Литейный Мост. Поэма-кат

Ты та песня, которую пел Синатра
в пучеглазой беспочвенной вечности.
Ты на картах
стрит-флеш с обязательной верой в массу.
Значит, нет единиц, опоясанных не тобою!
Буревестник нам врёт, в этом черном июньском дне
нет места герою.
Ни мне, ни тебе, ни даже развалинам героизма.
Всё проходило. Слова разлагаются быстро, как воля что их породила.
О воистину! бессмертны числа –
у единицы эмоций нет!
Ты верна теории систем.
Целое делимо, но не отделяемо.
Так приходится тосковать песку
по соседнему берегу. Часть –
однозначна, хоть и может быть разноцветной.
Это свойство волны –
не выделяться среди посредников.
Единица – хаос! И он начало.
Ударят два раза на Спасской башне...
И наступит порядок.
Думаю, потому же я вышел за дверь
и оставил стихи на окне.
Может, только примеры;
может – эпиграф, письмо, мандат,
обвинение или признание.
Для постмодерна: уже не важно,
для метамодерниста – не входит в планы,
и для авангарда – голубиный язык.
Значит ли... что классицизм это?
И волны прыгают друг на друга.
Ты стояла, на них смотрела.
Они ноги ласкали, ты улыбалась.
Буревестник соврал, никакого шторма.
Ты та песня, которую пел Синатра,
что-то про Dreams или Nights.
Я сказал тебе что-то про Время,
и почему-то вода в этот миг
стала похожа на голубую настойку.
"Вода настаивается на времени" – записал я в блокнот, – "... река, исходя из этого, есть настойка..." Мое отражение взглянуло на девушку с розоватыми стекляшками глаз. Недописанный текст про нее покоился в левом кармане, около трубки. "Может, ещё не время", – подумал я. "Поэт настаивается на музе" – запомнил я сердцем и двинулся к ней. Но направление уже не имело значения...
уже не имело значения...
        дошел я, или же нет...
                случилось ли хоть что-то
                в этом хаотичном наборе звуков.
Я вспомнил Иркутск.
Было довольно гадко, особенно с небом.
С небом всегда неудача
В Сибири. В кафе «Тюльпан»
В порыве шизофренического наития,
В погоне за собственным обескровленным видением!
Я ошибочно считал свои руки своими руками.
Напротив – попивая черный холодный кофе – сидела Она.
Играл Синатра. И музыка казалась обманчивой, словно зло.
Мы не рифмовались. А время текло мимо нас,
Как и весь этот поганый Иркутск.
Не произнося ни звука... говорили о деньгах и поездах –
Одними глазами. И ничего более не имело значения, кроме
Самого факта нашего существования
Посреди Иркутска, с его явственной черной дырой,
Называемой интеллигентами «Тоска».
Я сделал несколько шагов
в непроницаемую вечность.
Это всего лишь старый мост,
но им делён я, вся эта поэма,
целый мир! Всего лишь мост.
Я прислушался к смерти,
о чём она говорила.
У молчания нет расстояния,
у тишины – обозримого смысла.
Мне бы хотелось слиться с этим
избежным звуком, отсутствовать,
как отражение на воде,
как память, как Ты,
как то, о чём я здесь не написал.
(... допустим, что ещё строка, потом ещё...)
А
Б
А
Б
(... 2 стрф. перед, 1 стрф. фрагмент)
... в той самой велимировской тетради!
что не понаслышке бы увидели...
Это рёв сирен в Ленинграде,
это вой неотложки в Питере...
(... и т.д., подчеркнуть фигуру В. в 2 стрф.)
И так далее, и так далее... Я катился круглым дураком по набережной, захудалым на карман, разбитым, крайне расчувствовавшимся подонком. Было жалко себя. До одури. До нехотения жить.
Но, думаю, как-то так зритель и привык представлять современного поэта – этакое ничтожество, с участливой думой о себе, стоящим исключительно в жалобной формации. И вот ходит оно, ноет, с девушками целуется, портвейн пьет, естественно, терпит неудачи, да и просто терпит. А главное, что «некому руки подать», ну или «никто руки не подаст», и «дорога»... дорога! Продукт же данных страданий и мук творчества принято называть «лирикой», то есть сам процесс, заключенный в некую легкую форму, типа стиха, разумеется.
На самом деле, всё это гроша ломаного не стоит, я вам так скажу. Ни город, ни тёлка, ни стакан, ни сам поэт, ни даже его «мгновенное чувственное». Это всё фейк. Да не, больше! Дипфейк. И под руинами постправды, что оставляет после себя данный «современный автор» – покоится не тайна или истина, а пустота. Свалка пустоты, где беспочвенный мусор накладывается на другой, образуя тем самым горы нестоящего внимания материала. И пустота эта не имеет ничего общего с небытием или качественной, т.е. космической пустотой. Она существует только для того – чтобы наслаиваться на пустоту предыдущую, образуя «контент». Так создается обманчивое ощущение о существовании какой-либо культуры и даже некого движения. Типа метамодерна. Или, как я привык его называть, «практики обосранных штанов».
Я очнулся почти на краю Безымянного острова, лежа у самого моря. Меня разбудили разбушевавшиеся по ночи волны – брызгами на лицо. Я сел и сделал волевое движение, чтобы закурить, но сигареты в кармане не оказалось. «И тут Воля подвела!» – ругнулся я под себя. Холодало. Я смотрел вдаль, на кромки волн Невы – то восстающих с демоническим пафосом над взглядом, то падающих вниз с каким-то троянским восторгом. «Всё-таки, классицизм» – оставил я последнюю заметку в блокноте.
Ничего уже не имело смысла, кроме стиха, что я небрежно набрасывал на сыром зеленоватом листике сточенным карандашом. И было существенно неясно, что именно – оставалось ценным... сам стих, процесс его написания или ситуация, благодаря которой он и появился на свет.
***
Если меня не станет,
Как быстро сотрется память?
То, что уже разрушил –
Одноименно с Будущем.
Стану говорить на бис
В полной темноте:
Жизнь всегда через дефис,
Смерть – через тире.
Остальное – дело лет.
Да кому, какое?
Думал, Будущего нет,
А оно – такое.
Если меня не станет,
Как быстро исчезнет память?
И кому не наплевать,
Смерть ли это, или мать.

15/06/24, 22:00
В окрестностях