Как Лео

Никак в словесной глухомани
меня настиг шальной медведь,
и прикоснувшийся к гортани,
немедля запер душу в клеть.

Так усмирив Эвтерпу-музу,
скупой молчун-тяжеловес,
предрасположенный к абьюзу,
меня лишил (навек?) чудес.

Хотя ж попытки были робки
(слова попрятались, увы)
медведя вынести за скобки,
а лучше б прочь из головы.

Но тот могущественной лапой
как двинет по уху, нахал!
Итог: не пишется (обстряпай) –
белее лист, чем Тадж-Махал!

Белым-бело и на бульварах,
в душе ж бесчинствует Эол!
И дело, значится, в тех чарах,
что на меня медведь навёл.

Но тут из прошлого возникло
виденье странное (к чему?),
воображение же вникло
в картинку, пищу дав уму.

На запорошенном листочке
я разглядел, поверьте, труп!
Его сложили чьи-то строчки,
и этот кто-то был не глуп!

«Так это, братцы, из Бодлера» –
пробормотал я, чуть дыша,
то лошадь дохлая, химера...
«Поспи-ка в ней!» – моя душа –

произнесла и устремилась
в тот приснопамятный денёк,
когда стихира изменилась
от смрада «остова» у ног!

Я ж ощутил не смрад, но силу
от строчек липнущего зла,
увековечивших кобылу,
как вдруг Эвтерпа ожила!

Не это ль сон ежеминутный?
И не о том ли Мандельштам?
Я ж, как и тот охотник путный
воспрянул духом (Лео прям),

решив покинуть лошадь эту,
ведь рвётся ум, а с ним рука,
подспорьем сделавшись поэту,
медведю бросить: «Спи века!»