Ильинско-павловская легенда 34-37

34.
Поездка по местам таланта,
воспитанного тишиной
в той местности без транспаранта,
осенней позднею порой.

Его там помнит каждый житель
и каждый кустик на холме.
Его звезда горит в зените.
Где “Доски памяти” вполне

доходчиво всё сообщают,
о многом молча говорят,
где люди все своим считают,
при этом их глаза горят

признательностью деревенской,
душевно-чистой простотой
с позициею интересной,
сверкающею чистотой

и откровенностью прозрачной.
И серебрящийся ручей
журчит рассказ отнюдь не мрачный
в фарватере простых речей,

звучащих нотой уваженья
к писателю – их земляку –
и с персонажами сближенья
являет по нему тоску.

И их запечатлённость в слове
отображает жизнь как есть,
заложена в него основой,
узнал от жителей я днесь.

Воспитан был, как я, он “Стрелкой”
и “Океаном” на лугах.
И потому он фразой меткой
и сказанной не впопыхах

высвечивает точность истин
без лишней в жизни суеты.
Иван обходится без мистик,
его все помыслы чисты.

35.
“Как движется твоя поэма?
Путём каким она пошла?
Раскрыта, нет ли, эта тема
и поднималась ли она? –

он вопрошал, повысив голос, –
ты разве, что ли, не слыхал,
как извивался словно полоз,
всем поясняя… вот нахал.

Сам попросил, чтоб обработал
сырой по языку свой текст.
Глазами ветреными хлопал,
произносил как манифест.

Редакция, мол, виновата,
соавтора вписать забыв…
…Но к прошлому уж нет возврата,
герой чуток твой поостыв,

не стал корить и возмущаться,
советом автор пренебрёг.
Хоть сожалел, что достучаться,
увы и ах, Иван не смог.

И получилось схематично
история сухая цифр,
партийной власти симпатична.
Как непреодолим парт-риф, –

со вздохом свой рассказ закончил
и в заключении сказал, –
был автор на обман заточен!” –
и словно узел завязал.

36.
Моё возвращенье к поэме
идёт на печальной волне…
…и снова дилеммы, дилеммы
бушуют как волны во мне.

Нахлынут, поставят вопросы…
Ответов, как не было, нет.
И слёзы, как будто бы росы,
опять преломляют тот свет,

идущий с военной тревоги,
которую он пережил,
пройдя по тылам без дороги,
а вихрь партизанский кружил.

Писались “Записки”, рассказы.
Не зря поезда подрывал.
Его вдохновляли приказы,
он жизнью не зря рисковал.

Победу он встретил позднее,
старался о том промолчать.
Писать постарался ровнее.
Такая его исполать.

Страну защищая, предвидел
её неминуем распад.
Была монолитом лишь с виду,
раскрашен был только фасад.

Моё отступленье от темы
читатель разумный поймёт,
всю суть в заключенье поэмы –
распад с продолженьем идёт.

Но подвиг его оживает
на чтениях в книгах, стихах,
когда их читатель читает…
…сраженья всплывают в лесах.

37.
– Зачем ты канитель затеял? –
мне слышится. – Зачем тебе
переиначивать все цели,
запечатлённые в гербе?

Без ускоренья рваться в выси,
в туманной дымке тот простор.
Потяжелевшие где мысли
туманят на закате взор.

Сливается за горизонтом неба
без рассуждений о Земле,
и исчезают все без следа
в печально-зимней пелене.

Идя по трассе намерений
без воплощения тревог
в лучах святого озаренья,
дарует благостно что Бог.

И всем становится понятно –
откуда льётся тишина.
И сознавать, Сергей, приятно,
что мной осознана война.

Её убогость и жестокость,
и обескровленность страны
и видений всех однобокость
той отзвеневшей старины

в музейной пыли от забвенья,
спасает въедливость одна.
Писатель в силе откровенья,
где в новом ракурсе слова

располагаются отныне,
рассмотрены во времени ином,
незыблемы твои святыни
и рассужденья о былом.

Такие мысли посещают,
когда читаю вновь и вновь.
Его мне книги открывают
к простору светлому любовь.