Один и в духе чужестранец

Над бледным миром, предваряя

Растут скупые тени — мифом,

Над ними взглядом к праву тянет

Одну включительную призму

Твой день, как роли чужестранец,

Твой ум на дне благой идеи

И тонет круг последней грани,

Подлившей страха в привидении.

Где жить внутри на этом свете,

И как разношен формой сердца

Твой ужас принципа — стараться

Внушать по личной призме — мира

Свою игру — ещё любить, её держаться,

Где между жизнью на доверии

Мне грубо стал ты — чужестранцем,

Мечтая встретить суть мгновения.

Внутри последней грани — сердца,

Любуясь словом, как за нами

Разношен вдоль приметы мира

Твой воли принцип — на страдании.

Ты им не мстишь, но старишь слову

Одну покойную нам — пищу,

Что жалкий уровень над мифом,

Однажды встреченным тобой.

Один ты жил на этом сердце,

Как разной вотчины прощание,

Один умрёшь, как обещание

Быть только в принципе — понятным,

Не белым в смерти, робким взглядом,

Не мёртвым в поле — чужестранцем,

А только в памяти с любовью,

Давно отжившим в страхе — танцем.

Станцуешь вальс иль призрак счастья,

Сыграешь стоптанное время,

А сам внутри, как чужестранец,

Скативший камень откровения

На дно болезни склочной формы

Одной из болей мира — в страхе,

Одной фортуны жить у поля,

Им вяло утоляя — плахи,

Что жизни свет, бредущий мирно,

Что топь от опустевшей зори,

Когда один не в той могиле —

Ты жив, что старости привычка

Белеть от формы страха в призме,

Ей глядя в тон фортуны мира,

Смотреть, как ищут сердце плахи

Внутри нам отвыкая — к плате.

Им жалко только совесть мира

И бренный путь от чужестранцев,

В которых ты отвёл с любовью —

Свой дух пути над этой болью.