Болезнь Ходжкина

     Болезнь Ходжкина

     ***

     Велимир Павлович вышел из спальни жены на цыпочках и мягко прикрыл дверь. Прошёл  себе.
     – Спать, спать, спать. Ничего, вроде, особенного сегодня – те же серые будни, а устал неимоверно.
     Он сел на неразобранную постель, не раздевшись, не разувшись; хмуро понурил голову. Покосился на подушку и позволил себе упасть на неё свесив ноги. Лежать было неудобно; Велимир Павлович собрался с силами и трудно закинул ноги на постель. 
     – О-ох, как же это хорошо! – напряжение словно стекало с его мышц на постель, и было это так благодарно. Он задумался и удивился, а от чего могли бы жаловаться мышцы?
     Велимир Павлович перебирал хлопоты уходящего дня, и ему невзначай вспомнилось удивившее его лицо женщины, которую он увидел в автобусе.
Задержали его на работе мелкие непорядки, а потому ехал не в привычное для себя время. Пассажиры были ему лицами не знакомы. Ему показалось, что и женщина бросила на него удивлённый взгляд.
     Велимир Павлович приподнял голову с подушки: ему послышался посторонний шорох из спальни жены, и он скоренько поднялся. Собственно, такое случалось часто, потому он и прилёг не раздевшись и не сбросив обуви. Жена была больна болезнью Ходжкина.
     Велимир Павлович зашёл к ней. Светлана Гордиевна сидела в постели, пробуя стать на ноги.
     –  Света, ты хочешь встать?
     –  Да, Веля, хочу в ванную умыться. Мне почему-то кажется, что у меня лицо в паутине.
     –  Пойдём, я помогу тебе. 

     ***

     Когда жена снова улеглась, Велимир Павлович вернулся в свою спальню.
     С продолжением лечения ей захотелось спать одной. Причиной были обильный пот по ночам и зуд –  нестерпимый зуд, отравляющий сон. Супруги разделились.
     Как и положено доброму мужу, Велимир Павлович перенял многие домашние нужды. Ему не случилось быть приличным поваром, но приноравливался – подавать было не стыдно.
     Была одна вещь, причина, забота ли: боязнь обидеть жену жалостью принуждала его отворачивать взгляд от её лица. У Светланы были увеличенные лимфоузлы на шее и у правого уха; лицо осунулось и стало дряблым.
     Неосознанно на ум Велимира Павловича вернулась мысль о той женщине. Ему эта зависимость не понравилась и почти разозлила.
     – Что я парнишка тебе вольный? – подумал он в адрес самовластного воображения. – Что ты меня в эдакое дело-то тыкаешь?

     ***

     На другой день он снова ехал с работы в просроченное время. Его никто не задерживал, но он нашёл занять себя пустяками. Ожидая на остановке, он честно признался себе, что дело тут в той попутчице.
     – Я просто хочу посмотреть на неё хоть сколько внимательнее. Надо же понять, отчего это она так привлекла меня. Не только не думал, запретил себе думать о таком поведении. 
     Свободных сидений не было, Велимир Павлович остановился неподалёку около сидевшей у прохода знакомой незнакомки и смотрел сверху вниз на её ухоженную голову. Лица её ему не было видно. Через остановку женщина у окна встала и пошла к выходу. Незнакомка подняла голову к Велимиру Павловичу.
     – Хотите к окну? Мне скоро выходить. 
     – Мне тоже, но давайте. С работы?
     – Конечно. Вы с ткацкого?
     – С него, с ткацкого. Художник-технолог. 
     – Ваша работа? – показала она на узор на юбке.
     – Ха-ха-ха, – рассыпался он смехом, – быть может, кто его запомнит.
     – Так и у меня. Художественный редактор на “Современнике”. Но вообще-то, я думаю, что вспомнила бы свои работы. Ну да ладно, бог с ними. 
     Мне скоро выходить – через три.
     – А мне через две. 
     – А я Вас не выпущу. Нечего было продираться к окошку. Как маленький. Тогда давайте скорее: меня звать Марта Максимовна, Вас?
     – Велимир Павлович.
     – Через “и” или “е”? 
     – Через “и”. 
     – Запомним… Вы заметили, я смотрела на Вас. Я не знаю почему, но я Вас узнала. Ждала Вас?
     – Вы выходите, Марта Максимовна? Чего же Вы встали, Вы же сказали…
     – Я Вас выпускаю, Велимир Павлович. На свободу выпускаю. Прощайте.
     – Прощайте, Марта Максимовна. Что-то случилось с нами. Может и случиться увидеться ещё. Не знаю, что сказать больше. Самому странно.

     ***

     – Здравствуйте, Велимир Павлович. Не оторвала от труда истового?
     – День светлый Вам, Марта Максимовна. Я тоже Ваш телефон уже знаю и с собой ношу.
     – Тяжело?
     – Тяжко. И вправду тяжкая ноша. Только Вы решительнее.
     – Скажем, прытче.
     – Это как?
     – Проворнее, как-как?
     – А, не понял сразу.
     – Ну, так я слушаю Вас.
     – Да, Вы правы, Марта Максимовна, слово за мной. Встретиться нам нужно. Как думаете?
     – Я думаю – необходимо. 
     – После работы?
     – Да, это хорошее время, но не сегодня, Велимир Павлович.
     – Хорошо, и я сегодня не могу. Жене надо процедуры провести.
     – Понимаю. Надо так надо. Я вот чего соображаю. Вы же тоже кистью чистые листы пачкаете… Это уж у нашего брата-художника сокровенное. На натуру выпрыгиваете?
     – Было такое. 
     – Вот и у меня было, да не сплыло. Хочется, хочется…
     – Так как?
     – Давайте в воскресенье. 
     – Скажите, куда за Вами заехать?
     – В девять на моей остановке на Шпалерной.

     ***

     – Света, я встретил женщину.
     – Я понимаю.
     – Ничего серьёзного.
     – Я понимаю.
     – Что ты понимаешь?
     – Я понимаю.
     – И я тебя понимаю, но себя, Света, себя я не понимаю.
     – А что от меня зависит. Что, Веля?
     – Ой, как это всё случилось. Голову не приложу, будто сила какая… 
     – Чем я помогу помочь, дорогой мой муж?
     – Ой, не знаю. Я хочу, чтобы этого всего не было, не случилось. Ну чтобы этот день, эта встреча пропали бы, исчезли, провалились из памяти и из жизни.
     – У тебя встреча с ней, Велимир?
     – Да, завтра утром. Я это и хотел тебе сказать. Но ты сама догадалась.
     – Нет, знала. Ждала.
     – Ждала… Не смотри на меня так.
     – Обречённо?
     – Обречённо.
     – Иди, Велимир. 
     – Если ты против, как я пойду?
     – Против не против. В этом ли суть? Видишь, Велимир, ясность ведь обузой не станет.
     – Ещё как станет, Света. 
     – Пусть так. Всё одно иди.
     – Ты меня гонишь?
     – Нет, но хотя мог соврать. 
     – Не смог, Света. Это нечто иное, а что… 
     – Мне надо, необходимо, Света, понять, что это случилось. Наваждение, естество, веление судьбы? Мы оба знаем, Света, что думаешь ты. Но не то думаю я. Не ищу я оправданий уйти от тебя. Я вовсе не намерен оставить тебя в несчастьи. До подлости мне надо провалиться… куда, и сам я не знаю.
     Тебе чего-нибудь принести из магазина?
     – Я написала Рене. Попросила её подумать переехать к нам, ко мне то есть…
     – Давно? Она ответила? 
     – Я знаю, она будет счастлива помогать мне по дому.

     ***

     – Садитесь, Марта. Поедем на Ваше место или моё?
     – На Ваше, своё я знаю.
     – Хотите помощи пейзажа.
     – Хочу. И очень.
     – М-да.
     – Что так тяжко? 
     – Дайте подумать. Поехали?
     – Поехали.

     – Вот оно – место моего утешения. Принимаете?
     – Ну от чего ж… Моё спокойнее.
     – Ой, это Вам спокойнее…
     – Слушайте, Велимир Павлович…
     – Да? Сейчас вот этюдник успокою, чёрт, застряла защёлка. Слушаю, Марта Максимовна.
     – Я к тому, Вы себя художником величаете…
     – Непризнанным? Величаю. А что, можно иначе?
     – Можно. Я нет. Мне это просто удовольствие. Женское чисто: одна, природа, цветы, зелень и краски.
     – Я в музее… в каком же то музее… Вот попутал, вроде и помнил недавно. Смотри-ка, даже город не вспоминаю, то есть Москва или Ленинград – то точно. Гид-женщина, группа экскурсантов. Подхожу – картинка Борисова-Мусатова. И такая у меня неприязнь что ли, нет вру, неприятие во мне: невзрачный рисовальщик, невзрачная картинка… а поди ж ты, в музее.
     – Но, мой славный, таких – шире живописи берите – всё искусство, а в цивильной братии тоже.
     – Я о чинах около.
     – Чинах чего?
     – Те, которые около, когда им позволительно высказываться, а подчас и решать. Чёрт меня тогда подъелдыкнул. Вот, граждане, говорю, верёвка, на которой висит картинка эта, и есть смысл и правда не только искусства, но и бытия. Неприметная, она как вы, несёт свой груз, а когда износится, то её выбросят на помойку и заменят на другую.
Марта Максимовна.
     – Да, я Вас внимательно слушаю, Велимимр Павлович.
     – Здесь Вы, Марта Максимовна, взвизгнете от очарования. Гид суёт в рот свисток и зовёт подмогу. Держите его, – кричит экскурсантам. Те опешенные и ошеломлённые смотрят мне вслед, как на диковинку.
     – Напугались?
     – А как же. Конечно, испугался. Поди ожидай, что потом будет.
     – А было?
     – Нет, не было.

     ***

     – Гляньте, Велимир Павлович, как насчёт жёлтого вот на эти цветы, а?
     – Согласен. Но не яркого. Помягче.
     – Спасибо, я тоже так думаю. А как у Вас? Хе, молодой-красивый, так у Вас же пустой лист.
     – Почти…
     – Ну почти. Не пишется?
     – Не пишется, не рисуется и не малюется.
     – Уж заполдень, не голодны? 
     – Есть немножко. Я сейчас выну из багажника. Плед постелить надо. 
     – Давайте, и у меня кое-что есть. Вот здесь в теньке пойдёт?
     – Пойдёт.
     – Ну а теперь давайте говорить, человек из ведущего автобуса.
     – Так и Вы ж оттуда.
     – Это Вы тонко подметили. Только из ведомого, понимаете.
     – Понимаю. О лётчиках.
     – Обо мне нехорошей. Семья у меня правильная, детьми – тремя – успокоена, пока хотя бы – ещё подростки. Нормальный муж – всякой бы такого. Ненормальная это я. Не стану про любишь-не любишь, оно, как у множества. В бальзаковском возрасте всё мечтаю о бальзаковском мужчине, есть такое понятие – не ведаю? Нет покоя мне. Всё жду да жду, а чего я жду ненормальная и сама не изъяснюсь.
     – Что-то в этом есть, знакомое есть – родственны мы, Марта Максимовна, по душам, вроде. Я к тому, что об этом часто думал прежде.
     – Сейчас?
     – Уже нет.
     – Надоело?
     – Ответ нашёл.
     – Ну так давайте.
     – Хорошо, только сбивчиво скажу. Не могу складно об этом.
     – Слушаю.
     – Нижний базар, помните эту площадь с вокзалом? Да, нет уже ни вокзала, ни самой площади. 
     Отправил приятеля с семьёй, помог с багажом, иду понурясь… и голос во мне – повелительный такой, не исполнить нельзя –  поднимаю голову. Окно отбывающего вагона… Я не знаю, кто она; я уверен – это она. Куда же ты – делаю я шаг. Она следует за мной поворотом головы – на лице то же недоумение и отчаяние и… она поднимается. Я бегу следом. Поезд набирает скорость, и вот уже отдалённый гудок… 
     Стою, круче понуря голову… растерянность рассеивается, удушает прогорклая боль. Ну вот, свела судьба, а мы разминулись. 
Мысли суматошливы. Не может быть, чтобы только две родственные души обитали в пространстве одной жизни. 
     Но это же случилось. Как я узнал её? Как узнала меня она?  
Молодые годы – молодые часы… Я много и трудно учился. Я истязал мозг и желания, чтобы самца в себе переделать в мужа. Есть у меня такая теория. Но не сейчас.
     Фу, устал. Трудно… нет, что я, горько и обидно.
     – Тогда мой черёд повиниться, Велимир, дорогой мой Велимир Павлович. Это была я. Я узнала Вас там тоже. Пока я колебалась, поезд пошёл… пошёл, пошёл и ушёл.
     – Вы собираетесь что-нибудь писать, Марта Максимовна? 
     – Давайте на “ты”, Велимир. Веля, Валя как?
     – Как хотите. Марта, я говорил, что люблю жену и служу ей, а здесь я уже не знаю, что есть любовь.
     – Любовь одна, Валя. Крути не крути. Она бывает одна, и мы её… Не скажу, нарочно не скажу. Мы её только отложили.
Солнышко доброе сегодня. Любите лето?
     – Лето? Лето это хорошо.
     – Значит, не любите. А что? Осень любите…
     – Осень люблю. Люблю непорядочную.
     – Это как?
     – Люблю с дождём, знаете, мелким…
     – Надоедливым…
     – Нет, печальным. Укутываюсь под присмотром жены, беру зонтик-трость и бреду в парк. Он пуст, и я слушаю, как падают листья. Слабый ветер легко отрывает их от жизни, и они медленно скользят в забытьё. Они прощаются с миром покорно и шёпотом.
     Мне покойно в этой печали. Нет, я не думаю о смерти. Думаю о жизни – как она прекрасна в своём умирании. Да ладно. Что уж там.
     – Валя, я люблю тебя. Милый мой и такой дорогой. Что мы наделали? 
     – Марта, невстреченная моя суженая. Наша боль от того, что мы не самка и самец; мы женщина и мужчина. И поэтому не уйти, а это то, о чём мы не говорим, не уйти от ответственности. 
     – Ты мужчина, Валя, ты сильней. Мне не под силу признаться в этом и себе самой. Я слушаю тебя, а в голове, как они там мои? Они не могут без меня, а смогу я без них?
     – Мои уже выросли. Хорошие ребята. На таких можно жизнь возложить. А у тебя зима избранная…
     – И зима. Я их всех почитаю. В каждой вижу красоту и очаровываюсь. Ты верующий, Валя?
     – Обязательно.
     – Даже так? 
     – Да, в нашем мире нет случайностей, потому что он выстроен Разумом.
     – И что, кто они твои поверенные?
     – Их трое, Марта: Сократ, Спиноза, Кант.
     – Ох уж этот моральный закон. Нашёл же он его в звёздном небе нам на терзания.
     Я хожу на этюды не столько рисовать, сколько тоске дать разгуляться, убежать хоть на сколько. А теперь ещё она станет ещё твёрже – мучительная, неизбывная.
     – Нам не изменить, любимая, наши жизни, но можем изменить судьбы отсюда и вдаль. Оставить прожитое там, позади, в прошлом… Ты права, Марта, под силу ли это нам?
     – Ты мужчина – ты сильней.
     – Да нет же. О какой тут силе… сердца, духа? А ответственность… Победить её может непорядочность. Какая уж тут сила.
– Валя, наша встреча сделала нас несчастными. Валя, что мы наделали – ведь с этим теперь надо жить. Это тяжкая ноша и злая. Злая, Валя, что мы наделали. У тебя есть платок? 
     – Вот салфетки для кистей.
     – Я редко плачу, не всегда успокаивает – я сейчас. А что делать, если сказать нечего? Нечего, нечего…
     – Милая моя. Милая моя любовь незадачливая.
     – Дорогой, дай мне тебя поцеловать.
     – А делать что? Это значит, что мне нужно ездить своим автобусом.
     – А мне остаться в своём и ехать, ехать до самого конца одной. Где разворота на следующий круг нет. Это называется дорогой в один конец.
     – Марта, у тебя волосы пахнут печалью. Глупо, да? Не знаю, почему я так сказал.
     – Валя, любимый, мне ты не можешь сказать ничего глупого. Что ж, вон идёт твой автобус, он идёт первый. Мой следующий. Прощай?
     – Прощай, невстреченная и незабываемая. Я отвезу тебя домой. Мне ещё нужно в магазин и аптеку.

     ***