Ильинско-павловская легенда 23-26

23.
“С Шумиловым я не встречался,
по книгам я лишь с ним знаком, –
смущаясь, словно извинялся,
вдруг Костя потускнел лицом, –

я мог бы встретиться, конечно,
была б насыщенней статья.
Мне нравится его сердечность
и бесконфликтность. Вся семья

о том сказала однозначно:
и обе дочери, и сын…
…как о природе пишет смачно
Иван Шумилов… Ты остынь,

Сергей, какие там проверки –
в боях, диверсиях прошёл,
бежал из плена… – Как же клерки?
Свирепствовали, ну и что?

За подвиги дают награды –
Шумилов дважды награждён,
писательство его отрада.
Пока никем не превзойдён

по языку всех персонажей
и по коллизиям – как жизнь,
к тому же партизан отважный…
…сколь по друзей он справил тризн.

Писатель он уже известный,
Душой израненною чист,
во власти быть ему не лестно,
в газете – просто журналист.

Мотается по сёлам края
писатель-партизан, прикинь,
идёт, дорог не выбирая…” –
вздохнув, закончил Константин.

24.
……………….лепетал:
– Я люблю живых писателей,
Но – мне мёртвые милей!.. –
                Николай Некрасов

“Бросок сей через спину” в веке,
нагрянувшем как волкодав,
я Павловской библиотеке
дарю. Значительность придав

стихотворением свободным
и благодарностью за труд
по встрече с павловским народом
и за читательский уют.

За память, что храните вечно
о всех писателях Земли,
за вашу светлую сердечность,
за выражение любви

к писательскому слову. Счастлив
на новую взойти ступень,
в процессе творчества участье,
что делаете каждый день. –

Храните память о героях…
…по праву имя вам дано
писателя. Но грусть порою
приходит, обнажая дно

незнания и равнодушья
учебных заведений, где
студент учился непослушный,
чьё имя слышится везде.

Да, нет, не всуе, а на встречах,
в живом общении с людьми,
таких коротко-быстротечных,
но в обоюдной всё ж любви

к писателю с открытым сердцем,
каким Иван Шумилов есть.
И пусть звучит на встречах скерцо
в его заслуженную честь

и любопытство к слову, книгам.
В мгновенья озаренья – жизнь.
Так предавайтесь этим мигам,
не ожидая горьких тризн.

25.
“Тут в Павловске всё было ново,
я словно перешёл межу:
“Сынок, ты никому ни слова,
что я тебе сейчас скажу.

Ты должен знать до комсомола,
как нас обманывает власть, –
вожди подряд не держат слово
и это всех делов их часть.

Всё в сорок пятом “Комсомолка”
от мая пятого числа
о подвиге писала звонко.
Весна в Германии цвела.

Тридцатого апреля Гриша –
был полон он бойцовских сил,
поднявшись под огнём на крышу,
победы знамя водрузил.

Его показывают в фильмах,
за кадром голос рьяно врёт
такую чушь и столь обильно,
народ уж четверть века жрёт

бурду советского разлива,
а Ромм – тот в тряпочку молчит.
Интеллигенция труслива
и друг на друга всё стучит”, –

я папе дал мужское слово,
сдержал его, как он велел –
ни маме и ни сёстрам. Вволю
открыть всю правду вот посмел

в восьмидесятый день победы
я тайну папину тебе,
Сергей, доверил в миг беседы,
угодно, видно, так судьбе”.

Всё сказанное подтвердилось
в газете современных дней –
нажал две кнопки – всё открылось –
вся тайна подвига парней.

Григорий вместе с Рахимжаном
в финале проклятой войны
подняли знамя над Рейхстагом.
В тюрьму Григорий без вины.

Посажен был вождём с приёма,
героем признан был в тюрьме –
в вора в законе коронован –
всё так по-нашенски вполне.

Вмиг из героя стал изгоем
за то, что водрузил он стяг.
И научили пить запоем –
не мог забыться он никак.

Жена уверена, повешен
за то, что Брежневу писал,
а тон письма того не взвешен
и неприятный. Во нахал!

Он требовал вручить награду,
обещанную злым вождём.
С какого бодуна и ляда
мы невручённую вернём?!

Всё Неустроев им устроил –
команду выполнил вождя.
И поменял он как пароли
он заменил в угоду для

того, чтоб ублажить всю прихоть
верховного – он всем солгал.
И всем полком они притихли,
и лишь Григорий не молчал, –

отец задумался, продолжил
чуток с испариной во лбу, –
сынок, пойми, я это должен
сказать, боюсь я за судьбу

твою, твоих детей и внуков,
но, чувствую, несдобровать,
иди уверенно в науку,
властям не надо потакать.

Волнуюсь я, как в “Океане”
волна захлёстывает быт,
и лучшего не будет в плане
“покой бежит из-под копыт”,

и, растворившись в океане,
он возвращается волной,
бушующей в тройном стакане,
представ осеннею виной

из взбалмошного беспокойства
да в виртуальность тишины.
Меняя ветреное свойство
прошедшей где-то старины

под наблюдением острастки,
по переменчивости зла.
С его безумием и страстью
режима сложатся крыла…

…и рухнут в бездну все идеи,
что так отстаивала власть,
придут ещё черней злодеи,
научатся бюджеты красть.

Присваивать богатство наше –
транжирить будут без конца
и все морали перепашут
с обильем стали и свинца”, –

и, тяжело вздохнув, закончил
свой спич, испарину смахнул,
стал лучше выглядеть он к ночи
и, улыбаясь, вмиг уснул.

26.
– Опять пространство посерело.
Туман сгущается опять.
Луна как будто бы пригрела
и облачность плывёт вновь вспять.

А время движется в начало,
где затуманенная даль.
В зарю свободы застучала,
вытряхивая трав печаль.

Всё повторяется, однако,
на новом уровне свобод
и расставляет в жизни знаки,
и не вокруг идёт, в обход

запретов на желанье счастья
с улыбкой нежности степной,
чему способствует ненастье
довольно позднею весной.

И утверждается сомненье,
не в убеждении оно.
И расправляется растенье.
Река – уснувшее вино –

нас опьяняет как условность,
что нет возврата к берегам,
но проявляет всё ж готовность
пройтись босыми по лугам.

И насладиться предрассветом,
когда яснеет голова
писательская, у Поэта.
По акварели синева

разлита по заре рассвета,
и утро заглянуло вглубь
из отраженья света где-то.
От перезвона тучный ступ

становится легко, а солнце
позолотит лучами лист,
и, приоткрыв в избе оконце,
я ощутил – Душою чист, –

спокойно произнёс Владимир
под звонкие аккорды дня, –
наладится всё в обозримом, –
легко он убедил меня.