Александр Пушкин 19 октября перевод стиха

Александр Пушкин — 19 октября: Стих

Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.
Пылай, камин, в моей пустынной келье;
А ты, вино, осенней стужи друг,
Пролей мне в грудь отрадное похмелье,
Минутное забвенье горьких мук.

Печален я: со мною друга нет,
С кем долгую запил бы я разлуку,
Кому бы мог пожать от сердца руку
И пожелать веселых много лет.
Я пью один; вотще воображенье
Вокруг меня товарищей зовет;
Знакомое не слышно приближенье,
И милого душа моя не ждет.

Я пью один, и на брегах Невы
Меня друзья сегодня именуют…
Но многие ль и там из вас пируют?
Еще кого не досчитались вы?
Кто изменил пленительной привычке?
Кого от вас увлек холодный свет?
Чей глас умолк на братской перекличке?
Кто не пришел? Кого меж вами нет?

Он не пришел, кудрявый наш певец,
С огнем в очах, с гитарой сладкогласной:
Под миртами Италии прекрасной
Он тихо спит, и дружеский резец
Не начертал над русскою могилой
Слов несколько на языке родном,
Чтоб некогда нашел привет унылый
Сын севера, бродя в краю чужом.

Сидишь ли ты в кругу своих друзей,
Чужих небес любовник беспокойный?
Иль снова ты проходишь тропик знойный
И вечный лед полунощных морей?
Счастливый путь!.. С лицейского порога
Ты на корабль перешагнул шутя,
И с той поры в морях твоя дорога,
О волн и бурь любимое дитя!

Ты сохранил в блуждающей судьбе
Прекрасных лет первоначальны нравы:
Лицейский шум, лицейские забавы
Средь бурных волн мечталися тебе;
Ты простирал из-за моря нам руку,
Ты нас одних в младой душе носил
И повторял: «На долгую разлуку
Нас тайный рок, быть может, осудил!»

Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он как душа неразделим и вечен —
Неколебим, свободен и беспечен
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело,
Все те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.

Из края в край преследуем грозой,
Запутанный в сетях судьбы суровой,
Я с трепетом на лоно дружбы новой,
Устав, приник ласкающей главой…
С мольбой моей печальной и мятежной,
С доверчивой надеждой первых лет,
Друзьям иным душой предался нежной;
Но горек был небратский их привет.

И ныне здесь, в забытой сей глуши,
В обители пустынных вьюг и хлада,
Мне сладкая готовилась отрада:
Троих из вас, друзей моей души,
Здесь обнял я. Поэта дом опальный,
О Пущин мой, ты первый посетил;
Ты усладил изгнанья день печальный,
Ты в день его лицея превратил.

Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе — фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной:
Все тот же ты для чести и друзей.
Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:
Но невзначай проселочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.

Когда постиг меня судьбины гнев,
Для всех чужой, как сирота бездомный,
Под бурею главой поник я томной
И ждал тебя, вещун пермесских дев,
И ты пришел, сын лени вдохновенный,
О Дельвиг мой: твой голос пробудил
Сердечный жар, так долго усыпленный,
И бодро я судьбу благословил.

С младенчества дух песен в нас горел,
И дивное волненье мы познали;
С младенчества две музы к нам летали,
И сладок был их лаской наш удел:
Но я любил уже рукоплесканья,
Ты, гордый, пел для муз и для души;
Свой дар как жизнь я тратил без вниманья,
Ты гений свой воспитывал в тиши.

Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво:
Но юность нам советует лукаво,
И шумные нас радуют мечты…
Опомнимся — но поздно! и уныло
Глядим назад, следов не видя там.
Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было,
Мой брат родной по музе, по судьбам?

Пора, пора! душевных наших мук
Не стоит мир; оставим заблужденья!
Сокроем жизнь под сень уединенья!
Я жду тебя, мой запоздалый друг —
Приди; огнем волшебного рассказа
Сердечные преданья оживи;
Поговорим о бурных днях Кавказа,
О Шиллере, о славе, о любви.

Пора и мне… пируйте, о друзья!
Предчувствую отрадное свиданье;
Запомните ж поэта предсказанье:
Промчится год, и с вами снова я,
Исполнится завет моих мечтаний;
Промчится год, и я явлюся к вам!
О сколько слез и сколько восклицаний,
И сколько чаш, подъятых к небесам!

И первую полней, друзья, полней!
И всю до дна в честь нашего союза!
Благослови, ликующая муза,
Благослови: да здравствует лицей!
Наставникам, хранившим юность нашу,
Всем честию, и мертвым и живым,
К устам подъяв признательную чашу,
Не помня зла, за благо воздадим.

Полней, полней! и, сердцем возгоря,
Опять до дна, до капли выпивайте!
Но за кого? о други, угадайте…
Ура, наш царь! так! выпьем за царя.
Он человек! им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей;
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал лицей.

Пируйте же, пока еще мы тут!
Увы, наш круг час от часу редеет;
Кто в гробе спит, кто, дальный, сиротеет;
Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;
Невидимо склоняясь и хладея,
Мы близимся к началу своему…
Кому ж из нас под старость день лицея
Торжествовать придется одному?

Несчастный друг! средь новых поколений
Докучный гость и лишний, и чужой,
Он вспомнит нас и дни соединений,
Закрыв глаза дрожащею рукой…
Пускай же он с отрадой хоть печальной
Тогда сей день за чашей проведет,
Как ныне я, затворник ваш опальный,
Его провел без горя и забот.

19 октября 1825 г.

***

Alexander Pushkin — October, 19: Verse translation

The forest's dropping its nice crimson garb,
Frost paints the withered field with a silver quill, -
A day will peep out as if against its will,
And hide behind the surrounding mounts up.
Blaze, oh, fireplace, in my lorn, deserted cell;
You, wine, a friend of the autumn's cold snows,
Pour into my chest from your sweet heady well,
Minute's oblivion of bitter throes.

And I am sad: with me I have no friend,
With whom would I wash down an endless parting,
Whom I could shake hand sincerely and hearty,
And wish him the happy years with no end.
I drink alone; in vain imagination -
Calls all the comrades to be around me;
It isn’t heard their known approaching elation,
My soul is not waiting for some dear glee.

I drink alone, and on the Neva banks,
Today my friends are recalling my name fair...
But are there too many of you feasting there?
Who else have you been missing from our ranks?
Who’s changed our alluring habit of the fall?
Who's drawn away from you by cold light's due?
Whose voice fell silent at brotherly roll call?
Who did not come? Who is not among you?

He didn't come, our curly bard, the braver,
With fire in his eyes, with a sweet-voiced guitar:
Under lovely Italy's myrtles, too far -
He sleeps calmly, a friendly engraver
Over the Russian tomb stone did not inscribe
A few words in our dear language, to send
A sad hello to a son of the north white,
Wandering sometimes in this foreign land.

And do you sit among your friends in bliss,
A restless lover of the strangers' high skies?
Do you again pass through hot tropics or ice
Eternal of the ageless midnight seas?
Happy journey!.. From the Lyceum threshold
You have stepped jokingly onto the ship,
And since then, your daring ways all the seas hold,
Beloved child of the storms and waves deep!

You saved in the wandering fate of yours -
Of wondrous years' the authentic morals:
And amidst stormy waves and sea gods' quarrels,
You dreamt of the Lyceum funs and noise;
You stretched your hand to us from across the sea,
You lone carried us in your soul of bloom.
Kept repeating: "For a long parting – we,
Maybe, were condemned by the secret doom!"

My friends, our union's lovely and great!
It's, like soul, eternal, undivided, blessed. —
Unshakable, free, careless it coalesced
Under the companionate muses' shade.
Wherever destiny throws us, young or old,
And happiness leads us, whatever land,
We're same: for us is alien the whole world;
Tsarskoye Selo to us is Fatherland.

From end to end, pursued by a storm dread,
Entangled in the nets of the severe fate,
With thrill, on the bosom of a friendship late,
Being tired, I leaned my caressing head.
With my sad and rebellious plea; with the same
Pure hope of the first years of our meetings,
With a tender soul to other friends I came;
But bitter was their unbrothers' greetings.

And now here, in the backwoods forgotten,
In the abode of the lorn blizzards and cold,
For me was being prepared joy, sweet and bold:
Three of you, friends of my soul and autumn,
I hugged here. To visit the poet's hut disgraced,
My Puschin, you were the first, by the way;
You sweetened the sad day, when I exile faced,
You turned it into our Lyceum day.

You, oh, Gorchakov, since the first days are —
Happy. Praise be to you — the fortune's cold shine
Has not changed your soul, free, easy and divine:
For honor and friends, you're still the same star.
The strict fate assigned for us different ways;
Stepping in life, we quickly went apart:
By chance on a country road we met these days,
And we embraced like brothers deep in heart.

When the wrath of the fate befell me here,
I'm stranger to all, like a homeless orphan,
I hung my languid head under storm, often
I waited, Permessus' maidens' seer.
And you've come, the son of laziness inspired,
Oh, my Delvig: your voice has awakened
The heat of my heart, lulled for so long, and fired,
And I cheerfully blessed my fate beckoned.

Since infancy, in us burned songs' spirit,
And, the wonderful excitement, we have known,
Since infancy, to us two muses have flown,
And our lot was sweet with their caress weird:
But I had already loved applause and glare,
You, proud one, sang for the muses and soul;
I wasted my gift, like lifetime, without care,
You raised your genius in peace; as our goal:

In service to Muses, which doesn't stand fuss;
The beautiful must be majestic highly:
But the light youth advises us so slyly,
And noisy dreams are still delighting us...
We'll come to our senses - but late! with dull game
We're looking back, seeing there no traces.
Tell me, Wilhelm, with us was not it the same,
My dear brother by muse and fates’ basis?

It's time! our spiritual frets don't end,
The world is not worth them; let's leave delusions!
Let's hide our lives under shade of lone fusions!
I'm waiting for you, my belated friend. —
Come; by fire of a magical story,
Revive the heartfelt legends from above;
We’ll talk about Caucasus’ days stormy,
About Schiller, about fame, about love.

It's high time for me... oh, my friends, feast, do!
I am foreseeing your meeting, so pleasant;
Remember the poet's prediction, we’ll gather:
A year passes, I'll be again with you,
The covenant of my best dreams will come true;
Next year I shall see you with my own eyes!
Oh, how many tears and exclamations new,
And how many cups raised to the high skies!

And the first ones are fuller, fuller, friends!
All to bottom in our union's honor!
Bless, oh, jubilant muse, for us the bonner,
Long live Lyceum and place, where it stands!
To all the teachers, who had guarded our youth,
With honor to all, both alive and dead,
Raising a grateful cup to our lips with truth
We'll repay for good, recalling no bad.

Fuller! and, with your heart ablaze, like star,
Again drink to bottom, to last drop, not less!
But to whom else now? oh, please, do, my friends, guess...
Hurray, it's our tzar! so! let's drink to tzar,
He’s a person! the moment rules him at last.
A slave of passions, doubts, rumor around;
Let us forgive his persecution unjust:
He conquered Paris, did Lyceum found!

Feast, my friends, while we are still here funning!
Alas, our circle is thinning day by day;
Who sleeps in a grave, who's orphaned far away;
Fate looks, we wither; the days are running;
Bowing invisibly and chilling, like stone,
We are approaching our beginning near...
Oh, which of us will have to triumph alone
In his old age in the Lyceum's day dear?

Unhappy friend! among new generations,
As a dull guest, odd, alien and grand,
He'll recall us, days of joint vacations,
Closing his eyes with a bit trembling hand…
Let him with joy, even if it's a sad sooth,
Spend this day then drinking without hurry,
As I here now, your forlorn, disgraced recluse,
Have spent it without sorrow and worry.

22-27 December, 2024