Спонтанный Остров. Поэма в 2-х частях. Часть I

ЧАСТЬ I
ЛИНЕЙНЫЙ МИР


* * *
Мост для меня представляет особую геометрию, приближенную к шаманистским попыткам опознать в сгибах и неровностях пространства некие особые закономерности. В случае же Моста мы имеем дело не просто с линией или с дугой, а с целой второй реальностью, скорее надреальностью, пролегающей НАД водой. – Думал я,  в очередной раз остановившись в центре моста, в этот – Благовещенского. Дело было ещё днем, но днём тревожным, даже настороженным. Думаю, для Петербурга это нормально – поминутно отсчитывать от происходящего особые мгновения, в ритме которых и порождается обычно стих у хорошего поэта. Я был не из таких, оттого и мог только записать пару этих горестных заметок в свой блокнот, пока взору моему открывалась река Нева, колышущая края губ моих своим встревоженным нутром. 

* * *
Стрелка Васьки в июне превращается в подобие Индии, некого неясного мистического маршрута между ними. Из-за клятых «Парусов» ростральная колонна у Дворцового моста перекрыта, как и парковая зона за ней, заодно – захватили большой кусок перехода. Молодцы. Оттого-то теперь здесь толпы людей на постоянке, час пик без конца! И, естественно, ещё одна толпа второй колонны, ведущей к набережной Макарова. Толпа, толпа, толпа. Конечно, её можно с легкостью обойти. Но что делать человеку, что не может обойтись без посещения этого издревле магического треугольника на Васильевском острове? Наверное, перестать жаловаться на демофобию.

* * *
Выбрался наружу, из плотного потока людей загулявшим духом, почти приведением. В толпе со мной случился приступ болезни, я побледнел лицом и исхудал в силах, почувствовал сильное головокружение и паническое предзнаменование. Пришлось сбежать по Биржевому проезду в другую реальность, отчертив позади людную реальность Стрелки.

Пробираясь между купольными желтыми сооружениями, где не было ни единой души и властвовала полуденная тень, я добрел до НИИ Отто, присел у какого-то мясного ресторанчика, что располагался в бывшем погребе, и стал наблюдать за тишиной. 

Ничего не случалось и не происходило. Существенным являлось только игра двух белых бабочек на фоне монументальных куполов НИИ. Я почувствовал себя свободным человеком и придался глупым размышлениям, к сожалению, лишь в убогой стихотворной форме. На большее сейчас я был не способен.

Пахло летом во второй фазе дня, могущественной тенью, что ложилась на архитектуру безлюдья этого малопонятного человеку места. Чудовищная петербургская дисгармония мешает пустоте заполонить собой всё сущее. Здесь же Гармония царила в равенстве с Пустотой. Они, словно две родных сестры, открывали лучшие виды на частицы живой, нетронутой природы, совмещенной с природой человека – архитектурой.

* * *
Поднялся по Тифлисскому переулку к академику Павлову. Переглянулись, перекинувшись весьма несмешными анекдотами.
– Где у вас тут, господарь, собираются приличные люди? – спрашивает турист у петербуржца.
  – На кладбище, – отвечает тот.
 
Проследовал дальше, уже по Тифлисской улице, мимо «Древа Любви» – удивительно дисгармонично воткнутого в небольшой дворик между Гостиным двором и зданием факультета психологии СПБГУ. Умиротворяющее зрелище. Сразу хочется что-то написать. Например: «Ни в тишине нет дома, ни в словах. // Пускай, и даже это вечно. // Как человек – я завсегда неправ, // Но как поэт – бесчеловечен, // Бездомен. Разве в этом соль? // Вторгаясь в братскую юдоль, // Пишу стихи, украденные речью».

Спустился к Сахарову, прогулялся по пустому Менделевскому скверу. Встретил только парочку студентов да работяг, занимающихся очередными реконструкционными работами. Величественная тень падал и здесь, спонтанно покрывая половину острова, словно мгновенно-событийным туманом, в котором реальные вещи становились размытыми и менее считываемы, но взору открывались символы, знаки и другие абстракции, в глазах художника превращающиеся в смыслы.

Через маленький и милый Гефсиманский садик прошел (через мемориал) в Сад Камней. Странное, дисгармоничное место, явно выбивающееся из общего безделья Университетской набережной. Оттуда я двинул прямиком в Ботанический сад СПБГУ, через него вышел к особнякам Елисеева и Бирюковой, и дальше – через Сад Меньшикова к академику Вавилову. Немного отдохнув, наслаждаясь местной тенистой тишиной, я выдвинулся по прямой, изредка сворачивая за бродячими котами (блуждающими огнями Острова), до Кадетской линии, что лежала в сплаве с 1-ой. А там и Церковь св. Екатерины, и снова люди, и Большой проспект.

Не сегодня, – развернулся я и последовал в новую вертикальную реальность.

* * *
Чувство примерного покоя. Улыбаюсь собственной тени, словно могу позволить себе быть счастливым. Переместившись снова во времени и пространстве, иду по Волховскому переулку, от квартиры Куинджи. Так спокойно всё и размеренно, словно это итальянское утро. Жаль, не бывал в Италии, чтобы сравнить. Но почему-то уверен, что здесь не хуже. «Интересно, а Данте бывал в Италии? А в аду?»

* * *
Дошел до издательства Геликон, неспешно расхаживаю по Кадетской линии. Чайки, вихрясь за крышами, перекликаются друг с другом. Ветра в лежат в покое, как меланхоличные северные призраки.

Пахнет китайской лапшой и акриловыми красками. У КБ завалился приятного вида старичок, бородатый и толстый еврей, сложивший руки на пузе, не выпуская авоськи из засаленных грязных рук.

Всюду зелень и лето. Около Лютеранской церкви летают бабочки, далеко виднеется разнеженная бледная луна на ясном голубоватом небе. Дрожит в ожидании восхода ночи, Улица Репина, скрытая от всех кирпичной кладкой тишины. На Большом проспекте остановилось время.

* * *
Встретил молодую художницу, что назвалась «Машей», красивая в своей отреченности от происходящего вокруг девушка. Ей не с кем было поговорить, кажется, она переживала из-за диплома. Мы поболтали об Уитмене и Киплинге, последний – её любимый автор.

Покурили вместе несчастный «Лаки страйк» с кнопкой. Рассказала мне, дураку, об Острове разные тайны. Я записывал за её губами, восторженно и с трепетом, словно вдохновленный школьник.

Прочитал ей «Дантезиса», сказала: «Кому-то очень повезло. Хорошо, когда о тебе так тонко пишу»  – вздохнула, взмахнув ресницами.
Я пообещал, что напишу и о ней. Маша спросила:
– Когда?
– Когда буду жалеть, что не остался тут с тобой на подольше, – ответил я. Вполне искренне даже, по крайней мере, мне так тогда казалось.
Посмеялись. Неловкая пауза. На том и расстались, более никогда не пересекаясь на других линиях жизни.
* * *
Прошел мимо небольшого подвальчика, где китайцы сутками играют в Маджонг, вроде какой-то местный клуб. Из окошка подвальчика приметил ослепительно красивую китаянку с крайне надменным взглядом, что безостановочно курила длинные сигареты и эмоционально взмахивала руками. Улыбнулись друг другу и обменялись приветствующими жестами. Время неохотно начало свой ход. Застывшие в небе чайки медленно продолжили полет за дубовыми листьями, что тоже, вслед за временем, зевая вспоминали про законы всеобщего тяготения.

* * *
Последнее солнышко отрывистыми лучами пробивается за стекла Василеостровского рынка. Снаружи бегает тучный пёс, обнюхивая оброненное кем-то мороженное. Видимо, не его темка. Он уходит.

Сел обедать около пёстрой компании. Две француженка, одна точно северянка, немец, еврей (скорее всего, американский, судя по акценту), канадец с обильной рыжеватой бородой и два японца. О чем-то весело болтали на неизвестном мне диалекте английского языка. Я, попивая грузинский лимонад, с приятными чувствами наблюдал за ними, пока время на моих часах неумолимо разгонялось к вечеру.

Покурил со странным человеком в тапочках и огромной белой собакой, что тот держал на поводке. Мужик имел длинную бороду, закрученную в сотни маленьких косичек, халат в психоделической расцветке, маленькую трубку, из которой шел странноватого запаха дымок. Торкнуло не сразу, а как-то с общим замедлением происходящего. Вскоре подошла молодая, лет восемнадцати девушка, бросилась на шею к мужику и они о чем-то мило забеседовали, говоря на смеси русского и креольского (по ощущениям...)

* * *
Потянувшись, двинулся по Волжскому переулку к Бугскому, оттуда на 6 и 7 линии. Проходил мимо двух байкеров, что парковались у небольшого клуба. Вышел третий, они перекинулись фразами. Двое зашли внутрь. Третий подготовил своего черного коня, выкрутил музыку на всю и двинул мимо меня под «Future» Леонарда Коэна. Я только и мог, что удивиться, абсурдному стечению обстоятельств.

«I've seen the future, brother
It is murder» - проревел мимо меня чудаковатый байкер, полностью покрытый гномьей черной бородой.

Далее дорога вела меня к Академическому переулку, а от него по прямой на 8 и 9 линии. Время продолжило искривляться к ночи, людей всё также было мало, либо я просто не успевал их замечать. Время текло настолько быстро, что улавливать получалось лишь истребленные тени, что витали с невероятной скоростью мимо меня.

* * *
Вышел к Любимой на набережную Шмидта, что у Благовещенского моста. Слева перекликается геометрическими бликами с петровскими шпилями Исаакиевский собор. Нева печальна и чем-то встревожена, на сердце у нее неспокойно, и я это чувствую всеми фибрами так называемой «души». Вместе о чем-то плачем, иногда перемешиваясь с комиссарами переливчатых мотыльков, она – волнами, я – строками. Неподалеку лабает свою суровую северную музыку бродяга-бард. Ему аккомпанируют белые с серыми пятнами чайки, охотящиеся на воздух. Каменные сфинксы, кажется, покачивают своими гордыми глазами им в такт.

Мост так красив и прост, что, при беглом взгляде поэта, создаётся ощущение, что ничего более за мостом вовсе и нет. – «За городом нет ничего...» - вспомнили мне вдруг строчки Льва Хлебникова. – И только воды Невы бессмертны, они текут по времени, в пустоте Петербурга, описанной ещё великим Ива;новым. Но стоит поэту об этом написать – и город тут же проявляется из множественных сонм отсутствия, и Нева, обрадованная его вниманию, игриво ополаскивает ступни трехгрошового писаки. Они флиртуют, и это я про текст, который сочиняется по ходу сего действия. И главная ценность этого момента в том, что пройдет день, разведутся мосты, и даже текст, после написания, потеряет свой первозданный смысл. Но любовь останется. Любовь всегда остаётся. И чем больше одиночества на квадратный метр пространства, где творилось таинство, тем эта самая любовь заметнее в своих несгораемых следах. «Любовь сильнее времени. Время всегда отстаёт назад. Смерть обгоняет. И только Любовь последовательна и равно расположена на протяжении всей жизни». Ну вот и всё, бард доиграл свою музыку, а значит затихает и река, смеркается небо, задувают с Севера дикие призрачные ветра, ставит точку поэт и, что важнее и трагичнее, трезвеет.

И тут я сам, вместе с Невой, растворяюсь в поэме на неизвестном, но таком чарующем языке вечности. Если и есть в этом мире что-то склонное к Абсолюту, то это вода.

16-23 июня
Васильевский остров