Аониды 5

Ну, что?! – Слово Пушкину? С его, пусть и не «рыдающими», аонидами.

Философ резвый и пиит,
Парнасский счастливый ленивец,
Харит изнеженный любимец,
Наперсник милых аонид,
Почто на арфе златострунной
Умолкнул, радости певец?
Ужель и ты, мечтатель юный,
Расстался с Фебом наконец?

Уже с венком из роз душистых,
Меж кудрей вьющихся, златых,
Под тенью тополов ветвистых,
В кругу красавиц молодых,
Заздравным не стучишь фиалом,
Любовь и Вакха не поешь,
Довольный счастливым началом,
Цветов парнасских вновь не рвешь;
Не слышен наш Парни российский!..
Пой, юноша, – певец тиисский
В тебя влиял свой нежный дух.
С тобою твой прелестный друг,
Лилета, красных дней отрада:
Певцу любви любовь награда.
Настрой же лиру. По струнам
Летай игривыми перстами,
Как вешний зефир по цветам,
И сладострастными стихами,
И тихим шепотом любви
Лилету в свой шалаш зови.
И звезд ночных при бледном свете,
Плывущих в дальней вышине,
В уединенном кабинете,
Волшебной внемля тишине,
Слезами счастья грудь прекрасной,
Счастливец милый, орошай;
Но, упоен любовью страстной,
И нежных муз не забывай;
Любви нет боле счастья в мире:
Люби – и пой ее на лире.

Когда ж к тебе в досужный час
Друзья, знакомые сберутся,
И вины пенные польются,
От плена с треском свободясь –
Описывай в стихах игривых
Веселье, шум гостей болтливых
Вокруг накрытого стола,
Стакан, кипящий пеной белой,
И стук блестящего стекла.
И гости дружно стих веселый,
Бокал в бокал ударя в лад,
Нестройным хором повторят.

Поэт! в твоей предметы воле,
Во звучны струны смело грянь,
С Жуковским пой кроваву брань
И грозну смерть на ратном поле
И ты в строях ее встречал,
И ты, постигнутый судьбою,
Как росс, питомцем славы пал!
Ты пал, и хладною косою
Едва скошенный, не увял!..

Иль, вдохновенный Ювеналом,
Вооружись сатиры жалом,
Подчас прими ее свисток,
Рази, осмеивай порок,
Шутя, показывай смешное
И, если можно, нас исправь.
Но Тредьяковского оставь
В столь часто рушимом покое.
Увы! довольно без него
Найдем бессмысленных поэтов,
Довольно в мире есть предметов,
Пера достойных твоего!

Но что!.. цевницею моею,
Безвестный в мире сем поэт,
Я песни продолжать не смею.
Прости – но помни мой совет:
Доколе, музами любимый,
Ты пиэрид горишь огнем,
Доколь, сражен стрелой незримой,
В подземный ты не снидешь дом,
Мирские забывай печали,
Играй: тебя младой Назон,
Эрот и грации венчали,
А лиру строил Аполлон.

«К Батюшкову». 1814-й. Пушкину – примерно столько же, сколько и Батюшкову часов его «Мечты». А здесь - тому... Уже за 30. И – почти умолк.
Что первыми строками А. С. перекликнулся прямо в «Мечту» – понятно. И та же зарифмовка аонид с Пиитом, и «струнность», и «отрады...
Можно было (мне) ограничиться именно этим, но – жахнул всё. Протяглое (пусть и покороче, чем то у К. Н.).
То, что Батюшков (с его словом-слогом) оказался мостиком (вместе с Жуковским) между предыдущей эпохой (венчанной Державиным) и Пушкиным – тоже понятно. Ну, и – аромат Эллады. С теми «жужжаниями» и перебором лирных струн.
Кстати, «мечтатель» наш (К. Б.) мог бы Элладу и в рифму наладить. К той же «лампаде». Но и с «сердечными отрадами» вышло недурно.
Поскольку у меня с собственно Аонидами – ничего, откликнусь (из своего) хотя бы к подвернувшейся Лампаде. Только из уходящего года. Які і пачынаўся (амаль) зь яе. Каляднай.

Ах! Якiя выйшлi фоткi! Вось – з прыгожым абярэгам,
Што сама рабiла Натка на працягу нейкiх дзён.
На зялёным абадочку дзiўных постацей бярэмя:
Шышкi, кветачкi, ялiнкi – карпатлiвай працы плён.
Ад падману i спакусы, ад нячысьцiкаў і шкоды,
Ад няўрымсьлiвых замахаў прайдзiсьветаў i бадзяг.
Абарона неблагая. Абярэг сямейнай згоды,
Радавога дабрабыту ды лагоднага жыцця.
Як калядная лампадка, ён гарэзьлiвым вяночкам
Аздабляе калiдорчык, прытулiўшыся ў дзьвярах.
Дзьве красунi, донька з мацi,  у рахманасьцi жаночай,
Зiхацяць, як зоркi Сына з Назарэту цесляра.
(Сямейны, 4.01.2024)

Следующим шло уже ироническое («Какой артист!»)

Шаман. «Заслуженный» (!) – России.
Шаляпин – курит в стороне.
Он – гитлерюгенда красивей.
Одной фамилией – к Войне.
К Такой – что Мир перелопатит.
От мракобесия спасёт.
Как Свет в магической Лампаде.
Не молью тронутый Васёк,
А – Ярослав! Что тоже
– к месту.
«Я – русский!» – громом по ушам.
Красавец писаный. Не бездарь.
И никому не подражал.
Ну, разве, чуточку – нацистам.
Причёской. Рюшками. Нутром.
Но, став Заслуженным (артистом),
И этот выправит синдром...

Не пальцем выструганный Дронов.
(23.07.2024)

Ася-сяй! – Так, чтобы с «лампадой» в стих, уходящий только двумя и отметился. Негусто. Но оно и хорошо. Дабы лишнего не уклонялся. Да. Прошу «пардону» у Солнца. Что перебил.
Пушкин... Который – с Аонидами.

И чье-нибудь он сердце тронет;
И, сохраненная судьбой,
Быть может, в Лете не потонет
Строфа, слагаемая мной;
Быть может – лестная надежда! –
Укажет будущий невежда
На мой прославленный портрет
И молвит: то-то был Поэт!
Прими ж мое благодаренье,
Поклонник мирных Аонид,
О ты, чья память сохранит
Мои летучие творенья,
Чья благосклонная рука
Потреплет лавры старика!

Завершение 2-й Онегинской. То ли из мадригала, начертанного Ленским у надгробия старикам Лариным, то ли от самого Автора. В довесок к словам о неизбежной смене поколений. В обрамление уже своему...

Мне было б грустно мир оставить.
Живу, пишу не для похвал;
Но я бы, кажется, желал
Печальный жребий свой прославить,
Чтоб обо мне, как верный друг,
Напомнил хоть единый звук.

А мелькнувшие Аониды отрифмовались уже не к субъекту (пииту-фукидиду), а к глаголу. К глаголам оне притыкаются запросто. Но к «сохранит» (у А. С.) – особенно.
Интересно – к чему бы их зарифмачил я?! Однако (так и норовлю свои пять копеек меж настоящих карбованцев вставить!)...
Пушкин. «Кипренскому» (1827)

Любимец моды легкокрылой,
Хоть не британец, не француз,
Ты вновь создал, волшебник милый,
Меня, питомца чистых муз, –
И я смеюся над могилой,
Ушед навек от смертных уз.
Себя как в зеркале я вижу,
Но это зеркало мне льстит.
Оно гласит, что не унижу
Пристрастья важных аонид.
Так Риму, Дрездену, Парижу
Известен впредь мой будет вид.

Ага! В благодарность Оресту Адамовичу. Ну, как же! Помним... Тот портрет. Не меньше тропининского. А и писаны – в один год. Классика!
Тем более, что сам А. С. о своём портрете оговаривался (к Аонидам) в онегинском.
И, наконец, «Рифма» (1830).

Эхо, бессонная нимфа, скиталась по брегу Пенея.
Феб, увидев её, страстию к ней воспылал.
Нимфа плод понесла восторгов влюблённого бога;
Меж говорливых наяд, мучась, она родила
Милую дочь. Её прияла сама Мнемозина.
Резвая дева росла в хоре богинь-аонид,
Матери чуткой подобна, послушна памяти строгой,
Музам мила; на земле Рифмой зовётся она.

Рифма – без рифмы. Но в переклик строками (последней и первой) – с Нимфой. А Аониды (пусть и незарифмованные) – таки снова в завершение строки.
У самого Пушкина...

25.12.2024