Арчибальд Лэмпмэн. Жизнь и природа

Life and Nature

 I passed through the gates of the city,
The streets were strange and still,
Through the doors of the open churches
The organs were moaning shrill.

Through the doors and the great high windows
I heard the murmur of prayer,
And the sound of their solemn singing
Streamed out on the sunlit air;

A sound of some great burden
That lay on the world's dark breast,
Of the old, and the sick, and the lonely,
And the weary that cried for rest.

I strayed through the midst of the city
Like one distracted or mad.
"Oh, Life! Oh, Life!" I kept saying,
And the very word seemed sad.

I passed through the gates of the city,
And I heard the small birds sing,
I laid me down in the meadows
Afar from the bell-ringing.

In the depth and the bloom of the meadows
I lay on the earth's quiet breast,
The poplar fanned me with shadows,
And the veery sang me to rest.

Blue, blue was the heaven above me,
And the earth green at my feet;
"Oh, Life! Oh, Life!" I kept saying,
And the very word seemed sweet.

Жизнь и природа

Я вошёл в этот странный город,
Во владенья попал тишины,
Где сквозь двери высоких соборов
Только стоны органа слышны.

Из распахнутых настежь окон,
Заполняя пространство вокруг,
Разливался молитвенный шёпот,
Песнопений торжественных звук.

Этот звук ношей тягостной, черной
Лег на тёмную грудь земли,
Словно нищий, больной и покорный,
О последнем приюте молил.

Как безумный, потерянный странник,
 По улицам долго блуждал.
– Жизнь! О, жизнь! – повторял непрестанно,
И мой голос печально звучал.

Из ворот городских я вышел,
Лёг в цветущих весенних лугах,
Чтоб церковного звона не слышать,
А послушать пичугу в ветвях.

Так лежал я в цветах, отдыхая
На спокойной груди земли.
Веял ветер, и птицы, порхая,
Надо мной пели песни свои.

Синевой чистой небо сияло,
И зелёной была трава.
– Жизнь! О, жизнь! – без конца повторял я,
И звучала радость в словах.