Спонтанный Остров. Поэма в 2-х частях. Часть II
УЛИЦА РЕПИНА
1
Прикуривай от пустоты
Между тобой и господином.
Два робких «вы». Давай на «ты»,
Собор Святого Михаила!
Мне одиноко. Это ложь.
И жизнь ужасна, день хорош.
Всё повторяется во сне
И повторяется случайно.
Из дома побежишь по тьме
За смертью, словно бы за тайной.
Так прикури от господина
Между Собором с пустотой.
На «вы» – всегда несправедливо –
Быть (с) кем угодно – не собой.
2
Я вынужден у мрачного отеля
Искать глотками воздух в музине.
И, словно рыба на словесной глубине,
Я должен стряпать небо Галилея.
Надкусанное яблоко из слез,
Как азбука, что читана два раза,
В вину поставит мне, да и в проказу,
Что я не жив злословьем, словом мертв.
Так шли года, утрачивая ритм.
И было чувство, что учение дадут
Те, кто слагали: «Слово – институт».
Но мой букварь составлен гордой нимфой.
Навряд ли цель стиха спасенный круг,
разящий меч... А только лира, лира, лира.
3
Дело наше – табак,
Уголёк, перегар, пепелище.
Из ночи прямо в сад,
Но не в тот, что построил Всевышний.
И не то что бы в ад...
Но к кострищу, к кострищу.
Напоследок – огню,
Всё, что мог, всё, что сделал, и точка.
А потом за черту... –
К перечеркнутым ночью.
День ли, зеркало – самоповтор,
Самосуд и прожарище, муза.
Никуда никогда не пришел.
Ни к кому ни за чем не вернулся.
4
Я очень плохо чувствовал себя
Тогда, тогда, когда не перемена
Событий, мест и чувств. Отмена
Событий, мест и чувств не зря
Настигла в этот час меня.
И за окошком то темнело...
То светлело. То
Случалось, ровным, ничего.
И это "ничего" в тетрадке
стремился я невинно указать.
Ах, пустота невинна! кстати,
как смерть, как мать.
И как поэзия, наверн. – «Уменье строить Ничего».
Так выползает слово «тень», в словом открытое окно.
5
Даже времени неподвластна
Смерть, что на белом листе в кавычках
Ставит прожитый напрочь ужасный век –
Как день, причем самый обычный.
И доколе ветер опровергает
Обособленность облака от небес,
Я претворяю, что приотворяю
Свой Тевтобургский Лес.
Пусть небрежны слова в тишине строки,
И пусть напоминают они
То, что я не писал, но слагал во снах
Небрежность Самой Пустоты.
Это родина смерти – моя нужда,
Неподвластная времени ерунда.
6
По парапету вечности шагну
За всякий, всякий вздор.
Я точно знаю, как умру,
У смерти свой фасон.
Небытия дороже мне
Безынтересный след,
Что я оставлю на стекле –
Красильщик, не поэт.
По парапету. К вечности. Ну и?
Для всех, для всех упёртых:
Не надо страсти для любви
И пустоты для мертвых.
А я что? Я уже далек.
Что мне искусство ваше, что ваш бог?
7
Я иду, умирая, по снегу,
Я по снегу иду умирать.
Если есть в этом что-то бога,
Или лучше сказать, что от бега,
Или лучше вообще не сказать...
То, возможно, вернуться придется,
И приходиться часто весьма.
Надо мною холодное солнце,
А под ним ни черта, ни черта.
Только снег да дворянское нечто,
Непохожее на людей.
Я иду, умирая, между
Снегом и словом «сердце».
И материи нет, как дней.
8
Не глухая печаль, потому что
Звук имеет тоска, но иной.
– Что не строил, уже разрушил, –
Молчаливо протяжный вой.
И на сердце бросается нечто,
Чересчур человечный век.
Календарь, – и смерть неизбежна, –
Приближает последний снег.
Пусть и так. Заслужил, мой мальчик,
За окном этот ветхий лист.
Не моя, всё равно потрачу
Молчаливо протяжную жизнь.
Дай вам бог хоть осенний лист...
Это всё ничего не значит.
9
Жизнь – повод для смерти. Авось, и так,
Как ни вглянешься в бездну – какой-то знак.
Как на радостях к горю себя нести,
Так и, собственно, я, дописав свой стих,
Не поверю ни в чудо, ни даже в
Отсутствие чуда через «увы».
В языке, как и в жизни – учись с конца,
Как с начала моря лежит волна,
После ж только песок. И того мельчей
Пустота в колебаниях двух качель –
Жизнь не предок, потомок, в придачу паж
У своей Госпожи, лишь её мираж.
Как не спорь, и у бездны значенье есть.
У всего. Где угодно. У смерти – здесь.
10
Я спустился в Тартар искать себя,
По остывшим душам шагал к огню.
Нет уже ни друзей, ни для них корабля,
Нет чувств ни к коню, ни к врагу.
Так ли шутят заправские нынче божки?
Мелковаты, что ваши поэты.
С детства привык рисовать кружки?
Так на-ка – рисуй портреты!
Этой грубостью полон и каждый ад,
И тут я сказал про быт.
Я покинул небо в его распад,
Теперь каждый из нас забыт.
И спустился в Тартар, искать зачем –
Мучиться дальше, – на поиск стен.
11
Быть зрителем всегда, везде.
Нигде не возникать. А если и возникнуть,
То только в ряде глаз, горящих в темноте.
Не созидать чудес, не совершать ошибок.
И так по кругу: Дуги. Колея.
Безвкусно, безыскусно, бесполезно
Быть зрителем. Как незаметен я!
Незатемнен. Смотри же, как я вырезан!
Из общих сфер, из времени и из
Всех ваших мыслей. Я есть компромисс
Меж пустоты с землёю, между лиц.
Я маска есть, я даже не артист.
Быть ожидателем, быть жаждой, быть толпой.
И все равно. Всегда. Наедине с собой.
12
С антресолей достану перо
поверчу, покручу, а потом
обломлю и покину свой дом,
и с потопом вернусь в него.
Надоели гашиш и любовь,
И вино, и гашиш надоели.
Но с потопом появятся вновь
В самом конце недели.
Мой друг, мой ангел, раствори мне плоть
Всю боль впитай, как лист бумажный.
Мой друг, мне плохо. О разве это хоть
Немного важно? Хоть немного важно?
О чем я тут не прокричу...
Как снова я вернусь к перу.
13
И не было меня в том «пусть»,
Что ты, наверное, сказала.
Слова бросаются на грудь,
А вдалеке молчат вокзалы.
О чем, о чем? О всем-таком.
Про то, где мы с тобой бывали,
Я - поселенцем-чудаком,
Ты - чудотворницей. А с нами
Обиды, счастье и враньё.
Всё, что случайно - таково.
А чего нет, то и забудем:
Дорогу, бога, смерть и путь.
В мои стихи проникли чужие люди.
Я, наплевав, ответил: Пусть.
14
У времени смысла и правды нет,
Как в жизни, что вдруг оказалась лишней.
Это как если – вскопать портрет,
За ним только фон, окромя затишья.
Вдумайся, если сломать предмет,
То от вещи останется трафарет,
То есть уже от бывшей.
По римской улице пройду,
Где даже свет геометричен.
Фонарь клонится в пустоту,
И это кажется первичным,
Как смерть, что завсегда «по ту».
Не верю в то, что я умру,
Но верю, что воскресну лично.
16-23 июня
Васильевский остров
Свидетельство о публикации №124122102504