Возвращение

               
                «Прошлое - родина души человека»               

                Генрих Гейне.

                1.

   Не в силах терпеть резь в глазах, от пронзительной синевы раскинувшегося над ним неба, он, медленно закрыв глаза, погрузился в сладостную негу.  Было жарко. В воздухе стоял сильный запах сельдерея.
  Вокруг царила тишина, прерываемая изредка лишь стрекотанием кузнечиков и голосами птиц. Прошло пол часа с того момента как он прибыл на это место, около полутора часов как он покинул вагон электрички, и около сорока пяти лет с того далёкого дня, когда он пятилетним мальчишкой, раскинув руки, утопая затылком в насыщенном невидимой глазу жизнью, жёлто-зелёном мягком ворсе, вот так же лежал на этом поле. Перед его глазами одна за другой вставали картины его далёкого детства.   
   Минуло уже два года после того, как его, голодного, плохо одетого, мать за руку привела в отделение милиции и оставила, бросив напоследок:
- Посадили мужа, тогда и этого, - она грубо подтолкнула сына к столу, - выкармливайте сами.
   Он запомнил на всю жизнь заполнившее его душу чувство отчаянной безысходности, которое он испытал после того как за ней закрылась дверь.   Сколько раз на протяжении всех этих лет, взрослея и вместе с опытом обретая понимание, о том какой непростой бывает жизнь человека на этой земле он, дабы не дать оборваться той невидимой нити, связывающей ребёнка с его матерью мучительно силился найти объяснение её поступку. Одно время ему казалось, что это ему наконец удалось. Стало ли ему легче? Пожалуй, что да. И лишь спустя довольно много времени, он осознал, что то, что он принимал за прощение, было на самом деле ничем иным как холодным равнодушием. Он просто устал себя обманывать, и смирился с правдой, что он никогда не был ей нужен. Подобно тому, как огонь закаливая металл выжигает состоящие в его структуре мягкие составы, мучительные размышления, в которых он провёл не один долгий и мучительный час, мало по малу сделали его душу более твердой и холодной.
  Следующее полотно, которое перед ним развернула его память, заставила его улыбнуться. Вот он сидит напротив толстого усатого милиционера, с немного дряблым от вечных недосыпов лицом, и они вместе уплетают принесённую тем гречневую кашу. Внезапно он почувствовал, как влажный и тёплый комок подкатил к его горлу, вспомнив как изредка поглядывая на него, милиционер пододвигал к его краю тарелки кусочки мяса.   Он снова улыбнулся вспомнив, как закончив трапезу милиционер пытался его развлекать, вплоть до того момента, когда за ним приехали из детского приюта.
Много позже, когда долгими ночными часами, лёжа в кровати, он мечтал о семье, отец ему представлялся добрым, толстым и всенепременно усатым.
  Почувствовав на своей шее какое-то мелкое насекомое, он приподнялся, дабы смахнуть его. Когда он вновь опустил голову на траву, его память, перенеся его через десятилетия, опустила на, мягкий от зноя, асфальт одного из проспектов его города, прогуливаясь по которому он случайно зашёл в книжный магазин.
   Побродив между полок с книгами, он остановился у прилавка, на котором, пёстрым пасьянсом были разложены туристические атласы, один из которых привлёк его внимание. На обложке было изображено жёлтое от цветов, убегающее в даль, поле.
  Глядя на это изображение, он ощутил внезапно такой наплыв тёплых чувств, что в смущении оглянулся по сторонам. Да. Конечно. Он был уже там. Он был на этом поле много лет назад. Там произошло что-то такое, что, поселившись в его душе ждало годами своего часа, и вот наконец дождалось.   
  Воспоминания, словно огромные неспешные киты, десятилетия лежащие на дне его памяти устремились к свету.
Вот он, раскинув руки, лежит на спине. На его губах блуждает счастливая улыбка. Глаза его закрыты. Матово - зелёный свет пробивающийся сквозь ткань век, наполняет душу покоем. Так прошло несколько тысячелетий, веков, лет, минут. Внезапно всё изменилось. В глазах потемнело, словно ему на лицо кто-то набросил кусок чёрной материи. Всё произошло столь стремительно что он, открыв глаза и приподнявшись на локтях, какое-то время не мог прийти в себя. Сильные порывы холодного ветра, который подобно изголодавшемуся, в невидимой клети хищнику, носился по полю, пригибая к земле цветы и траву. 
Открыв, глаза он приподнялся на локтях и оглядевшись вокруг был поражён до глубины души, тем какие разительные перемены произошли вокруг. Мир, ещё за минуту до этого казавшийся ему огромным изумрудным городом, в котором ему предстоит жить вечно, стоило лишь ненадолго лишить его солнечных лучей превратился в мгновение ока в мрачные и недобрые чертоги в которых ему предстоит выживать.
Он посмотрел на небо. Огромная, палевая туча, приплывшая с севера, закрыла собой солнце. Он поёжился от осознания того, на сколько хрупким и ненадёжным является всё, что его окружает.  На протяжении тех нескольких минут ото всюду, где нашли пристанища сумрак и тени, на него смотрели, алчущие его страха, мерзкие чудовища.
   За все последующие за тем днём десятилетия, он не испытает и половины того ужаса, который овладел им в тот давно минувший день, когда его детская душа, покинув пределы вечности, переселившись в границы времени, дала глубокую трещину, не выдержав осознания собственной обречённости. Осознания, того, что он в этом мире не навсегда.
-Мужчина, вам помочь? - вывел его из задумчивости голос продавщицы.
    Стоя у кассы, и ожидая, когда продавщица отсчитает сдачу, он принялся мысленно выстраивал план предстоящей поездки.
    По возвращении домой, он, закрывшись на кухне и разложив перед собой на столе атлас в течении часа внимательно изучал предстоящий ему маршрут. На первый взгляд трудностей никаких не предвиделось: Вот станция. Вот дорога ведущая к озеру. Вот само озеро, недалеко от которого маленькая чёрная точка. Это его детский дом, в котором он провёл четыре года жизни. то место в котором он научился строить из ночного мрака и тишины прекраснейшие мечты. Вот деревня, возле которой находится то самое поле. А вот это жёлтое пятно, очевидно и есть то самое поле. 
Закрыв атлас и отложив его в сторону, он поднялся из-за стола в том приподнятом настроении, которое всегда посещало его в преддверии путешествия.
Вооружившись кружкой горячего крепкого чая, он вышел на балкон и устремив взгляд в покрытые последними отблесками июльского заката небеса, на которых то и дело крохотными льдинками вспыхивали одна за другой звёзды, долго прислушивался к звукам, готовящегося отойти ко сну города.


               
                2.

  Он уже несколько лет подряд не видел снов, и потому, когда раздался настырный перезвон старого будильника, он словно бы и не проснулся, а вынырнул из мрачной бездны небытия в прохладный сумрак своей спальни.
Включив бра, он сел на кровати и долго протирал глаза, стараясь прогнать остатки сна.  Когда же это ему наконец удалось, он, спустив ноги, надел тапочки и направился в ванную.
   Вычистив зубы, он принялся за бритьё.
Тщательно выскабливая щёки и шею одноразовой бритвой, он попутно внимательно рассматривал своё отражение в зеркале, в душе надеясь, что хоть сегодня ему не удастся обнаружить ни одной новой морщинки. 
С немалым раздражением, он наблюдал за тем, как бритва, быстрыми и точными движениями снимая пышные хлопья густой, похожей на взбитые сливки, пены, обнажает дряблую, похожую на древний пергамент, кожу.  Видеть, как время день за днём превращает его и без того не слишком красивое лицо в уродливую, старческую маску было мучительно.
В надежде не дать волне чёрной меланхолии прорвав дамбу, затопить едва проснувшиеся долины его души, он, смывая с лица холодной водой остатки пены, подумал о том, что время неумолимо, и пора бы ему смирится с теми изменениями какое претерпевает его лицо. К тому же терять ему особо и нечего, так как красавчиком он никогда не был.
Когда дань личной гигиене была воздана сполна, он вернулся в спальню, и одевшись в свои любимые джинсы и рубашку цвета «хаки», направился на кухню.
   Включив две конфорки он на одну поставил чайник, предварительно проверив, достаточно ли в нём воды, а на вторую большую чугунную сковороду. Доставшуюся ему в наследство от бывших владельцев квартиры.
Дожидаясь пока сковорода нагреется, он подошёл к окну и раздвинул занавески.
«А денёк-то судя по всему будет жарким, - подумал он, глядя на раскинувшееся над городом небо, покрытое всполохами предстоявшего восхода, которые удаляясь к востоку делались всё более алыми, словно там, за горизонтом пылал страшный пожар.
«Интересно сколько ещё впереди у меня осталось таких восходов? – подумал он, задёргивая занавески и отходя от окна.
     «Надо будет взять за правило отваривать с вечера, пару яиц «в крутую», как в школе» - подумал он, разбивая на шипящую сковороду одно за другим два яйца. Едва коснувшись раскалённой поверхности, прозрачная слизь, тут-же аппетитно шкварча, белела покрываясь пузырями вокруг ярко жёлтого бельма.
  Когда «глазунья» была готова, он включил конфорку и переставил сковороду на стол.
Вскоре закипел чайник.
 Открыв один из двух настенных шкафчиков, он достал свою любимую большую кружку, подаренную ему несколько лет назад одним из старых друзей.  Осмотрев, по привычке кружку, он, в который, раз отметил мастерство, с которым были изображены на внешних стенках, огромные, трёхмачтовые фрегаты, с расправленными парусами.
 Наполнив кружку кипятком, и отставив в сторону чайник, он открыл второй настенный шкаф и достал с верхней полки на половину пустую коробку своего любимого азербайджанского чая с бергамотом.
Достав из коробки пару пакетиков, он опустил их в кружку. Он любил крепкий чай. Спустя несколько минут кухня наполнилась приятным, ни с чем не сравнимым ароматом.
 Перед тем как приступить к трапезе, он, тщательно помыл руки. Привычку к чистоплотности он сохранил ещё с раннего детства.
   Когда с завтраком было покончено, он сложил посуду в раковину, он направился в прихожую.

    Едва склонившись, чтобы надеть ботинок, он ощутил в пояснице острую и резкую боль.
«Только этого мне сейчас и не хватало», с досадой подумал он, растирая место откуда исходила боль. Спина беспокоила его всё чаще и чаще.
  К счастью вскоре боль отпустила.
  Не спеша обувшись, он снял с укреплённого на стене крючка, старую, спортивную сумку в которой кроме дождевика и зонта лежала кожаная барсетка с документами и деньгами, и открыл дверь. 

               

                3.

   Он не спеша шёл по просыпающемуся городу.  Чем более поворачивалась к солнцу планета, тем смелее во дворы и скверы, изгоняя сумерки, под пока ещё несмелое птичье многоголосье и редкие звуки авто, вливалось с потоками солнечного света яркое июльское утро.
  С наслаждением заполняя свои лёгкие ещё не успевшим пропахнуть выхлопами и запахом нагретого асфальта кислородом, он ощущал всем телом давно забытую им бодрость.
   
  Остановившись на светофоре, он поправил на плече ремень сумки и вынул из кармана штанов старенькую, потёртую «Нокию», уже давно заменяющую ему часы, и посмотрел на время. Было пять минут седьмого. До его электрички оставалось сорок пять минут. Мысленно выделив десять минут на то, чтобы зайти по дороге в магазин, он с удовлетворением нашёл, что не опоздает на электричку даже если будет идти не спеша.
Наконец загорелся зелёный свет.
 «Прогуляюсь», - подумал он, ступая на зебру. Миновав пешеходный переход, он двинулся по тротуару в направлении недавно отстроенной мечети. Ему ужасно хотелось пройти в это утро тем же маршрутом, каким он много лет назад шёл от вокзала, когда едва окончившим школу мальчишкой, приехал в этот город.
 Прежде, когда ему случалось бывать в этих местах он в суете жизни не обращал внимания на произошедшие перемены. Сейчас, глядя по сторонам, он не находил многого из того, что сохранила его память.
   Его путь пролегал по набережной. Ступая по усыпанной мелким гравием дорожке, он прислушивался к громким, протяжным вздохам, издаваемым набегающими на песчаный берег волнами.
Миновав набережную, он устремился вдоль длинного покосившегося забора. Проходя мимо окованных железом массивных ворот, он беглым взглядом скользнул по жестяной табличке: «Единственное в городе здание 19 века». 
Далее его путь пролегал по, заросшему репьём, лопухами и шиповником пустырю.  Он вспомнил, что некогда здесь, стоял металлический жёлтый киоск, в котором он, по дороге на работу, покупал сигареты, а по дороге домой- пиво.
   Ему припомнилось, как он, двадцатилетний,  протягивает в открытое окошечко, похожее на амбразуру дзота, купюру, и называет марку нужных ему сигарет. И вот уже чуть полноватая, рука с длинными, холёными пальцами, на одном из которых красовался массивный, золотой перстень, с вправленным в него аквамарином, взяв деньги, исчезает в сумрачных недрах киоска. Положив перед ним сдачу и сигареты, продавщица, он много раз видел её курящей у двери, невысокая, толстая некрасивая женщина, с рыжей шевелюрой, делающей её похожей на взбесившийся факел, закрывает окошечко.
  А вон там, у высокого тополя, тогда была вкопана старая, скамейка, на которой частенько сидел облезлый серый кот с разодранным ухом, который несмотря на колтуны в шерсти, выглядел на удивление упитанным.
  А там, у старой трансформаторной будки, он однажды по пути на работу, набрёл на покойника. Тот лежал на спине, раскинув руки, с широко раскрытыми глазами, словно вопрошая у неба, что ему следует делать дальше.
  Далее его путь пролегал мимо длинного ряда старых, покрытых бурой ржавчиной и исписанных непотребными словами, гаражей, половина из которых уже много лет пустовала.
   Вскоре он вышел на узкую, укатанную в асфальт дорожку, по обе стороны от которой росли высокие тополя. Их ветви похожие на узловатые руки тянулись к небу, словно вымаливая ответ, когда же наконец наступит конец их мучениям.
Чуть позже, когда яростное солнце вступив в силу начнёт изливать на землю нескончаемые потоки ультрафиолета, тень от этих исполинов, подарит немало приятных минут кому-то, но сейчас, ранним утром, когда в воздухе ещё сохранялась прохлада недавно завершившейся ночи, синеватый сумрак, рождённый густой листвой, наполнял его душу желанием поскорее покинуть этот холодный и мрачноватый коридор.
   Вскоре аллея была позади. Вокруг снова колыхалось в порывах прохладного ветерка, источая свежесть, ласковое июльское утро, приглашавшее поскорее окунуться в жизнь.


                4.

  В магазине, медленно обходя продуктовые ряды с корзиной в руках, он остановился напротив стеллажа с рыбными консервами и, вынув телефон, снова сверился с временем. Следовало поторапливаться.
Стоя у кассы, и ожидая, когда кассирша, красивая темноволосая девушка лет двадцати в чертах лица, которой было что-то восточное, он внезапно бросил взгляд на верхнюю полочку, на которой пёстрой шеренгой стояли пачки сигарет. Была тут и марка, последнюю сигарету которой он выкурил двадцать лет назад.
«Интересно,-подумал он, а сигареты тоже изменились с тех пор? Он мучительно, боролся с проснувшимися призраками своего застарелого порока, размышляя, а не взять ли ему пачку сигарет, пока его не вернул в реальность, голос продавщицы:
-Мужчина. Сдачу пожалуйста возьмите. Он посмотрел на девушку, та кивнула на лежащие на квадратном, сером блюдце деньги.
И пусть сказано это было довольно грубым тоном, он, дабы не дать разрастись в его душе раздражению, он нашёл в себе силы улыбнуться.
-Поскорее, мужчина?- поторопила его довольно грубо продавщица, - очередь не задерживайте.
Он оглянулся. За ним стоял только один человек.  Это был молодой, высокий красивый парень, лет двадцати пяти. Одет парень был только в чёрную футболку, с большой синей надписью на груди «Just do it» и зелёные «вьетнамки».
  Длинные чёрные волосы, собранные на затылке в пучок, красивые, посверкивающие антрацитом глаза, длинный орлиный нос, благородные худые щёки, покрытые многодневной щетиной, которая, впрочем, его не только не портила, но и придавала его блику дополнительный шарм. Всё это придавало облику парня что - то итальянское. В одной руке парень сжимал за горлышко бутылку «жигулёвского пива, а в другой портмоне из чёрной кожи.
   Странно, раньше он не замечал этого человека, думая, что кроме него самого и этой нетерпеливой продавщицы в магазине никого нет.
 Он вежливо извинился перед «очередью». «Очередь» ответил ему понимающим кивком.
Сложив в корзину покупки, он отошёл к длинному, металлическому столу.
Поставив корзину на стол, он расстегнул сумку переложил в неё несколько огурцов, пол буханки чёрного хлеба, пару плавленых сырков, кусок запаянного в вакуумную упаковку карбонада, плитку его любимого, горького шоколада с изюмом и орехами. Последней в сумку отправилась полуторалитровая бутылка лимонада.
Застегнув сумку, он направился к выходу.



                5.

 Войдя в почти пустое здание вокзала, он глянул на настенные часы. До электрички оставалось семь минут.
   Возле окошечка кассы стоял лишь старик в рыбацком плаще и фетровой шляпе, сжимающий в левой руке толстую фашину из удочек, а в правой только что приобретённый им билет. Убедившись, что с билетом всё в порядке, старик отошёл к рядам металлических кресел на одном из которых его дожидался огромный, зелёный рюкзак. Хранящий в своих недрах всё, что нужно человеку для счастливой жизни в дали от цивилизации с её шумом и расплавленным в зное асфальте городов, с её войнами и вирусами, с её неустанным бегом от самой себя, к самой себе.
Едва он успел приобрести билет, объявили о прибытии его электрички.

   Войдя в вагон он с удовлетворением обнаружил, что по крайней мере одну остановку ему доведётся проехать в полном одиночестве.  Пока он шёл к середине вагона, электричка тронулась.
  Опустившись на сиденье, он поставил рядом изрядно потяжелевшую после посещения магазина сумку, и осмотрелся. Почти ничего из того, на что падал его взгляд не вызывало в памяти никаких ассоциаций. 
 «И вагоны довольно сильно изменились». «Боже мой, - пронеслось у него в голове. -Это сколько же лет я не ездил в поездах? Покопавшись в памяти, он выяснил, что последний раз такое путешествие он совершил не много ни мало пять лет назад. «Пять лет назад», - словно эхо пронеслось у него в голове.
Поезд меж тем миновал пределы города, и теперь катил по открытому широкому пространству.
  «Господи, - подумалось ему, - как же быстро летит время. Как же всё далеко, как давно всё было». Эта мысль наполнила его душу тихой грустью. Чтобы хоть не много развеяться он устремил взгляд в даль. Там, на самом горизонте, в прозрачном воздухе едва начавшегося дня, над чёрной, узкой полоской леса, длинной голубой лентой поднимались горы. Покрытые снегом искрящиеся в прозрачном воздухе утра вершины, растворяясь в лазоревой дали манили его. Глядя в окно, он не заметил, как его фантазия, в мгновение ока преодолев десятки километров, отправилась блуждать по заросшим зеленоватым, мягким мхом ущельям. Порой набредая на струящиеся меж камней и деревьев, словно. Покрытые сверкающей чешуёй, юркие змейки, ручьи, он опускался на колени, дабы  испить их хрустально-звонкого голоса.
Спускаясь в густые сосновые чащи, он, пробираясь сквозь буреломы, выходил, к заросшим кугой, кувшинками и осокой озёрам, с чёрной водой, на которой словно в зеркале отражалась синь неба с пушистыми островами облаков.
  Он улыбнулся, вспомнив, как много лет назад, во время прогулки по лесу они во главе со старой воспитательницей, имя которой он как ни старался так вспомнить и не смог, вышли на открытое пространство с которого были видны далёкие вершины уральского хребта.
   Слушая её тёплый ласковый голос, он пристально всматривался в даль, манящую его детскую душу тайной и обещавшую так много интересного. После, лёжа в постели, он закрывал глаза и вновь видел горы, но теперь это были сказочные чертоги, населённые бородатыми гномами и прекрасными эльфами, а пещеры и гроты населяли древние и мудрые колдуны.
Ему виделись огромные замки о множестве башенок с островерхими крышами покрытыми красной черепицей, огороженные зубастыми стенами, которые покорные неудержимой силе детской фантазии, покинув страницы листаемых им днём книг врастали на века в гранитные мрачные утёсы его родины.
  «Странно, - пронеслось у него в голове. - Прожив в краю гор и лесов всю жизнь, мне довелось по-настоящему побывать в горах от силы, раза три или четыре, а какие яркие и сочные воспоминания у меня остались в памяти. Странно».
Возможно, это открытие, снова напомнившее ему о быстротечности времени, наполнило бы его душу грустью, если бы в следующую секунду не пришло осознание, что ничего, в общем-то, странного в этом нет. Что, возможно, как раз именно то обстоятельство, что ему не столь часто доводилось бывать в горах, и позволило его памяти сохранить яркость впечатлений и образов. В противном случае вполне могло статься, что воспоминания наслаиваясь одно на другое в конце концов превратились бы в малопривлекательное месиво. Оставшийся путь он провёл за изучением атласа.
 

               

               


                6.


Наконец поезд прибыл на нужную станцию.
 Сойдя на перрон, он снял с плеча сумку, и поставив её на подгнившие доски, осмотрелся по сторонам.
 Вокруг не было ни души. Хотелось пить. Наклонившись он раскрыл сумку и вынул бутылку лимонада. Вообще-то он принял решение отказаться от лимонада четыре года назад, когда, обратившись к врачам с болями в животе, он узнал, что у него язва. Это у него то язва желудка!? У него, который первую пломбу поставил лишь в тридцать пять лет. Впрочем, и тридцать пять лет ему исполнилось уже довольно много лет назад. В этот момент острая и резкая боль в области сердца заставила его замереть на месте. Ожидая, что боль усилится, он медленно опустился на корточки. Однако боль не усилилась. Напротив, она постепенно стала затухать, и спустя минуту-другую, от неё не осталось и следа.
 Не спеша поднявшись на ноги, он какое-то время прислушивался к внутренним ощущениям. Убедившись, что сердце вновь работает в нормальном ритме, он вернулся к лимонаду. Осторожно скрутив крышку, он дождался пока выйдут лишние газы и приложил горлышко к пересохшим губам. В ту же секунду его рот наполнился тысячами острых и настырных игл, которые подобно рою настырных и злых насекомых с яростным остервенением принялись впиваться в нёбо, язык и дёсны.
  Отняв бутылку ото рта, он закрутил крышку, и отёр губы тыльной стороной ладони. Лимонад ему показался невкусным, кроме того, он оставил во рту неприятное ощущение какой-то липкости, обещающее вскоре разразится ещё более сильной жаждой.
   Пряча бутылку в сумку, он мысленно отругал себя за то, что не догадался купить бутылку простой воды. Повесив сумку на плечо, он неспешным шагом устремился к деревянной лестнице с металлическими перилами.


                7.

Вскоре он уже бодро шагал по узкой, извилистой дорожке, вьющейся средь вековых сосен и заходящихся птичьими трелями, зарослей можжевельника и малины.
   В тенистых глубинах леса, то тут, то там словно яркие костры вспыхивали островки кипрея.  Несколько раз на его пути встретились какие-то знакомые ему с раннего детства цветы похожие на лилии огромных размеров, чьи ярко жёлтые лепестки были усеяны мелкими, похожими на брызги чёрной туши, крапинками. 
  Чем дольше он шёл, тем гуще становился вокруг лес.
  Погружаясь всё глубже и глубже в пахнущее хвоей и смолой пекло, он с каждым новым шагом чувствовал, как всё сильнее бьётся в груди сердце.
К лицу и рукам липли вконец осмелевшие комары и мошки. Он остановился у старой ели, толстый ствол которой был покрыт сочащимися, густой, похожей на высокосортный  мёд, золотистой смолой трещинами.
    Отломив от тяжёлой, изогнувшейся дугой, лапы, небольшую, похожую на четырёх палую, мохнатую руку, ветку, он продолжил свой путь.
   Вскоре, обмахиваясь своим еловым опахалом, он приблизился к краю неглубокого, протянувшегося метров на пятнадцать с севера на юг, оврага, по дну которого, огибая небольшие камни, бежал умирать в заросли крапивы и кипрея ручей.
В поисках удобного места для спуска, несколько минут он обшаривал взглядом изрытые многочисленными норами, стены оврага, из которых, словно жилы, торчали корни.
   Когда наконец место нисхождения было определено, он, осторожно переставляя ноги, спустился на дно оврага.
  Сняв с плеча сумку, он поставил её на продолговатый плоский валун. Затем, опустившись на корточки, он расстегнул молнию на сумке и вынув бутылку, вылил всё содержимое на землю.
  Затем, он погрузил пустую бутылку в кристально чистую, прохладную воду. 
Дождавшись, когда бутылка заполнится на треть, он вынул её из воды и предварительно яростно взболтав содержимое, вновь опустошил её. Теперь можно было заполнить бутылку чистой водой, но прежде всего следовало утолить жажду и избавиться от липкости во рту, оставленной лимонадом.
   Вновь погрузив бутылку в воду, и ожидая пока бутылка наполнится, он, не заметно для себя, увлёкся разглядыванием камешков на дне ручья.
  Солнечные лучи, проходящие сквозь линзу воды создавали на дне узор похожий на чешую диковинных рыб, чьи призраки навеки были обречены колыхаться в потоках искрящейся живительной влаги.
   Созерцая это волшебство, сотворённое светом и тенью, ему вспомнилось как в детстве он с товарищами по судьбе, усевшись подобно проворным галкам на берегах говорливых весенних ручьёв, и призрев опасность испачкаться и простудиться наперебой погружали руки в холодную весеннюю воду за камнями. Лёжа в воде, те камни казались драгоценными самоцветами. Один краше другого. Казалось стоит только вынуть вон тот, зелёный, или вот этот с красновато-бурым отливом, и ты станешь богаче самого Гаруна аль Рашида, великого правителя города Багдада, о котором перед сном им читала, добрая, подслеповатая нянечка, чей муж, добрый молчаливый фронтовик, работавший водителем, повесился у себя в гараже.
  Он вспомнил с улыбкой, с какой завистью на него, у которого в карманах лежал уже не один «самоцвет» глядели его менее расторопные товарищи. Да что там товарищи, достаточно было лишь дать волю фантазии и в тот же миг сам Гарун-аль-Рашид стоя в стороне заходился в бессильной злобе, глядя на то как становится всё богаче и богаче этот мальчишка.
Однако вскоре волшебство заканчивалось, и самоцвет ещё мгновение назад можно было купить пол мира, обсохнув превращался в обычный, обточенный водой и временем кусочек гранита, а коварный Гарун-аль-Рашид, громко хохоча, возвращался в свой сказочный, воздвигнутый на страницах книги, Багдад.
    Вскоре бутылка была полна.
   Закрутив плотно пробку, и убрав бутылку в сумку, он поднялся на ноги, и перекинув через плечо ремень сумки, уже хотел было начать восхождение, когда, внезапно, его внимание привлекло какое-то резкое движение в нескольких метрах от него.
Присмотревшись, он увидел на одном из камней небольшую ящерицу. Крошечная рептилия, приподняв продолговатую мордочку вызывающе смотрела на него. Немигающий взгляд крохотных глаз, словно бы говорил:
«Здравствуй. Ты вернулся? Я очень рада. Ну что? Может попробуем снова? Как знать? Может быть в этот раз тебе повезёт больше, чем тогда, а? Ты ведь, наверное, все эти годы не терял времени зря. Что скажешь? Я готова. А ты?»
И снова картины прошлого поплыли перед ним: Конец мая. Он стоит посреди широкого двора, всё пространство которого уставлено различными каруселями, домиками и вырезанными из дерева фигурами сказочных персонажей.
   Его товарищи, затеяли какую-то очередную игру-войну, в которой ему не захотелось принимать участие, в связи с тем, что одну из армий возглавлял мальчишка, который за час до этого вырвал у него из рук найденную им пилотку, под предлогом, что, дескать, эта пилотка не просто так лежала там, где он её нашёл, а была возложена на  в качестве памятника погибшему на этом месте солдату. Сколько раз спустя годы он хохотал и заставлял хохотать тех кому он рассказывал эту историю, но тогда исполнившись священного трепета, он поспешил возложить пилотку на место, откуда она тотчас переместилась на голову презрительно улыбающегося «защитника чужой памяти». А вторая армия собралась под знамёна его злейшего врага, упрямого, красивого украинца, с которым они совсем недавно, перекатываясь по полу спальни словно цирковые медвежата, при этом самозабвенно орудуя кулаками, не подозревая, что, разбивая в кровь носы друг другу они с остервенением, пишут собственной кровью договор о их крепкой дружбе, которому они оба будут верны вплоть до окончания школы.  Но это будет много позже. Пока же он стоял посреди двора и со злостью смотрел, как на его глазах вершится история, в которой ему нет места.
Когда битва была в самом разгаре, он, кипя от зависти, направился к недавно построенному из досок, двухэтажному терему, (подарок детскому дому от располагавшейся неподалёку воинской части, в которой, надо полагать, и служил «павший» герой, чья пилотка теперь мелькала посреди битвы).
 Чуть в стороне от терема, на земле лежало с десяток оставшихся после строительства досок.
   Опустившись на колени, он с азартом первооткрывателя, принялся переворачивать одну доску за другой. Однако ничего, кроме примятой, чуть поблекшей без солнечного света травы и быстро разбегавшихся в разные стороны мокриц, под досками не обнаружилось. И лишь перевернув последнюю доску, он увидел её. Зелёное, длинное тельце с тремя бурыми полосками на спине. Такой она запомнилась ему на долгие годы. Та ящерица, это он тоже помнил очень хорошо, была длиннее, чем эта. Гораздо длиннее.  Едва завидев её, он, в порыве, проснувшегося в его душе внезапно, охотничьего инстинкта, бросился на неё и когда она уже готова была скрыться в траве, он успел накрыть её ладонями.  Задыхаясь от восторга, он возвестил миру о своей удаче громким возгласом.  К счастью тогда на его крик никто так и не прибежал, и он был единственным свидетелем, того как его триумф обернулся позором, когда, желая проверить, как чувствует себя первая в его жизни добытый собственными руками серьёзный охотничий трофей, он едва не расплакался от досады, обнаружив лишь резво извивающийся хвост.
Он снова посмотрел на ящерицу.
Рептилия сделала хвостом пару движений и снова замерла.
«Ну так, что? Попробуем снова? Может тебе и повезёт на этот раз, а?»
-Нет милая, – произнёс он в пол голоса. – Давай как-нибудь в другой раз. 
   Не то испугавшись звука его голоса, не то просто решив, что с неё довольно общества этого странного существа, ящерица, зеленоватой струйкой скользнув по камню скрылась в траве.
Поправив на плече ремень от сумки, он устремился вверх по глинистому склону.


               

                8.

    Продвигаясь всё дальше, он, глядел по сторонам и ничего, решительно ничего из того что окружало его не вызывало в его сознании никаких ассоциаций. Всё было чужим, незнакомым.   Это ему казалось странным. Однако другая часть его сознания, настоянная на многолетнем опыте, уверяла его в том, что так и должно быть. Что за столь долгие годы должны были произойти и конечно же произошли большие перемены в здешних пейзажах.  Внутренне соглашаясь, он всё же надеялся, что где-то там, вон за той сосной, или за тем вихрастым кустом можжевельника непременно ждёт его что-то такое, что он узнает с первого взгляда, и именно там и тогда закончится его путь по чужому лесу и начнутся благословенные пределы его детства.
    Он продвигался всё дальше, однако земля его детства всё не начиналась. Лес, как и в самом начале его пути не желал признавать в нём своего. Ему вдруг стало страшно и неуютно. На какое-то время он остановился под сенью старой раскидистой ели, дабы вновь обрести душевное равновесия, но вместо этого его вновь накрыла волна воспоминаний.
    Это случилось, когда он учился во втором классе. Во время зимних каникул, они всем классом поехали в музей, находившийся в другом городе. И так случилось, что он, потерялся, на вокзале. Он вспомнил с каким ужасом стоял он посреди моря голосящих и суетящихся людей.
Затем, он, тихо плача принялся всматриваться в переливающееся пёстрое людское месиво, в надежде увидеть среди сонма чужих лиц, хоть одно знакомое ему. Он знал, что после того как его найдут по возвращении ему попадёт, но в тот миг, он готов был на всё, только бы очутиться в привычной ему обстановке. Тогда всё кончилось благополучно. Его нашли спустя какой-нибудь час.  Однако его мозг, судя по всему подобно педантичному стенографисту, тогда зафиксировал все его переживания, и мало-по малу встроил их в его природу. Но фундамент страха был заложен гораздо раньше, ведь уже тогда, стоя на той привокзальной площади, он уже умел бояться.
 Если бы его попросили охарактеризовать годы, проведённые им в детских домах приютах и интернатах тремя словами, он бы выбрал «жестокость», «страх», «боль».

С того дня как за ним закрылись в последний раз двери его интерната, он множество раз задавал себе этот вопрос. Как ему это удалось вынести всё это? Как?
 
   Много позже, когда он вступил в матримониальную фазу своей жизни, он часто пугал жену, крича во сне. А после он вынужден был придумывать всё новые и новые вариации разбудившего его кошмара. Между тем как кошмар всегда был одним и тем же: ему снилась зажатая в слабой женской ладони свистящая в воздухе резиновая зелёная (на всё жизнь он запомнил её цвет) скакалка. Вот она со свистом описывает в воздухе дугу. У него есть несколько секунд чтобы успеть зажмурить глаза, до того, как его обожжёт огнём.
Нет. Не успеет обжечь. Сон оборвётся за секунду до как скакалка коснётся его кожи.
  Сколько раз в течении жизни, смотря фильмы в которых показывали порку, он, с улыбкой поглядывая на тех, кто был в тот момент рядом, видел, как эмпатический рефлекс заставляет их и понятия не имеющих, о том, что это такое, при каждом ударе плети или прута, сжимать губы и съёживаться. Он не съёживался и не сжимал губы. Он научился терпеть боль. И более того, он научился извлекать из неё пользу, ведь именно тогда, маленьким мальчиком, лёжа после очередной порки в кровати, он, расписывая мысленно сценарии будущего воздаяния своим экзекуторам, он, сам того не ведая, подобно Икару клеил крылья, на которых поднимется ввысь его фантазия.
Вскоре он подошёл к невысокому покатому камню, тропа по которой он шёл, едва обогнув его раздвоившись разбегалась в разные стороны. Один её конец, взбежав на невысокий высушенный зноем пригорок, терялся в зарослях молодого можжевельника, тогда как другой, более тонкий, уходил влево. Вытащив атлас, он сверился. Ему следовало повернуть на влево.

 С каждым шагом идти становилось всё труднее. И дело было не только в висящих в воздухе, звенящих туч комаров, которые, привыкнув к его еловому опахалу, мало по малу перестали принимать его в серьёз, и принялись навёрстывать упущенное. Не только в духоте, которая час от часу делалась всё невыносимее. Не только в сумке, которая шаг за шагом становилась всё тяжелей. Просто с какого-то момента ему вдруг стало казаться, что изменился сам воздух.  Тот пряный, тёплый, настоянный на хвое живительный газ, который заполняя его лёгкие, придавал сил заставляя двигаться загустевшую с годами кровь, теперь, кружил голову, словно говоря:
-Останься здесь. Не ходи дальше.
   Проходя мимо высоких стволов сосен, он касался ладонями по тёплым, шершавым стволам. Остановившись возле, высокого кедра он, припав щекой к его шероховатому стволу, стоял несколько минут.

   Странно. Он, выросший среди собранных со всех концов страны, озлобленных на весь белый свет отпрысков алкоголиков и уголовников, которые с утра до вечера только тем и занимались, что неустанно демонстрировали друг другу всю "прелесть" переданных им с генами родителей качеств, никогда не считал себя сентиментальным, но сейчас он готов был встать на колени и признаться в любви и этому лесу и пробивающемуся сквозь ветви небу. Словно тот брошенный запуганный забитый, ребёнок, который научился терпеть боль, и не просто терпеть, а добывать из неё необходимую для жизни энергию, согласился на чьи-то уговоры и приоткрыл двери страшного подвала, в котором он провёл многие годы.
Он готов был благодарить за каждую секунду прожитой на этой земле жизни. Да, она начавшаяся для него с предательства самого близкого человека, она протекавшая в обидах, она наполненная болью и одиночеством, была. Была.  От переполнявшего его в ту минуту чувства облегчения, ему хотелось кричать во весь голос.





                9.

    Вскоре в дали. Между стволов что-то блеснуло. Сердце в груди забилось сильнее.
  Это было озеро. Озеро его детства. Сколь желанное, столь же и запретное.
    Выйдя на песчаный берег, который, словно заботливая кошка котят, старательно вылизывали волны, он устремил взгляд в даль. Туда где в ненасытном горизонте растворялась гряда лёгких перистых облаков. Противоположного берега с того места где он стоял видно не было. Но это было не важно, он и без того твёрдо знал, что где-то там, на другом берегу, среди таких же сосен и елей, какие плотной стеной возвышаются за его спиной, стоит трёхэтажное здание из серого кирпича, в котором ему судьбой было предначертано провести четыре года своей жизни.
Снова сверившись с атласом, он двинулся вдоль берега в направлении невысокого продолговатого холма. Один склон, которого сбегал в высокую осоку, а другой в густые заросли какого-то кустарника, из которых словно жерди торчали редкие хлипкие берёзки.
 
Взойдя на холм, он замер.
  Раскинувшееся перед ним до самого горизонта пространство, сплошь покрытое словно солнечным ковром, крохотными жёлтыми цветами, казалось средоточием всего жёлтого цвета этом мире. И лишь лес двумя плотными стенами высившийся по обеим берегам этого жёлтого арыка не позволял залить весь мир солнцем. 
Вскоре, ощущая в душе прилив свежих сил, он бодро шагал, погружая ноги в жёлто-зелёный стрекочущий ворс. Налетавший временами неизвестно откуда лёгкий ветерок, приятно освежал его лицо.
 Сделав остановку, он отёр тыльной стороной ладони со лба пот. Затем вынув из сумки полупустую бутылку с водой, открутил пробку, и с наслаждением припал к горлышку. Несмотря на то, что вода в бутылке успела нагреться, это не испортило ему удовольствия.

  Утолив жажду, он убрал бутылку в сумку, и продолжил путь.
   Вскоре на его пути встретился невысокий холмик, взойдя на который он приложил ладонь ко лбу устремил взгляд в ту сторону откуда пришёл.
 В дали, в поднимающемся от земли, колышущемся знойном мареве, словно оброненное в траве зеркальце, сверкала поверхность озера.
  Поставив сумку на землю, он улёгся на тёплый, жёлтый ароматный ковёр, и устремил взгляд в небо. Ему вдруг отчаянно захотелось испытать себя. Сколь долго он сейчас спустя столько лет, сможет вытерпеть пронзительную синеву неба.  Вышло секунд десять. Отказываясь от дальнейшей борьбы, он с улыбкой на губах закрыл глаза.
 И вновь, как много лет назад, в далёком детстве, солнечный свет, проникая сквозь ткань век и ложась на сетчатку его глаз матово-зелёным полу-туманом, наполнял его душу покоем.
Он лежал и смотрел на проплывающие перед его мысленным взором лица людей.
   А кто эта, сутулая, женщина с бледным словно с иконы лицом и собранными на затылке в пучок седыми волосами? Как она получила место в его памяти? Ах. Да. Ведь это именно она познакомила его с религией. Он напряг память пытаясь вспомнить её имя. И когда он было уже сдался, на экране его ума высветилось: «Гильперия Никаноровна». Фамилию, судя по всему, памяти удержать не удалось
 Теперь он отчётливо её вспомнил. Он вспомнил, что она носила в руках чёрные блестящие бусы, при том, что все женщины, которых он видел до этого носили бусы на шее. Позднее размышляя над загадкой этих бус, он пришёл к выводу, что, должно быть они подарены были ей очень дорогим для неё человеком, чьё изображение она то и дело вынимала из кармана своего платья, вместе с крохотной, синей книжицей. Познакомившись с Гильперией Никаноровной получше, он узнал, что-то, что он принял за бусы, называлось чётками, и находились они именно там, где им надлежало находится, а синяя книжица, это евангелие, книга описывающая жизнь Иисуса Христа-того самого мужчины, с изображением которого Гильперия Никаноровна никогда не расставалась. Сколько Гильперия Никаноровна не увещевала его в том, что Христос есть не только спасение, но также он само добро и сама любовь, он, глядя на изображение, этого самого Христа, видел перед собой лицо, которое больше подошло бы поднятому среди ночи, понятому.
     Гильперия Никаноровна, всегда приходила к ним в одном и том же когдатошнем, вязанном платье, ставшей для неё со временем, вероятно чем-то вроде второй кожи.
  Он вспомнил даже цвет этого платья. Платье было тёмно-бордовым.
 Со временем ей и её последователям, предоставили место для встреч ни где-нибудь, а, в «ленинской» комнате. Сейчас, много лет спустя будучи образованным, зрелым человеком, он не смог сдержать улыбки, осознавая всю пикантность той ситуации. А тогда он приходил послушать её истории и попить чаю со сладостями.
  Лишь спустя много лет, прочитав много книг по психологии, он наконец понял зачем на самом деле приходила в их детский дом, Гильперия Никаноровна. Она приходила к ним за счастьем. За обычным бабьим, семейным счастьем, которого она так и не сумев найти в мире дольнем вынуждена была с помощью фантазии учредить в мире горнем. Она выстраивала виртуальную семью, в которой на роль мужа ею был утверждён не больше ни меньше, как сам Христос.
«В самом деле. Не оттолкнёт же её тот, кто воплощает в себе саму любовь и добро», вероятно думала она, разглядывая оставшись наедине образ главного мужчины её жизни.  Для полной семьи ей не хватало лишь детей. Вот именно за детьми она и пришла в детский дом где содержался он. Но всё это он поймёт гораздо позже, а пока, он, восьмилетний мальчишка каждую субботу с нетерпением ждал в раздевалке, когда мелькнёт вязанное бордовое платье, дабы усевшись за стол в ленинской комнате, пить крепкий чай со сладостями и в пол уха слушать странные рассказы при этом, изредка посмеиваясь. Иногда тихо, а иногда в полный голос, как например случилось, когда в рассказе о трагедии, постигшей города Содом и Гоморра она, потрясая в воздухе крючковатым пальцем и гневно сверкая глазами, произнесла по слогам, режущим слух фальцетом слово «Гомосексуализм».   
     Смех смехом, однако результатом тех чаепитий стало то, что трое из тех, кто, тогда, сидя за столом, посмеивался над теми рассказами, стали в последствии священниками.
Он, будучи от природы человеком сомневающимся и любопытным, в конце концов нашёл, что на слишком уж многие вопросы, которые задавал он, у Гильперии Никаноровны не было ответов, те же ответы, которые она давала выглядели слишком беспомощными и наивными, а то и отдавали совершенно откровенной отсебятиной. Так или иначе религиозного человека Гильперии Никаноровне из него сделать не удалось, однако та, почти фанатичная настойчивость, с которой это тщедушное, и почти усохшее от вечных постов и воздержаний существо стремилось обрести свою долю счастья в земной юдоли вызывала в нём уважение.
    Он вспомнил с каким изумлением, однажды пробегая по коридору другого интерната, (всего он сменил их пять), он увидел возле двери «директорской» её вязанное тёмно-бордовое платье. Она пришла по всей видимости для того, чтобы испросить для себя право продолжить, прерванные встречи. Однако не то в силу ли того, что директор этого интерната был ко всему прочему ещё и преподавателем физики или ещё по каким-то причинам, чаепития на новом месте так и не возобновились. Зато спустя всего три месяца он поднял над головой свой первый в жизни стакан водки.
   Гильперия Никаноровна приезжала изредка, для встречи со своими последователями (теми самыми, ставшими впоследствии священниками), они долго гуляли по городу и о чём-то беседовали.
   Отогнав от лица какое-то назойливо-звенящее насекомое, он не произвольно усмехнулся, размышляя над тем, какими порой изворотливыми путями люди стремятся обрести то, что лежит совсем рядом.  А не сумев обрести желаемого соглашаются на глупый и подчас нелепый эрзац. Хотя, в прочем, возможно именно в умении трезво взвесив свои возможности, подстроиться под окружающие тебя обстоятельства, или говоря иначе «извернуться» и заключается секрет обретения простого, человеческого счастья. Кто знает?
Тогда как он, привыкший с раннего детства озираться и соотносить каждый свой поступок с возможными последствиями, слишком часто, перешагивал незаметную грань, за которой здоровая осторожность перерождается в банальную трусость, за которую ему, в результате, пришлось заплатить долгими годами одиночества.
  Сколько раз он, внутренне насмехаясь над собой, отвечал вопрошающим его том не тяжко ли ему жить одному, что одиночество, это очень дорогая привилегия, и что позволить его себе могут только очень богатые люди, и что только полные идиоты от него добровольно отказываются. Когда ему на это замечали, что ведь жить одному тяжело, он с деланной надменностью отвечал, что одиночество, вопреки общепринятому мнению отнюдь не предполагает того, что тот, кто его выбирает, должен всенепременно быть один, одиночество предоставляет право выбора: кого ты хочешь, видеть, когда ты хочешь видеть и главное на протяжении какого срока ты хочешь видеть. Поскольку лучше наслаждаться временем, когда люди приходят в твой дом, чем наслаждаться временем, когда люди уходят.  Вообще по части советов он всегда, как, в прочем, и большинство неудачников, слыл большим докой. Ему льстило то восхищение, с каким взирали на него окружающие люди после очередной звонкой сентенции.
Откуда же было им всем знать, что вся его «премудрость» это ни что иное, как гнусное лицемерное отродье жалких, суетливых измышлений, которым он словно предавался в ожидание спасительного сна, длинными тоскливыми ночами, когда холод холостяцкой постели, тиканье настенных часов, намекающее на неизбежность смерти и мрак, провожали его в мрачные каменоломни его души.
  В этот момент громкий крик какой-то птицы вернул в реальность. Он открыл глаза. Мир вокруг был таким же ласковым и спокойным как прежде. Он снова закрыл газа, и снова изумрудная мягкая лапа нежно опустилась на его веки. 
   Внезапно он почувствовал в груди резкую боль. В надежде, что вскоре боль отступит, как это бывало с ним уже не раз, он затаил дыхание. Однако на этот раз боль не только не отступила, но и напротив, с каждой секундой нарастала. Он глубоко вздохнул. Однако вздох не принёс ему облегчения. Он перевернулся на живот.  Но в таком положении, ему стало трудно дышать.  Он хотел было перевернуться на спину. Однако приложив неимоверное усилие, он сумел повернуться лишь на бок, и в этот момент в его груди что-то оборвалось. С трудом шевеля посиневшими губами, он успел произнести лишь несколько бессвязных слов, и это было последним, что связывало его с этим миром.


                11. 

 Было около трёх часов дня. По полю шли двое.  Девочка лет пяти одетая в ярко зелёное платьице. Держа в одной руке жёлтые сандалики с пряжками в форме сказочных львят, в другой девочка несла жёлтый похожий на разноцветный маленький факел, букетик.
Чуть поодаль шла невысокая старушка в синем ситцевом платье. В одной руке старушка держала сачок для ловли бабочек, а в другой початую бутылку минеральной воды. Глядя на то с каким задором внучка гоняется за то и дело вспархивающими из-под её босых ног бабочками, старушка улыбалась. Бабушка крикнула девочка стараясь не упустить из вида только что вспугнутую ею бабочку. –Давай ещё погуляем. Тучки ведь прошли стороной.
Глянув на небо старушка, подумала, что дождя, вопреки её опасениям в ближайшее время не будет.
-Ну хорошо Лена. –сказала старушка, улыбаясь, видя как заблестели при её словах глазки ребёнка. - Давай ещё погуляем. Только далеко от меня не убегай. Хорошо?
Не помня себя от счастья, ребёнок, раскинув руки устремился в изумрудно-золотую, плюющуюся кузнечиками даль.
Старушка медленно брела по жёлтому от лютиков полю. Дабы ощутить касание каждого цветочка каждой травинки кожей ступней, она, старалась не поднимать ступни высоко над землёй. Остановившись, она долго смотрела на крохотный синий цветочек, кажущийся маленькой льдинкой среди жёлтого тёплого моря. Она уже хотела присесть, чтобы сорвать цветочек, но в следующую минуту до её слуха донёсся голос внучки:
-Бабушка иди скорей сюда.
Наверное, опять кузнечиком или жуком хочет похвастаться подумала старушка, устремляясь на голос внучки.
Они стояли и смотрели на лежащего на боку человека, одетого в джинсы и рубашку цвета «хаки». Рядом с человеком стояла большая, спортивная сумка.
-Бабушка, спросила внучка, - а дядя спит? 
 -Конечно спит, милая, - ответила старушка, уже понявшая в чём дело, и теперь лихорадочно размышлявшая как ей поступить дальше.
-Бабушка. а почему дядя спит здесь, а не дома? – не унималась девчушка.
 -Устал в дороге, вот и прилёг отдохнуть. Знаешь, что, милая, нам, пожалуй всё-таки пора домой. Пойдём скорее. Нужно поскорей позвонить кое куда.
-Куда бабушка?
- Пойдём, -повторила старушка, проигнорировав вопрос внучки.
    -Бабушка, - захныкала внучка, когда они приблизились к краю поля.  -Я оставила там, где спал дядя, букетик, который собирала для мамы. Давай вернёмся. Или ты подожди тут, а я сбегаю за ним. Хорошо?
-Нет дорогая, - ответила старушка, в её голосе звучали тревожные нотки. - Сейчас нам Леночка нужно поскорей вернуться домой. А букетик давай оставим дяде.  Себе
 ты в следующий раз соберёшь новый. Ещё лучше. Глянь сколько цветов, - и, хотя девочка в этот момент смотрела обижено себе под ноги, - старушка указала свободной рукой в сторону поля.
-У тебя милая ещё целое лето впереди. Да что там лето, у тебя впереди ещё целая жизнь.

               
Эпилог.
        Солнце продолжало неустанно заливать зноем измученную землю. Лёгкий порыв ветра налетевший внезапно со стороны озера слега взволновал траву унёсся к качающемуся в потоках горячего воздуха горизонту.
   Из-под лежащего на траве крошечного букетика вынырнули, одна за другой, две маленькие зеленоватые ящерицы. Сделав несколько шагов в сторону стоящей невдалеке на земле сумки, они замерли в нерешительности и приподняв приплюснутые головки, устремили взгляды на лежащего неподвижно на боку человека.
Вскоре ящерицы скрылись в траве, вспугнутые шумом автомобильного двигателя.

                КОНЕЦ.
                Чижовой Оксане Владимировне
                посвящается.
                20.12. 2024г.






               



                Возвращение.
                (новелла).