Забытые тетради Иван Никитин и другие

Забытые тетради: «Иван Никитин и другие»

Иван Никитин, Николай Рубцов, Анатолий
Жигулин, Валам Шаламов, Афанасий Фет.

Иван Никитин (1824 – 1861)

Встреча Зимы. (Отрывок)

Поутру вчера дождь
В стёкла окон стучал,
Над землёю туман
Облаками вставал.

Веял холод в лицо
От угрюмых небес,
И, бог знает о чём,
Плакал сумрачный лес.

В полдень дождь перестал,
И, что белый пушок,
На осеннюю грязь
Начал падать снежок.

Ночь прошла. Рассвело.
Нет нигде облачка.
Воздух лёгок и чист,
И замёрзла река.

На дворах и домах
Снег лежит полотном
И от солнца блестит
Разноцветным огнём.

На безлюдный простор
Побелевших полей
Смотрит весело лес
Из – под чёрных кудрей.

Словно рад он чему, -
И на ветках берёз,
Как алмазы горят
Капли сдержанных слёз.

Здравствуй, гостья - зима!
Просим милости к нам
Песни севера петь
По лесам и степям…

Бывают светлые моменты

Бывают светлые мгновенья:
Мир ясный душу осенит
Огонь святого вдохновенья
Неугасаемо горит.

Оно печать бессмертной силы
На труд, обдуманный кладёт,
Оно безмолвию могилы
И мёртвым камням жизнь даёт.

Разврат и пошлость поражает,
Добру приносит фимиам
И вечной правде воздвигает
Святой алтарь и вечный храм.

Оно не требует награды,
В тиши творит оно, как Бог…
Но человеку нет пощады
В бездонном омуте тревог.

Падёт на грудь заботы камень,
Свободу рук скуёт нужда,
И гаснет вдохновенья пламень,
Могучий двигатель труда.

Уж и есть за что.

Уж и есть за что,
Русь могучая,
Полюбить тебя, назвать матерью,
Стать за честь твою
Против недруга,
За тебя в нужде
Сложить голову.

Анатолий Жигулин.

Вина.

Среди невзгод судьбы тревожной
Уже без боли и тоски
Мне вспоминается таёжный
Посёлок странный у реки.

Там петухи с зарёй не пели,
Но по утрам в любые дни
Ворота громкие скрипели,
На весь посёлок тот – одни.

В морозной мгле дымили трубы.
По рельсу били - на развод,
И выходили лесорубы
Нечётким строем у ворот.

Звучало:
«Первая! Вторая!..»
Под строгий счёт шеренги шли.
И сосны, ругань повторяя,
В тумане прятались вдали…

Немало судеб самых разных
Соединил печальный строй.
Здесь был мальчишка, мой соклассник,
И Брестской крепости герой.

В худых заплатанных бушлатах,
В сугробах на краю страны –
Здесь было мало виноватых,
Здесь было больше –
без вины.

Мне нынче видится иною
Картина горестных потерь.
Здесь были люди
С той виною,
Что стала правдою теперь.

Здесь был колхозник,
Виноваты1
В том, что, подняв мякины куль,
В «отца народов» ухнул матом
(Тогда не знали слова «культ») …

Смотри, читатель:
Вьюга злится.
Над зоной фонари горят.
Тряпьём прикрыв худые лица,
Они идут
За рядом – ряд.

А вот и я.
В фуражке летней.
Под чей – то плач, под чей – то смех
Иду – худой, двадцатилетний –
И кровью харкаю на снег.

Да, это я.
Я помню твёрдо
И лай собак в рассветный час,
И номер свой пятьсот четвёртый,
И как по снегу гнали нас.

Как над тайгой
С оттенком крови
Вставала мутная заря…
Вина!..
Я тоже был виновен.
Я арестован был не зря.

Всё, что сегодня с боем взято,
С большой трибуны нам дано,
Я слышал в юности когда – то,
Я смутно знал давным - давно.

Вы что. не верите?
Проверьте –
Есть в деле, спрятанном в архив,
Слова – и тех, кто предан смерти,
И тех, кто нынче, к счастью жив.

О, дело судеб невесёлых!
О нём – особая глава.
Пока скажу,
Что в протоколах
Хранятся и мои слова.

Быть может, трепетно,
Но ясно
Я тоже знал в той дальней мгле,
Что поклоняются напрасно
Живому богу на земле.

Вина!
Она была, конечно.
Мы были той виной сильны
Нам, виноватым, было легче,
Чем взятым вовсе без вины.

Я не забыл:
В бригаде БУРа
В одном строю со мной шагал
Тог, кто ещё из царских тюрем
По этим сопкам убегал.

Он лес пилил со мною вместе,
Железной воли человек,
Сказавший «нет» на громком съезде
И вдруг исчезнувший навек.

Я с ним табак делил, как равный,
Мы рядом шли в метельный свист:
Совсем юнец, студент недавний
И знавший Ленина чекист.

О, люди!
Люди с номерами.
Вы были люди, не рабы.
Вы были выше и упрямей
Своей трагической судьбы.

Я с вами шёл в те злые годы,
И с вами был не страшен мне
Жестокий титул «враг народа»
И чёрный
Номер
На спине.

Осень, опять начинается осень…

Осень, опять начинается осень.
Листья плывут, чуть касаясь воды.
И за деревней на свежем покосе
Чисто и нежно желтеют скирды.

Град налетел. Налетел и растаял
Лёгким туманом в лесной полосе
Жалобным криком гусиная стая
Вдруг всполошила домашних гусей.

Что –то печальное есть в этом часе.
Сосны вдали зеленей и видней.
Сколько ещё остаётся в запасе
Этих прозрачных стремительных дней?

Солнце на миг осветило деревья,
Мостик, плотину, лозу у пруда.
Словно моё уходящее время,
Тихо в затворе струится вода.

           1969 год

Николай Рубцов.

Ночь на родине.

Высокий дуб. Глубокая вода.
Спокойные кругом ложатся тени.
И тихо так, как будто никогда
Природа здесь не знала потрясений!

И тихо так, как будто никогда
Здесь крыши сёл не слыхивали грома!
Не встрепенётся ветер у пруда,
И на дворе не зашуршит солома.

И редок сонный коростеля крик…
Вернулся я, - былое не вернётся!
Ну что же? Пусть хоть это остаётся,
Продлится пусть хотя бы этот миг.

Когда души не трогает беда,
И так спокойно двигаются тени,
И тихо так, как будто никогда
Уже не будет в жизни потрясений.

И всей душой, которую не жаль
Всю потопить в таинственном и милом,
Овладевает светлая печаль,
Как лунный свет овладевает миром.

Далёкое.

В краю, где по дебрям, по рекам
Метелица свищет кругом,
Стоял, запорошенный снегом,
Бревенчатый низенький дои.

Я помню, как звёзды светили,
Скрипел за окошком плетень,
И стаями волки бродили
Ночами вблизи деревень…

Как всё это кончилось быстро!
Как странно ушло навсегда!
Как шумно – с надеждой и свистом –
Помчались мои поезда!

И всё же, глаза закрывая,
Я вижу под крышами хат,
В морозном тумане мерцая,
Таинственно звёзды дрожат.

А вьюга по сумрачным рекам
По дебрям гуляет кругом,
И, весь запорошенный снегом,
Стоит у околицы дом…

Берёза.

Я люблю, когда шумят берёзы,
Когда листья падают с берёз.
Слушаю и набегают слёзы
На глаза, отвыкшие от слёз.

Всё очнётся в памяти невольно,
Отзовётся в сердце и крови.
Станет как- то радостно и больно,
Будто кто –то шепчет о любви.

Только чаще побеждает проза,
Словно дунет ветер хмурых дней.
Ведь шумит такая же берёза
Над могилой матери моей.

На войне отца убила пуля,
А у нас в деревне у оград
С ветром и дождём шумел, как улей,
Вот такой же жёлтый листопад…

Русь моя, люблю твои берёзы!
С первых летя с ними жил и рос.
Потому и набегают слёзы
На глаза, отвыкший от слёз…

Я умру в крещенские морозы.

Я умру в крещенские морозы
Я умру, когда трещат берёзы
А весною ужас будет полный:
На погост речные хлынут волны!
Из моей затопленной могилы
Гроб всплывёт, забытый и унылый
Разобьётся с треском,
И в потёмки
Уплывут ужасные обломки
Сам не знаю, что это такое…
Я не верю вечности покоя!

Варлам Шаламов

Меня застрелят на границе.

Меня застрелят на границе,
Границе совести моей,
И кровь моя зальёт страницы,
Что так тревожили друзей.

Когда теряется дорога
Среди щетинящихся гор,
Друзья прощают слишком много,
Выносят мягкий приговор.

Но есть посты сторожевые
На службе собственной мечты,
Они следят сквозь вековые
Ущербы, боли и тщеты.

Когда в смятенье малодушном
Я к страшной зоне подойду,
Они прицепятся послушно,
Пока у них я на виду.

Когда войду ж в такую зону
Уж не моей – чужой страны,
Они поступят по закону,
Закону нашей стороны.

И чтоб короче были муки,
Чтоб умереть наверняка,
Я отдан в собственные руки,
Как в руки лучшего стрелка.

Афанасий Фет.

Заря прощается с землёю.

Заря прощается с землёю,
Ложится пар на дне долин,
Смотрю на лес, покрытый мглою,
И на огни его вершин.

Как незаметно потухают
Лучи и гаснут под конец!
С какою негой в них купают
Деревья пышный свой венец!

И всё таинственней, безмерней
Их тень растёт, растёт, как сон,
Как тонко по заре вечерней
Их лёгкий очерк вознесён!

Как будто, чуя жизнь двойную
И ей овеяны вдвойне, -
И землю чувствуют родную,
И в небо просятся оне.

Какая ночь! Как воздух чист…

Какая ночь! Как воздух чист,
Как серебристый дремлет лист,
Как тень черна прибрежных ив,
Как безмятежно спит залив,
Как не вздохнёт нигде волна,
Как тишиною грудь полна!
Полночный свет, ты тот же день:
Белей лишь блеск, чернее тень,
Лишь тоньше запах сочных трав,
Лишь ум светлей, мирнее нрав,
Да вместо страсти хочет грудь
Вот этим воздухом вздохнуть.