В поезде а ля А. Чехов

В поезде, идущем на Минск, в шесть утра, своя жизнь, свои "маленькие трагедии".

Женщина, что едет с мужчиной на нижней полке, маленькая, со сморщенным личиком, похожая на постаревшего хорька, комментирует вполголоса все, что видит вокруг, а мужчина с носом картошкой и провинциальной говоркой, ей вторит, терпеливо и почти "не по-мужски", участвуя в каждой мелочи:

- В поезде прохладно. Ну, не прохладно, но и не жарко. Зябко как-то - она поводит плечами, демонстрируя сказанное.
- Да, не успотеешь - цедит мужчина.
- А мы поедем туда или сюда?
- Туда. Сюда - в другую сторону
- В самую темноту... Темно за окнами та-а-ак. И дальше тоже темно...
- Да, темно. Рано ещё, и фонари не горят - терпеливо и серьезно отвечает мужчина.

Кажется, что некоторым женщинам просто нужно заполнять пространство словами. Своими звуками, чем угодно, лишь бы страшно и скучно не было. Просто открывать рот, говорить хоть что-то. Метить территорию собой.

Тем временем, проводница, женщина явно за пятьдесят, уже в поношенном теле и с глубоко невыспавшимися глазами не может найти комплект белья.

Уходит и снова возвращается к ребятам напротив, одному губатенькому и с толстой золотой цепью на шее, похожего на деревенского доброго бандюгана, и другому с примесью южных кровей, с щетиной и восточной искоркой во всех членах и низком голосе.

- Вы сколько комплектов белья брали - интересуется проводница - два?
- Нет, один. Он не брал, отвечаю - озорно отвечает "южанин".

Проводница уходит и снова возвращается с маской глубокой озабоченности на перманентно невыспавшемся лице и с клочком мятой бумажки, на которой ее напарница, несколькими часами раньше, молодая и явно не очень горящая этой работой мадемуазель, как красноречиво "кричало" ее полное тоски и апатии, с наклеенными ресницами, ещё детское личико.

- У вас место двадцать четыре?
- Двадцать четыре.
- Тут у меня помечено, что вы брали белье...
- Я брал - вступает губатенький, - но у меня двадцать три.
- А я не брал, отвечаю. И у меня двадцать четыре - веселится "южанин".
- А где же тогда оно?... - проводница взъерошенно снова убегает в свои пенаты, видно, как она вытряхивает все бельё, уже закинутое в большой мешок, как переживает, даже на расстоянии, и начинает пересчитывать.

Потом, с уже почти христианским страданием и кротостью одновременно на сонном лице, возвращается и переглядывает все места, снова утыкаясь в губатенького и "южанина".

- Я не понимаю, но у меня написано... - почти плачет она, наверняка представляя, что "снова придется платить из своего кармана".
- А может ваша напарница ошиблась? - вступаю я, не в силах терпеть эту людскую муку.
- Как это ?
- Ну, может она не давала сюда два комплекта белья, как пометила, а дала один и неверно пометила. А вы доверяете "документу" словно он с печатью.

Проводница чешет в затылке, снова убегает, снова что-то пересчитывает у себя в мешке и уже не возвращается.

- А здесь снега немного больше - произносит мечтательно женщина похожая на хорька, глядя в окно.
- Да, здесь снега больше - цедит терпеливо ей в ответ ее мужчина с носом картошкой.

Жизнь кипит.

Даже в поезде, даже в шесть утра..