Люцифер раскаявшийся

                "Сказываю вам, что так на небесах больше радости будет
                об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста
                девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии".
                Евангелие от Луки 15:7
               
1

…Сто чистых душ. И сто
к престолу Божью вознесенных песен.
Сто ипостасей несказанной вести.
И все
они о веке, вечно золотом.
И все
они о рае,
богоданном крае…
где волк с козлятами купаются в росе…
а соловьишка
любовно дифирамбы кошке свищет.
О честно снисканной награде:
о саде, ладе и усладе,
о благодати…

Так почто
подвижникам невесело?
И не взлетают песни в Поднебесье?
Ведь что ни песнь –
в ней есть
восьмая нота:
                стон!..

Ничто, как ересь людоедка
их  разум гложет
гадостно и едко:
а вдруг
несправедлива справедливость Божья?
Вдруг да квадратен Его круг?

– Вдруг Люцифера песнь
 – песнь зла,
                что пожелало бы раскаяться
(как если б мертвая зола
внезапно пламя родила!) –
богоугоднее окажется?

Возлюбленный в дни оны – падший – блудный
молил бы о прощении прилюдно…
Наедине –
в звенящей стуком сердца тишине –
лежал бы ковриком у нОг Его,
Евангелье зубрил бы в келье одинокой,
и хаял бы друзей – тех, прежних…
под собственный зубовный скрежет.
И целовал Отцовские следы,
вдруг возжелав не воли, а узды.

Во имя Божие хрипел бы Люцифер, выплескивая
мрак, грязь и ужас!
– Неужто Богу по душе
сие выхаркиванье легких
так, что уже не слишком нужен
нехитрый лепет тех, чьи души не в парше,
кто жил, тропу смиренную нашед
и помаленечку взошед
повыше…
(Хотя и не на мира крышу.)

Предавший светлое,
                проклявший горнее –
вдруг сатана в раскаянье своем богоугоднее?

Неужто
с послушными
Творцу вселенной скучно?

Для человека падший –
ничто, как дьявол.
Но вдрУг он
для Вышнего – лишь согрешивший ангел,
как свойственно подростку, наглый,
со скуки
рискнувший ринуться с небесной башни
в предел незнаемый
                – поэтому и манкий…
И стервеца взять надо на поруки…
простить…
             – Все понял он в безвременной разлуке!

Вдруг да Ему
дороже всех сладчайших песен
одна, горчайшая:
                от беса
от вчерашнего…
что вымучил прощение испрашивать.
– Исчадье ада?..  – Просто баламут!
– Родной, бездомный мой дурашка…

Святые званы.
                – Грешник избран!
Он факел.
             - А они лишь искры.

Царивший в бездне,
                бездну он отверг.
Отрекся от зыбучих скверн.
Отторгнул склизкие пороки.
Герой
         без страха,
                но с упреком…
– такой трагично романтичный!
И под его стопами нынче
ничто, как неба твердь.

– Слеза искупит пролитую кровь.
– Кровь смоется горючею слезой.
Похоже, Богородицын покров
над тЕм, кто
в веригах нощно, в бичеваньях денно!
Слышней любой осанны жалкий зов

из ада беглеца,
из злобы перебежчика.
Он кары просит у Отца.
Он просится в добра приспешники.
– Он просится сюда успешно:
Отец прощает деток грешных –
тех, кто приполз с повинной головою,
тоскуя, изнывая, воя…

Он Светоносцем был в начале всех начал…
– и был, и будет!
                А вчерашний час…
всего лишь час.
                Всего лишь день.
Всего одна эпоха.
– В свой срок
сакральный свет
                изгонит ветреную тень!
И навсегда сынок
не будет больше делать плохо!

…Песнь падшего – тот столп, что подпирает небо?
А песни кротких тихой дымкой стелются?
– Святой на паперти получит корку хлеба.
– Былой злодей в иконостасе селится:
у храма в сердце!