятно, что сторон света всего четыре, как они расположены, какие названия у каждой и где стоит наш новый дом.   
Папа нарисовал всё, что есть вокруг дома, потом объяснил мне про близлежащие улицы, и про наш новый дом. Я всё понял. Наш новый дом стоит на горе. Папа сказал, что он вообще-то не новый, его восстановили, так говорят когда чинят дома. Наши  окна выходят на восток и юг. Две больших смежных комнаты, это когда нельзя пройти в одну из комнат, если не пройдёшь через другую. Есть ещё кухня, туалет и ванная комната! Больше всего мне нравится балкон! Он большой, там можно играть моей игрушечной автомашиной.
В нашем новом своём туалете не дырка в полу, как во дворе на Десятинке, а белая странная посудина на ней можно сидеть. Смешно называется унитаз. Над ним на трубе стоит железный бачок. Если дёрнуть за ручку на цепочке бачка, то льётся вода и всё смывает! В ванной комнате есть рукомойник и сама ванна. Меня больше не будут мыть в корыте! Ванная большая и высокая. Дно мне видно, если встать на цыпочки, а ещё лучше видно с табуретки. Я попробовал один раз, но тащить её туда мне больше не разрешают. Вода есть холодная и горячая тоже, но нужно зажечь сначала газовую колонку. Мне к ней даже подходить не разрешили. Кухня большая, можно поставить обеденный стол. В нашем доме два входа. Один с запада, под нами, для нас это на первом этаже. Ко второму входу нужно спускаться по лестнице вниз ещё три этажа. Получается всего пять этажей, три с одной стороны и пять с другой. С нашего балкона я уже пускал разноцветные мыльные пузыри, их уносил ветерок и они лопались.
На соседний балкон вышел мальчик, увидел меня, побежал обратно в дом, быстро вернулся и мы стал пускать пузыри вместе. Он старше меня на год и у него тоже есть старшая сестра, родители и бабушка. Потом мы пошли гулять вместе. Двора ещё не было, было голое место, слева возле дома, дальше спускалась гора вниз. Из бокового окна, далеко внизу, с северо-востока, был виден Крещатик. Мы с сестрой даже смотрели парад на праздники. С нами смотрел парад ещё какой-то незнакомый дядя. Я услышал от него, что он «из  органов» и «так положено».
Прямо перед домом, чуть выше, на расстоянии, проходит улица Пушкинская. На этой улице слева, на юго-восток, были оставшиеся целыми дома. Дом номер пять был построен из красного кирпича, с большими окнами. Папа сказал, что все дома на Пушкинской ещё дореволюционные это значит при каком-то царе. Про царя, как сказал папа, я узнаю попозже. Когда уже это «попозже» придёт?!
Справа находится улица Свердлова, папа и мама часто называют её Прорезной. По ней когда-то вверх и вниз ходил по рельсам «трамвай на лошадях». Бабушка рассказывала. На обеих этих улицах шло строительство жилых домов. Перед нашим домом и справа от него тоже, начали строить новые дома и на Крещатике строили много разных домов. Это всё нам рассказывал папа, про Киев и его улицы он знает всё и лучше всех!
Когда через два года новые дома начали постепенно заселять, во дворе появилось много новых детей, но всего две девочки. Мы с мальчишками всё время играем в войну. Это здорово, бегать, прятаться и стрелять друг в друга понарошку! Но сегодня мне совсем не до смеха. Где-то на пустыре, старшие мальчишки нашли пулемётную ленту и бросили её в костёр. Нас они разогнали, но мы залегли на крышах подвалов, вырытых на склоне у пустыря, и всё видели. Сначала долго горел огонь и ничего не получалось. Один из мальчишек решил подойти посмотреть и тут всё и началось. Лента с патронами дёрнулась и раздался громкий хлопок, потом хлопки пошли один за другим. Мальчишка сразу упал, а малышня и все остальные кинулись, кто куда.
Я пришёл в себя почему-то на последнем этаже Центрального Универмага в трёх кварталах от пустыря. Когда я приплёлся домой, мама сначала обняла меня, потом заплакала, потом больно отшлёпала и опять заплакала. К счастью, никто не пострадал.      
Три дня сидел дома наказанный и читал детские книжки. Читать я научился рано. Все три дня во дворе не было и никого из ребят. Несколько раз приходили милиционеры и ещё какие-то люди, осматривали всё вокруг. Папа сказал, что это были сапёры. Это военные, которые работают со взрывчаткой. Я опять не очень понял, что это значит «работают», но решил, что расспрошу попозже. Как сказала бабушка, когда пыль уляжется. Я ещё не понимал, что моя первая жизнь закончилась. Началась вторая.


Всполох четвёртый. Лодочка.

Мне исполнилось шесть лет. Отец преподавал геодезию и картографию в топографическом техникуме. Каждое лето он вывозил всю нашу семью в село Синява,  раскинувшееся на левом берегу реки Рось, на юге Киевщины. Там, в окрестностях, был интересный рельеф местности и студенты с помощью теодолита переносили его на бумагу. Отец учил их как это правильно делать и всё рабочее время проводил со своими учениками. На работу его возил один из сельчан. У того был мотоцикл с коляской и подвозить отца к месту сбора студентов ему было по пути на работу. Однажды отец взял меня с собой.
Это путешествие, и целый день на просторах украинских полей и холмов, запомнились мне на всю жизнь. Отец дал мне посмотреть в глазок теодолита. Всё виделось перевёрнутым вверх ногами. Мне очень понравилось, я долго смотрел и очень смеялся. Но вокруг было намного интереснее. Жёлтое поле пшеницы, зелёный луг с прозрачным ручьём, облака, жаворонок в небе… Я бегал и радовался жизни. Эти детские впечатления остались во мне навсегда.
Бескрайность, красота и открытость земли, отпечатывалась в людях, работающих на ней. С тех лет во мне родилось чувство, которое уже никогда меня не оставит:
– Українець – це не національність, не місце, де живеш, не мова спілкування. Українець, це стан душі.10*
Наша семья останавливалась у одних и тех же хозяев. В их семье были муж с женой, девочка лет десяти и старая бабка, которая жила на печи и спускалась с неё только по естественным надобностям и с помощью молодой хозяйки. Еду и воду ей подавали на печь. Иногда она разговаривала сама с собой в полный голос. Это была бабушка хозяина. Историю старушки отец рассказал мне много лет спустя, когда я уже начал многое понимать. Всю её семью расстреляли в 38 году палачи Народного комиссариата внутренних  дел СССР (НКВД). Её сын, и она сама, успели убежать в лес и спрятаться. С тех пор она «трохи з глузду з’їхала» 11*.
Я играл во дворе хозяев с мячом, слушал детские книжки, которые читала мне мама, бегал в гости к соседским детям. Отец мне вырезал лодочку из коры дерева и  поставил на неё палочку с парусом из кусочка белой тряпочки. По выходным, мы с ним пускали её в «ополонке», так называли глубокую яму с водой, где женщины полоскали бельё.
В один из погожих солнечных дней, когда отец был на работе, я незаметно от матери и сестры выбежал из кухни на луг и стал пускать лодочку сам. Порыв ветра отнёс лодочку от берега, я потянулся за ней, поскользнулся и… дальше ничего не помню. Когда я пришёл в сознание, то обнаружил себя лежащим на большой кровати.
Жизнь мне спасло несколько посланных судьбой счастливых совпадений. Перед моим падением, к нам в дом прибегал хлопчик-подпасок сообщить, что заболела хозяйская корова и из дома вышла его хозяйка, чтобы пригнать корову обратно. У своей хаты, она увидела у «ополонки» мои лодочку и сандалики, которые я снял, чтобы не замочить. Хозяйка быстро всё поняла и стала звать на помощь.               
Именно в это самое время, наш хозяин вернулся с работы домой за каким-то специальным инструментом, который неожиданно понадобился  ему незадолго до моего падения. Хозяин, недолго думая прыгнул в воду, вытащил меня из этой «ополонки» и сделал всё необходимое, чтобы  вернуть меня к жизни.
Потом он неуклюже, но от чистого сердца попытался успокоить моих родных: «Не хвилюйтеся, в мене є добре сушены дубові дошки. Я б йому добру домовинку зробив»12*.
Этим он лишь вернул почти утихший общий женский плач, и супруга быстро тумаками выгнала его из хаты. Врач появился только на следующий день. Он осмотрел меня, ничего не нашёл и выписал успокоительное родителям и сестре. Воды я потом боялся лет шесть, до одиннадцати лет. Отец в молодости играл в водное поло и прекрасно плавал. В войну он пять раз переплывал ночью Дон, чтобы найти  безопасное место для переправы, и вывел туда остатки своей роты из окружения. Его старый товарищ по спортивной команде водного поло работал в крытом бассейне тренером и отец отвёл меня к нему научить плаванию. Тренер осмотрел меня, проверил в воде «на плаву» и сказал, что хорошего пловца из меня не выйдет, но взялся учить «не утонуть» и в конце концов, за пару занятий, своего добился.
Там же, в Синяве, погиб мой сосед и друг Ваня. Он был самым старшим в ватаге соседских ребят. Однажды, днём он повёл нас кушать прямо с дерева недозревшие вишни. Следующий день я провёл между кроватью и ночным горшком, куда со стуком вылетали вишнёвые  косточки. Возможно те вишни и спасли мне жизнь. Именно в тот день, Иван нашёл на пустыре неразорвавшуюся гранату и решил добыть из неё порох, чтобы глушить рыбу. Как рассказали потом свидетели, когда ему это не удалось после долгих попыток раскрутить её рукам, он привязал гранату к столбу калитки и стал с силой стучать калиткой по гранате.
Взрывом его разорвало на части. Хоронили Ваню всем селом. Вишни и даже любимые мною с детства вареники с вишнями я теперь ем редко. При их виде, мне до сих пор мне слышится это взрыв. Так закончилась моя вторая жизнь. Началась третья.

Всполох пятый. Первый класс.

Меня собирают в школу. Мне уже купили портфель, форму, фуражку и новые ботинки. Пока мне разрешили ходить в ботинках только по квартире, чтобы привыкнуть.
А ещё у нас большие новости! К нам приехали папина мама и сестра! У меня теперь две бабушки и две тёти! Бабушек зовут Лидия Соломоновна и Евгения Ипполитовна. Уже давно знакомую мне тётю, мамину младшую сестру, зовут Софья, а новую тётю зовут Татьяна Ипполитовна. Я слышал, как бабушка Женя говорила бабушке Лиде, что когда отец и муж тёзки, то это плохая судьба. Я понял, что такое тёзки, это когда имена одинаковые. Потом они обнялись и долго так стояли. Они всё время разговаривают когда встречаются, но не смеются. Теперь редко кто смеётся. Сестра и я зовём бабушек просто бабушка Лида и бабушка Женя, тётю – тётя Таня. Я услышал, что бабушка Женя и тётя Таня вернулись по «амнистии», 13* наверное это дорога так называется.
Бабушка Лида осталась жить на Десятинке с тётей Софой, так мне легче её называть, бабушка Женя поживёт пока у нас, а тётя Таня поживёт у знакомых. Когда бабушке Жене вернут её «жилплощадь», они обе туда переедут.
Мне уже исполнилось семь лет в апреле. Бабушка Женя послушала как я читаю букварь и сказала, что я смышлёный. Бабушку Женю соседи стали называть «из благородных».               
Когда водопроводчик при ней что-то нет так сделал и выругался, бабушка Женя ему сказала:  «Не нужно грубить, Вам это не идёт.» Мне это понравилось, а водопроводчик
Растерялся и перестал "тыкать" даже мне. А ещё бабушка хорошо играет на пианино.
У нас во дворе никто так красиво не говорит как бабушка Женя. Папа рассказал мне, что она закончила Киевский институт благородных девиц 14*, кроме русского и украинского знает ещё три языка, историю, географию и много чего ещё. Здание Института сохранилось, оно находится недалеко от нас, нужно подняться по крутой улице вверх. Улица раньше так и называлась Институтская. Бабушка Женя не захотела туда сходить, посмотреть. Сказала "в другой раз". Почему так, я тоже понял потом, бабушке трудно давались воспоминания. У них был свой экипаж. Это повозка, которую лошадь везёт. Бабушка Женя сказала мне, что когда они поднимались в экипаже вверх по улицам, то мужчины выходили из коляски и шли вверх пешком, чтобы лошадка не устала.
На Первое сентября нас приветствовали старшеклассники, была музыка, много цветов и очень весело. В школу я хожу уже целую неделю. Директор школы старенький, кто-то сказал «ещё с царских времён». Учительницу нашу зовут Наталья Алексеевна. Она молодая и красивая, и мы все её любим. В классе мальчиков больше, чем девочек.
Вчера был урок труда, мы все принесли напильники «доводить молотки». Мы тёрли их  напильниками и наждачной бумагой. У меня получилось неплохо. Получил четвёрку.               После школы мы подрались портфелями с параллельным классом, мне тоже досталось, но мы победили, и они убежали.
 Когда я пришёл домой, бабушка Женя сняла с меня фуражку. Внутри фуражка вся была в крови. Наверное, в чьём-то портфеле напильник оказался с неправильной для меня стороны. Бабушка Женя намазала рану зелёнкой, перебинтовала мне всю голову так, что я стал похож на сына падишаха в чалме из книги сказок, которую купил мне папа. Папа пришёл с работы и отвёз меня к доктору сделать укол от столбняка. Мама пришла позже и только руками всплеснула, а мне потом весь следующий выходной день было неудобно сидеть на одной половинке.
Однажды, я шёл из школы и увидел старших мальчишек в пятом номере Пушкинской. Я подбежал к ним. Они катались на широкой, толстой и длинной  доске, которая свисала в глубокую яму. Один из ребят позвал меня к себе, покататься вместе. Я не захотел казаться трусом и стал рядом. Долго кататься нам не пришлось. Доска треснула, и мы вместе с ней полетели в яму. Старшему парню она пришлась по голове, а мне ударила как раз гвоздём по новому ботинку, но, к счастью, только пробила его у мизинца, а ногу совсем не задела. Парня увели домой товарищи. Я же, зарёванный, весь в пыли, приплёлся домой. Бабушка Женя опять меня привела в порядок и  сказала, что я «весь в папу». Папа, когда пришёл с работы, после ужина выслушал бабушку, велел мне показать ботинок, потом дал  мне тряпку, чтобы я ботинки отчистил от пыли и грязи. Дырку в ботинке он сам аккуратно зашил и отдал мне обратно со словами:
– Чистить будешь сам.
Я очень старался, но на следующее утро они были ещё лучше. Видно, папа «подправил». Потом, во дворе, хлопцы постарше говорили, что доска была сороковка 13* и могла запросто покалечить или даже убить одного из нас или обоих. Старший мальчик побывал в больнице, боялись, что он получил сотрясение мозга. Но всё обошлось ему парой дней без школы. Так началась моя четвёртая жизнь.

Часть вторая. Юность. Взросление.
Всполох первый. Старшие классы средней школы.
Поступление в Киевский Политехнический Институт.

Шестидесятые годы открыли мне и многим моим ровесникам глаза, замутнённые советской пропагандой. Особенно я увлёкся поэзией моих современников. Роберт Рождественский, Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина... Три богатыря и Василиса Прекрасная.
Однажды мне пожал руку Роберт Рождественский. Мне не удалось достать билет на его выступление, но я ухитрился попасть в охрану и стоял на входе, проверяя билеты.
Рождественский почему-то решил войти через центральный вход, видимо организаторы не показали ему где расположен запасной. У меня уже имелся томик его стихов с портретом автора. Я быстро разрядил возникшее напряжение с другими билетёрам и поэт пожал мне руку. До сих пор жалею, что его книги при мне не было. Автограф поэта был бы мне гарантирован. Слушать поэта мне пришлось с галёрки.
Мне с одноклассниками пришлось заканчивать 11 классов. Шёл 1965 год. Нам не повезло. Мы стали «жертвами» эксперимента по объединению школьного и профессионального образования. Это было главной целью хрущёвской реформы образования, по инициативе тогдашнего главы СССР Н. С. Хрущёва, «величайшего реформатора всех времён».
Один год  тогдашнее правительство СССР добавило с тем, чтобы школьники в обязательном порядке освоили какую-либо прикладную техническую специальность. Юноши, не поступившие в ВУЗ, той же осенью призывались в Советскую Армию.
Нам предложили на выбор получить специальности либо техника-электрика, либо техника строительного черчения. Посоветовавшись с отцом, я решил заняться черчением. Это давало более широкие возможности, т.к. позволяло легко разбираться в любых чертежах в дальнейшем. Наш выбор оказался для меня правильным и я в дальнейшем, я о нём никогда не жалел.
Уже в следующем году, сразу после свержения этого главного «кукурузника) страны, советским детям вернули десятилетнее среднее школьное образование. Мы сдавали выпускные экзамены в школе весной, а уже летом, были вынуждены сдавать вступительные экзамены в высшие учебные заведения. Как я уже упомянул, один год тогдашнее правительство СССР добавило с тем, чтобы школьники в обязательном порядке освоили какую-либо прикладную техническую специальность.
Среднюю школу я закончил с серебряной медалью. Мне не дали Золотую медаль по нелепой, на общий взгляд, причине. Эту причину мне, безуспешно скрывая
очевидную неловкость, открыла мне моя учительница по русскому языку и литературе. Я был у неё одним из лучших учеников, за все сочинения у меня никогда не было меньше пяти баллов.
– Саша ГОРОНО (так тогда называли Городской Отдел Народного Образования) «спустило» нашей школе всего одну Золотую медаль. Девочка из класса В не имела ни одной четвёрки за всё время учёбы. Подняв к небу глаза и тут же их опустив, она добавила:
– У нас не было выбора.
Учительница по русской литературе даже извинилась и так откровенно и сказала, что на педагогическом совете «не смогли больше ни к чему придраться». Сочинение оценивалось как по знанию письменного русского языка, так и по литературному изложению. Вторая оценка была субъективной по определению, поэтому мне и  «влепили» четвёрку за выпускное сочинение (!) на русском языке. Я ходил несколько лет в её литературный кружок. Поэтому эту пилюлю учительница  подсластила тем, что по поручению педагогического совета школы, предложила мне выступить от имени выпускников на вручении нам аттестатов о среднем образовании. Я сообразил, что это было её идеей.
– Я всё понял, благодарю за разъяснения. Спасибо Вам за доверие.
Вот так, я впервые лично почувствовал зловонное дыхание тогдашней власти. Мне досталась серебряная медаль. Золота в стране банально не хватало. Оно шло на армию и закупку продовольствия за рубежом. Это я тоже понял со временем.
Тогда же я был лишь слегка огорчён, ибо мои лозунги «Лень – двигатель прогресса» и «Лучше, синица в руке, чем журавль в небе» пока работали. Моя цель ограничиться сдачей на отлично первого вступительного экзамена в технический ВУЗ (Высшее Учебное Заведение, какое гадкое последнее слово) письменной математике и, таким образом, избежать сдачи остальных вступительных экзаменов оставалась достижимой. Тогда такие льготы были для всех медалистов.
Учительница похлопала меня по руке, и мы расстались. Ещё один раз я встретил её на письменном экзамене по русскому языку (мы писали сочинение уже при поступлении в институт), где я получил высшую оценку. Тогда она оказалась в приёмной комиссии, куда привлекали учителей по русскому языку и литературе из школ. Это было необходимо из-за сжатых сроков экзаменов и нехватки таких проверяющих при большом числе абитуриентов.
Учительница сама подошла ко мне и лично забрала у меня сочинение, что исключило любое постороннее влияние. Поступление в институт оказалось намного сложнее,чем я ожидал. Вместо одного  письменного  экзамена по  математике, мне
пришлось сдавать ещё четыре экзамена: устную математику, физику, химию, сочинение.
Первому потоку медалистов, где я принимал участие, предложили задачу, которую  не решило более 75 процентов абитуриентов. Поток медалистов по глупости, или по  указке "сверху", просто "зарезали". По-видимому, слишком умные для той власти были опасны. Дыхание власти становилось мне всё ощутимее.
Я получил тройку, спасло то, что все примеры, как научил нас учитель математики, я решил перед задачей. При конкурсе 12 человек на одно место, это практически было фиаско. Мне во что бы то ни стало было необходимо сдать остальные экзамены с максимальными баллами.
На первом вынужденном устном экзамене по математике, который занял 40(!) минут, женщина-преподаватель «гоняла» меня по всей программе, я даже взял простой интеграл, что выходило за рамки школьной программы, и сдалась.
Когда она спросила почему я получил тройку на письменной математике, я рассказал, что  примеры я решил сразу, а нужную формулу для решения задачи в школе нам не дали. Когда же я написал эту формулу, а её уже мне подсказал дальний знакомый отца, кандидат физико-математических наук, она поставила  мне отлично. Все остальные экзамены я сдал легко.
Через день после окончания вступительных экзаменов, мне позвонил лучший футбольный бомбардир нашего класса Генка Носов и сообщил, что видел мою фамилию в дополнительном списке поступивших. Я прошёл «по самому краю». Сам он поступил на другой факультет. Все мои одноклассники сдали вступительные экзамены  успешно, хотя по разным причинам не все в итоге получили дипломы о высшем образовании. У нас были прекрасные преподаватели, мы все им были бесконечно благодарны и ещё несколько лет встречались с ними в нашей школе на ежегодных встречах выпускников разных лет.
Много лет спустя, будучи на Байковом кладбище, я случайно наткнулся на надгробие нашего учителя математики и возложил там цветы.
Примерно с шестого класса, наш класс А вёл с параллельным классом Б футбольные баталии. Сначала на школьной площадке, потом за пешеходным мостом через Днепр, на Трухановом острове. Там мы обустроили «нашу поляну» и играли на ней все четыре погодных сезона.
Последней нашей школьной весной, мы решили провести прощальный матч на малом поле Киевского Центрального стадиона. Лил мелкий дождь. Победный гол Генка забил грудью после моего навеса. Все споры противника о том, что он подыграл себе рукой, были прекращены одним Генкиным жестом. Он поднял руки и на его майке всем стал отчётливо  виден мокрый след от мяча. Ящик пива мы заработали честно и тут же вместе с друзьями-соперниками распили его в нашей излюбленной пивной у стадиона Динамо.
Нам было по восемнадцать лет.

Всполох второй. Учёба в институте.
Первый студенческий сентябрь.


Первого сентября 1965 года, всех вновь принятых студентов собрали в актовом зале Киевского Политехнического Института, широко известного известного как Киевский Политехнический институт (КПИ). В то время он входил в пятёрку лучших высших технических институтов Европы.
Нас поприветствовал и поздравил и ректор Плыгунов. Потом от «толкнул» стандартную речь того времени, о том, как наши «космические корабли «бороздят» Вселенную и объявил, что уже завтра мы все отправляемся поездом с Центрального Киевского вокзала «помочь труженикам села в уборке урожая».
В плацкартном вагоне поезда я познакомился со всеми ребятами. Киевлян среди нас было всего трое. Много было студентов, отслуживших армию. Их оценивали и принимали в институт по специальной разнарядке. После первой сессии большинство из таких ребят отсеялось, не все из оставшихся дошли до третьего курса. В итоге только трое  из "армейцев" получили дипломы.
Девушек было мало. Две были из Киева. ФАЭПС (Факультет автоматики и электроприборостроения) был одним из самых трудных в КПИ.
По приезде в колхоз вблизи Жёлтых Вод (название колхоза и села не помню), нас распределили по местным домам, по два-три человека. Хозяева домов обеспечивали кров, питались мы за счёт колхоза.
Колхоз был богатым. Киевлянина Вовку Власенко, отслужившего армию Алёшу Дроздова и меня определили в дом одинокой вдовы лет 45-50. Моложавая, статная женщина явно была красавицей в молодости. Муж её умер недавно. Дом был добротный и просторный, в два этажа,нам всем хватило места на первом. В большом дворе, спускавшимся к речке на западной стороне, стоял огромный стол. Вся наша институтская команда из тридцати человек свободно за ним размещалась.
Вечерами, после ужина, мы часто задерживались все вместе полюбоваться на розовый закат с огромным багровым солнцем.
Наша хозяйка готовила на всех, так что наша троица спала дольше всех и мы выходили прямо к завтраку. На работу мы ходили пешком, обед у нас длился два часа, на все переходы времени было достаточно. Еду нам привозил возница из наших добровольцев Валя Мороз. Как потом оказалось, он был сыном директора областного молочного завода, золотым медалистом. Его земляком был Боря Красношапка. Обоих отчислили из института сразу после провала ими первой сессии и за беспробудные пьянки в общежитии. Забегая вперёд, отмечу, что из более семидесяти студентов из двух групп нашей специальности, закончили полный курс всего сорок пять человек. В  их число вошла пара ребят, переведённых из других ВУЗов и один студент, вернувшийся из академического отпуска. Из иностранцев выпустились две пары болгар, причём трое с красными дипломами отличников. На первом курсе было ещё четверо монголов, но их всех отчислили после первой сессии. Одна из пар болгар сыграла свадьбу в Киеве сразу после окончания института. Я был на их свадьбе единственным гостем из нашей группы.
Несколько лет спустя, меня и ещё одного сотрудника по моей работе, наградили туристическими путёвками в Болгарию. В Софии мы шли к моим друзьям, поженившимся в Киеве, в гости. Одна из литровых бутылок водки «Столичной», которые мы привезли для подарка и продажи за местную валюту, выпала из моего кулька и разбилась прямо напротив мавзолея, где тогда лежала мумия их вождя Димитрова. Почётный караул и ухом не повёл, но мы всё равно «дали дёру». У ребят уже было двое мальчиков и четырёхкомнатная квартира. Хозяйка дома к тому времени
защитила кандидатскую диссертацию.
Наша учёба в КПИ длилась пять лет и восемь месяцев. Причиной этому, в большой степени, было то, что все парни параллельно учились на военной кафедре и вместе с гражданскими  дипломами получили военно-учётную  специальность (ВУС) и звание
инженер-лейтенант. Потом, уже после окончания учёбы, это звание изменили на лейтенант-инженер.
Вернёмся «в колхоз». Я стал «водителем» телеги, запряжённой двумя сонными и ленивыми гнедыми меринами, разного роста и комплекции. Колхозный конюх показал мне как их запрягать, распрягать и поить. Через неделю они уже носились у меня по селу и даже задавили одну курицу.
Дело было в рабочее время, в доме хозяев курицы никого не было. Без признаков жизни курицу я быстро перебросил к хозяевам через тын (забор). Обошлось без последствий. Такое там случалось нередко. Куры-дуры стремились перебежать дорогу к родному дому, чтобы почувствовать себя в и гибли под колёсами транспорта. Не уверен, правда, что под подводами.
Ну, «то таке» 15* как там говорили. Кто-то из ребят потом в шутку заявил, что по Дарвину, курицы в течение долгого периода времени прошли через естественный отбор. Они стали бояться быть зарезанными чужаками. Таким образом, они генетически предрасположены перебегать улицы к своему дому перед движущимся транспортом.
В мои обязанности входили все необходимые перевозки в течение рабочего дня. В основном, я возил мешки с зерном с поля на склад. Там наши девушки перебирали зерно деревянными лопатами от мусора и ссыпали в специальные амбары. Возил я также сено, корма, мелкие стройматериалы, и прочее.
Мои мерины ко мне привыкли, я  их подкармливал сеном, а иногда и остатками хлеба из нашей «столовой». Кормились мы все у нашей хозяйки. Она же нам и готовила. Нашей троице это экономило время до завтрака, т. к. стол стоял у нас под окнами. Мы приносили хозяйке всё, что удавалось «подобрать» на работе. Я даже умудрился незаметно завести ей мешочек проса. Я веником смёл просо в мешочек с земли у склада и не считал это кражей. Она не захотела его взять и даже рассердилась. Пришлось незаметно припрятать зерно за сараем. Потом я высыпал его у огорода и хозяйские куры быстро это зерно склевали.
В доме хозяйки, у входа в светлицу, на гвозде, висел прорезиненный серый плащ, полы его почти касались пола.
– Це синочка мого, объяснила хозяйка.16*
Сыночек пришёл поздно вечером в субботу. Роста он был не меньше двух метров, в хату вошёл пригнувшись и слегка боком. Обнял мать. Позже выяснилось, что было у него 203 сантиметра роста, 120 килограммов веса, жена «до ліктя» и «три сини усі, як я». 17*
Гигант работал в районном центре на какой-то административной работе. Когда он вошёл в дом и поздоровался, мать, обняла его и, глядя на его грязные ботинки, спросила:
– Знову лісом йшов? Ти ж знаєш, що я хвилююся…
– Та ж чого Ви, мамо, боїтеся? Я сам боюся когось утемному лісі стріти, щоб він від переляку не вмер. 18*
По окончании второго курса, нас направили в совхоз под Киевом. Работа там мне ничем не запомнилась. Помню только, что в последний день долго ждали машину до вокзала. Домой я добрался, когда все уже спали.
Других воспоминаний об этом колхозе у меня не осталось. Помню только, что в последний день долго ждали машину до вокзала. Домой я добрался, когда все уже спали.

Всполох третий.
Студенческие стройотряды.

Третий курс закончился. На лето открылось несколько возможностей. Товарищ из нашего факультета, входивший в нашу группу преферансистов, «коротавших свободное время» игрой «по маленькой», пригласил меня в строительный отряд работать на постройке зернохранилища в совхозе под Киевом. Оплата была обещана приличная, я дал согласие.
В команде было человек двадцать, девушек пятеро. Строили из кирпича, мастерками. Пришлось осваивать кладку. Девушки занимались бетономешалкой и готовили. Парни строили само здание. Прораб из местных лично сделал всю необходимую разметку. Потом он регулярно наведывался, проверял ход и качество работ. Я работал каменщиком, двое ребят подносили мне кирпичи и раствор. С ростом стен нам пришлось приподнять леса.
Ближе к вечеру, видимо от усталости, я поленился передвинуть леса на новое место и потянулся за кирпичом, лежавши недалеко на стене. Леса стали крениться и рухнули с почти двухметровой высоты. Всё, что на них стояло, упало вместе со мной. Грохот был сильный. На моё счастье, корыто с раствором было уже почти пустое, кирпичи тоже почти закончились. Корыто упало на меня и приняло на себя удар нескольких кирпичей. Лишь один из них по касательной задел моё левое плечо и прилично его расцарапал.            Леса просто сложились в сантиметрах от меня. Мои товарищи и я сам отделались испугом. Раствор на мне сразу же смыли водой из шланга. Верхнюю одежду пришлось снять и выкрутить. Царапины и ссадины девочки мне промыли и залепили пластырем.
Солнце уже зашло, смена заканчивалась, меня освободили от работ, и я «отсыхал» до конца рабочего дня. Четвёртая моя жизнь за одно мгновенье перешла в пятую. Через несколько дней среди ребят начался ропот в сторону командира отряда. Мы часто простаивали из-за нехватки материалов, инструментов, опозданий транспорта и прочее.
После стихийного собрания, командира отряда переизбрали. Новым командиром отряда избрали меня. Первым делом я посетил Управление совхоза, нашёл там прораба, рассказал ему про наши проблемы, своё видение ситуации и перечислил наши пожелания. Прораб повёл меня к директору совхоза. После короткого разговора , директор попросил секретаршу позвать ещё одного человека. Им оказался стройный пожилой пенсионер, который быстро согласился разобраться в происходящем.
Я ещё раз изложил свои соображения, он внёс свои разумные коррективы и со следующего дня перебои в снабжении стройки прекратились. Работа пошла настолько хорошо, что новый наш куратор даже предложил нам построить ещё и хранилище для корма. Мы уже видели одно такое хранилище сена для коров, похожее на бетонированный бассейн, углубление, выкопанное просто в земле, до двух и более метров глубиной. Доступ со спуском для грузовых машин был в одном из торцов хранилища. Саму яму должен был вырыть совхозный экскаватор, нашей задачей было сделать всё необходимое бетонирование. Необходимые материалы, инструменты и механизмы на каждую смену мы расписали тут же. Я посмотрел чертёж и попросил нам выделить пару плотников и материал для сооружения переносной опалубки, необходимый для бетонирования стен хранилища. Пригодились те базовые знания,
которым нас уже научили к тому времени. Я попросил выделить одного из плотников закрепить все леса на стройке зернохранилища, что тут же и было сделано.
Поскольку здание зернохранилища росло быстро, я на общем собрании предложил начать работы по бетонированию силосной ямы сразу после завершения там экскаваторных работ. Посовещавшись, все согласились. Пятеро добровольцев нашлось сразу же. Все работы мы закончили в срок.
По окончании работ, мне пришлось приложить немало усилий, чтобы получить достойную оплату за наш труд. Все предыдущие договорённости были сделаны ранее устно и без меня. Стройный пенсионер долго рассказывал мне о Голодоморе, войне и послевоенном строительстве. Я оказался очень внимательным слушателем. Когда он полностью высказался, я деликатно назвал желаемую сумму. Наши упорные торги закончились к взаимному удовлетворению. В конце пенсионер даже меня похвалил, за
«переконливу аргументацію» 19*. Директор распорядился оплатить все работы, выдать по пакету продуктов каждому из нас и дал автобус до ближайшей электрички. Нескольких ребят и всех девушек он также наградил грамотами. Через меня, он также передал благодарственное письмо руководству нашего института. Соответствующие документы, с указанием присвоенных рабочих разрядов, мы все получили в Правлении совхоза вместе с заработанными деньгами. Так я прилично освоил профессии каменщика и бетонщика.
На четвёртом курсе все парни, кроме иностранцев, в обязательном порядке были обязаны посещать военную кафедру. В основном, мы все были из «поколения детей убитых отцов». На военной кафедре один преподаватель, полковник, прошедший всю войну от курсанта до офицера, назвал нас «везунчиками статистического излома».
График рождаемости по стране в периоды Второй Мировой войны резко падал с началом войны и во время её. После окончания войны он пошёл вверх. Дети выживших участников войны были моими сокурсниками. Этим обстоятельством и было вызвано решение властей пополнить офицерский корпус Советской Армии выпускниками большинства высших технических учебных заведений.
Для этого в программы институтов и университетов СССР были дополнительны внесены занятия по различным военным специальностями. Всем, закончившим такие вузы, присваивались воинские звания инженеров-лейтенантов по различным ВУСам (Военная учётная специальность). Наша факультетская военная кафедра готовила офицеров противовоздушной обороны страны.
Занятия проводились раз в неделю в одном из зданий на Печерске, так киевляне называли Печерский район столицы. Длились занятия три пары, проводили их старшие офицеры. Попасть на такую работу и уйти с неё на пенсию в Киеве мечтали многие тогдашние советские офицеры. Поэтому качество преподавания было высоким.
Общее число студентов нашего факультета, которые выехали в лагерь, составило одну роту. Нашим любимым развлечением в лагере было совместное «Апчхи», которое мы отрепетировали и первый раз исполнили после отбоя. В соседней с нами воинской части долго не могли понять, как мы это делали. Не помню кто подбил нас на эту авантюру, но она всем понравилась. Начальник караула части в первый раз даже прислал одного сержанта выяснить в чём дело. Тот ушёл от нас «не солоно хлебавши».  Далее мы исполняли «Апчхи» только если хотели выразить своё недовольство чем-либо.
Само «Апчхи» исполнялось следующим образом. Мы разделились на три группы по трём словам, которые каждая из групп должна была громко и отрывисто крикнуть по команде одного из нас. Одна группа кричала «Ящики!», другая – «Хрящики!», третья – «Спички!». Всё должно было происходить одновременно. Вместе получалось такое артиллерийское «Апчхи», после которого дрожали стёкла в казарме и начинали лаять все перепуганные собаки в радиусе одного километра.
После первой недели наш куратор, пожилой полковник с военной кафедры, оказался в госпитале. Видимо он переусердствовал с утренними пробежками и его «прихватило сердце». Полковник был заменён на молодого майора. Тот попытался «быковать» с нами. Видимо так, как привык обращаться с солдатами, без серьёзных, по нашему мнению, причин. Получив ночью наше «Апчхи», он пару дней после отбоя находился с нами в казарме, пока не убеждался, что все спят. Однако, солдафон не понял, с кем связался! Потом «Апчхи» после отбоя опять продолжались, и этот идиот был вынужден пару ночей практически не спать вообще постоянно бегая к нам. Наконец он сдался. Кончилось тем, что он перед строем просто очень вежливо попросил нас больше этого не делать.
Служили мы тот месяц в Белоруссии, в городе Бобруйске. Гарнизон располагался на территории старинной крепости, построенной во времена Петра Первого. Нам выдали кирки и лопаты. Нашим заданием было пробить в стене сквозной проём. Крепость была сложена из огнестойкого кирпича на специальном растворе. Мы быстро поняли, что задача невыполнима без специальных средств. Старик-старожил это подтвердил.   Он рассказал нам, что в раствор замешан яичный желток, а все стены у основания более двухметровой толщины. По приказу русского царя, для такого раствора крестьяне со всей округи свозили куриные яйца на подводах всё время строительства. 
Уже в наше время стены пробовали взорвать, чтобы сделать дополнительные проходы, но неудачно. Мы видели следы таких попыток. Взорвать крепость неоднократно пытались и немцы, и наши. Это лишь оставило на стенах малозаметные следы.
Посовещавшись, мы стали выставлять посты и начинали бойко стучать по стенам при приближении посторонних или офицеров части. И в части, и мы сами, понимали идиотизм происходящего, но подобные приказы продолжали поступать с каждым новым комендантом крепости и выполнялись «со всем старанием». Поэтому командование местного гарнизона и «заказывало» на лето студентов, чтобы «не снижать боеготовность». Понятно, что дурную работу мы по-дурному и делали, курили больше, чем работали и были рады, если находилось любое другое занятие. На приём пищи мы не опоздали ни разу.
Ещё одной шуткой у нас было исполнение песни «Куда идёт король-большой секрет»20* во время ходьбы строем. Поэтому, команду «Запевай!» нам подавали только изредка свои же студенты-сержанты из уже отслуживших в Советской Армии ребят, когда мы сами того хотели.
Кадровые офицеры, мечтали когда уже «эти студенты» уедут и подавали только остальные строевые команды. От солдат-срочников нас старались держать подальше во избежание нашего дурного влияния на солдат срочной службы и ненужных эксцессов.
Мы «штудировали» Уставы, готовились к принятию присяги. Наконец этот день настал. Нам выдали оружие, это были незаряженные автоматы Калашникова или знаменитые «калаши». Полк был выстроен на плацу, под оркестр вынесли Знамя полка. 
Нас вызывали пофамильно, каждый зачитывал Присягу. Присяга принимается один раз. Наши немногочисленные, уже отслужившие армию студенты, присутствовали, но не участвовали. Остряки тут же стали называть их«мошонками». Потом мы строевым шагом прошли мимо Знамени полка и Присяга была принята. После возвращения в институт каждому выдали военный билет.
Нам всем присвоили звание инженер-лейтенанта с соответствующим ВУС (военно-учётный стол). Мы выпускались специалистами по технической подготовке ракет ПВО (Противовоздушной обороны) страны к их боевому применению.

Всполох четвёртый. Защита диплома. Распределение.

Последний год в Политехническом выдался очень тяжёлым. Мы сдавали сложные две последние сессии, потом защищали дипломы. К тому времени я уже год был женат. Приходилось зарабатывать деньги. Я прилёг на учёбу, добился повышенной стипендии, которую удерживал до конца учёбы.
Кроме того, вне учёбы я начал подрабатывать техником на своей Кафедре информационно-измерительной техники. Старшекурсники помогали там аспирантам и преподавателям с работами по договорной тематике. Постоянная сидячая работа привела к значительной прибавке в весе. Я был очень занят, стал пропускать спортивные тренировки и вчистую проиграл бой в более высокой весовой категории. Это было второе и последнее моё поражение в недолгой спортивной карьере в два десятка боёв. Активный спорт пришлось оставить (я был боксёром разрядником, чемпионом к по боксу среди юношей Киевского клуба общества «Динамо» и членом институтской команды).
Диплом я защитил на отлично, но на Красный Диплом не вытянул. Сказались слабые оценки начальных курсов. Тогда я не предполагал такой суровости экзаменаторов, с которой столкнулся, и был не готов к дополнительным вопросам. Отмечу, что из двух групп, составленных из около семидесяти принятых на нашу специальность студентов, диплом получили только сорок шесть человек, причём четверо, две пары, были болгарами. В связи с большим«отсевом», ещё на третьем курсе обе группы объединили в одну.
Уже после первой сессии отчислили всех четырёх монголов. Монголы, как оказалось, пить не умеют совсем. Одного из них, из-за неприличного поведения, я успел закинуть под кровать на вечеринке в Дарнице у девушки киевлянки из нашей группы. Остальные
монголы попытались возражать, но на моей стороне были Серёжа Шурепов, чемпион Европы среди юниоров по десятиборью, ростом 198 см и болгарин Любомир, высокий красавец брюнет с голубыми глазами, похожий на французского киноактёра Алена Делона.
Инцидент, к моему счастью, развития не получил. На следующий день монголы ходили надутыми, но начальству не пожаловались, а вскоре уехали к себе домой насовсем. Они хоть более-менее выучили русский язык, изучая его целый предыдущий год. Позднее отчислили также ещё несколько человек, в основном отслуживших армию ребят, и всех наших общежитских «бухаринцев». Так как мы называли друзей «зелёного змия».
На распределении я нежданно-негаданно получил прямое направление в Вооружённые Силы Советской Армии в звании лейтенанта-инженера, которое накануне именовалось званием инженер-лейтенанта. Все остальные ребята не прошли необходимый медосмотр. Выяснилось, что из нашего выпуска призвали шесть человек, остальные не прошли медкомиссию. Это показалось мне странным. На здоровье никто из наших студентов никогда не жаловался, водку всегда все пили наравне и ревностно  следили за разливающими.
Далее встал вопрос о месте службы. Подобные части ПВО страны располагались к северу и к югу от Киева и я рассчитывал попасть в одну из них. Моя жена ехать далеко не хотела и посоветовала позвонить тестю, капитану 1-го ранга.
В то время тесть служил начальником военно-морского гарнизона в городе Архангельске. Жена убедила меня позвонить ему. Тесть расспросил меня о возможных частях в Киевской области, где бы я хотел служить. Я уже знал по рассказам знакомых, что лучше всего служить в городе Золотоноше, под Черкассами. Там, как раз в это время, служил офицером-двухгодичником племянник друга моего отца. Во время нашей с ним встречи в Киеве он всё подтвердил, а то, что он часто бывал в Киеве было лучшим тому доказательством. Тесть полистал записную книжку и нашёл в ней телефон Главного военного прокурора Киевского Военного Округа, с которым они вместе служили во время войны. Воинское братство теснее родственного. Вопрос решился единственным звонком прокурора военкому.
При выдаче мне Предписания и Военного билета сотрудник военкомата, подполковник, был явно недоволен. Видимо такой убедительной просьбы от самого Главного для него прокурора он не ожидал. Ему явно пришлось что-то менять в уже подготовленных документах. Проворчав что-то цензурно неразборчивое, но понятное по интонации, он внёс необходимые  записи в мои документы. Там же мне авансом было выдано денежное довольствие на 30 суток. Объяснялось это тем,что я должен был служить два года, а отпуск в течение этих лет получался лишь один раз. На военнослужащих власти не жалели народных средств.
В то время, для студента полученные мною деньги были невиданными. Сумма была почти в семь раз больше моей повышенной стипендии. Кроме того, мне выдали талон на бесплатные железнодорожные билеты туда и обратно в любую точку СССР. Мой отец вспомнил и рассказал мне тогда историю про свой военный офицерский аттестат. Этот аттестат давал право семьям офицеров получать продовольственные пайки в специальных распределительных пунктах. В воинском эшелоне, который шёл на фронт, на железнодорожной станции, во встречном поезде на полустанке, он увидел свою сотрудницу, возвращавшуюся в Киев из командировки в Западной Украине. Отец пошёл на большой риск и отдал ей свой офицерский аттестат с просьбой передать его жене. Сотрудница оказалась порядочным человеком и успела отдать аттестат мой матери за день до отъезда семьи отца в эвакуацию. Этот аттестат спас его семью и семью моей мамы (её мать и младшую сестру) от голодной смерти.
Свой бесплатный железнодорожный билет я решил использовать на поездку в Москву. Здесь следует сделать небольшое отступление. В Москву я ехал тогда второй раз в жизни. Первый раз, десятилетним мальчишкой, я там побывал в 1957 году, сразу после VI-го Всемирного фестиваля молодёжи и студентов, прошедшего в Москве. Мама тогда возила меня мальчишкой в гости к своей родной тёте, вдове большевика-ленинца с дореволюционным стажем. Он чудом пережил все партийные чистки и умер перед войной в должности Заместителя Министра Связи СССР.  У них было три сына, все трое
были учёными с различными степенями. С младшим из них у нас давно сложились дружеские отношения ещё с маленького украинского села Синявы, куда он приезжал к нам из Москвы на лето школьником.
В эту самостоятельную поездку перед предстоящей службой в армии, я опять съездил на Красную площадь, посетил Мавзолей. На тот момент, как и ранее, «вожди-небожители» также стояли на Мавзолее Ирода и вальяжно помахивали кистями рук проходящим демонстрациям подневольного им населения.
Я ещё мальчишкой запомнил это мрачное сооружение и снаружи, и внутри. Тогда я увидел обе мумифицированные куклы, «вождя всех народов» и «кремлёвского горца»21*, они лежали там вместе-рядом, а снаружи красовались два криминальных «погоняла» (партийные клички): ЛЕНИН СТАЛИН. В бесконечной очереди снаружи, а затем и внутри мрачного склепа, всё происходящее вокруг меня внутри мрачного склепа, было мне очень неприятно.
Позднее, вторую надпись на мавзолее убрали, но она ясно прочитывалась с близкого расстояния. После этого второго моего визита на Красную площадь Москвы, я сказал младшему из братьев, что у Мавзолея захоронено много и других коммунистических деятелей. Он ответил отрывисто:
– Там многих не хватает.
Как в воду глядел. Вскоре начался «звездопад» Генсеков или, как говорили в народе, «гонка на лафетах». На орудийных лафетах уходили прошлые «совковые» вожди, жившие в страхе за награбленное у своего народа, свои карьеры и жизни. Также живут и нынешние «россиянские» упыри. Только эти животные страхи ведут их к спайке по группам и отгораживанию от «подданных». Потом снова неудержимая жажда власти или лютая жадность побеждает чей-то страх. Тогда новый упырь пытается на свой вкус снова «выровнять линию партии», которая, пусть под другим названием, остаётся у власти. Против него тотчас собирается новая свора, она льстит «вождю», ждёт его смерти или в подходящий момент набрасывается, сметает и освободившееся место тут же занимает новый шакал. Все вожди России были и остаются подозрительными, ущемлёнными ненавистью и страхом, дрожащими за собственную никчёмную жизнь недалёкими нелюдями, ни во что не ставящими чужие жизни и судьбы.
Это Россия! Это есть карма русских и так было в её истории всегда.
Много лет позднее, уже взрослым я часто бывал в Москве в командировках. В итоге
московские чиновники взяточники встали мне поперёк горла. После одной из таких командировок, на дежурный вопрос начальства как командировка, я произнёс фразу: «Меньше Москвы я люблю только москвичей». Она стала у нас крылатой. Конечно, все понимали, каких именно москвичей я имел тогда в виду. Будь ты проклят, Мордор!


Часть третья. Зрелость
Всполох первый. Начало службы. Обмундирование.

Путь к месту службы лежал по железной дороге через штаб 3-й танковой армии, который располагался в городе Днепропетровске и где мне пришлось переночевать в шестиместном номере военной гостиницы. В штабе мне выдали предписание и направили в районный центр, город Золотоноша, Черкасской области.   Добрался я туда примерно к 11 часам утра автобусом. Остановка было недалеко от части.      
Дежурный офицер посмотрел на предписание и мой чемодан, вызвал дежурную  машину и приказал водителю отвезти меня в офицерскую гостиницу.
Это было двухэтажное здание с рядом спальных комнат на втором этаже и тремя залами гражданской столовой на первом. В гостинице меня встретил сержант-дневальный. Он был видимо предупреждён и отнёс мой чемодан в дальнюю комнату. Там уже был ещё один, такой же как я, вновь прибывший офицер в штатском.               Дневальный указал мне свободную койку и сказал, что машина отвезёт нас на вещевой склад, где нам выдадут всё, что положено и кладовщик уже ждёт. Я поставил вещи у стены, и мы вышли из комнаты. По лестнице нам навстречу поднимался здоровенный лейтенант в потрёпанной форме и с толстой книгой под мышкой. Он осмотрел нас и весело сказал пожимая нам руки:
   – Бадаев. Пополнение? С приездом. На склад едете? Как вернётесь сюда, машину без меня не отпускайте.
Ничего не поняв, мы сели на скамейку в кузове и отправились на склад. Склад был прямо на территории части, машина подъехала к двери. На складе нас
встретил старшина по фамилии Чебец. Он привычно раскинул прямо на полу две офицерские плащ-накидки, спросил наши размеры одежды и обуви и стал ходить между полками, отбирая всё необходимое. Нам остались шинели, формы, повседневная и полевая, по две ары сапог и многое ещё, по ему одному на складе знающему, что нам положено выдать. Мы расписались под списком, погрузили всё в кузов и поехали обратно в гостиницу.
Там нас уже ждал лейтенант Бадаев. Через открытое окно он приказал водителю ждать, а нас, с мешками за плечами, повёл в красный уголок у входа на этаж.
– Давай, показывай барахло, сказал он моему попутчику.
Тот развязал на столе плащ-накидку и окинул её углы. Бадаев осмотрел полученное. Желваки на его скулах задвигались.
– Понятно. Едем обратно.
Мы повиновались. Бадаев сел к водителю, мы снова сели в кузове на уже знакомую нам скамейку у кабины и машина тронулась. Бадаев что-то сказал дежурному на въезде в часть, ворота открылись, и мы подъехали обратно к складу.
Бадаев открыл дверь, пропустил нас внутрь, а сам быстро откинул перегородку и прошёл вглубь склада. Видимо,  он заметил там кладовщика. Мы поспешили за ним. Послышались удар и падение тела. Приблизившись к месту их встречи, мы увидели, как Бадаев уже держит за горло старшину, переступающего на цыпочках, и смачно отвешивал ему оплеуху за оплеухой, встряхивая после каждой фразы:
– Я же тебя, сука Кобец, предупреждал, молодёжь не обижать?! Ты почему яловые сапоги дал вместо хромовых офицерских? Почему рубашки солдатские? Где отрезы на парадку (парадная форма одежды армейских офицеров)?
– Опять за своё?! Когда же ты, гад, нажрёшься?!
– Та я ж…біс… попутав, Серьожа, не бий, зараз усе виправлю. 22*
Бадаев отпустил Кобца и тот начал всё сначала. В этот раз плащ-палатки нам удалось завязать с трудом. Там уже были и отрезы на парадною форму, и по три офицерские зелёные рубашки и компасы, и фонарики, и прочее, и прочее.
Когда мы приехали обратно в гостиницу, разложились и развесились, Бадаев заглянул ещё раз:
– Ну как? Я на пузырь заработал?
Мы спустились на первый этаж, где в глубине зала были ещё две комнаты, одна для младших, другая за ней, для старших офицеров. По улыбкам официанток в белых фартуках и наличию меню в твёрдой обложке я понял, что Вымпел «Лучшая военная столовая Киевского Военного Округа» и масса грамот на стене главного зала были неслучайными.
Бадаев что-то пошептал одной из официанток, она помялась, но видимо поддалась на уговоры. Нам подали обед. Две бутылки минеральной воды были закрыты пластмассовыми пробочками, остальные обычными. В двух первых бутылках оказалась водка, в остальных минеральная вода (минералка). Стаканы были гранёными.
Заход за заходом, Бадаев чинно закусывал и поведал нам следующее:
а) его зовут Сергей и уже можно его так называть,
б) это водка «Столичная», значит отличная,
в) у него отгул после караула,
г) до утреннего развода он свободен,
д) поэтому нам крупно повезло.
Пока никого больше, кроме нас в «кабинете» (так Бадаев шутя называл комнату) не было, мы узнали о нём и многое другое. Он уже отслужил три года срочной службы солдатом, а после окончания ВУЗа, «без пяти минут тридцать», 23* его снова призвали на два года, служить опять, теперь уже два года офицером. Книга у него под мышкой называлась «Юридический справочник для военнослужащих». Он с ним не расстаётся и сверяет по нему законность большинства адресованных ему приказов и приказаний. У него есть семья, он нам показал фото жены и двух сыновей.
Мы, в свою очередь, рассказали кто от куда и какой, выпили с ним всю водку, съели всю еду и расплатились пополам с новеньким. Бадаев молча воспринял это как должное и мы пошли в гостиницу «подгонять» наши офицерские формы к завтрашнему разводу. Сергей в этом помог нам дельными советами, показал как быстро подшивать воротнички, делать дырочки для звёздочек на погонах и т. п.
Вскоре он был уволен в запас. Увольнение было пышно отпраздновано в уже знакомой нам столовой самими жителями офицерской гостиницы. Наша же служба только начинала набирать обороты.



Всполох второй.
Первое офицерское собрание полка.

Один раз в неделю во всех частях и гарнизонах СССР проводились обязательные собрания офицеров, где зачитывались приказы по Советской армии, округам и далее вниз по подчинённости. В полку собрание проводилось в стандартном зале армейского клуба: – вытянутый прямоугольник, ряды кресел, сцена, на ней стол президиума и кафедра докладчика. Входная дверь напротив сцены, аварийные выходы.
Шесть новоприбывших лейтенантов-инженеров, включая меня самого, в новых формах, сидят во втором ряду. Далее, через пару пустых рядов, сидят кучками и поодиночке остальные офицеры. В первом ряду пусто. В президиуме сидят командир полка, начальник штаба , заместитель по политической части.
Наконец со сцены поступает команда:
– Товарищи офицеры!
Все встают, затем садятся обратно после следующей команды. Командир кивает начальнику штаба. Тот становится за кафедру и монотонно начинает зачитывает приказы из своей папки в полной тишине. Через несколько минут все настораживаются, услышав голос командира:
– Погоди, Игорь Иванович. Затем после короткой паузы:
– Капитан Косяк!
В зале заметное оживление. Все головы поворачиваются к входной двери. Обернувшись, я вижу между затылками офицеров яркую лысину мирно
спящего, помятого капитана.
Командир сурово повторяет:
– Капитан Косяк!
Наконец он взрывается и орёт как на плацу:
– Капитан Косяк!
Тело вскакивает и чётко произносит:
– Я!
– Вон отсюда!
– Есть!
Офицеры с трудом сдерживаются от смеха. Оживший герой сонной мизансцены выскакивает из зала. Командир переводит дыхание и поворачивает голову к докладчику. В этот момент дверь приоткрывается снова и в неё боком втискивается капитан Косяк со словами:
– Фуражку забыл.
Косяк ищет фуражку под креслами, наконец подбирает её и выпрыгивает из зала.
Зал взрывается гомерическим хохотом. Командир сидит синий от бешенства, начальник штаба с трудом «держит лицо», офицеры вытирают слёзы платочками. Так началась наша офицерская служба.
Потом, на полковых учениях, у Косяка, который был командиром батареи подвоза ракет и имел более 30 специальных автомобилей для этих целей, завелась только одна машина. Он приказал её водителю вытащить по одной все остальные машины своей батареи и выстроить их вдоль ворот, снаружи части.
На офицерском собрании по разбору учений, он начал доказывать, что вложился в норматив с оценкой «хорошо», так как его подразделение покинуло часть за 40 минут. Он даже с выражением зачитал абзац из соответствующего военного наставления, за что опять был изгнан из собрания. Я тогда подумал про себя, как часто фамилии отражают характер.
Не знаю почему, но капитан Косяк часто подходил ко мне в те короткие минуты перед ежедневным построением полка, когда можно было перекинуться парой слов. Видимо остальных он уже «достал по самое не могу», а я был хорошим слушателем. Запомнились мне его гнусавый голоси вот этот разговор:
– Саша, ты знаешь, вчера в ресторане мы с Искрой (прапорщик, собутыльник) взяли пива попить, а когда выходили я хотел поправить причёску (Косяк был уже почти полностью лысым) и у меня расчёска упала. Я за ней нагнулся, так пиво у меня носом пошло! Я не заболел?
– Сколько же вы выпили?
– Двенадцать банок…
– Взрослых, каждый?! 24*
– Ну да, вдвоём… Это ж наша норма… Часа за три, четыре… Хорошо посидели…
– Ты телом здоров. У тебя с головой не нормально. Дозу надо урезать.
– Ну спасибо, учту. А то я уже стал беспокоиться.
Я до сих пор не понял был ли он таким на самом деле, «держал» ли он всех окружающих за идиотов, или погубил в себе клоунский талант. Командир полка не знал, как от Косяка избавиться. В конце концов, как говорили потом между собой офицеры, он организовал перевод Косяка на майорскую должность, командиром отдельного батальона материального обеспечения, выдав ему хорошую характеристику.
Косяк своего добился. Он мечтал об этой должности. Больше я о нём никогда и ничего не слышал.

Всполох третий. Летние учения.

Я начал служить в Марте, а первое моё настоящее учение с дальним маршем состоялось в конце Мая. Нас подняли по тревоге на рассвете.
Колонна дивизиона медленно выползла из части и направились на заданный рубеж. Маршрут выбирает начальник штаба дивизиона. Им у нас был недавно прибывший в полк майор Ткачук. Через два часа марша колонна внезапно остановилась перед входом в тоннель, пробитым в скале. Было очевидно, что высота тоннеля не позволяла пройти прицепу с антенной станции целеобнаружения, которой командовал мой товарищ Олег Зайцев, тоже из студентов. Колонна остановилась у тоннеля.
Командир полка, ехавший впереди, плюнул себе под ноги и приказал развернуть колонну. Время уже перевалило за полдень. На место развёртывания мы прибыли уже к вечеру, смертельно уставшими, злыми и голодными.
Место было очень живописным, на берегу небольшого озера, примерно метров тридцати в диаметре, с одной маленькой уткой посередине. Видимо она повредила крыло не могла покинуть озеро. После того как мы развернулись, проверили все системы и весь комплекс, мы поужинали. Стало темнеть. Все, кроме караула, улеглись спать. Думаю, не было никого в лагере, кто бы не клял злосчастного майора последними словами.
Я спал прямо в кабине с приоткрытой дверью с ещё двумя лейтенантами. Рано утром я услышал негромкое, всё возрастающее оживление и смех снаружи кабины. Поднявшись, я подошёл к двери, выглянул и чуть не выпал из кабины от приступа хохота.
Посередине озера, в воде, стоял один из порожних транспортировочных прицепов, глубокое металлическое корыто на резиновых колёсах из-под радиолокационной антенны. С высоты двери моей кабины была отчётливо видна голова майора Ткачука на заранее припасённой, вне уставной, надувной подушке. Он безмятежно спал на боку внутри прицепа, лицом к зрителям. Нарастающий хохот многих десятков весёлых глоток наконец разбудил его. На борту прицепа  сначала появилась рука, потом голова и наконец тело в одних, по колено, голубых «семейных» трусах. Хохот перешёл в разряд неудержимого. Пара непринуждённых солдат с Кавказа упали и стали кататься по траве от смеха, у многих потекли слёзы.
Ткачук взял минутную паузу, чтобы оценить обстановку. Выхода не было. Майор решил "сдаться в плен". Он вылез из прицепа держась за борт и медленно плюхнулся в озеро. Уточка тоже нырнула, видимо с испугу.
Вода доходила Ткачуку до подбородка. Он собрался с духом и начал медленное движение к берегу. Ни одного офицера мне видно не было. Видимо, они следили за ним из палаток или из кабин как и я, чтобы не разделять офицерского позора.
Уточка вынырнула, прицеп вытолкали на берег солдаты. Зрители стали расходиться. Месть солдат удалась на славу, а дальше им было неинтересно. Со временем инцидент потерял свежесть и о нём вспоминали редко. Однако, всем младшим по званию свидетелям майорского позора было трудно сдерживать улыбки при отдании ему чести. Вскоре его перевели в другую часть.
Через пару месяцев нас снова подняли по тревоге. Марш был короткий, погода хорошая. На место развёртывания мы прибыли уже затемно. Все фары были включены, тягачи стояли заведёнными. Всё происходило как обычно. Я руководил разгрузкой прицепа, как вдруг увидел, что лицо стоявшего на нём солдата исказилось ужасом и он спрыгнул с прицепа назад в темноту.
Я быстро оглянулся. На меня надвигался задом гусеничный тягач. Он был уже метрах в двух-трёх и через секунду должен был вдавить меня в прицеп. Меня спасла моя реакция. Ласточкой я нырнул вправо в сторону и поджал колени. Тягач ударил в прицеп, протащил его метров десять и заглох.
Я медленно приходил в себя, мне помогли подняться. Всё обошлось приличным стрессом для меня и начальства. Техника и люди не пострадали. Солдат, спрыгнувший с
прицепа, оказался «салагой». Мои «старики» 25* заставили его извиниться. Начальник автослужбы полка потом объяснил мне, что произошёл чрезвычайно редкий случай.      
Видимо от тряски, рычаг переключения скоростей такого типа тягачей самопроизвольно включал заднюю передачу и тягач начинал движение назад.
 После этого случая, приказом по полку было запрещено покидать кабину тягача при работающем двигателе, если это может угрожать жизни рядом стоящих людей.
Так началась моя шестая жизнь.

                Всполох четвёртый.
                Шестая жизнь.

Под Новый Год, в конце декабря меня поднял с постели вестовой 26*. Нашему дивизиону опять объявили тревогу. По приказу предстояло выехать ж/д транспортом в соседнюю область на учения. В зимнее время заводить на железнодорожную платформу тягач, у которого гусеничные траки шире самой скользкой платформы, да ещё с прицепленной к нему кабиной, занимающей следующую платформу, занятие не для слабонервных. Мало того, потом следовало всё это хозяйство закреплять деревянными колодками и металлической арматурной толстой проволокой 6-8 миллиметров в диаметре. Это при минус 20 градусов Цельсия. Занятие не для слабонервных, особенно когда в расчёте два оператора, водитель тягача и ты сам. Всем приходилось "пахать" на равных, чтобы ещё и укладываться в нормативы.
После окончания погрузки своей связки тягач-кабина, я спрыгнул с платформы отряхнулся и стал снегом оттирать свои запачканные и дрожащие от недавнего напряжения и стресса руки.
Несколько минут назад мой оператор Черненко не услышал гудка паровоза о начале маневрирования. Состав тронулся, и он упал между платформами. Через метров тридцать состав остановился и я бросился назад к хвосту поезда. Черненко неподвижно лежал между рельсами. Я окликнул его, сердце подпрыгивало мне под самое горло.
Он медленно повернул голову и что-то промычал. Я помог ему вылезти из-под колёс и подняться. Черненко был лучшим в полку оператором. Второй мой оператор Калита был туп как пень.
После беглого осмотра я понял, что с Черненко всё в порядке и передал его подбежавшим товарищам. Сам я присел на горку шпал, сложенных неподалёку. Мне нужно было прийти в себя.
Вспомнился недавний диалог моих операторов. Калита:
– Я тут не Копенгаген.
Черненко:
– Та ти ж усюди Осло. 27*
Стресс понемногу отходил. Нестерпимо захотелось закурить. Со стороны станции, из-за моей спины, возник подвыпивший капитан Павлухин. Я встал.
– Лейтенант, едьте опечатайте бокс. Газик ждёт у вокзала.
Я был секретчиком в батарее. Печати были у меня и капитана батареи Павлухина. Я понял, что этот негодяй там забыл что-то личное, вернулся забрать и забыл снова опечатать бокс.
– Вы пьяны, товарищ капитан, сказал я и направился к платформе. Павлухин схватил меня за руку. Нервы не выдержали, я рванулся и как говорят боксёры, «исполнил» ему апперкот слева по печени. Павлухин согнулся, подогнул колени и сел в сугроб. Я пошёл к теплушкам.
Старший лейтенант Быков, недавно продавший мне свой фотоаппарат, шёл мне навстречу. Поравнявшись со мной, он не громко произнёс:
– Саша, я ничего не видел.
Павлухина в полку не уважал никто. Поблагодарил я Серёжу Быкова уже в поезде. Через несколько лет его дочь поступила в КПИ. Сергей Быков потом приходил к нам в Киеве, просил «за ней присматривать».
Для подстраховки, я сбегал к дежурному по станции и от него позвонил начальнику караула. Им оказался мой однокурсник по институту Толя Бачинский. Толя меня успокоил, сказав, что опечатал бокс своей печатью.
Уже в поезде ко мне подошёл замполит (заместитель командира по политической части, или «мозгомойка») дивизиона, старший лейтенант по фамилии Канцер 28*. Фамилия подходила ему невероятно. Канцер прославился в полку во время очередных летних учений. В день их завершения он «героически» поймал старшину нашего дивизиона на «воровстве» консервных банок тушёнки.
Эту тушёнку старшина должен был выдать солдатам как дополнительный пищевой паёк во время учений. Канцер перед строем приказал немедленно раздать тушёнку солдатам.
Следующие полдня весь рядовой состав провёл неподалёку в лесной посадке со спущенными штанами, в позах орлов на пригорке. Тушёнка оказалась просроченной, старшина стал героем, а Канцер остался Канцером. Следующего звания старший лейтенант Канцер ждал ещё задолго до моего появления в полку, а получил капитана за неделю до моего увольнения в запас. Возможно, я внёс в это и свою корыстную лепту. Я сделал ему предложение, от которого не смог бы отказаться ни один замполит.   
Будучи в Киеве, занёс бутылку водки «Столичной» в мастерскую института «Киевпроект», расположенную в подвале моего дома, и привёз ему из Киева разных материалов для составления наглядных вывесок и учебных пособий. Ленинская Комната старшего лейтенанта Канцера стала лучшей в полку, а я провёл два дня с семьёй дома.
– Товарищ лейтенант, почему вы нарушили приказ своего прямого начальника?
– Товарищ старший лейтенант, капитан Павлухин настолько пьян, что я не мог разобрать ни единого слова. Он и руки распускал. Есть множество тому свидетелей. Если будет такая необходимость, я могу рассказать об этом на офицерском собрании. Это тема для офицерского суда чести.
Павлухин и я были младшими офицерами. По Уставу, это обстоятельство давало мне такое право и Канцер прекрасно об этом знал. Он растерялся, оглянулся по сторонам и сказал так, чтобы никто не слышал:
– В этом не будет необходимости.
Согласно штатному расписанию полка моим прямым начальником, числился начальник отделения капитан Гуртовенко. В полку его уважительно звали Сан Саныч. Это был всегда выбритый, в идеально выглаженной форме, офицер с необычной судьбой. Гуртовенко был прекрасным специалистом и уважаемым всеми офицером. Его разжаловали от майора до капитана за отказ ехать служить в Монголию. Деталей не знал никто. Сам он об этом говорить избегал.
Командир полка назначил его дознавателем 29*и этим он занимался большую часть  служебного времени. Виделись мы редко. В редкие наши встречи, он очень сжато, но информативно, успел поведать мне много полезного для молодого неопытного офицера, кем я собственно и был. Гуртовенко нередко выпивал, но даже будучи крепко выпившим, никогда не терял «ни лица, ни шага». Жил он с вместе с нами в офицерской гостинице.
Однажды мы встретились с ним у офицерской столовой. Я направлялся в наряд, он шёл мне навстречу. Мы поприветствовали друг друга.
– Давай, тёзка, зайдём выпьем.
– Сан Саныч, я бы с дорогой душой! В караул заступаю…
– Ёб@ная се ля ви! Выпить не с кем…30*
Вскоре, в чёрный для полка день, Гуртовенко неожиданно вызвали в полк, сняв с боевого дежурства. Он был возбуждён, озабочен и только успел мне шепнуть:
– Остаёшься за меня. Меня машина ждёт. В полку людей постреляли.
Капитан Гуртовенко был в полку дознавателем. Дознаватель назначался командиром части и получал право вести предварительное расследование уголовных дел в отношении военнослужащих.
Мы только что заступили на дежурство, сменив первый дивизион. Смена дивизионов на боевом дежурстве, как правило, происходила ночью. Одного своего солдата командир первого дивизиона, который сменили мы, приказал посадить на гауптвахту. Этот майор Ширяев славился своими самодурством и суровостью. После размещения техники в боксах, он решил проверить несение службы в казарме. Ефрейтор, назначенный дневальным после тяжёлых бессонных суток, заснул на посту у «тумбочки». Ширяев тут же отправил его на гауптвахту.
Парень, видимо, был озлоблен такой, по его мнению, несправедливостью. Он проник в парк, где уже работали его однополчане, оглушил камнем часового,  завладел его заряженным автоматом и пошёл в парк искать Ширяева.
Ефрейтор зашёл в бокс и наткнулся там на сержанта из чужого дивизиона. Завязалась драка, раздался выстрел, сержант получил ранение в ступню. Началась паника. Солдаты бросились врассыпную, кто-то сообразил нажать кнопку тревожного сигнала в караул. Нападавший открыл беспорядочный автоматный огонь и погиб в перестрелке с караулом. В итоге: один солдат убит на месте. Солдат новобранец получил случайную пулю и от потери крови умер в госпитале, сержант комиссован по инвалидности, один караульный легко ранен. Из двух рожков к автомату часового, по тридцать патронов в каждом, у нападавшего осталось всего три.
Солдат собирали до конца дня по всем окрестностям. Наш дивизионный «дебелий» 31* старшина Рожко в это время оказался в парке, т. к. ремонтировал одну из грузовых машин дивизиона. Он пролежал там под старым, брошенным давно, ржавым танком, более двух часов пока всё не улеглось и его не обнаружили по голосу. Удивительно, как он туда втиснулся. Вытаскивали его оттуда втроём. Его сжатая при стрельбе задница видимо успела распрямиться за это время.
Однако, как часто говорили в полку новобранцам:
– Кто в армии служил, тот в цирке не смеётся. В той армии это было чистой правдой. Происшествие было всесоюзного уровня. До всех частей был доведён соответствующий приказ тогдашнего Министра обороны СССР Маршала Гречко. Тесть даже звонил моей жене, узнать всё ли со мной в порядке.
В полку досталось всем, а больше всего начальнику штаба, ответственному за караульную службу. Он получил строгое взыскание – неполное служебное соответствие, срочно увеличил караул до двух часовых в парке и изменил их маршруты.
Нападавший оказался братом-близнецом оператора кабины «П» нашего дивизиона. Вечером того же дня, брата увезли в неизвестном направлении. Через месяц он написал письмо друзьям в часть. Парня проверяла медицинская комиссия округа, признала его «склонным к психозу» и тут же комиссовала.
   Мы все понимали, что этот диагноз означал «концы в воду», т. к. мог служить «объяснением» поступка его брата. Ширяева отстранили от командования дивизионом и отправили в Киев оперативным дежурным по округу. Служили там сутки через три. Карьеру он потерял, но ходили слухи, что квартиру в Киеве потом имел.
Гуртовенко вскоре вышел в отставку капитаном. На пару с таким же отставником, они потом «держали» ломбард в Киеве на улице Саксаганского. Я заходил к ним после увольнения в запас на «рюмку» чая и послушать их байки. Одной из них, о прежнем заведующем этим ломбардом, стоит поделиться.
Ломбард Герфункеля на Саксаганского стал широко известен в узких кругах всевозможных жуликов со времени его основания ещё в годы НЭПа (Новая Экономическая Политика, начатая большевиками в 1921 году). В «годы застоя», его директор, уже пожилой Герфункель получил 12 лет. По какой точно статье мои капитаны не знали. Схема жульничества была проста как всё гениальное. За пять минут до окончания срока залога, Герфункель сам выкупал ценные вещи, в основном драгоценные ювелирные изделия. Потом он их перепродавал уже по настоящей цене или присваивал. Попался он случайно.
Одна дама, в трудную минуту своего бюджета, сдала Герфункелю ценную старинную золотую фамильную брошь с драгоценными камнями. Когда она решила её выкупить, оказалось, что дама пришла за ней на следующий день после даты окончания залога. Герфункель был непреклонен.
У пострадавшей были нужные связи и разразился грандиозный скандал. ОБХСС 31* оказался на высоте, подписи Герфункеля о выкупах были доказаны поддельными. В своём последнем слове на громком суде, восьмидесятитрёхлетний Герфункель произнёс единственную знаменитую фразу, которую потом ещё долго
цитировали киевляне:
– Спасибо, ггаждане судьи, ви пгодлили мине жизнь!
«Золота Герфункеля» так и не нашли. Ходили слухи, что все многочисленные потомки по своему гениального Герфункеля в Израиле начинают любое застолье с поминального тоста именно о нём.
Я часто с тёплом вспоминаю капитана Гуртовенко. Павлухина же вспоминаю «незлим, тихим словом»32* как испорченный продукт генетического воспроизводства и «совкового» воспитания. Позднее, после боевых стрельб, я получил «Почётную Грамоту за отличную службу» от Командующего Округом. Говорили, что Павлухин тоже подписал соответствующее ходатайство. До конца службы я с ним не заговаривал первым, а он старался меня избегать. Как говорит армейское присловье: «Битие определяет сознание» 33*.





Всполох пятый. Зимние учения.

Зимой на Крещение, ночью, нас подняли по тревоге. Мы выехали на точку развёртывания, пару часов попрактиковали боевую работу и получили приказ обустраиваться на ночь. Ночной мороз был до -20С. Пришлось сверху надевать чёрную танковую форму и валенки. Печка в палатке больше светила, чем грела.
Во время развёртывания кто-то успел «скоммуниздить» мои тёплые рукавицы. Разворачивать технику приходилось вместе с солдатами, работы было много, а рук мало. Вряд ли кража офицерских тёплых рукавиц с большим и указательным  пальцами была работой солдат. Они были слишком заняты, им полагались солдатские рукавицы, да и скрыть украденное было для них невозможным делом. Я сразу заподозрил полкового фельдшера, который почему-то крутился под ногами, но он всё отрицал, хотя его деланно невинные глаза говорили об обратном. К счастью, у нашего опытного старшины были запасные солдатские тёплые рукавицы, пришлось смириться и носить что есть.
Позже старшина раздал всем палатки и печки для обогрева. Матрасы были только у офицеров. В нашей палатке оказалось трое офицеров, один матрас был лишним. После розыгрыша его на спичках, он мне не достался. Мы были настолько уставшими, что сразу заснули не раздеваясь. Печка больше светила, чем грела. Видимо в ту ночь я и отморозил себе правую почку, что отозвалось пиелонефритом много лет спустя.
На следующий день мы вернулись в расположение части. У меня поднялась температура, это заметил замполит по необычному цвету моего лица и тут же, на газике 34*отправил меня в местную поликлинику. Температура у меня была выше 40 градусов. Мне сделали укол, после которого я проспал 20! часов.
На утро температура уже была нормальной и на следующем разводе, к всеобщему удивлению, я уже стоял в строю. Этому чуду я до сих пор не перестаю удивляться. Хотя позднее я где-то прочёл, что большие нервные нагрузки тоже могут приводить к резкому повышению температуры тела. Как молоды мы были!..

Всполох пятый. Генеральская проверка.

Наступила ранняя осень второго года службы. В марте меня ждал дембель (демобилизация на солдатском языке), выход в офицерский запас и гражданская работа. Я думал об этом сидя за  столом оперативного дежурного на боевом дежурстве нашего дивизиона. Наша стационарная, хорошо оборудованная позиция, располагалась в глухом лесу под Черкассами, вдали от дорог и населённых пунктов.
Все подходы к ней были утыканы знаками «Проход запрещён!» и «Запретная зона!». На «точке», как мы называли всю эту территорию, были спальное помещение, столовая, спортивная площадка и всё минимально необходимое для сна, отдыха и учёбы свободных от непосредственного дежурства военнослужащих.
Боевое дежурство несли дежурные расчёты день через два, посуточно. Место оперативного дежурного находилось на высоте метра два от земли. Забраться туда можно было по деревянной лестнице. Деревянная кабина площадью примерно семь-восемь квадратных метров могла поместить дежурного офицера и одного солдата, в обязанности которого входили топка печки в холод, проветривание в жару, доставка пищи и вынос отходов круглый год. Офицер мог отлучаться только по естественным надобностям. Их было проще справлять прямо с вышки или в ведро, которым заведовал солдат. На столе стояли прямые телефоны связи со штабом части и жилым помещением дежурного дивизиона, оно располагалось метрах в трехстах от дежурной вышки.
На огороженной территории были также приличный стадион с футбольными воротами, солдатская столовая и прочие служебные строения. Все пусковые установки с боевыми ракетами были в специально вырытых и забетонированных укрытиях. Норматив готовности к пуску ракет составлял считанные секунды. Боевой задачей дежурного дивизиона было огневое прикрытие дамбы Кременчугского водохранилища через реку Днепр в районе города Черкассы от налёта самолётов условного противника под названием НАТО.
Я находился на боевом посту, на вышке с солдатом. Недавно прибыли коды «свой-чужой», которые меняются спорадически, через «рваные» промежутки времени, от нескольких часов до полусуток. Так назывались вопросы и ответы, которыми обменивались все воздушные суда с дежурными средствами ПВО, над зонами ответственности которых они пролетали. В случае неправильного ответа или отсутствия ответа, объявлялась воздушная тревога.
Привычно обновив эти коды, я повторил их про себя и оставил на столе. Дежурный офицер обязан их знать в любой момент времени своего дежурства.
Внезапно зазвонил телефон дежурного по «точке». Испуганным голосом он сообщил, что ко мне едет генерал с проверкой.
Я ещё не успел до конца осознать суть сообщения, а по лестнице уже поднимались «гости». У двери пригнувшись стоял огромный генерал-майор в полевой форме и генеральских сапогах с кистями. Я скомандовал «смирно» своему солдату, вытянулся и отрапортовал генералу по форме. В дежурку протиснулся незнакомый майор, как я догадался, его помощник.
– Свой-чужой, рявкнул генерал, не отвечая на приветствие. Он явно был злой как чёрт. Я повернул голову к столу, но генерал рявкнул:
– На память!
Я доложил коды, он сверил их с теми, что лежали на столе. Генерал приостыл и кивнул помощнику. Тот открыл планшет и сделал в нем какие-то пометки. Генерал указал ему на дверь, и они стали спускаться не прощаясь.
Мой солдатик упал на стул и честно произнёс:
– Я мало не обісцявся 35*
Минут через десять прибежал командир нашей батареи Павлухин. Лица на нём не было:
– Ну… как?.. Голос его дрожал.
Формально, в отсутствие командира нашего дивизиона, старшим на боевом посту оставался именно Павлухин, капитан и мой прямой начальник, командир радиолокационной батареи, редкая гнида. Он и попал «под раздачу» и именно ему через несколько минут поставил «клизму с патефонными иголками» подполковник Ильенко.
Павлухина терпеть не могли ни офицеры, ни солдаты. Он был родом из Оренбурга, выпустился из местного военного училища «специалистом» по нашему комплексу. В технике он был «ни уха, ни рыла». В нашу кабину мы старались его допускать как можно меньше. В Украину он попал как Иван-дурак в сказку, но без всякого волшебства.      
Невысокого роста, с полным, вечно потным круглым лицом, и маленьким носом пуговкой, он производил отталкивающее впечатление. Кроме того, он был ничтожным подкаблучником у жены, здоровенной злющей бабы. Я видел как в Гарнизонном магазине от неё буквально шарахались остальные офицерские жёны. Наверняка жена била Павлухина, а то, что она отнимала у него все деньги до последней копейки, знали все. Он никогда не имел своего курева и постоянно «стрелял», если видел курящего. Когда у солдата закурить не было, он мог приказать:
– Поди, найди!
Лейтенант-двухгодичник Гончаренко, мой сосед по кабине «А» (он отвечал за систему подавления помех), был заядлым курильщиком и всегда имел запас сигарет. Офицеры между собой за маленький рост звали его Володечка. Павлухин постоянно у него «стрелял» сигареты.
Однажды Гончаренко это надоело. В открытой курилке у штаба полка, в ожидании начала офицерского собрания, в присутствии нескольких офицеров, он открыл новую пачку любимой «Примы» и достал сигарету. Тут же «нарисовался» Павлухин и потянулся к пачке. Володечка вложил сигарету в рот, медленно и аккуратно закрыл  пачку и сказал так, чтобы все услышали:
– Нету!
Павлухин тут же исчез, так же, как и появился. Он давно жил с позором и привык к нему как к собственной жене.
Неожиданная ночная встреча с лицом к лицу с генералом потрясла негодяя до самого копчика. Вместо человеческого лица я увидел испуганную, залитую по’том,  маску страха неизбежного наказания. Задыхаясь от ужаса происходящего, он спросил жадно глотая воздух:
– Что сказал генерал?
– Спросил коды. Я доложил, генерал сверил их с моими записями на столе и они отбыли.
Командир батареи выскочил, скатился с лестницы и исчез в темноте. Я открыл дверь закурил сигарету, руки слегка подрагивали. До меня быстро дошёл масштаб нависшей над полком генеральской «клизмы». Ещё через полчаса я опять вышел покурить. Время было уже далеко за полночь. Было полнолуние, во всю сияли полная луна и звёзды. Мне вдруг вспомнилось как я где-то прочитал, что именно в такое самое время случаются самые крупные неприятности.
Слышимость была отличной. Я прислушался к знакомому голосу, доносившемуся от столовой. Это был громовой бас первого заместителя командира полка подполковника Ильенко – личности, требующей отдельной главы:
– Я Вас как коммунист коммуниста спрашиваю, где Ваш командир? А кто знает?! Шнобеля ко мне!
Ильенко явно был взвинчен, сейчас его задница «торчала из амбразуры», так как подполковник временно замещал командира полка, поскольку тот был в командировке. Шнобелем, за невиданный никому ранее громадный горбатый нос, прозвали маленького молдаванина, кривоногого, по собачьи преданного, водителя командира нашего дивизиона. Он остался единственным в полку человеком, знавший «явку» нашего командира – дом женщины, у которой тот «зависал» при запоях.   
Заместитель комполка быстро «расколол» Шнобеля обещаниями всех возможных армейских кар, которые хуже небесных, и Женю, нашего командира, помятого и «высушенного» доставили на боевое дежурство тем же утром.
Ранее, подполковник Ильенко проводил занятия по строевой подготовке с вновь прибывшими офицерами нашей волны. Во время занятий, он построил нас в каре (квадратом), показал как правильно держать руки и корпус с поднятой ногой, сделал шаг назад и… одной ногой провалился в открытый канализационный люк.
Наш строй представлял эпическую картину замершей хроники военного парада с сидящим в канализации и оттуда принимающим парад подполковником.
Ильенко скривился от боли и публичного позора, но собрался и скомандовал сидя:
– Вольно! Разойдись!
Пара ребят помогли ему подняться. Эта сцена вошла в анналы (летописи) истории полка. Как подполковник Ильенко потом расправился с заместителем командира полка по тылу за открытый канализационный люк история умалчивает.
Внезапно упавший на нашу голову генерал-майор не оставил без пристального внимания наш дивизион. Уже через неделю наша колонна встречала рассвет на шоссе у аэродрома недалеко от Борисполя под Киевом. 
Мы развернулись неподалёку и следующие трое суток занимались боевой работой в условиях, максимально приближенных к боевым. Несколько раз на нас эшелонами пикировали реальные штурмовики. Один раз я открыл кабину и едва не оглох от воя их сирен.
Устрашающий вид и непереносимый воющий звук падающего на тебя сверху огромного самолёта и его резкий взлёт в нескольких сотнях метров над головой производили неизгладимо жуткое впечатление. Бледные солдаты-водители прятались по кабинам тягачей и автомашин и им бы не позавидовал никто. 
Картина того, что ждёт наш дивизион, если мы не собьём противника первыми, была кристально ясной каждому из нас.

Часть четвёртая. Патриарх.
Всполох первый. Боевая тревога.

Командир нашего второго дивизиона, майор Евгений Чесноков, казалось, давно «забил» на службу. Похоже он уже тяготился ею. У майора были миловидная жена и сын лет десяти. Однажды я увидел их в нашей офицерской гостинице, когда они к нему приезжали. Майор был единственным в полку офицером со значком «Мастер» – высшей ступенью технического знания всех систем комплекса ПВО нашего типа и потомственным военным.
Видимо какие-то высокие связи позволяли ему вести себя так независимо. После пары месяцев моего пребывания в дивизионе, в редкий период собственной «засухи», он вызвал меня по внутренней связи в кабину «У» (Управления), ткнул пальцем в экран и спросил, что там видно, как этим пользоваться и почему. Я ответил правильно и на все его дополнительные вопросы. Он ни разу меня не прервал и сказал:
– Знаешь, свободен.
Больше майор Чесноков не задавал мне технических вопросов никогда. Иногда он просто подходил к нам, лейтенантам, поговорить перед утренним разводом. Чесноков оказался начитанным и интересным собеседником. Мы часто разговаривали с ним на различные темы вдвоём. В нашей закрытой на сто замков стране, человеку, читавшему Тургенева и Данте, воздух, пропитанный ложью, отравлял лёгкие и душу, а воинский устав ломал и тело.
Майор Чесноков, как и я, видимо успел получить «прививку» от государственной лжи в короткие шестидесятые годы хрущёвской «оттепели». Связанный по рукам и ногам Уставом, советской реальностью и семейной традицией, этот всесторонне одарённый человек буквальным образом прятался «в бутылку» от этого государства. Я чувствовал, что военное дело не было его желаемой профессией и не было его призванием. Мне было искренне его жаль.
Однажды он прикрыл мою самоволку. Дело было уже летом второго года службы. В пятницу вечером, как обычно, я свернул обыкновенный белый бумажный лист в длину и в повседневной военной форме вышел в сумерки на шоссе Черкассы-Киев. Приём остановки дальнобойщиков был у меня отработан до автоматизма.
В сумерках я выходил на обочину шоссе в своей военной форме и фуражке и выставлял белую бумажную трубочку. Водители видели в полутьме только мой силуэт, а свёрнутая бумага казалась им палкой гаишника 36*. Они принимали меня за милиционера и останавливались. Увидев на подножке машины офицера с трёхрублёвой купюрой, водители вздыхали свободно и уже не могли мне отказать. В те годы это была достойная оплата до Киева. Они чувствовали облегчение, что не придётся платить «дань» инспектору ГАИ. Более того, у водителя появлялась возможность подработать и при этом не скучать одиноко в дальней дороге. Всё это поднимало им настроение.
Это был мой чёткий психологический расчёт. Сбоев практически не случалось. Обратно в часть я без проблем добирался рейсовыми автобусами вечерами в воскресные дни.
В этот раз случилось непредвиденное. Вечером, дома в Киеве, зазвонил телефон и голос в трубке сказал мне всего три слова:
– Лейтенант, боевая тревога.
Это был голос полкового радиста. Когда-то, оперативным дежурным по полку, я случайно поймал его за разговором по рации с девушкой. Мне стало понятно, что в полку есть техническая возможность включатся по рации в частоты гражданских междугородних телефонных узлов связи и разговаривать бесплатно. Использовать такую связь в личных целях было грубейшим нарушением всех действующих инструкций.
После короткого разговора наедине, я убедительно предложил радисту обменять моё молчание за такой, как этот, тревожный звонок и оставил ему свой домашний телефон. Тогда ему было некуда деваться, а теперь это сработало и он связался со мной в самый нужный момент.
Я схватил тревожный чемоданчик с повседневной военной формой и в чём был вылетел на улицу.
К счастью, такси подвернулось сразу, я вскочил в него и сказал таксисту:
– Гони в Черкассы, заплачу сколько скажешь, объясню по дороге.
Таксист видимо понял, что дело серьёзное и рванулся к трассе. Мужик оказался хороший. После моего честного доклада, всю дорогу он только время от времени качал головой и повторял:
– Хлопцы в парке мне не поверят.
На трассе он гнал под сто километров в час. К воротам части такси подлетело как раз, когда из ворот выезжал наш тягач с прицепом. Мой водитель Мищенко увидел такси, узнал меня или понял кто это может быть, и остановился. Я пожал руку водителю (расплатился я с ним уже на въезде в Золотоношу), выбежал из машины, вскочил в тягач, и мы помчались догонять колонну.
Может быть именное тогда я с благодарностью задумался о Б-ге и его ко мне отношении.
На случай учений, в кабине тягача я всегда держал полевую форму и отличный китайский фонарик, круглый, с дальним светом, не чета штатному со склада с плоской батарейкой. Эти фонарики недавно появились в продаже в Киеве. Я положил его рядом с собой и немедленно стал переодеваться из гражданской одежды в полевую форму.
На место развёртывания мы прибыли уже к ночи. Ко мне подошёл майор Чесноков, к моему изумлению, абсолютно трезвый. Он был несказанно удивлён.
– Где Вы были, товарищ лейтенант?
Я уже был в полевой форме, в руке у меня был фонарик, которым я пользовался при развёртывании в тёмное время суток. Врать было бесполезно, мерзко и непривычно.
Объясняться у нас обоих не было времени. Я отдал ему честь и отрапортовал:
– Чуть не опоздал, товарищ майор! Больше не повториться.
– Разрешите Ваш фонарь, товарищ лейтенант. Майор взял у меня фонарик, повертел его в руках, включил, выключил, и молча удалился. Больше я своего китайского фонарика уже никогда не видел, но до сих пор считаю, что дёшево тогда отделался.
Наш полк ПВО (Противовоздушная Оборона) был уникален в своём роде. Такая как у нас техника была разработана для защиты всей страны, а не её армий. Дивизионы ПВО страны обычно занимали долговременные стационарные позиции и снимались с места редко, только для зачётных стрельб на полигонах. Мы же были приписаны к одной из танковых армий Киевского военного округа и участвовали во всех её учениях. Гоняться на тягачах с прицепами за танками было тем ещё удовольствием, особенно зимой.
Большая часть учений, а я за время моей службы насчитал их одиннадцать, проходила с привлечением железнодорожного транспорта. Это и летом, и зимой, когда голыми руками приходилось закреплять технику на платформах.
Я, как и другие младшие офицеры, тоже участвовал во всех погрузках и разгрузках, помогая солдатам и контролируя закрепление техники. Труднее всего было идеально завести на платформу гусеничный тягач, так как он был шире платформы по габариту и его гусеницы частично выступали с платформы.   
Ошибки были недопустимы. Такое суровое и вынужденно необходимое самообразование далось мне с большими нервными издержками.
 Далее, дополнительно вся техника крепилась к платформе растяжками из толстой, стальной арматурной проволоки и специальными деревянными колодками, которые мы забивали под колёса кабины с обеих сторон. В погрузке тягача и кабины участвовали всего трое солдат: механик-водитель и два оператора. Без помощи офицера уложиться во временной норматив погрузки было практически невозможно.
Весной 1972 года, на утреннем разводе, командир полка довёл до нас приказ командования о скором выезде на боевые стрельбы второго дивизиона. Это был номер нашего дивизиона. Именно нам командир нашего полка доверил представить весь полк на боевых стрельбах.
Перед выездом на полигон командир полка решил ещё раз проверить «слаживание» с прикреплённым офицером наведения из первого дивизиона старшим лейтенантом Сашей Синявским. В то время, нашим штатным «стрелком» (так мы называли офицера, нажимающего кнопку «Пуск») был вновь прибывший лейтенант, выпускник уже упомянутого ранее того самого военного училища ПВО в Оренбурге.
Коля Кузнецов был коренастым, узколобым мастером спорта по самбо. Не смотря на это звание, доверять ему такую ответственную роль командование полка не решилось и на стрельбы поехали оба офицера. Неделей ранее, Кузнецов неожиданно проникся ко мне уважением и пригласил нас с женой в гости.
Коля открыл нам дверь, мы поздоровались и прошли а дом. На огромном диване в большой комнате уже сидели четыре неопрятные, с плохими зубами, растрёпанные женщины, оживлённо что-то обсуждавшие. Сам Коля бегал туда-сюда из кухни, расставляя гранённые стаканы на столе. Я поставил шампанское и торт на стол, усадил жену у стола и сел рядом. В этот момент, в дверь постучал вестовой и Коля ушёл с ним в часть.
Четыре женщины продолжали разговор, перебивая друг друга. Помалу до нас стали доходить их слова и смысл разговора. Женщины «перемывали кости» отсутствующим жёнам офицеров. Доставалось и их мужьям. Уже через минуту мы стали обмениваться с женой недоуменными взглядами. Через три минуты я указал жене глазами на дверь и она мгновенно кивнула. Наш выход остался без внимания остальных участниц представления.
Уже на свежем воздухе я собрался выразить матом своё мнение, но жена взяла меня за руку и спокойно сказала:
– Давай никогда об этом не вспоминать.
Сегодня, когда дети и внуки таких женщин терзают мою родную Украину, я вспомнил об этом и с горечью ещё раз убедился с кем нам приходится воевать.
Но, вернёмся к дивизионным учениям. По штатному расписанию в колонне, наша связка тягач кабина «А» (автоматики) следовала за такой же связкой, кабиной «У», где сидели Синявский, водитель и один из трёх наших операторов наведения (азимута, угла и дальности 37*). За нами в колонне всегда следовала кабина «П» (разведка и целеуказание), где старшим был лейтенант Олег Зайцев, кореш одного из двух моих соседей по кабине «А» Вовочки (из-за маленького роста) Гончаренко.
Вместе-рядом голливудский красавец Олег, ростом 192 сантиметра и маленький Вовочка представляли комическую пару. Зато Вовочка, который был, как и я киевлянином, имел мотоцикл марки «Ява» и их совместные поездки «по бабам» у многих офицеров вызывали скрытую зависть. Я называл их Пат и Паташон. 38*
Учения дивизионные учения не отличались разнообразием. Выезд из части, марш-бросок на технике, развёртывание, боевая работа, свёртывание, возвращение в часть.
Примерно через час, наша колонна выехала в поля и через пару километров свернула влево, чтобы обойти овраг. Впереди идущая связка продолжала идти прямо к оврагу. Они не заметили манёвра колонны! Нам стало понятно, что с ними что-то произошло и тягач не управляется. Положение становилось отчаянным.
Я приказал водителю догнать их и сравняться тягачами. Он понял меня с полуслова, побледнел и добавил скорости. Метрах в 10-ти от преследуемой связки, я приказал водителю притормозить, на ходу спрыгнул со своего тягача и бросился вдогонку. Мне удалось их догнать, но вскочить на подножку над движущимися гусеницами было опасно. Я прибавил ходу, подпрыгнул и ухватился за опорную скобу у правой двери. Потом подтянулся и встал обеими ногами на подножку тягача. Дальше всё было ясно и просто. Быстро открыв дверь тягача, я упал на колени Синявскому, потянулся и дёрнул левую ручку управления. Тягач резко взял влево. В заднее окошко тягача я увидел, как кабина за ним сильно накренилась, но выровнялась и стала прямо.
Поворот получился резким, но, к счастью, кабина не перевернулась. Водитель, проснулся и схватился за рычаги. До оврага оставалось не более десяти метров. Синявский тоже проснулся, увидел овраг, и стал бледен как полотно. Разбираться было некогда. Обе связки остановились, я пересел в свой тягач, и мы поехали догонять колонну.
Впереди идущие экипажи и командир нашего второго дивизиона, ничего не заметили.
Командиром нашего дивизиона был майор Чесноков. У майора были миловидная жена и сын лет десяти. Однажды я увидел их в нашей офицерской гостинице, когда они к нему приезжали и останавливались в ней. Майор был единственным в полку офицером со значком «Мастер» – высшей ступенью технического знания всех систем комплекса ПВО нашего типа и потомственным военным. К его запоям уже привыкли как его начальники, так и подчинённые. Видимо какие-то высокие связи позволяли ему вести себя так независимо.
Весной 1972 года на утреннем разводе, командир полка довёл до нас приказ командования о скором выезде на боевые стрельбы второго дивизиона полка. Это был номер нашего дивизиона. Именно нам командир доверил представить полк на боевых стрельбах. Перед выездом на полигон командир полка решил ещё раз проверить т. н. «слаживание» с прикреплённым офицером наведения из первого дивизиона старшим лейтенантом Синявским. Наш дивизион снова подняли затемно и мы обычной колонной двинулись на очередную позицию километров в сорока от нашего городка.
Вспоминается как после пары месяцев моего пребывания в дивизионе, в редкий период собственной «засухи», майор Чесноков вызвал меня в кабину «У» (Управления), ткнул пальцем в экран командирского монитора и спросил, что там видно, как этим пользоваться и почему. Я ответил правильно на все его дополнительные вопросы, он сказал:
– Знаешь, свободен.
Больше майор Чесноков не задавал мне технических вопросов никогда. Иногда он просто подходил к нам, лейтенантам, поговорить перед утренним разводом. Чесноков оказался начитанным и интересным собеседником. Мы часто разговаривали с ним на различные темы вдвоём. В той нашей, закрытой на сто замков стране, человеку, читавшему Тургенева и Данте, пропитанный ложью воздух отравлял лёгкие и душу, а воинский устав ломал и тело.
Майор Чесноков, как и я, видимо успел получить «прививку» от государственной лжи в короткие шестидесятые годы хрущёвской «оттепели». Связанный по рукам и ногам Уставом, советской реальностью и семейной военной традицией он буквальным образом прятался от этого государства «в бутылку». Я чувствовал, что военное дело не было его призванием и мне было искренне его жаль.
Большая часть учений, а я за время моей службы насчитал их одиннадцать, проходила с привлечением железнодорожного транспорта. Это и летом, и зимой, когда голыми руками приходилось крепить металлической проволокой тягач и кабину на железнодорожной платформе и забивать кувалдой деревянные «башмаки» под их гусеницы и колеса. Наш полк ПВО был уникален в своём роде. Такая техника противовоздушной обороны была разработана для защиты всей страны, а не её армий. Дивизионы ПВО страны обычно занимали долговременные стационарные позиции и снимались с места редко, только для зачётных стрельб на полигонах. Мы же были приписаны к одной из танковых армий Киевского военного округа и участвовали во всех её учениях. Гоняться на тягачах с прицепами за танками было тем ещё удовольствием, особенно зимой.

Всполох второй. Секретная карта.

Срок моей службы давно перевалил за «экватор». Утром, после обычного построения полка, командир батареи сообщил мне, что начальник штаба полка вызывает меня к себе.
Я служил уже второй год, но ещё ни разу в штаб полка не заходил. Я отдал честь знамени и стал гадать, где кабинет начальника штаба. На мою удачу, в коридоре появился прапорщик, шифровальщик штаба, и указал мне дорогу. Кабинет начальника штаба был слева, в глубине коридора. Постучав в дверь, после разрешения изнутри, я вошёл в кабинет и доложил о прибытии.
– Садись, лейтенант. Мне нужен на сегодня оперативный дежурный по полку. Справишься?
– Так точно. Не раз был оперативным дежурным на боевом дежурстве.
– Добро. Вот полковая инструкция, зайди в Ленинский уголок. Изучишь, зайдёшь доложишь.
– Есть!
Я был удивлён. Оперативным дежурным полка обычно назначали старших офицеров. Изредка ставили капитанов. Возможно, повлияло то, что накануне проводилась смена дежурных дивизионов и просто не хватило старших офицеров. Возможно, округ проводил обучение старших офицеров. Как бы там ни было, а служба есть служба. Через полчаса я снова зашёл к начальнику штаба. После нескольких вопросов он остался удовлетворён моими ответами и отправил меня отдыхать перед дежурством.
   В 17:30 я вновь явился в штаб и сразу направился в комнату оперативного дежурного. В окнах темнело. Лучи заходящего солнца равными промежутками красиво разрезали коридор на ровные, светлые и тёмное части. Штаб казался пустым, слышалось эхо моих шагов.
В комнате дежурного сидели два незнакомых мне капитана. Один явно был уже выпившим, второй возбуждённо ждал смены и присоединения к выпивке.
– Какие люди, какими судьбами? Вот так смена нынче, сказал выпивший.
Я представился, поздоровался и спокойно ответил:
– Здравия желаю. Приказы не обсуждают. Где расписаться?
Дежурный молча дал мне книгу дежурств, уступил место у стола и стал у двери. Всю маленькую комнату без окон занимали огромный сейф выше головы и весом с полтонны, небольшой стол с телефоном, пара стульев. Я сел за стол и углубился в книгу.    
Из угла, где на втором стуле примостился выпивший посетитель, отчётливо доносился хорошо знакомый запах перегара.
Я читал перечень имущества и документов в комнате и стал осматриваться. Так… стол, два стула, настенная карта, сейф… секретная карта масштаба…Я осмотрелся, выдвинул ящик стола. Карты не было. Я заглянул под стол.
– Товарищ капитан, где секретная карта?
– Подписывай… давай… все до тебя подписывали… и я подписывал… Борзый нашёлся…, вызывающе громко произнёс сидящий.
Я ещё раз обратился к дежурному максимально ровным голосом:
– Товарищ капитан! Без секретной карты я дежурство принять не могу.
После этих слов я увидел то, чего я никогда ни до, ни после не видел. С лица дежурного медленно сходила краска. Он стал болезненно бледным. Второй офицер стал трезветь на глазах. Утеря совершенно секретной военной карты!    Им становилось страшно даже подумать о последствиях.
– Я выйду покурю. Если через десять минут на столе не будет лежать карта, я доложу начальнику штаба полка.
В коридоре уже зажгли свет, шла смена караула. Я остановился и переждал пока она закончится. Из недалеко расположенной комнаты оперативного дежурного слышались приглушённый мат и какая-то возня.
Когда я перекурил и вернулся в комнату дежурного, меня встречали два трезвых, потных и счастливых лица. От пыли першило в горле, карта лежала на столе. Я сверил её номер с описью и молча подписал приём дежурства.
– Ну, и дал же ты нам просраться, сказал дежурный. Она, сука, под сейфом лежала.
Они умудрились приподнять полутонный сейф! Мне даже стало жаль этих бедолаг.
– Теперь у вас есть настоящий повод выпить, ответил я, пряча улыбку.
Второй офицер молча протянул мне руку:
– Ну, ты… это… не свети… ну… ты ж понимаешь…
Я пожал руки обоим.
Моё дежурство прошло без происшествий. На следующем разводе все офицеры почему-то смотрели в мою сторону с весёлым одобрением. О происшествии узнали все. Видимо у часовых и правда обостряется слух.

Всполох третий. Визит Командующего округом.

Предчувствие больших и длительных проверок меня не обмануло. Служба уже давно мне не казалась мёдом. Вскоре, когда мы в очередной раз сменились и вернулись в часть, полк накрыла ещё одна проверка с большим числом и высшим «качеством» её последствий. По правде, этот визит начальства проверкой не был. О визите Командующего Округом руководство полка было предупреждено заранее. Знали, что он приедет осмотреть помещения парка для размещения там нового поколения техники полка. Полк должен был полностью перейти на новый вид вооружения и Командующий решил лично проверить количество, состояние и размеры боксов для хранения и обслуживания новых комплексов ПВО «Круг».
Командир полка и его заместитель уехали на какое-то совещание в Днепропетровск, в штаб армии. Обязанности командира полка временно исполнял майор, Заместитель командира полка по тылу, прибывший к нам недавно. Он заранее приказал выкрасить коричневой краской лестницы в казарме, зелёной краской траву на газоне, белой краской все обочины дорог и дорожек. Вонь в казармах стояла двое суток.
В тот очередной, чёрный день полка наш дивизион заступил в караул. Дежурным по полку заступил широко известный в узких кругах капитан Косяк. Лейтенант Гудзь из нашего дивизиона заступил Начальником караула. Узнав, что моя жена уехала до родов в Киев, он недавно напросился переехать ко мне в дом для семейных пообещав готовить. Он действительно хорошо готовил, когда позволяла служба. Кроме того, он играл на трубе, был разрядником по бегу на средние дистанции, считал дни до дембеля и был креативным «сачком» 39* на службе.
Мы призывались из КПИ вместе, Гудзь недолго прослужил в стартовой батарее, однако постоянное пребывание на свежем воздухе зимой ему не улыбнулось. Не знаю как, но он перевёлся к нам в тёплую кабину «П» (разведка и целеуказание), где сменил уже упомянутого ранее друга Гончаренко Олега Зайцева, красавца гренадерского роста и племянника Командующего соседнего Белорусского округа. Зайцев остался служить в армии и уехал на новое место службы.
Сержант сверхсрочник из полковой авто службы, по кличке «Мудак из Бахмача», заступил не дежурство дежурным по парку. Ожидаемая очередная реформа Советской Армии обещала вознести его до прапорщика. 
Служил он под началом майора, начальника авто службы полка. Службу это сержант начал с гауптвахты, когда угробил двигатель новой грузовой машины, забыв залить в почти пустой бачок свежее масло перед учениями. Тогда же его и припечатали этой кличкой полковые острословы. Солдаты не упускали случая говорить ему вслед с разными интонациями «вона не тягне», 40* слова, которые он повторял в попытке оправдаться перед начальством, когда машина задымила на марше.
Капитан Косяк (ну как же без него) был дежурным офицером. 
Подобный этому полковому наряду, расклад игральных карт вызвал бы у любого игрока в преферанс вселенскую грусть независимо от прикупа.
Командующий приехал в четыре утра. Майор, его помощник, с трудом разбудил дежурного офицера капитана Косяка и приказал тому позвонить в парк, чтобы там открыли ворота для Командующего округом. Дорога до ворот парка на генеральской «Волге» занимала одну минуту.
В маленьком, на одну койку, помещении Дежурного по парку было жарко натоплено. Там мирно, с комфортом, спал полураздетым «Мудак из Бахмача». Он заранее припас ведро солярки и подливал её на сырые дрова в печи по мере необходимости. Ведро с водой и огнетушитель на случай пожара там уже были. Немедленный звонок перепуганного Косяка застал его, без сапог и кителя, врасплох. В панике он заметался.       
Сначала он начал лихорадочно одеваться, потом вдруг решил погасить печку. Спросонья, он перепутал вёдра и плеснул в печку ведро с соляркой. Прозвучал взрыв, а в закрытом помещении взрывная волна выносит всё!
«Любимец» всей полковой публики задом выбил деревянную дверь и вместе с ней, в исподнем и одном сапоге с торчащей из него портянкой, упал под ноги Командующего Краснознамённого Киевского военного округа генерал-полковника Салманова Григория Ивановича.
Ворота парка пришлось открывать одному из адъютантов генерала. На территории парка долго никого не было видно. Единственный часовой после взрыва с перепугу спрятался. Караул тоже никак не реагировал на взрыв в части. Наконец, часовой, видимо увидел генерала из своего укрытия, добрался до кнопки вызова караула и дрожащей рукой послал условный сигнал «Пожар» на посту!».
Наши офицеры утверждали потом, что за время визита Командующий не произнёс ни единого слова. Его помощники провели все замеры, сделали необходимые записи и «Волга» уехала.
В тот же день, шифровкой, Заместитель по тылу (именно тогда он остался за командира части, поскольку командир и заместитель были в Штабе Армии на двухдневном сборе) вместе с Дежурным по части получили Неполное служебное соответствие 41*, Дежурный по парку – 10 суток ареста, Начальник караула – пять суток. 
Лейтенант Гудзь сказал мне потом, что был приятно удивлён пребыванием на Киевской офицерской гауптвахте. Он ожидал, что будет хуже, но подробностями не поделился, хотя долго потом выдувал из своей трубы грустные мелодии.

Всполох четвёртый. Союзники.

Наш полк ПВО был уникален в своём роде. Такая как у нас техника противовоздушной обороны была разработана для защиты страны, а не армий. Заслуги в нашумевших событиях с американским самолётом-разведчиком Пауэрса, сбитого над территорией СССР, ракетчики приписывали именно такому дивизиону ПВО. Лётчики, в свою очередь утверждали, что его сбил советский истребитель. Как бы то ни было, но он успел долететь от восточной границы СССР почти до Урала, а это зона прикрытия от семи до девяти дивизионов (точные сведения были засекречены) ПВО страны!
Такие  дивизионы обычно занимают позиции и снимаются с места редко, только для зачётных стрельб на полигонах. Наш полк не входил в состав Союзного ПВО, а был приписан к 3-й танковой армии Краснознамённого Киевского военного Округа и участвовали во всех её учениях.
Гоняться на тягачах с прицепами за танками было тем ещё удовольствием, особенно зимой. Я насчитал одиннадцать таких учений, большая часть которых проходила с привлечением железнодорожного транспорта. Это и летом, и зимой, когда голыми руками приходилось закреплять толстой металлической проволокой технику на платформах.
Я, как и другие младшие офицеры, также участвовал в погрузках и разгрузках. Количества рук, чтобы выполнить соответствующие нормативы, просто не хватало. Кроме этого, нам также приходилось постоянно помогать своим расчётам и при так называемы развёртываниях и свёртываниях дивизиона на позициях для стрельбы.
Однажды летом, наш дивизион проводил показательное учение для офицеров армий стран Варшавского Договора. Их автобус сопровождал нас всё время учений.
Как назло, как только мы заехали на показательную позицию для развёртывания, разразилась сильнейшая летняя гроза с проливным ливнем.
Ливень точно, как по секундомеру, накрыл нас, как только мы высыпались наружу из машин и тягачей и приступили к развёртыванию. Когда дали отбой, ливень прекратился в ту же минуту. Гроза и ливень точно, минута в минуту совпавшими с нашим развёртыванием, показались мне наваждением. Такая шутка природы была нами встречено крайне неодобрительно. Насквозь промокший, уставший и злой, я сел на корточки, упёршись спиной на колесо кабины и закурил с трудом найденную более-менее сухую сигарету.
Иностранцы всё это время оставались в автобусе. Когда ливень прекратился, ко мне подошёл немец (тогда они представляли ГДР 42*), подполковник. Он хорошо говорил по-русски. Немец сказал, что наша работа его приятно удивила и что он «восхищён увиденным». Я поблагодарил его, не вставая с места. Потом он сказал, что он удивлён, тем, что наши офицеры выполняют работу наравне с солдатами и добавил, что в их армии так «не принято». Лучше бы он не продолжил. Я пришёл в бешенство, мне было не до разговоров, да ещё подобного характера. Со всем возможным хладнокровием я произнёс:
– Наверное поэтому мы вас и побили!
Немец насупился и пошёл обратно в автобус не прощаясь. На виду у всех я снял с себя насквозь мокрые гимнастёрку и майку, выкрутил их и надел обратно. Никаких последствий не случилось. Видно, немец что-то понял и решил не распространяться о нашей краткой беседе.

Часть пятая. На пути к дембелю.
Всполох первый. Боевые стрельбы.

Через пару недель мы уже сдавали экзамен на полигоне Ашулу’к, месте, где заканчивались железнодорожные пути и всякая цивилизация. 43* Вот где я вдоволь насмотрелся на реальные пуски ракет.
Целями служили маленькие ракеты-мишени. Это было впечатляющим зрелищем, особенно в сумерки. Настроение портила резко меняющаяся погода. Ночевали мы в палатках. С заходом солнца температура воздуха начинала падать до заморозков к утру. Приходилось надевать на себя всю имеющуюся одежду. Я надевал на полевую форму   чёрную танковую форму, потом ещё натягивал на себя шинель и укрывался лишним матрасом. Утром вся «процедура» происходила в обратном порядке. К полудню я уже оставался в одной рубашке. Ночевать в кабинах нам запретили.
Дивизион ещё пару раз провёл развёртывание и свёртывание, настала наша очередь и наш полк отстрелялся на «отлично».
В тот день, все и каждый ощущали подъём и гордость отлично выполненной работой. Командир и весь штаб полка ходили именинниками. Младшие офицеры приложились к положенному для протирки контактов «шилу» 44*.
Утром следующего дня дивизион выехал на железнодорожную станцию, выстроился под погрузку и мы стали ждать пока выгрузится такой же как наш дивизион ПВО страны и освободит нам платформы.
В приподнятом настроении мы взошли на пригорок и любовались на бесконечную степь, залитую солнцем и раскинувшуюся до самого горизонта. Степь была покрыта только что расцвётшими маленькими полевыми тюльпанами.
Тюльпаны были всех цветов радуги, от красного до фиолетового. Редко, но попадались и разноцветные тюльпаны. Я спустился с пригорка, разделявшего рельсовое полотно и степь, и собрал немного тюльпанов разных цветов. Их чудный, едва уловимый запах хорошо чувствовался даже в моём маленьком букете. Меня сфотографировали с этими тюльпанами. Эта фотография уцелела, и даже черно-белая, она до сих пор вызывает у меня непроизвольную улыбку приятного воспоминания о девственной красоте и чистоте дикой природы.
Посёлок, где располагался полигон (учебный центр) Вооружённых Сил СССР (теперь РФ) располагался в Астраханской области, на границе с Казахстаном и был предназначен для испытания различных вооружений войск ПВО. Там заканчивались рельсы и всякая цивилизация.
Когда наша колонна прибыла на железнодорожную станцию, с противоположной от нас и тюльпанов стороны уже стоял унылый состав с техникой. С него медленно выгружался точно такой же, как наш дивизион ПВО страны. На этих освобождающихся платформах мы должны были отправиться домой после честно и хорошо выполненной работы. Все были в приподнятом настроении, покуривали и с улыбками следили за ходом его выгрузки.
Выгрузка вновь прибывшей техники шла «як мокре горить» 45*. Наконец, ожидание окончания разгрузки надоело нам всем. Мы торчали у эшелона уже около часа, а прибывший дивизион еле шевелился.
Я набрался храбрости, подошёл к нашему командиру полка и предложил ему побиться об заклад с командиром прибывшего дивизиона на ящик коньяка, что мы погрузимся быстрее, чем они выгрузятся. Идея понравилась всем. Даже замполит благоразумно не возражал.
Жалкое подобие магазина было в двухстах метрах от станции, однако пятизвёздочный армянский коньяк, с трудно преодолимой тягой к нему, запомнили все.       Там же у магазина заканчивались рельсовые пути и начиналась голая, бесконечная, дикая астраханская степь. Здесь проходила граница совковой цивилизации.
Переговоры замполитов закончились удачно, командиры ударили по рукам и стали арбитрами. Новость разнеслась по нашему дивизиону и все мы весело стали ждать погрузки. Время пошло. Соперники зашевелились и наконец полностью очистили эшелон.
Даже с приличной форой 46* сопернику, наш результат ожидаемо стал лучше, и мы выиграли спор «за явным преимуществом». На радостях об успешном завершении учений и победе в споре, командир приказал всем штабным офицерам ехать в теплушке. Сам командир полка, вместе со своими двумя замами и начальником политотдела, вместе с офицерами дивизиона разместились в купейном вагоне.               
Обратно мы ехали, а лучше сказать волочились, семь (!) суток. Выделенный офицерам дивизиона призовой коньяк «сошёл с дистанции» примерно в «ноль часов» 47*на рубеже смежных суток. Но! Магазины были почти на каждой станции и скучать ни офицерам, ни солдатам не приходилось. Правда замполит всё дорогу ходил с недовольным лицом. Особенно он ругал солдат, которые тоже как-то умудрялись «принимать на грудь». По крайней мере, мы видели его таким, хотя купе командира он покидал редко, а всем хорошо знакомый запах дорогого коньяка всю дорогу не покидал самого замполита и заранее предупреждал о его приближении.
Местное население, особенно на территории Украины, бойко и радостно встречало нас на каждом полустанке и всех станциях и уследить чем люди делились с солдатами было невозможно. Я сам неоднократно видел передаваемые солдатом бутылки, но офицеры дивизиона единодушно решили считать молоком всё, что в них содержалось.
Лейтенанты и я в том числе, всю обратную дорогу играли в преферанс. Однажды, от скуки, к нам решил присоединиться подполковник Ильенко. Наивная душа! Он и не предполагал с кем связался. Писать пулю 48* с бывшими студентами, которые не играли в преферанс только во время сессий!
Через пару часов он выложил нам пятьдесят рублей очень приличные в то время деньги), выругался отборным матом и гордо вышел из купе, сохранив офицерскую честь. Потерять за час такую сумму и остаться трезвым было бы невыносимо любому настоящему мужчине.
Ильенко вскоре перевели на повышение, командиром артиллерийского полка. Через несколько месяцев он вернулся, чтобы перевести семью на новое место.
На расспросы о новом месте службы, он рассказал, что первым делом покончил там с «буйной дедовщиной». Особенно отличавшихся Ильенко сразу посадил на гауптвахту, а самому заносчивому из них сразу дал десять суток. Кроме того, он твёрдо пообещал этому «херою» продлевать срок на всё оставшееся до дембеля время, каждый раз на новые десять суток, вплоть до 31 декабря – предельного срока демобилизации. В конце рассказа он сказал нам:
– Как рукой сняло. Всех уравнял. Теперь я полк учу работать. Все ему пожелали удачи. Мы были уверены, что вой полк он научит служить по-настоящему.
Я вспоминаю подполковника Ильенко с теплом. Неистовый поборник воинских уставов, он тем не менее никогда не терял человеческого облика. Это ценили как офицеры, так и солдаты, несмотря на то что он был начисто лишён чувства юмора. Все в полку относились к нему с нескрываемым уважением.

Всполох второй. Допрос КГБ.

Летом 1970-го наш дивизион стоял на боевом дежурстве в лесу под Черкассами. Мы прикрывали дамбу через Днепр от авиации войск НАТО. Через десять лет американский Президент Рейган после разговора с Андроповым рассказывал всем с выпученными глазами: «Вы себе не представляете, что я узнал! Оказывается, они НА САМОМ ДЕЛЕ верят, что мы можем на них напасть! Представляете? И вот с этими людьми приходится говорить не психиатру, а мне…».
Все послевоенные годы вожди СССР продолжали воевать «с воображаемым противником», а народ за «железным занавесом» спивался от безысходности.
А пока суть да дело, мы несли нашу службу, не перетруждаясь изо всех сих. Зазвенел звонок от дежурного по полку:
– Товарищ лейтенант! Вам приказ подполковника Гохина (Заместитель командира полка по политчасти) немедленно выйти к шоссе. Вас будет ожидать машина.
Получить такой приказ в час ночи, в глухом лесу было страшновато. Но это не могло быть розыгрышем. По лестнице уже поднимался сменщик, молодой лейтенант, только что прибывший в часть. Взяв фонарик и палку на всякий случай, я направился по ночному лесу к шоссе. Не скрою, настроение моё было напряжённым.
Мне вспомнилось как нам, молодым офицерам, показывали приёмы рукопашного боя. Применять их инструктор посоветовали лишь тогда, когда все остальные способы борьбы с противником, такие как личное оружие, саперская лопатка, штык-нож, каска и прочее, что может быть использовано, уже исчерпаны:
– Вот когда вы всё это проебё… (здесь он применил матерное слово), тогда бегите на ближайшую ровную площадку и там применяйте, чему вас тут научили против такого же долбоё… (опять мат) как вы сами. Так наставлял нас не лишённый юмора преподаватель рукопашного боя, а хорошая дубина в руках была убедительным аргументом при любой встрече в тёмном лесу.
Поэтому я всегда брал увесистую палку, когда шёл через лес. Лес был практически заповедным. От людей его надёжно защищали различные запрещающие таблички, но звери читать не умеют. Одного нашего прапорщика, татарина Алмаса, стая мелких кабанчиков с крупной мамой, среди бела дня, загнали на большую берёзу. Он «откупился» содержимым «сидора» – мешочка с едой, который ему дала с собой заботливая украинская жена.
Снимали его через несколько часов, когда он в сумерках не на шутку напугал с дерева шедшего мимо офицера. Как он туда залез, прапорщик объяснить не смог, а слезть самостоятельно боялся. Однажды, когда мы проходили под этой самой берёзой, он вдруг перешёл на строевой шаг и отдал ей честь. Тогда, на мой недоуменный вопрос, он и поведал эту свою историю.
На обочине шоссе меня действительно ждал военный ГАЗ-62. Мне показалось странным, что машина стояла в направлении Черкасс, а не нашего полка. Я отбросил палку.
Из задней двери вышел здоровенный парень в штатском. Мы сели на заднее сидение машины. Там уже сидел такой же амбал, и я оказался затиснутым между ними.
Рядом с штатским водителем сидел подполковник. Я вытянулся на сидении и сумел разглядеть его петлицы в зеркале заднего вида. Мелькнули щит и меч.
Петлицы его кителя были петлицами КГБ СССР. Мои мысли стали путаться. Я не мог понять происходящего. В молчании мы проехали всю дамбу, улицу Ильина в Черкассах (это, по понятным причинам меня не вдохновило) и остановись у одной из центральных гостиниц.
Подполковник направился к входу. За ним шли гуськом два амбала, и я между ними. Наша маленькая колонна зашла в незапертые двери и свернула в коридор
гостиницы. Я успел заметить, что за стойкой администратора было пусто. Подполковник открыл своим ключом один из номеров в конце коридора и поворотом головы дал мне понять, чтобы я прошёл внутрь первым. Как только я зашёл в номер, дверь закрылась. В единственной комнате не было окон и я понял, что это какое-то служебное помещение. Клетка захлопнулась.
Сердце заколотилось, я сел на кровать. Потом вскочил и подпёр дверь стулом и углом кровати, чтобы в номер нельзя было войти без шума. Зачем я это сделал мне до
сих пор не ясно. Причина задержания мне была совершенно непонятна.
Полежав на кровати в раздумье минут десять, я решил, что утро вечера мудрёнее и лёг спать. Спалось плохо. Рано утром я встал, расставил мебель обратно, умылся из крана в маленькой раковине, оделся и стал ждать развития событий.
В семь утра в двери постучали. Я открыл дверь. За дверью стояли подполковник с папкой под мышкой и один из штатских. Подполковник вошёл и закрыл за собой
дверь, штатский остался в коридоре. Полковник сел на стул. Я остался стоять.
– Садитесь, меня зовут Серафим Иванович. Вы лейтенант Ильин Александр Юрьевич?
"И шестикрылый Серафим на перепутье мне явился...", мне вспомнилась цитата из Пушкина и я мысленно добавил про себя матом и про Серафима Ивановича, и про мать его.
– Так точно, товарищ подполковник.
– Вы живёте вместе с лейтенантом Гудзь? Не так ли?
– Так точно, товарищ подполковник. Жена ждёт ребёнка, и мы решили, что до родов ей лучше жить с моими родителями в Киеве. Лейтенант Гудзь попросился пожить
со мной, обещал хорошо готовить.
– Что вы можете мне о нём рассказать?
Я понял, что меня вербуют как стукача и решил принять этот неравный вызов.
– Он и вправду хорошо готовит, но мы видимся редко. Наряды… То он, то я заступаем… На трубе играет…
– Ваше мать еврейка? Это меня насторожило.
Подполковник явно читал моё личное дело.
– Да, извините. После упоминания Гудзя, у меня зашевелился юмор и напряжение начало спадать.
– Вы говорите по-еврейски?
– Несколько слов знаю. В доме мы говорим по-русски. У меня зачесался язык сказать ему:
– Киш мири ин тухес унд зай гезунд! (расхожая фраза на идиш) – поцелуйте меня в задницу и будьте здоровы! Однако, я вовремя сдержался. И обстановка, и очевидное абсолютное отсутствие какого-либо чувства юмора в глазах подполковника к шуткам не располагали.
– Вы не замечали чего-нибудь необычного в поведении лейтенанта Гудзя?
– Никак нет. Я его редко вижу.
– Подробно, письменно изложите все обстоятельства вашего с Гудзём знакомства и совместного проживания.
Он оставил мне бумагу, ручку и удалился. Моё «сочинение» заняло половину страницы и ничего кроме общих фраз не содержало. Подполковник вернулся минут через пятнадцать. Он быстро прочёл написанное мною и аккуратно, не сгибая, положил бумажный лист в папку. Было видно, что подполковник разочарован. Он вынул из кармана кителя и протянул мне новенькую, хрустящую пятидесяти рублёвую купюру с Кремлём на оборотной стороне.
– Расплатитесь за гостиницу и обратный транспорт. О нашей встрече не распространяться нигде и никому. Распишитесь здесь.
«Серафим» протянул мне заполненный бланк, мелькнула моя фамилия. Место для подписи о неразглашении государственной тайны было выделено цветным фломастером, они тогда только недавно появились.
У меня отлегло от сердца, стало почему-то весело. Вручённой мне купюры хватало на такси до самой части и хорошей выпивки в хорошей компании. Теперь у меня зачесался язык спросить не нужно ли ему дать сдачи с такой большой суммы, но я вовремя сдержался. Быстро, не читая, я подписал бумагу, и мы расстались не прощаясь.
Французский замок в номере защёлкнулся за мною сам. Первое, что я сделал после той памятной беседы, – заехал на такси в баню, попарился и смыл с себя все мысли об этой встречи. Только много лет спустя я осознал, над какой глубины пропастью мне удалось тогда пройти по узкому переходу в отвесной скале.

Всполох третий. Дембель. Встречи с боевыми друзьями.

Наконец пришёл приказ об увольнении в запас. Проблема пришла откуда я не ждал. Заместитель начальника авто службы полка старлей Лютый отказался подписать обходной лист из-за отсутствия ЗИПа (комплекта ключей) в тягаче. Все мои объяснения, что их и не было результата не дали. Пришлось поставить ему бутылку болгарской «Плиски». Через четыре месяца этот жулик получил от военного трибунала 12 лет тюрьмы за кражу военного имущества в особо крупных размерах. Во всех грузовых машинах полка, посланных на целину для сбора урожая, оказались старые, списанные аккумуляторы. Машины, одна за другой, прочно стали через неделю работы.
Вызванный телеграммой начальник авто службы полка сразу нашёл причину. Все новые аккумуляторы были обнаружены «в свободной продаже» на ближайших к нашей части рынках. Эту новость через пару месяцев сообщил мне Синявский. Карма настигла вора.
Бывшие студенты нашего призыва были уволены в один день. Мы прослужили два года и три дня. На утреннем разводе командир произнёс благодарственную речь, каждый из нас становился на колено и целовал Знамя полка. Потом весь полк прошёл мимо нас строевым шагом. Было немного грустно.
Мы с Толей Гудзём решили вернуться по домам в форме, налегке, а потом приехать на машине за своими вещами и сдать ключи от дома коменданту. Мой отец выделил для этих целей рафик49* и через пару дней мы окончательно распрощались с Золотоношей.
С Толей Гудзём мы встретились через несколько лет, уже в независимой Украине. Он говорил по-украински и был активным участником становления нашего государства.
После нашей встречи мне стал понятен интерес к нему КГБ и причина моего допроса в Черкассах. Видимо за Гудзём гебешники следили уже довно, пристально и «рыли» на него компромат. 50*
Через десять дней моя жена родила нам сына. Роды были тяжёлыми. Я отвёз её ночью в роддом напротив киевского Владимирского собора. Сын родился в шесть часов вечера, под красивый перезвон колоколов.
В конце лета того же года, нас навестил старший лейтенант Синявский. Он поступил в Военную академию противовоздушной обороны Сухопутных войск имени Маршала Советского Союза Василевского А. М. в Киеве. Когда он перевозил вещи попутным леваком, с ним случилась большая неприятность. На безлюдной дороге машина стала буксовать в грязи. Саша вышел её подтолкнуть и… остался без вещей.
Водитель с ними удрал, нажав на педаль газа и оставив его на дороге. Мы одолжили Саше денег, благо всё своё армейское денежное содержание я откладывал на строящуюся кооперативную квартиру, и утешили как могли. Самое интересное, что точно так же обокрали во время войны деда моей жены. Жулики, как тараканы, остаются на все времена.
Наверное, у меня лёгкая рука. Все трое лучших моих армейских друзей-лейтенантов: Зайцев, Синявский и Быков, стали полковниками и командовали полками ПВО.
Золотой  медалист в школе Зайцев закончил с отличием Харьковский университет и, как и я, был призван на службу после его окончания. Олег остался продолжать службу кадровым офицером. Потом он служил в Германии командиром дивизиона, затем полка ПВО. Сергей Быков навестил меня через год после моей демобилизации.
Его дочь поступила в КПИ 50*, и Сергей заходил к нам домой в Киеве, просил «за ней присматривать».
Позднее, Синявский и Зайцев, уже полковниками, работали преподавателями в киевской военной Академии, которую ранее окончили сами, и жили в Киеве с семьями.
Жена Олега работала в налоговой инспекции. Я спрашивал её советов при необходимости.
Когда я покидал Украину в 1998 году, Зайцев и Синявский приехали ко мне в киевский офис прощаться. Два красавца полковника произвели фурор у женщин офиса.
Зайцев принёс коньяк. Это было исполнением давно забытого мною его обещания.
Когда-то на учениях, тягач Зайцева сшиб мой ящик с инструментами, который висел сзади на торце моей кабины. На пыльной дороге с плохой видимостью они не рассчитали безопасной дистанции и не заметили внезапно остановившейся колонны. Я предвидел это и приказал водителю немедленно выехать на обочину.
Когда связка тягач-кабина Зайцева вылетела из пыли, им едва хватило тормозного пути, чтобы не врезаться в кабину «У», шедшую перед нашей. Задний торец нашей кабины "А" торчал у края дороги и тягач Зайцева этот ящик снёс. Мы быстро собрали весь высыпавшийся из ящика инструмент и помчались дальше. После тех учений мы просто обменялись этими ящиками и выпили пива.
Мой водитель «Волги» Сашко развёз полковников по домам после трёх часового «приёма» (во всех смыслах этого слова). Потом, он хвастался всем подаренной Синявским эмблемой ПВО и нацепил её на фуражку. Сергей Быков передал через ребят привет, наилучшие пожелания и сожаление, что не смог прилететь на проводы. Он тогда служил командиром полка в другой бывшей республике СССР.
Где вы теперь, братья мои?

Часть шестая. Время застоя.

Всполох первый. Величие Мордора. Где деньги, Зин? 51*
Это сила, сила грозная идёт Эй, власть Советов, Власть Советов никогда не пропадёт. Революционная песня

Сторонники крымского моста уверяют, что 40 часов сплошное удовольствие… даже фирменные подстаканники… правда после первого рейса эти подстаканники уже исчезли…
Из газет

Гражданская жизнь народов Советского Союза в 70-е годы проходила под «чутким руководством» Л.И. Брежнева, Генерального секретаря ЦК КПСС, «Великого Маршала»
всех на свете побед, обвешанного с ног до головы медалями и орденами. Его «сиськи-масиськи» стали, как теперь говорят, всесоюзным мемом 52*. Настало время и
запоя, и застоя.
Нам же с женой нужно было обустраивать семейную жизнь. Первоочередной задачей было иметь отдельную квартиру. Жить впятером с родителями в смежной комнате
в двухкомнатной квартире с грудным ребёнком было сложно. У меня были все данные для хорошо оплачиваемой работы: кандидат в члены Коммунистической Партии СССР (я предусмотрительно вступил в партию в армии) 52*, офицер запаса, семьянин и прочее. Местом первой моей работы «на гражданке» стал закрытый завод, такие  заводы в народе называли «почтовыми ящиками», т. к. для «простых граждан» они имели лишь номера. Приняли меня в конструкторский отдел, где разрабатывались, внедрялись в производство и сопровождались у заказчика, приборы навигации для АПЛ (атомных подводных лодок) СССР. Я попал в бюро, которое занималось постоянной памятью ЭВМ (электронной вычислительной машины) на бортах атомных субмарин Северного и Тихоокеанского военных флотов.
Навигация подлодок проводилась следующим образом. АПЛ всплывала ночью при хорошей погоде и сверяла по положению звёзд свои координаты с заданным приказом
курсом. Отклонение от реального положения АПЛ на планете Земля составляло менее 150 метров. Работа была интересной, но требовала длинных и сложных командировок в места, куда ступала нога только людей с допусками, офицеров подводников и членов их семей. Снабжение на военно-морской базе было не хуже,чем валютных магазинах того времени и я привозил домой хорошие подарки всем членам семьи. Платили нам хорошо, с высокими премиальными и командировочными.
Первая моя командировка была на Кольский полуостров. Сразу по прибытию, несколько таких же как я командировочных со всех концов «необъятной родины» должны были пройти инструктаж от каптри (капитана третьего ранга у моряков, или майора, это звание во всех других родах войск, или «зелёных», по цвету формы (если кто не знал).
– Значит так, не здороваясь, начал короткий инструктаж каптри. Милиции у нас на базе нет. Патрулей немного. Голодных баб много. Пристают. За любое нарушение инструкций – высылка на «большую землю», увольнение, волчий билет. Кто и куда сейчас направляется, дежурный вам укажет. Всем расписаться здесь. Показал где, раздал ключи с бирками. Мне досталась каюта на третьей из шести палуб корабля, наглухо пришвартованного к одному из причалов. Кто ездил в двухместном купе поезда с нижними полками, может сравнивать размеры. Один иллюминатор. Такие каюты получали все командировочные. Там же на корабле были столовая, спортзал, кинозал, несколько финских саун. «Обслуга» была немногочисленная и сплошь состояла из лиц кавказской национальности в морской форме. Все они были увешаны всевозможными военными значками, в т. ч. «За дальний поход».
Позже, офицеры объяснили  подробности их получения этими «отличниками боевой и политической подготовки». В дальние походы их, как правило, не брали, но зато с охотой отправляли в отпуск, откуда они возвращались с такими «дарами востока», что их хватало удовлетворить всех начальников.
Подтверждение я получил в тот же день. Мне нужно было стать на довольствие или что-то починить в каюте, не помню. Во время разговора с дежурным офицером, появился «верблюд» (так их называли офицеры и мичманы) из отпуска. Дежурный попросил меня подождать и начал «приёмку». При мне он вывалил на стол всю поклажу «доблестного защитника» с Кавказа, мгновенно рассортировал добрую часть по ящикам своего стола и вернул остальное морячку. На столе осталась резиновая медицинская грелка с пробкой. Литра на полтора, не меньше. Капитан взял грелку, отвернул пробку, понюхал. «Защитник» безучастно смотрел в сторону, я ждал развития событий. Дежурный негромко, привычной скороговоркой обматерил моряка, подошёл к раковине в углу и… вылил туда содержимое грелки!
Стойкий запах хорошо знакомой мне чачи «оккупировал» помещение. Капитан дежурно добавил пару непереводимых, но понятных нам слов и выпроводил парня.
Я даже не помню сказал ли тот хоть слово. Повисла неловкая пауза.
– Все нормально, я начал первым, т. к. решил упростить ему задачу сохранить лицо части.
– Я сам офицер и все понимаю. Только я не понимаю, как у тебя поднялась рука такую добрую чачу слить? Не похристиански это.
Тот с воодушевлением улыбнулся, вернулся к раковине.
– Подь сюда, – жестом факира дежурный офицер открыл створки, закрывающие сливную трубу, которая была ровно обрезана. Под ней стояло сияющее чистотой
цинковое ведро.

Всполох второй. Новые встречи. Прозрение.

Когда я проснулся на следующий день, в иллюминаторе уже был серый свет влажного заполярного утра. Я проспал после изнурительной дороги, особенно её морского отрезка. Только вчера, катер бросало на больших, иногда выше самого катера, волнах и даже меня, не страдающего морской болезнью, все ещё слегка мутило. Было начало девятого утра. Столовая уже закрылась, но сердобольная хозяйка всё же накормила меня.
Необычная услужливость местных женщин к приезжим тоже выяснилась позднее. Они просто не знали мужской ласки. Дальние походы часто убивали потенцию моряков. Это рушило некоторые молодые семьи. Неверных жён моряки бросали, работы для женщин было мало. Выбраться оттуда им было трудно из-за секретности и отсутствия средств. Такие и висли открыто на приезжих в надеждах изменить судьбу.
Моя подшефная АПЛ стояла, как мне указали, у 6-го из более десятка пирсов, расположенных в бухте, на расстоянии 5 минут ходу. Всю базу можно было обойти минут за 30–40. На пирсах и набережной было пусто. Подлодка стояла с открытым люком, к которому вела металлическая лестница. Я поднялся и заглянул внутрь.
Вниз вела другая лестница. Глубина не менее 5 метров впечатляла.
– Эй, кто-нибудь есть?
Я крикнул в открытый рот люка. Молчание в ответ. Я сообразил, что лучше крикнуть, глубоко нагнувшись. На этот раз появился бесстрастный морячок:
– Чего шумишь, кого надо?
Я поздоровался и объяснил, за чем прибыл. Он исчез на минуту, потом вернулся:
– Спускайся, я провожу.
Внутри было тесновато, но вполне сносно. АПЛ была одной из новейших. Сияло чистотой. Идти было совсем недалеко, нужный отсек был под выступающей частью лодки, там где перископ. У панели с памятью, которую мне предстояло заменить на новую, стоял другой подводник с сержантскими нашивками.
– Командир лодки на совещании. Командир БЧ (боевой части, которой мне предстояло заниматься) будет позднее.
–  Осмотрись пока, сказал он.
Тыканье уже резало слух. Винить нужно было в этом себя самого. Я был в гражданской одежде, поэтому постарался максимально деликатно ему объяснить, что у
меня звание офицера. С этого момента «на ты» со мной не разговаривал никто, даже в других отсеках. В подлодке тайн не бывает, кроме военных конечно.
Разговорились. Старший, третьего года службы, оказался с Украины, из Черкасской области, я недавно служил неподалёку. Это обстоятельство – близость земляка, уважение к старшему по званию и наше положение хозяин-гость, быстро сняло все барьеры.
К обеду появились офицеры и меня пригласили к столу в их кают-компанию. Удивил возраст моряков. Командир, капитан 2-го ранга – около 40 лет, остальные ещё моложе. Обслуживал нас кок (повар), моряк, в белом халате, но в ясно видимом тельнике под ним. Такую точно тельняшку, как говорят непросвещённые, прощальный
подарок от команды, я храню до сих пор. Было красное вино, мясной суп, хорошо приготовленная курица. Я потом ещё много раз удивлялся очень хорошему рациону
подводников. Они его более чем заслуживают. После этой командировки, я понял, что значат слова «беззаветное служение». Страна снабжала флот лучшим, что производили в то время.
На этой секретной базе было в продаже также много импортных товаров. Маленькие универсальный и продуктовый магазины были рядом. Перед отъездом я купил и привёз домой, на 8-е Марта, полный чемодан деликатесов и подарков, в том числе ранее нами невиданных, некоторую детскую одежду и игрушки.
Перед походами, моряки прятали кое-что про запас. Боевой опыт их уже многому научил. Бывали разные приказы и они могли расходиться с привычной реальностью. Моряки рассказывали потом, как месяц шли на сухарях и воде, её опресняет специальная установка. Современная АПЛ 53*может вообще не всплывать. Но, «кушать захочется», как они говорили.
С одним из офицеров, моим однолетком, седым как лунь в 27 лет, тёзкой Сашей Лазаревым, из рода потомков великого российского мореплавателя (все они были и остались военными моряками), мы позднее сблизились по работе. Он был штурманом и я фактически приехал с работой для него. Навигация лодки в то время проводилась по звёздам.
Для этого подлодка всплывала ночью в ясную, тихую погоду и ориентировалась по положению звёзд на небосклоне. Корректировка требовалась примерно раз в 10 лет из-за перемещения светил и Земли за это время. Погрешность расчётов места положения судна составляла примерно 150 метров!
Позже, тёзка-старлей рассказал мне на берегу, за «рюмкой чая», как поседел в одну ночь. В одном из дальних походов, он свалился от усталости. Ему приснилось, что он сделал ошибку в расчётах и что лодка вот-вот ударится в берег. Лихорадочная проверка расчёта маршрута, на его счастье, выявила две ошибки. Одна частично нивелировала другую. Он немедленно доложил командиру корабля. Для исправления этих ошибок
штурмана, лодка прошла лишних 300 морских миль в открытом море, чтобы отвернуть и стать на правильный курс. К утру он стал седым.
Командир, увидев его тем самым утром совершенно поседевшим, ничего никому не сказал. Остальные удивились, но в дальних походах и не такое случалось. Об этом знали только он, командир подлодки, а потом узнал и я. Только сейчас, за давностью лет, я пишу об этом.
В выходной день я пошёл на местное кладбище. Десятки могил со старыми и новыми табличками, в основном ребята 18-20 лет, тянулись ровными рядами.
Подводников пожевали и выплюнули челюсти Мордора. В СССР матери, как правило, не видели останков своих сыновей. Не видели, как-то, что от них осталось, выносят по одному в закрытых мешках и хоронят в одинаковых могилах. Я видел долгие ряды таких немых захоронений… Если и оставались фотографии в форме, их вывешивали
родные моряков в красных углах в городах и сёлах, в рамах с чёрной полосой.
 Это в США подводник мог, как Джимми Картер, стать Президентом. Картер 7 лет служил офицером на двух океанах – Тихом и Атлантическом.
На той советской военно-морской базе, уже на частной квартире, после возлияния на 23-е Февраля, я узнал от подвыпивших моряков, что полный залп одной лодки (24ракеты с 10-тью ядерными боеголовками каждая), оставил бы от Франции (не дай Б-г) ровный слой лавы и пепла двухметровой толщины…
Я также узнал тогда, что стоимость постройки одной (!) АПЛ была выше стоимости её полного макета без пустот, в масштабе 1:1, вылитого из чистого золота! Уже в те времена 70-х годов, их было около 100 единиц! Обслуживание  одной усреднённой единицы Военно-морского флота СССР, содержание и поддержание боевой готовности людей и техники, обходилось стране один миллион рублей в день(!)
Тогдашние «небожители» стояли на этом Мавзолее Ирода над его мумифицированной куклой. Я видел это мрачное сооружение ещё ребёнком и снаружи, и внутри. Там, вместе-рядом, с «вождём всех народов», тогда ещё лежал и «повар кровавых блюд» (О. Мандельштам) в таком же виде. На мрачном мавзолее красовались два бандитских «погоняла»: Ленин, Сталин.
Много лет позднее, я часто бывал в Москве в командировках. Московские чиновники-взяточники в итоге встали мне поперёк горла. После одной из таких командировок, на дежурный вопрос начальства как командировка, я произнёс фразу:
– Меньше Москвы я люблю только москвичей.
Она стала у нас крылатой. Конечно, все понимали, каких именно москвичей я имел тогда в виду. Коренных москвичей я знал прекрасно. Мать возила меня мальчишкой в гости к своей родной тёте, вдове большевика с дореволюционным стажем. Он чудом пережил все партийные чистки и умер перед войной. У них было три сына, все трое учёные с различными степенями. Помню, после визита в Мавзолей, уже взрослым, я сказал младшему из них, что у Мавзолея много и других захоронено.
Он ответил отрывисто:
– Там многих не хватает. Как в воду глядел. Вскоре начался «звездопад» Генсеков. И те, и нынешние упыри жили, и сейчас живут, в страхе за карьеры и жизни. Только этот животный страх спаивает их по группам, отгораживает от «подданных». Бывает, жадность побеждает чей-то страх ион пытается «выровнять линию партии». Тогда на него набрасывается остальная стая и освободившееся место занимает новый шакал.
Будь ты проклят, Мордор!!!
Да, чуть не забыл «про подстаканники».
Финны спроектировали и построили несколько судов гостиниц, таких где ночевал я, для своих лесорубов. Такие базы подплывали и надолго причаливали к дикому северному берегу. Ребята-лесорубы рубили лес, смотрели кино в кинозале, ходили в спортзалы и великолепные сауны, расположенные на каждой палубе.
Однажды, я даже парился в такой сауне с командиром подлодки. Он был там один, скучал, и обрадовался живой душе рядом. Мы познакомились. Капитан первого ранга оказался очень интересным собеседником. Через некоторое время, он пригласил меня поваляться голыми в снегу рядом с сауной. На плавучей базе даже были предусмотрены для этого выходы на небольшие пятачки над кормой.
Потом, много лет спустя, жена и я встретили в общем купе поезда одного капитана второго ранга. Он знал те места, мы нашли общих знакомых. Моряк знал и того капитана первого ранга, с кем я лично «пил компот» в сауне из его трёхлитровой банки. Оказалось, тот был знаменит среди подводников. Но, я отвлёкся.
Изначально, все дверные ручки и водяные краны на всех шести палубах были бронзовыми, столовые приборы были с росписью, серебряные подстаканники с инкрустацией, модерный спортивный инвентарь, широкий экран в кинотеатре, спортивные снаряды в спортзале, и прочее. Плоты из огромных срубленных деревьев забирали буксиром маленькие катера. Финнам шла валюта.
Победившие их когда-то «в той войне незнаменитой» (А. Твардовский) россияне купили у «побеждённых» финнов несколько таких плавучих баз и применили их как военноморские гостиницы. В такой я и ночевал всё время командировки.
До места они доходили полностью разворованными. Крали всё, что можно было унести или снять/отвинтить. Сразу по прибытию, их ставили на капитальный ремонт.
Этот послеремонтный вид я и застал. Один из моряков божился, что видел первоначальные фотографии. Я ему верю. Есть ещё много чего вспомнить, но пока больше не хочется. Обратно в Мордор я не советую никому. Как бы он ни мимикрировал под Добро, его Зло, пусть в разных обличиях, всегда и везде всё равно выходит наружу!
Я от жизни смертельно устал,
Ничего от неё не приемлю,
Но люблю мою бедную землю
Оттого, что иной не видал.
Вряд ли Осип Мандельштам вспоминал эти свои строки пред своей голодной смертью в ГУЛАГЕ через 30 лет.

Всполох третий. Новая должность.

Пришло время покончить с командировками. В цеху, где производились блоки памяти освободилась должность Начальника участка, где как раз и производились блоки памяти для АПЛ. 
Я курировал этот участок от нашего конструкторского бюро и знал все производимые там изделия хорошо. Я был также хорошо знаком с представителями военной приёмки и умел решать с ними производственные вопросы.      
Первый визит на участок в качестве его начальника открыл мне глаза на многое. Все
работающие на конвейере женщины, работающие посменно, из улыбчивых сослуживиц в раз превратились в подчинённых рабочих, сражающихся за каждую заработанную или потерянную копейку.
Их было более сотни, усталых, неухоженных, большинство одиноких, разведённых или брошенных женщин. Мне сразу бросилась в глаза одна из них. Её голова, вернее её волосы, были почти на уровне рабочего стола. Вскоре, я узнал, что из-за её неуёмной тяги к спиртному, от неё ушёл муж, забрав с собой двоих их общих детей. Он работал в смежном цехе. Женщина подрезала ножки рабочего стула. Так она пыталась спрятать
от отгружающих свой стыд и себя. Она была хорошей работницей и завод оплатил ей принудительное лечение от алкоголизма. Её работой была исключительно сборка и спирта, применявшегося на производстве, ей не выдавали.
Появление нового молодого мужчины было встречено заметным оживлением и репликами игривого характера. Мой рабочий стол стоял в глубине цеха и по дороге к нему я поздоровался со всеми. Познакомился с каждой из них я позднее, уже в качестве Начальника участка. Кроме них, в моем подчинении был один старший мастер и два мастера.
Из мужчин были также два военпреда. Главным словом в цехе было слово «план» и оно определяло всё. Я довольно быстро вошёл в курс дела и кроме нервотрёпки и бесконечной усталости практически не имел проблем.
Через полгода, по дороге на работу, в поезде метро вдруг погас свет. Мы выезжали на мост через Днепр, в противоположную от работы сторону. Я плюнул про себя, поняв, что как говорят «берега попутал» и в «дурку»54* мне совсем не хочется. Мне стало ясно, что так дальше продолжаться не может.
 Я вышел на ближайшей остановке и пересел на поезд шедший обратно. В тот же день я подал заявление об увольнении с завода по собственному желанию. Знакомый наладчик аппаратуры, общительный малый из тех, кто «знает всех и всё на свете», проникся моей заботой и дал телефон Отдела кадров вновь создаваемой организации, которая искала дипломированных инженеров.
Это был Республиканский Информационно-вычислительный Центр Украинского Республиканского Управления Государственного Стандарта СССР, сокращённо РИВЦ УРУ Госстандарта, между сотрудниками просто РИВЦ.

Всполох четвёртый. Очарование Мордора.

Мой диплом и биография вполне соответствовал требованиям новой работы, т. к. вычислительной техникой мы занимались два семестра в КПИ, я был женат, офицер и прочее. Начальником Отдела кадров там оказался отставной подполковник, штурман дальней авиации. Мы быстро нашли общий язык (он летал, я сбивал) и вышли покурить уже на пятой минуте беседы. Первой моей должностью на новом месте стала должность старшего инженера.
Работа была далеко от дома, за пригородом Киева Феофанией, туда сотрудников возил маленький автобус. Мы называли его «развозкой». Он собирал нас в определённых местах Киева и доставлял к месту работы и обратно. В штате РИВЦа в тот
момент было человек семьдесят, более 85 процентов из них были с высшим образованием, поэтому интересных собеседников было достаточно и время поездки пролетало незаметно.
 Расспросы попутчиков открывали многие детали деятельности всего ведомства. Главной функцией нашего Центра был обработка результатов проверок соблюдения Государственных Стандартов СССР всеми гражданскими заводами, объединениями, предприятиями и прочими организациями. Полная сводка по стране направлялась «на самый верх». Общее число сотрудников Госстандарта СССР составляло 130000. Для сравнения, в США за государственный стандарт применяются характеристики лучшей продукция производимых однотипных товаров, изделий и прочего. Определяет её свободный рынок. Соответствующее Бюро Стандартов в США насчитывало в то время 8 человек.
В СССР информация по результатам таких проверок собиралась проверяющими, затем посылалась в Центры Метрологии и Сертификации, расположенные практически
в каждом областном центре по всей огромной стране либо по почте, либо телеграфом, если соответствующая организация имела такую возможность. Таким образом, «оборот» подобной информации занимал от недели до месяца и более. Эффективность такой госпроверки 55* была мизерной, как и качество всей гражданской продукции в СССР.      
Три следующие в СССР одна за одной Пятилетки Качества не дали никакого результата, если не считать гору макулатуры, производимой и собираемой по всей нашей «необъятной родине» Госстандартом. Одновременно, деятельность работников Госстандарта давала им возможности безнаказанно брать всевозможные «подношения» от проверяемых предприятий.
«Вещественные доказательства» я вскоре увидел собственными глазами. Мне пришлось выехать на вызов в кабинет тогдашнего Начальника Украинского Управления
Госстандарта Андрейченко Леонида Андреевича. У него плохо работал коммутатор прямой внутренней связи с его штатом в здании Управления на Печерске в Киеве.
Я прибыл в Управлении и был допущен в главный кабинет. Для проверки, мне понадобился доступ в маленькую комнатку внутри кабинета, которая была заперта на ключ.
Хозяин кабинета был странно смущён моей просьбой открыть дверь, за которой скрывался щит со всеми соединениями пульта на его столе и прямыми телефонами управленцев, установленными на их рабочих местах. Андрейченко очень неохотно открыл дверь:
– Никому не рассказывай, какой у меня тут беспорядок.
Я сразу все понял и среагировал, как положено:
– Не волнуйтесь, Леонид Андреевич, порядок я наведу. Никто ничего не узнает.
Комнатка площадью примерно в три квадратных метра была буквально завалена дефицитными товарами. Кожаные портфели и только начавшие входить в моду «дипломаты», куртки и плащи, приёмники и магнитофоны, маленькие телевизоры и прочее и прочее. Андрейченко всё, что шло на экспорт и в «братские республики», принимал лично и буквально, даже не выходя из кабинета.
Первым делом я протёр все клеммы чистым спиртом. Армейский опыт пригодился и всё заработало. Андрейченко был доволен, я положил все с чем пришёл в подаренный им дипломат и мы расстались довольные друг другом.
Военная продукция в СССР имела отдельные стандарты, внутриведомственную приёмку и, соответственно, лучшее качество. Через пару месяцев, я уже достаточно разбирался в процессе проверок и обратился к своему непосредственному начальнику с предложением ускорить приём-передачу информации с использованием аппаратуры
связи по телефонным каналам.
Отношение всех ознакомленных с моим предложением специалистов отдела было скептическим. Фактическое качество телефонных каналов не отвечала требованиям надёжности и достоверности. Я был готов к таким возражениям и предъявил действующий Государственный Стандарт по телефонным каналам связи. Согласно всем действующим в стране ГОСТам 56* техническая возможность реализации идеи была возможной. Дружные возражения специалистов вроде «стандарт одно, а жизнь иная» я отмёл единственным аргументом:
– Зачем тогда нужен Госстандарт? Мы можем ЗАСТАВИТЬ Министерство Связи соответствовать государственным стандартам!
Выходить с таким предложением к Директору руководство отдела не решилось. Тогда я направился к Директору Центра «через все головы». Директор позвал своего Заместителя по науке и по истечении получаса предложение встретило одобрение начальства. Мне поручили подготовить служебную записку и через неделю «дело пошло наверх».
Пришедший ответ превзошёл все ожидания. Государственный Комитет Стандартов не только одобрил уже «наше предложение», но и выделил финансирование на предложенный проект и постройку отдельного здания для этих целей.
Сумма финансирования была ошеломляюще большой – три миллиона рублей! По валютному курсу того времени это составляло около 5-ти миллионов долларов. Мы становились Республиканским Информационно-вычислительным Центром Украинского Республиканского Управления Госстандарта СССР, сокращённо РИВЦ УРУ Госстандарта СССР с прямым подчинением Москве. Нам был выделен участок под строительство в двух остановках метрополитена от центра Киева.
Наш директор, Ефим Ильич Бочковский, русский с «неправильным папой», откровенно признался мне через несколько лет, что не спал всю ночь после получения этого известия.
  Совместными усилиями начальников отделов и ведущих специалистов был составлен и утверждён руководством всех уровней соответствующий поэтапный план разработки и внедрения проекта в масштабах СССР. Я стал ответственным за техническую составляющую всего проекта.

Всполох пятый. Большое строительство.
«Я могу не делать вам неприятностей».

Примерно через месяц после начала строительства, меня вызвал к себе Директор РИВЦа и конфиденциально попросил возглавить контроль за строительством. Он прямо сказал, что его не устраивают его темпы. На момент начала строительства я занимался своими прямыми обязанностями и к строительству нашего нового здания не имел никакого отношения. Новое назначение меня удивило. В штате нашей организации уже было два Замдиректора, Главный инженер и Михаил Осипович Тайман, дипломированный строитель, занимавшийся ранее ремонтами и развёртыванием деревянного домика для трёх отделов нашего быстро растущего Вычислительного Центра на территории Центра Метрологии и Стандартизации, расположенном на окраине города, в районе Феофании.
Этот домик позволил нам всем на время вздохнуть посвободнее, однако всех проблем не решал. Большинство наших отделов и дирекция оставались разбросанными по зданию этого Центра и это не нравилось не им, не нам. Тайман был хорошим специалистом и занимался согласованием проекта нового здания, запроектированного (как оказалось в дальнейшем отвратительно) Зональным научно-исследовательским и проектным институт типового и экспериментального проектирования жилых и общественных зданий, сокращённо ЗНИИЭПом.
Строительство нового здания началось в сентябре 1975 года. Проблемы начались с первого дня строительства. Место строительства располагалось недалеко от практически пересохшей речки Лыбедь, что потребовало устройства фундамента на сваях. Место было с так называемыми плывунами, которое нужно было пройти до твёрдого грунта. Так называемое свайное поле под фундаментом составили 128 глубоких свай, а его установка длилась около месяца.
   К моему появлению на стройке, свайное поле под фундамент высотной части здания было закончено. Двухэтажная, так называемая обстройка здания в таком сложном фундаменте не нуждалась. Кроме того, рядом находилось старинное одноэтажное здание, где ранее нарезали мраморные и иные плиты из камня. Это производство имело несколько огромных станков с громадными фрезами, до 3-х метров в диаметре. Его перевели в другое место, оставив всё уже не нужное на месте.          
Разобрали само здание и станки с большим трудом. Наши предки всё делали на совесть. Под станками оказались глубокие каменные фундаменты. Все попытки их раз-
рушить строительными механизмами провалились. Было принято решение их взрывать, приглашены специалисты, назначено время. Я отвёз в районный отдел ГАИ и там отдал в руки его начальнику соответствующее письмо с просьбой перекрыть движение автомобилей на время проведения взрыва.
Когда к взрыву в назначенное вечернее время всё уже было готово, представителей ГАИ на месте не оказалось. Взрывчатка уже было заложена! Назревал скандал с подрывниками. Я позвонил из прорабской будки на номер 02 и связался с дежурным по городу. Он представился подполковником, выслушал меня, и так, чтобы я услышал,
весёлым голосом по другому телефону поднял по тревоге всё районное отделение ГАИ.
Через 5 минут из подлетевшего гражданского автомобиля выскочил начальник райотдела ГАИ в кителе без галстука, в тренировочных штанах и домашних тапочках. Дежурный милиционер в полной форме выскочил из милицейской машины, следовавшей за гражданской. Оба были с палками регулировщиков движения. Улица, тогда имени Горького, была ими перекрыта.
Взрывы слились в один протяжный громкий звук и всё было закончено. Пыль улеглась, я осмотрел то, что осталось. Осколки уже можно было вывозить как обычный
строительный мусор. Работа была выполнена взрывниками качественно. Всё это время милиционеры ходили за мной хвостом. Взрывники курили в сторонке. Они были в себе
уверены и наслаждались процессом.
Я подписал взрывникам Акт выполненных работ. Начальник районного ГАИ по рации доложил об исполнении приказа Дежурному по городу и мы все расстались друзьями. Потом я ещё раз позвонил по телефону дежурному по городу и поблагодарил его лично.
В течение нескольких следующих дней я знакомился с проектом здания. Свидетельство чертёжника-архитектора, полученное в средней школе, мне тогда  очень пригодилось.
Здание имело 14 этажей, подвальное помещение и двухэтажную обстройку. Общая площадь здания превышало 7000 квадратных метров. Я с удивлением нашёл в проекте дверь, открыв которую можно было тут же удариться лбом в бетонную колонну. Дверь  зачем-то закрывала эту колону. Высота фойе была рассчитана на лилипутов, если повесить там подвесной потолок, указанный в другом чертеже, и прочее.
 Михаил Осипович Тайман, которого все строители называли между собой Мотя, только сокрушался, когда я ему это показывал. Маленький, запуганный с детства, маленького роста, с постоянно слезящимся после инсульта левым глазом, он был прекрасным специалистом.
Я называл его исключительно по имени-отчеству и мы быстро подружились:
– Александр Юрьевич, а шо ж ви хочите, если там конструктор проекта – жена директора этого института! Хто ж ей паперок скажить? Я ж всё вижю и молчу, а шо делать? Ладно, дверь я перэдвину, а потолок ми просто заштукатурым и побелим.
Перечень необходимых для стойки материалов, механизмов, оборудования, приборов и комплектующих изделий содержал более трехсот наименований. Общее же количество всего, что нужно было получить составило более 1000 единиц. Тайман порекомендовал мне опытного строителя-снабженца и в первое время тот часто давал мне небескорыстные консультации. Их стоимость я оплачивал из своего кармана.
Пока я в них нуждался, эти расходы наш Директор возмещал мне отдельными премиальными из своего фонда.
Уже через месяц я понял, что без помощника мне не справиться. Где ютился Тайман со своими документами я тоже не знал. Я поехал с нашему Директору и предложил установить на строительной площадке ещё одну большую прорабскую как у строителей. Там же я предложил хранить всё самое ценное до его применения на нашем строительстве. Я обнаружил, что в погоне за выполнением плана строители привычно используют дефицитные комплектующие и прочее в своих целях на других «горящих» объектах.
Кроме того, я попросил выделить мне толкового техника, чтобы тот вёл (или вела) учёт и контроль всего, что передаётся строителям, поскольку мне часто приходилось отлучаться. Вскоре мы вселились в новое помещение (деревянный домик) со своим телефоном. Тайман получил ключ от новой кладовой, собственную печать и, на горе прорабов, сразу стал на голову выше. Первая моя помощница больше занимала телефон для болтовни, чем работы.
Через неделю у меня появилась Ульяна с Закарпатья и я сразу вздохнул свободно. Я объяснил миловидной девушке как вести учёт, отвечать на вопросы и общаться со строителями. Их я тоже предупредил на каком языке при ней разговаривать. Через несколько дней она сама составила соответствующие таблицы, стала разносить по колонкам, всё что к нам поступало, где хранится, когда и сколько было передано строителям, с количеством, датами и примечаниями. Вскоре и Тайман её оценил:
– То шо надо!
Нужно отметить, что несмотря на все мои старания три самосвала с красным облицовочным кирпичом «ушли налево», сколько других материалов ушло туда же знали только прорабы. Всего через стройку за два года и восемь месяцев строительства прошли семь прорабов,  три начальника участка и два руководителя ответственного за
стройку треста. Для сравнения, аналогичные Вычислительные центры других министерств и ведомств строились в три-четыре раза дольше.
Сам я мотался по складам и базам, выбивая всё необходимое. На частый вопрос: «А что мы получим взамен?», безотказно работал мой аргумент: «Я могу не делать вам неприятностей».
 Особенно запомнился мне случай с акмиграном. Это материал для потолочной облицовки с отличной звукоизолирующей и шумопоглощающей способностью и малым весом. В описываемое время он ещё был дефицитом. Я узнал, что этот материал есть в одном из строительных управлений и поехал туда. Необходимое количество акмиграна было относительно небольшим, соответствующее письмо было с собой и проблем я не ожидал.
В двухэтажном здании кабинет Начальника Управления был на первом этаже, его Зама на втором. Дверь на первом этаже была закрыта, пришлось подниматься на второй этаж к Заму. Я постучал в дверь и вошёл после ответа. Зам скучал и потел, был жаркий конец лета. Я поздоровался, изложил просьбу и показал письмо. Зам помялся, я начал его убеждать. В конце концов он уже готов был писать разрешающую резолюцию, но в кабинет нежданной неприятностью ворвался, как я догадался, его начальник:
– Ничего ему не давай!
Он подскочил к столу, забрал у своего зама моё письмо, сунул мне в руки и побежал к себе в кабинет. Я рванулся за ним, закрыл за собой дверь кабинета и глядя в упор размеренно сказал:
– Взятку хочется? А чтобы я твою базу закрыл не хочется? У тебя же акмиграна не мерено? Мне не вагон нужен! С Госстандартом поссориться хочется? Сам подпиши! Будет наша плановая проверка позвони. Вот мой телефон.
Потом пришлось ездить перенаправлять уже прицепленные к отправке другому получателю вагоны с центральными кондиционерами с Харьковского завода в Киев, выбивать холодильные установки в Москве, везти бронированный кабель из Перми, где я с непередаваемым чувством видел как при падающем снеге кладут асфальт на голую, мёрзлую землю. Алюминиевый фальшь полы над кабелями в машинных залах я заказывал, а потом забирал, в тюремном заводе в Риге, и т.д. и т.п. Последними были ковровые дорожки на лестницы.
Одновременно, был проложен телефонный кабель до ближайшей распределительной коробки и установлена с трудом добытая мной аппаратура уплотнения, позволяющая по одной паре проводов передавать до сотни переговоров.      
Мелкий жулик из Министерства Связи, чуть не плача, завизировал распоряжение об установке в нашем здании шести телеграфных аппаратов и 75! городских телефонов без всяких взяток или «подношений», без которых он явно даже не мог представить своего существования. И тогда я успешно применил полученные мною в КПИ знания.  Они пригодились как никогда ранее. Основы телефонной и телеграфной связи я знал хорошо и позаботился о многожильном кабеле и соответствующей аппаратуре уплотнения сигналов заблаговременно, чем и добил взяточника.
Ведомственную приёмную комиссию возглавлял Шелепин, с которым я уже встречался в Москве. Директор, все замы и я водили его по зданию больше часа. Вопросы Шелепин задавал почему-то только мне. Он держался, но было видно, что ему даётся это с трудом. Его оценка в Акте приёмки была «отлично». Здание не только было построено. Оно полностью функционировало как производство. Лифты работали, за экранами сидели операторы, печатали принтеры, звучала громкоговорящая связь…
Я один провожал его к машине в аэропорт. Шелепин так решил сам. У машины он положил мне руку на плечо и прочувственно произнёс:
– Наконец! Я увидел как должно быть при сдаче объекта в эксплуатацию. Спасибо.
Я поблагодарил его за помощь и пожелал счастливого пути. Как говорится:
– Начальство не свой брат: много говорить не станешь.
Наш Директор потом сказал мне, что Шелепин в войну командовал заградотрядами и расстреливал тех, кто боялся выполнять приказ. Кто бы мог подумать! Теперь он «сдерживал» нарушителей стандартов! Кстати, в этом «хлебном» ведомстве было полно отставников из различных силовых структур СССР, их родственников и их клевретов. 57*
Через две недели его не стало. Об это мне сообщили мои сотрудники в больнице, куда я попал с гипертоническим кризом через пару дней после визита Шелепина и завершения всех остальных формальностей. На работу я вышел почти через месяц.
Видимо, сказались беспрерывные перелёты и прочие перегрузки. Меня ждал отдельный кабинет на третьем этаже с видом на улицу Горького.

                Всполох шестой. Мирная жизнь.

Вскоре, меня избрали Председателем профсоюзного комитета РИВЦа. В начале учебного года меня направили на повышение квалификации руководящих работников
профсоюзов. В тот период времени, такие занятия под присмотром КПСС проводились в здании Университета повышения квалификации руководящих работников ЦК КПУ. 58*   
Курс занял девять месяцев и закончился четырёхчасовым письменным экзаменом.
После выпускного экзамена, двое преподавателей собрали у всех слушателей работы и объявили двухчасовой перерыв. Когда мы собрались вновь, всем выдали конверты с результатами. Мне выдал конверт старший из двух преподавателей. При этом он тихо попросил меня задержаться после ухода остальных слушателей.
Мой конверт был пуст. Вскоре с экрана я услышал: «Штирлиц, а вас я попрошу остаться», и вспомнил этот момент.
Когда все слушатели удалились, старший из преподавателей подошёл ко мне снова:
– Александр Юрьевич, мы просим Вас пройти несколько дополнительный тестов и ответить на дополнительные вопросы. Ваши результаты тестов и ответов на вопросы показали, что показатель Реакции на возбуждения и Выдержки после возбуждений (я не уверен в точности воспроизведения терминов, но суть была такая) находятся близко к их крайним значениям. Это опасно для здоровья. Я даю Вам брошюру об этом, там указаны меры предосторожности. Мы просим Вас пройти дополнительные тесты. Это займёт не более получаса. Здесь Ваше новое задание.
После проверки результатов дополнительных тестов и ответов на новые вопросы, оба преподавателя вернулись в класс и старший из них огласил мне их окончательный
вердикт:
– Дополнительные тесты подтвердили первоначальные результаты. У Вас действительно всё обстоит именно так. Ваш усреднённый по двум тестам IQ результат равен 163 баллам. У нас это пока рекорд. Мы доложим об этом Вашему и своему руководству.
Никакой реакции моего руководства на окончание мною этих занятий не последовало. Выданная мне брошюра к тому моменту немного запоздала (мой гипертонический кризис уже был позади), но её содержание я запомнил и пользовался им в дальнейшем. Тем не менее, юмор я продолжаю считать лучшим лекарством в любых ситуациях. Что касается IQ, то шкала результатов этого теста, которой пользовались тогда преподаватели, мне не известна.
Ярким эпизодом этого периода запомнилось мне увольнение одного проходимца по фамилии Ионкин. Иначе никто его и не называл. Маленький, никогда не смотрящий в глаза собеседнику, образцовый типаж доносчика или «стукача».
«Знаменитым» он стал после совместной командировки с секретарём нашей партийной организации, миловидной женщиной средних лет. В купе он попытался её «склонить к взаимности». Жена полковника не опустилась до его уровня и успешно применила навыки самообороны, приобретённые в одном из гарнизонов мужа.
 По возвращении с синяками и после «разбора полёта», он был уволен по самой жёсткой статье. После нескольких безуспешных попыток устроиться на работу, это подонок подал в суд нашу организацию.
Отдуваться в качестве ответчиков пришлось одному из заместителей Директора РИВЦа и мне, как Председателю местного комитета.
Первый, районный суд отклонил его иск. Истец пошёл дальше. В городской суд заместитель директора от администрации и я, как представитель общественности, уже шли взбешёнными до крайности. Моя речь был короткой и беспощадной. Я уже внимательно ознакомился с его документами в отделе кадров и был хорошо подготовлен.
При детальном сопоставлении дат, выяснились интереснейшие детали. Я рассказал какой он на поверку «ветеран ВС» и «участник ВОВ», каким негодяем и патентованным манипулятором он есть на самом деле.
Ионкин был призван в армию в 1945 году на Дальнем Востоке и ни до одного фронта доехать на успел. Однако, он ухитрился получить привилегии участника боевых
действий в ВОВ и пользоваться ими! Потом долго учился за счёт государства в техникуме и ВУЗе. За последние двенадцать лет он сменил двенадцать (!) мест работы.    В его трудовой книжке было двенадцать записей как будто сделанных под копирку – «Уволен по соглашению сторон».
Как он шантажировал прошлых своих руководителей можно было хорошо себе представить. Несчастный наш начальник отдела кадров, подполковник, бывший лётчик дальней авиации, день и ночь писал объяснительные во все возможные инстанции,
куда Ионкин без устали строчил жалобы и «сигналы».
– Так тебе и надо, говорил ему наш директор. Бачили очі, що купували, їжте ж, хоч повылазьте. 59*
У нас на работе «больной писатель» почти не появлялся, однако дней аванса и получки никогда не пропускал. Двое сотрудников сообщили мне, что недавно, в перерыве занятий по повышению квалификации, видели его в рабочее время у здания Городского народного контроля, куда он явно нёс очередную написанную каллиграфическим почерком кляузу, будучи в тот момент на больничном листке.
В городском суде г. Киева я рассказал как он достал «до печёнок» весь коллектив, о его «донжуанстве», о том, что вместо работы мы вынуждены постоянно отбиваться от его исков, показал суду копию записей в его трудовой книжке.
Выступление я закончил словами:
– В нашем коллективе манипуляции истца не пройдут!
Эпизод в купе поезда явно и окончательно убедил присяжных. Это были рабочий с завода, а также пожилая седая женщина, скорее всего ветеран труда и старый член КПСС. Суд совещался за закрытыми дверями не более десяти минут. Ионкин проиграл с треском. Решение суда было окончательным и обжалованию не подлежало. Подонок, лицо которого во время моего выступления меняло цвет, как светофор на перекрёстке, осталось красным от бессильной злобы.
На докладе по результатом суда у директора, заместитель директора назвал меня Плевако 60*. Директор вызвал по селектору главбуха, приказал рассчитать Ионкина и принести конверт с деньгами в директорский кабинет. Затем он вызвал Начальника одела кадров с трудовой книжкой Ионкина для полного соблюдения формальностей при свидетелях.
 Секретарша вызвала «хероя» в кабинет директора. Ионкин напоминал нашкодившего кота. Директор швырнул на стол перед Ионкиным его трудовую книжку и конверт с деньгами по окончательному расчёту. Я уже знал, что «больничных» денег там не было. Затем директор приказал громко, чтобы слышала секретарша, начальнику
отдела кадров:
– Проводите Ионкина до выхода из здания и предупредите охрану, чтоб даже духу его здесь больше не было!
Новость тут же стала известной всему коллективу.

Часть седьмая. Лихие девяностые.
Всполох первый. Тремих.

Время не стояло на месте. Лихие 90-е годы начали набирать обороты. Почти год я проработал в должности консультанта уже хорошо мне знакомого маленького кооператива "Лера", располагавшегося в подвале много этажного дома, где тогда жили мои родители.
Затем, я стал соучредителем и Дирестором Совместного Украинско-израильского предприятия "Мастбуд", в этом мне помогли знакомые и родственные связи.           Предприятие выпускало мобильные буровые машины с великолепными возможностями и техническими характеристиками невиданными в СССР и СНГ. Два автомобиля КРАЗ под эти установки, я "выбил" в Краматорске, где снова сильно охладил уже больную почку и две недели провалялся в Октябрьской больнице в Киеве.
Через три года, по окончанию контракта, я из СП ушёл по собственному желанию. Семья приняла решение эмигрировать а США. В это время, в один ничем не примечательный день, мне позвонили из моего бывшего совместного предприятия и попросили помочь. К ним приехал для переговоров немец, они его разместили в киевской гостинице "Днепр", в двух кварталах от моей квартиры. Немца чем-то опоила женщина, которую он «заказал» в номер. На утро он оказался без денег, дорогих часов, памяти и покоя.
Поскольку он знал английский, а я находился недалеко, то сразу после телефонного звонка я направился к «потерпевшему» от украинского «гостеприимства».
Немец встретил меня как Мессию. Я возвратил к жизни этого Лазаря и дал ему денег на билет домой и на оплату гостиницы. К счастью, его Der Pass (паспорт) путана ему
оставила. Это было логично, чем скорее он уедет, тем спокойнее ей будет. Я помог ему заказать обратный авиабилет.
Затем я вызвал администратора, представился куратором немецкого посольства от МИД Украины и закатил ему такой скандал, что в итоге он отказался от оплаты немцем номера. Бегающий глазки и выступивший на лбу пот выдавали в этом явном жулике соучастника грабежа.
Когда я перевёл результат нашей беседы немцу, тот был на седьмом небе. Через пару дней, деньги немец вернул вместе с благодарственным письмом.
Однако, этим дело не закончилось. Немец успел познакомиться со шведом, который тоже был в командировке в Киеве и остановился в соседнем номере. В тот день нашей первой общей встречи мы втроём выпили и поговорили. Швед подробно рассказал, что подписал с Киевгорстроем Протокол о намерениях создать совместное
предприятие по поставкам специального оборудования для укладки дорожного покрытия, а также оборудования для укладки специальных полов в зданиях с огнеопасными производствами. Такие полы не давали искр при падении металлических предметов. Пока мы со шведом разговаривали, немец допил все, что осталось.
Я внимательно выслушал шведа и предсказал ему, что что-либо конструктивное он услышит от горстроевцев не ранее, чем через полгода (я ошибся, прошло "всего" пять
месяцев). Я же могу найти его фирме покупателя в течение нескольких дней, т.к. строителей я знаю много. Если мистер Бо Стенхолм согласиться на моё предложение, то я могу начать работу уже завтра. Всё что мне нужно, это полномочия от его фирмы на бланке, которые наверняка лежат у него в номере. На вопрос шведа как же быть с Протоколом о намерениях, я посоветовал ему на возможные будущие претензии ответить, что время - это деньги и его фирма уже давно работает в Украине.  Каких-либо сроков в Протоколе, как я и предполагал, указано не было.
Швед почти не раздумывая сбегал в номер. Русский язык он мог читать и понимать, но объяснялся с трудом. Совместными усилиями на русском и английском языках была написана Доверенность на моё имя. Мне доверялось представлять их фирму в Украине, Грузии и Белоруссии. Я попросил Бо добавить две бывшие Советские республики, так как я уже знал с кем там говорить. Кроме того, я попросил его оставить мне все рекламные материалы, которые были при нём. Выпивший немец попытался влезть с предложением продавать ещё и его какие-то верстаки. Я вежливо пообещал подумать и все мы обменялись визитками.
Первый контракт на поставку автоукладчика асфальта я заключил со строителями первого в Киеве Макдональдса. Как обычно бывает, через пару дней после сдачи объекта, обнаружилось, что строители забыли проложить к зданию какой-то кабель.
Попытки строителей прорыть новую траншею к зданию провалились после поломки трёх привычных им фрез подряд. Через подрядчика строители нашли меня. После моих объяснений, только применение сверхпрочной фрезы позволило строителям взломать новый асфальт. Лучшей рекламы нельзя было придумать. В то же время вышла моя статья в строительном журнале с детальным объяснением принципов работы шведского оборудования. Там же я привёл реальные технические данные его производительности и надёжности. Дело двинулось с места.

Всполох второй. Работа Полномочным Представителем.

Прошло пару месяцев. Моя работа в шведской фирме шла успешно. Слухи о шведских инструментах и оборудовании широко распространились среди киевских строителей, а потом и в бывших «братских» республиках. В эти республики я звонил своим знакомым по Госстандарту, многим выслал буклеты фирмы и журнал для строителей с моей подробной статьёй об этом.
Полная свобода в принятии решений, свободный график, свой офис в фирме хорошего знакомого, которая занимала целый этаж в Дарнице, не далеко от остановки киевского метро, делали работу необременительной и весьма доходной.
Покупатели звонили, приезжали заключать договоры на поставки. Теперь все документы уже были на английском и русском языках, на красивых бланках фирмы. Оставалось лишь подписывать договоры поставок и составлять соответствующие перечни товара. Печать фирмы у меня появилась после моей первой поездки в Стокгольм.
Очередной «покупатель» пожаловал в мой офис без приглашения и даже предварительного звонка. Это был прилично одетый парень младше меня. Он повёл глазами по стенам, где я развесил плакаты с фотографиями оборудования, и указал на асфальтоукладчики и оборудование для укладки полов с ударопрочным бетонным покрытием для взрывоопасных помещений с просьбой объяснить технологию укладки таких полов.
Выслушав меня, посетитель задал несколько технических вопросов. Все мои ответы были утвердительными. После подробного обсуждения перечня товаров заказчик обещал перезвонить и мы попрощались.
Я позвонил Бо Стенхолм в Стокгольм с этой новостью. По его тону мне стало ясно, что он доволен и организует вызов и гостиницу. Заграничный паспорт у меня уже был и
проблем я не видел.
Я уже дважды летал в Швецию по работе. Первый раз на«смотрины», потом с заказчиками и покупателями. Все воочию убедились, что трое рабочих могут за одну смену залить бетоном цех площадью около 200-х квадратных метров, осушить его специальными матами, отсасывающими воду, покрыть цветным, водостойким, не дающим искр покрытием и отполировать его до зеркального блеска специальной шлифующей машиной.
Цвет пола можно было выбрать по каталогу. Верхний слой пола можно было сделать с также и с цветным рисунком, но такой пол ожидаемо стоил значительно дороже и требовал немалого мастерства и опыта исполнителей. Цена и сроки таких полов оговаривались отдельно.
Когда во вторую поездку мы с покупателями ехали из аэропорта, одна полоса хайвея была перекрыта. Остальные полосы дороги работали. Над шести полосным хайвеем только начинали строить мостовой переход. Я пообещал заказчиками, что более одной полосы в день строители не перекроют и к нашему отъезду мост будет работать полностью. Через три дня, уже на пути обратно, они не верили своим глазам.      По мосту над хайвеем уже ездили машины и автобусы. Когда я сказал, что строители дали гарантию городским властям на 40 (сорок!) лет и что это обычная практика в Швеции, заказчики были изумлены и молчали всю оставшуюся дорогу.

Всполох третий. Ясак. 61*

Девяностые годы вышли на финишную прямую. Бандиты в малиновых пиджаках и кожаных куртках открыто грабили всех, кого могли. Лакомым куском и высшим пилотажем у них считалось «защищать» предпринимателей от них от самих «защитников». Первым, снова неожиданно, в офисе появился тот же парень. Он стал требовать возмещения убытков от брака, вызванного применением шведского оборудования при оборудовании теннисной площадки одного из «новых русских»  предпринимателей.
На месте события выяснилось, что рабочие грубо нарушили технологию работ, пытаясь делать как «мы лучше знаем». Документацию на русском языке по эксплуатации оборудования нашли с трудом и нераспечатанной.
Я отказался возмещать убытки. Ещё через день ко мне пришла пара «малиновых быков» с «предъявой» возместить убытки и «моральный ущерб». Слово «моральный»
особенно ясно осталось в моей памяти.
На «решение вопроса» бандиты мне выделили трое суток. Перебрав все имеющиеся у меня возможности «вырулить» (тогда мне тоже пришлось думать бандитской терминологией), я решил позвонить своему старому знакомому. Это был мой ровесник, полковник ОБОП (Отдел Борьбы с Организованной Преступностью), мы росли вместе.
Полковник жил через дорогу. Предложенное им место встречи меня удивило и насторожило. Это был простенок между клубом Метростроя и гранитной стенкой основания фундамента уже снесённой старой киевской телевышки. Мы играли там в детстве «в войну». Взрослому человеку проникнуть туда можно было только боком, вдвоём можно было стоять только плечом к плечу.
Я подробно изложил проблему. Полковник внимательно меня выслушал и назвал
сумму своей помощи, точно равной сумме, требуемой бандитами. Я сразу всё понял и ушёл не попрощавшись. Решение покинуть страну было мною принято.
На следующий день у меня состоялся долгий телефонной разговор с Бо Стенхолм. Он, неожиданно для меня, любезно пообещал мне возместить все издержки и попросил меня подыскать моего преемника. Я стал готовить документы на разрешение въезда в США нашей семьи на постоянное жительство.
 К тому времени семья сестры и родители уже выехали и жили там.

Всполох четвёртый. Интервью.

Решение об эмиграции семья одобрила единогласно. Я нашёл преемника для работы с Tremix и передал ему дела. Затем продал всю собственную недвижимость и машину. Валютчики за приличный процент перевели деньги за границу родственникам.
Ранней весной 1998 года мы получили вызов от родителей из США, куда годом ранее они уехали к моей старшей сестре. Семья сестры вызвала родителей, потом уже родители вызвали нас. Это была вынужденная цепочка выезда для эмигрантов из бывшего Союза.
Эмиграционная политика США тому времени стала намного жёстче, вызов уже имели право сделать только дети родителям и наоборот.
Правила для эмигрантов ужесточились из-за распада СССР и наплыва беженцев из его бывших союзных республик в Соединённые Штаты.
В Киеве тогда ещё не было американского посольства. Пришлось ехать в американское посольство в Москву. Шла настоящая волна эмиграции из Союза. Мы простояли в очереди полночи и полдня. Я не послушался «опытных советчиков» и мы принесли все имеющиеся у каждого члена семьи документы об образовании и прошлой работе.
В посольстве нам указали номер комнаты на втором этаже. Нас встретил огромный рыжий детина с армейской стрижкой. Я и сейчас думаю, что он был из спецназа или силовиком из ФБР. 62*. На чистом русском языке он предложил всем нам присесть и сел сам напротив нас за большой стол.
После просмотра всех наших документов, и нескольких вопросов жене и сыну, последовали вопросы ко мне.
– У всех вас высшее образование, Вы и Ваша жена имели престижные должности (я был Главным инженером предприятия союзного подчинения, жена заместителем директора Киевской детской школы искусств, сын недавно получил диплом о высшем образовании). Почему вы решили покинуть страну?
– У СССР у нас не было будущего. Вся семья моего отца была репрессирована, он чудом остался жив. Его семья потеряла всё. Сейчас нам, с нашими еврейскими предками, будущее также не обещает ничего хорошего. В России и в Украине экономический кризис. В России проснулся антисемитизм. В Соединённых Штатах уже живут мои родители и сестра с семьёй. Вот основные причины.
– Почему моя страна должна будет содержать вашу семью?
– Вы не покупаете гнилой товар. Вы помогаете Соединённым Штатам Америки инвестировать в трёх специалистов. Такие инвестиции окупятся быстро и с лихвой.
   Рыжий явно не ожидал такого напора. Когда мы спускались по лестнице на первый этаж, по внутреннему вещанию уже называли номер окна, куда нам следует подойти.
 Я вздохнул с облегчением. В этом окне выдавали документы на эмиграцию в США. Наш интервьюер быстро принимал решения. Мы получили документы на въезд в Соединённые Штаты по трём из шести причин, обусловленных соответствующим законом США.
Я почувствовал себя лучше, но напряжение было всё ещё невероятной силы. Мне нестерпимо требовалось выпить. Мы отыскали ближайшую московскую рюмочную. Это было несложно. Я взял коньяку и только после нескольких рюмок пришёл в себя. В руке было разрешение на въезд в США. Я вдруг понял, что самое главное в нашей жизни часто умещается на одной ладони.
В памяти пролетели судьбы родных людей: расстрелянного русского деда Ипполита Александровича, потомственного дворянина, штабс-капитана инженерных войск, которому не удалось вывести семью из Крыма в гражданскую, пережившего Соловецкий лагерь и расстрелянного летом 38-го года в Ленинграде.
Украинского прадеда, родившегося в г. Купянске, члена Российской Академии Наук, энтомолога Жихарева (от украинского слова Жихар, т. е. домовой) Ипполита Ивановича, умершего без необходимого лекарства в Киеве, в бомбоубежище, в ста метрах от своего дома, в подвале, куда его силой, затащили во время учебной воздушной тревоги в 33-м году. Еврейского деда Вениамина, умершего от голода и холода в эвакуации. Еврейского дяди Наума, начальника железнодорожной станции в Жмеринке, погибшего на рабочем месте под бомбёжкой в 41-м. Судьба моего отца, оставленного властями сиротой, вышедшего в 42-м из окружения под Моздоком в числе 10-ти человек, оставшихся от его разбитой роты, и вернувшегося с войны полуслепым инвалидом…
Как мне забыть часто отрешённые глаза окружавших меня женщин моей семьи, в этой стране потерявших, отца, мужа, сына, брата по вине бывших её властей?
Мы выезжали в Бориспольский аэродром ночью тремя машинами. В те времена, на трассе Киев-Борисполь, эмигрантов перехватывали бандиты и обирали их до нитки.
Наша семья ехала в средней машине, впереди и позади шли машины с доверенными, готовыми к любым неожиданностям, людьми. Кроме того, для дополнительной гарантии, всем родственникам и знакомым я назвал дату отъезда на следующий день после даты вылета в наших билетах.
 Уже в Америке, по телефону, от «подставленного» мною осведомителя бандитов, которого я к счастью вовремя раскусил, я, с «чувством глубокого удовлетворения», узнал как на следующий день после нашего отъезда злились на трассе Киев-Борисполь обдурённые мною бандиты.
Я старался не думать об этом. Я любовался незабываемой палитрой осени, которую на прощание дарили нам деревья по обочинам трассы. В свете ярких фонарей их цветные контуры ярко выплывали из темноты.
Когда самолёт оторвался от взлётной полосы в Борисполе, я трижды перекрестился, как научила меня украинская бабушка Женя, хотя в православной церкви бывал не более трёх раз за всю жизнь. Начиналась моя седьмая жизнь, которая продолжает длиться.

Часть седьмая. Продолжение. Страна реальной стоимости.

Всполох первый. Первые дни, первые впечатления.

Вся наша маленькая семья, жена, взрослый сын и я, оба перелёта перенесли спокойно. Семья сестры и мои родители жили рядом на одном этаже двухэтажного дома в трёх и двух комнатных квартирах второго этаже соответственно. В реальности и там, и тут было на одну комнату больше. Общая гостиная, кухня и удобства, как нам объяснили, в Америке в счёт не идут.
Нам досталась трёхкомнатная квартира на том же этаже. Приятно удивило наличие в ней ванной и двух туалетов.
За накрытым столом  на нашем этаже уже собирались многочисленные родственники мужа сестры и соседи. К концу встречи многие не скрывали зависти, обнаружив, что наш сын и я свободно владеем английский языком. Сын учился в советской "английской" школе, а я закончил трехгодичные курсы английского задолго до отъезда, одновременно с учёбой в институте. Моя жена сразу же по приезду в США
закончила полугодичные курсы английского языка и тоже не имела проблем общения в дальнейшем.
На следующий день, мы встретились в местной еврейской общине с куратором вновь прибывших эмигрантов Барбарой .
После знакомства с нашими документами об образовании (их переводы мы привезли с собой), встретившая нас эта женщина пригласила даму, занимающуюся трудоустройством приезжих. Процесс пошёл.
После осмысления всей обрушившейся на нас информации, семья приняла решение, что сын, уже имевший диплом финансиста, поступит в местный Университет на год, чтобы получить аналогичный американский диплом (полученный сыном украинский диплом в США не имел смысла), жена пройдёт полугодовые Курсы усовершенствования английского языка, а я буду работать, поскольку у меня проблем не предвиделось. Диплом КПИ, входившего в то время в пятёрку лучших технических институтов Европы (в нем учился сам покоритель космоса Королев) офицерское звание и послужной список давали мне неплохие шансы на приличное трудоустройство.
Об изучении иностранных языков мне думается следует рассказать подробней. Я уже знал, что «сколько языков ты знаешь, столько жизней ты живёшь». Знал я и свои весьма скромные способности в языковой области. Музыкального слуха у меня нет и не было, хотя моя музыкальная память помогла мне найти ключи к будущей жене с высшим музыкальным образованием.
Я обратился к профессору Киевского Государственного Университета, которому меня представил дальний знакомый по моей просьбе. Трёхгодичные курсы английского языка оказались лишь первым шагом на долгом пути изучения нового языка. Пара первых моих фраз на корявом английском языке сразу открыла профессору уровень моих знаний и языковых возможностей. Недолго поразмыслив, профессор отыскал в своей записной книжке телефон нужного мне педагога из другого института и сказал мне сослаться на его рекомендацию.
Молодой скромный парень появился у нас дома через пару недель. Он работал почти как профессор Генри Хиггинс из «Пигмалиона» Бернарда Шоу. Наш новый учитель вежливо представился и первым делом поинтересовался есть ли у нас магнитофон. Кассетный магнитофон у нас был и это его удовлетворило. Далее он рас- сказал о своей методике и «процесс пошёл».
На занятиях он сначала стал произносить как звучат согласные буквы английского языка, потом гласных букв, потом слогов и буквенных сочетаний. Затем заставлял их повторять до, по его мнению, их удовлетворительного звучания. Только затем он начинал записывать всё на магнитофон. Учитель был беспощаден. В конце каждого урока он давал драконовское домашнее задание до следующего урока.
Через пару недель пришлось учить наизусть скороговорки, пословицы и специально подготовленные фразы, содержащие разные трудно произносимые слова.
Первые две-три недели я даже почувствовал во рту наличие языка и боль в челюстях, непривыкших к требуемой подвижности. Через месяц программа была завершена. Мы расстались довольные друг другом, разговаривая на «pure English» - чистом английском языке. У меня ещё долго, уже в Америке, хранились кассеты уроков и картонные карточки с английскими, часто употребляемыми выражениями. Потом карточки пошли по рукам русскоязычных эмигрантов и в конце концов их «скоммуниздили» желающие познать английский. Кассеты пока целы и хранятся дома.
Первое применение языка сопровождалось курьёзом. Мы с моим племянником, исключительно способным практически в любых областях знаний от всех естественных наук до игры на фортепиано, впервые зашли в продуктовый магазин. При оплате покупок в кассе образовалась небольшая очередь. Племянник стоял за мной, далее стояла миловидная женщина средних лет. Кассирша перечитала стоимость покупок и произнесла что-то на местном диалекте. Я её не понял и переспросил. Племянник подсказал мне смысл ею сказанного. После моего отрицательного ответа продавщица улыбнулась и сказала, что у я говорю на «смешном» английском.
Прежде чем я ответил, стоящая за нами дама произнесла по английски чисто и ясно:
- Это ещё большой вопрос, кто тут говорит на смешном английском языке. Мы с племянником улыбнулись и поблагодарили даму.
 Продавщица была посрамлена, а мы помогли даме донести покупки до её машины. Она оказалась женой американца и давно жила в Мемфисе с семьёй. Ещё раз я услышал чистый английский, когда оформлял нашу первую автомобильную страховку. Огромный чёрный парень говорил на чистом и правильном английском языке. Оказалось, что его отец служил в Лондоне в охране американского посольства и парень учился там в английской школе. При этом он заломил такую цену, от которой я отказался на следующий день. Цена другого агентства, посоветованная родственниками, была значительно меньшей.
Знание языка очень мне помогло и действительно, с помощью списка любезно мне предоставленного Барбарой, я нашёл работу через несколько недель, причём я даже сам выбрал наиболее привлекательную из трёх предложенных. Это оказалось небольшое предприятие по ремонту и/или подготовке к продаже персональных компьютеров. В то время их производство и продажа только набирали обороты.

Всполох второй. Визит агента ФБР.

За время прохождения мною "курса молодого бойца", которое продолжалось на этом предприятии несколько недель, меня ознакомили сначала с производством в целом, затем с конкретной работой.
Моим непосредственным куратором оказался молодой инженер Джон Куликовский. Ему хватило одной смены, чтобы оценить уровень моих знаний, далее он больше расспрашивал меня о моей предыдущей жизни и был очень удивлён открывшимися ему фактами. Я высказал предположение, что его предками было выходцы из Польши или Украины.
Когда его родственники подтвердили, что они выходцы из Польши, он был удивлён. Мы подружились. Примерно через месяц нашу компанию купила более крупная, затем, ещё через 11 месяцев, наша компания была приобретена международным концерном Jabil (название составлено из начальных букв имён создателей компании). Мы стали участвовать в государственных программах США, в том числе связанных с ремонтом продукции военно-промышленного комплекса страны.
Я имел основания для беспокойства, поскольку моя служба в Советской Армии могла как минимум потребовать объяснений властям. Так и оказалось в дальнейшем.
В переходный период переезда фирмы в новое, намного большего размера здание,  начался приём новых сотрудников и шла проверка благонадёжности всех сотрудников предприятия агентами ФБР(Федеральное Бюро Расследования) и/или других подобных силовых структур США. Это я предвидел сразу после последнего изменения в статусе нашей компании. Подобной проверки я уже ожидал и внимательно перечитал своё резюме, которое переводил с русского языка самостоятельно. Упоминание о службе в Советской Армии, офицерском звании и службе в ПВО страны было мною переведено без купюр и изменений. Я решил оставить всё так как оно и было.
Незадолго до переезда нашего предприятия на новое место, в выходной день, к нам в новый дом наведался моложавый человек, примерно мой ровесник. Я сразу обратил внимание на его армейскую выправку и слегка напрягся. Новый знакомый вежливо поздоровался и показал удостоверение агента ФБР. Я мельком пробежал название его должности, но звания там не нашёл.
По моему приглашению мы прошли в отдельную комнату. К моему удивлению, все его расспросы были направлены на выяснение наличия или отсутствие секретных каналов связи специальных структур армейской разведки или КГБ под зданием РИВЦа.               
Я объяснил американцу, что лично "выбивал" многожильный, огнеупорный и водонепроницаемый кабель в Перми. Рассказал как я увёл этот кабель из под носа снабженцев из КГБ, которые тоже «положили на него глаз», но давно не забирали, а ждали пока им его не пришлют по железной дороге.   
Бутылка украинской перцовки покорила сердце Начальника отдела сбыта этого всесоюзного завода и он лично приказал отгрузить кабель автомобильным транспортом. Таким образом доставки он обезопасил возможный «перехват» груза на железной дороге. Огромную, более 2-х метров в диаметре и в огромном деревянном ящике, бухту кабеля я распорядился занести в наш деревянный домик-склад и сразу опечатал его в присутствии начальника нашего Первого отдела ("смотрящего" от КГБ). Армейский опыт подобных операций у меня уже был.
Подробность о сулее спирта, которую я поставил начальнику Отдела снабжения  Пермского кабельного завода за бухту такого кабеля, как и прочие детали работы снабженцев в СССР, удивили и рассмешили офицера.
Я обосновано предположил, что КГБ могло использовать кабель для своих целей. Свободных пар проводов в нем оставалось не менее сотни, а что делалось под асфальтом мне было не известно. Бо'льших знаний об этом предмете у меня не было.    
Майор явно был удовлетворён полученной информацией. По видимому, она была подтверждающей выводы других источников. Своё звание майора, визитёр сообщил  мне уже перед уходом. Я не утерпел его об этом спросить.

Всполох третий. Там, где всё имеет свою цену.   
      
Переезд компании на новое место требовал детальной подготовки. Инженера Джона Куликовски и меня направили для этих целей в город Питтсбург, штат Пенсильвания. Громадный город на реке с индийским названием Моногахела и с красивыми мостами разного цвета произвёл на нас незабываемое впечатление. Наше настроение слегка подпортил проливной дождь. Несколько минут нам пришлось практически плыть вдоль реки с водой выше колес машин. За рулём был Джон и его бледность слабо прикрывала страх.
Вскоре ливень прекратился, но мы продолжали ехать ещё некоторое время. Джон вслух удивился моему спокойствию. В ответ я только пожал плечами. Я не видел смысла в том, чтобы объяснять ему пережитый мною жизненный опыт, воспитавший во мне такую выдержку.
Новый заказ был значительно сложнее всех нам знакомых предыдущих изделий, уже освоенных нашей компанией. Посоветовавшись между собой, мы решили доложить обстановку своему начальству. Джон позвонил в головной офис. Мы уже согласовали свои соображения между собой и Джон озвучил наши предложения, которые сводились к следующим.
Первое, выслать в наш адрес техническую документацию на изделия, планируемые к обслуживанию в порядке приоритетности. Второе, прислать в нашу компанию специалиста для помощи и обучения персонала в начальный период. Третье, совместно подготовить и согласовать график всех работ начального периода. Четвёртое, составить дальнейший план поэтапного развития развития производства.
Ответ нам пообещали сообщить в течение пару дней. Это свободное время мы посвятили знакомству с городом.
Город, в основном, жил играми и результатами своих спортивных команд. Бейсбол, хоккей, американский футбол (в него в Питтсбурге играли с 1892 года!) продолжают и сегодня оставаться главными интересами досуга местных жителей.
 В свободный день, по моему настоянию, мы посетили Музей естественной истории Карнеги. Джон сначала покрутил носом, но в итоге остался доволен полученными в музее знаниями. К середине второго дня нашей командировки все поставленные вопросы были успешно согласованы и ближайшим авиарейсом мы возвратились в Мемфис.
Последней моей должностью в компании была должность Главного Тренера. Я обучал техников как работать с различными видами обслуживаемых нашей компанией изделий. Обычный стаж работы для получения пенсии в США составляет 15 лет. Я, по настоянию семьи, уволился с работы через 14-ть с половиной лет, что не влияло на уже заработанную сумму пенсии. Соответствующий закон это позволял и с 65-ти лет я начал  её получать.
 К тому времени я с нуля уже заработал достаточную пенсию, а сбережения от работы с недвижимостью в свободное время в течение этих лет позволяли нам это позволить. Советский стаж моей работы был утерян безвозвратно вместе с крахом СССР, так же как стаж и пенсия жены. Короткое время моя жена уже получала там пенсию с 55 лет как учительница и тоже её потеряла. В США жена официально работала с детьми учителем музыки в школе при местном университете.
 Через полгода, когда мне исполнилось 65 лет, я ушёл на пенсию. После арифметических расчётов, жена и я приняли решение получать полторы моей пенсии. По действующему соответствующему закону США, позволяющему делать выбор из возможных опций, такая суммарная пенсия оказалась больше суммы наших раздельных пенсий.


Заключение

История – смерть пропаганды,
Где Ложь – это пища Зла.
Оставьте потомкам Правду,
Какой бы она ни была.

Дорогой читатель! Спасибо, что Вы дочитали до конца эту «исповедь графомана». Если Вы знали ту, «совковую» жизнь, то Вы не могли её не вспомнить. И хорошего, и плохого уже не вернуть. Вам сегодня важнее счастье и своих детей и внуков. Если внуки подарят вам правнуков, то первый, или первая, спишут Вам все Ваши грехи. Так считают в Земле Обетованной. Поставьте перед собой это своей целью и Вы.
Если Вы молоды, мой читатель, то научитесь отдавать и Вам станет прибывать. Надеюсь моя повесть Вам в этом поможет. Отдавайте тепло, внимание, заботу. Учитесь слушать, не перебивая, и у Вас всегда будет с кем поговорить. Помните, что деньги не хозяева, а слуги. Тогда их у Вас всегда будет достаточно.
Жизнь на Земле нам досталась бесплатно. Не продавайте её за деньги или привилегии.


                Примечания

1* Андрей Вознесенский "Стихи не пишутся - случаются..."
2* ГУЛАГ - Система концентрационных и исправительно-трудовых лагерей в советской России начала формироваться в 1919 г. (т.е. ещё до фактического возникновения самого СССР) и достигла своего апогея при И.Сталине. ГУЛАГ - это аббревиатура, расшифровывается как Главное управление исправительно-трудовых лагерей, специальное отделение ОГПУ и НКВД, осуществлявшее контроль над лагерями и использованием труда заключённых. Значимую часть узников ГУЛАГа, кроме уголовников и рецидивистов, составляли невинные люди, которые могли попасть в лагеря из-за «клеветы», по национальному признаку или вовсе без причины.
3* Амнистия, объявленная Указом Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 года (также «ворошиловская», позднее — «бериевская» амнистия), стала самой крупной по числу освобождённых.
4* “Интеллигенция - это не мозг нации, а её говно”. В. И. Ленин об интеллигенции в письме Горькому А. М. от 15 сентября 1919 года.
5* РСДРП - Российская социал-демократическая рабочая партия. Название партии   затем многократно изменялось, но суть оставалась прежней.
6 * Концентрационный лагерь – место заключения и содержания граждан разных стран. Создавались в различных странах, в том числе ещё до создания СССР. Термин «концлагерь» впервые появился в документах за подписью Владимира Ленина.  «Вождь» подписал декрет о создании первого в Европе концентрационного лагеря для инакомыслящих в Соловках ещё в 1918 году. Потом И.В. Сталин стал отцом ГУЛАГа, но его дедушкой был Ленин.
7*  – Ну, парень, пойдём, покажешь, где живёшь. укр.
8* Вот ещё мне не хватало, чтобы ты с лестницы покатился!, укр.
9* масштабы топографических карт в соответствующих единицах измерений.
10* Украинец не национальность, не место, где ты живёшь, не язык общения. Украинец – это состояние души, укр.
11* "Слегка умом тронулась"укр.
12*. Не волнуйтесь, у меня есть прекрасные сушёные дубовые доски. Я бы ему красивый гробик сделал, укр.
13*. В 1954 году была обьявленна амнистия многим узникам ГУЛАГа, Главного управления сталинских концентрационных лагерей для "врагов народа".
14*. Институт благородных девиц располагался в здании на улице Институтской, в районе Печерского района. в 1944 году — в улицу
Октябрьской Революции. Историческое название Институтская улица было возвращено в 1993 году.
15* Буквально «то такое”, укр., т. е. не заслуживающее внимания.
!6* Это моего сыночка, укр.
17*...все как я, укр.
18* Я сам боюсь, кого-нибудь в тёмном лесу встретить, чтобы он со страху не умер, укр.
19* убедительная аргуметация, укр.
20*Песенка из мультфильма «Бременские музыканты».
21*О. Мальденшам. «...мы живем под собою не чуя страны...»
22*... все исправлю, укр
23*По законам мирного времени, офицеров запаса старше тридцати лет в армию тогда уже не призывали.
24*Большие пивные кружки, ёмкостью примерно 0,7 литра.
25*Старослужащие солдаты за полгода и менее до демобилизации.
26*Солдат, обязанный доставить сообщение адресату.
27*- Да ты же во всём Осло, т. е. осёл., укр.
28* Канцер или “cancer”, english - рак.
27* - да я же... бес... попутал, Серёжа, не бей, сейчас все исправлю, укр.
* По законам мирного времени, офицеров запаса старше тридцати лет в армию тогда не призывали.
29* Дознаватель. Офицер, назначается командиром пока для предварительного расследования преступлений в вверенной ему части.
30*Се ля ви, по французски– такова жизнь. Первое слово в пояснении не нуждается.
31* ОБХСС - Отдел борьбы с хищением социалистической собственности.
32* «Незлым, тихим словом». Т. Г. Шевченко. «Заповіт».
33* Искажённая цитата Карла Маркса «Бытие определяет сознание».
34* Автомобиль ГАЗ 69.
35*»Я чуть не усцался», укр
36*Работник ГАИ (Государственная Автомобильная Инспекция).
37* Координаты угла, высоты и расстояния цели ПВО относительно пусковой установки.
38*Пат и Паташон - датский дуэт актеров-комиков эпохи немого кино.
39* Лентяй, бездельник
40*не тянет, укр
41* Одно из самых суровых взысканий для советского  офицера в описываемое время.
42*ГДР - Германская Демократическая Республика.
43*Ашу’лук, военный городок в Астраханской области, где проводились пуски ракет.
44*Медицинский спирт.
45*...как мокрое горит, укр
46*Фора или гандикап, преимущество, даваемое заведомо более слабому противнику.
47*Время смены суток.
48*Игра в преферанс на сленге опытных игроков.
49*Автомобиль РАФ рижского завода.
50*Компрометирующий материал.
51*- Где деньги, Зин? Из песни В.Высоцкого.
52* Так полуживой Генсек Брежнев произносил слово «систематически».
53*Атомная подводная лодка- ракетоноситель.
54*Больница для умалишённых пациентов.
55*Государственная приёмка. 300000 служащих. Нулевые результаты за три пятилетки застоя в СССР.
56*Государственные стандарты.
57*Клеврет - унизительное, приспешник, приверженец.
58*Центральный Комитет Коммунистической Партии Украины, укр
59*Видели глаза, что покупали, теперь хоть повылезайте, укр
60*Видный российский юрист 19 века, славился своим красноречием.
61*Дань, побор, главный натуральны налог с народов Сибири и Севера в России.
62*Федеральное Бюро Расследований США.

                12/27/2024

                -//-