Ограниченность пространства

Посередине, на льдине, в плену коридора шагаю,
Не выставлю день на пять красных, равно - проиграю,
Одним взглядом больше, и меньше, усталость на слепке,
Бывал здесь и ветер, он мальчик в потрёпанной кепке.
Не стоит гореть, не в аду мы, всего лишь в каштанах,
Где стены - есть крепость, и книга о двух капитанах.

Давно это было, в те годы на сфинксах не плавилась плесень,
Шутливо стучали колёса вагонов от песен.
Актёр, но без слов, просто, стая зверей была к битве готова,
Я выпустил карты, совсем не сказав абсолютно смешного.
Гуляешь ты, ветер, пока в белых льдинах сочится вода,
Всё равно умирать молодым, а тебе - никогда.

Я влюблён и опасен, не зря ставят стёкла от пули.
Сахар вызвал тревогу, расплавившись плиткой в июле,
Звонки не слышны, иногда, правда, что-то срывает
Полутора-вечный покой. Мне никто не мешает
Остаться в толпе, наступив на башмак, извиниться,
Бежать строгим шагом, рассуждая, что надо побриться.

Я на лестнице знаю ступени почти поимённо,
Количество выпавшей краски считаю прилюдно и сонно,
Случись наводненье, здесь реквием взвоет за рубль,
По данным расчётов учёных, стук двери стремится на убыль,
Назначив здесь главным строительных щепок кострищем,
Что в пространстве ином представлялось стервятникам пищей.

Потерял всё именье, забыл, где валяется паспорт.
Вслед за судном последним проходит теперь мимо нас порт,
Очевидно, что море стремится во гроб, в краснокнижные,
И часы капитана теперь не сказать, что престижные.
Не с последнего этажа эхо воинственной качки,
Воды нет вообще по законам декабрьской спячки.

Некрасивы узоры, но лучше, чем прочность оскала,
Чем пугает луна, и она так давно не сияла,
Как в час месяца-жизни, в четвёртом ряду, у куста,
Где рядом тепло, и рукою подать до моста.
Лучше, чем ночь, не найти что-то в списке друзей,
Собакой голодной помчится сквозь тьму до дверей.

Внутри пустоты гореть страшно, особенно, если штормит,
Когда телефон обиделся, и вряд ли уже позвонит,
Не ради культуры стояли здесь краны, была стройка века,
Но на тысячный год здесь случилась душа человека.
Слабенький очерк трясётся за право на существованье,
Искусные плечи, и всё, что пройдёт, не нарушив сознанье.

Рубашка разорвана, благо - не лес, не насытится хищник,
Корявым пером разве образ создаст чернокнижник,
И правда не страшно, провинция свята, как воды в купели,
Красуется бедность, и мы не расходимся - песен не пели.
Держать тяжело, и не то, чтобы небо, но схоже с массой.
Если выпадет снег - не покинет груз плеч, будь хоть крытой террасой.

От комода до точки, и так, по челночному, взяв эстафету,
Грядёт незнакомое, просит расслабиться, бросить конфету.
Пегас обманулся - не он вечный символ, и не был им с тех
Пор, как монета в кармане сулить порешила успех.
Грей, грей, бледный провод, в названье твоём есть печаль,
Как две электрички туда и до сюда. Не жаль,

Не в последний раз чудится стан у покрова,
Фотографии в профиль, и осень, и русское слово
Начертанным в пыль электроники, там, где с района
Расслабиться. Если тоска, то пошли и её на...
А я в пиджаке, на отлично, касаемо лжи не обученный,
Иду, словно тень. Тротуар задрожал искаблученный.

Больше не тесно, не грустно, свидетелем будет отра-
жение в стёклах, что нагло исчезнет с утра.
Замысел больно велик, потому отмечают историки
Место прошедших утрат, или просто невзрачные дворики.
Деревья в чулках, и не им дожидаться цветенья,
Что-то здесь будет, за названье взяв местоименье.

Разве усталость, но нет объективности, даже в романе.
За глаза не полюбят, а за то, что налито в стакане.
Узнал прошлый день, и он завтра вернётся не тронут,
О скромности ли, иль напротив, что с радости стонут.
Так и будет весь год - с остановки до универмага...
Я ещё не писал о любви, но в тетради скончалась бумага.