Что делает папа, а что делает мама

Папа лечит ранки. И даже если кровь фонтаном – смотрите, целых две капли на пол упало, – то папа неспешно достаёт свою солдатскую аптечку, пахнущую мазью Вишневского и ядреной звёздочкой. Шипучая перекись капает на пол вместе с детскими слезами, каракули йода окружают едва заметную ранку, кончик белого бинта завязывается в крепкий узелок. «Ну, вот и всё», – говорит папа. И я ухожу, полеченная и ободрённая, чтобы снова резаться ножами, ушибаться об асфальтные кочки и познавать этот большой удивительный мир.

Мама лечит простуды, вирусы и осеннюю хандру. То есть, меня лечит, а болячки наоборот, прогоняет. Самое действенное средство: чай с улыбающеся долькой лимона и мини-бутербродики с маслом и мёдом. В лекарства я, конечно, не верю, и всё, что можно незаметно закатить под шкаф, я отправляю в надлежащее ему место. И когда от температуры я кажусь себе самым несчастным в мире человеком, мама протирает пол, проветривает душную от болезни комнату, застилает чистую кровать, и мне становится хорошо-хорошо, чисто-чисто, спокойно-спокойно. И я засыпаю, убаюканная залетевшими с мороза свежими мыслями.

Папа зарабатывает деньги. Поэтому он сидит в своём самодельном кабинете из приставленных друг ко другу шкафов, щелкает клавишами ноутбука и на экране появляются непонятные слова, состоящие из цифр и английских букв. Папе нельзя рассказывать о своей работе, потому что там - секретное предприятие. Но даже если бы он захотел посвятить нас в государственные тайны, бездонная пропасть незнания не пустила бы нас на остров новейших научных открытий. Поэтому мы не знаем, как работает папа, но по его задумчивому взгляду, а еще по тому, что он не замечает, что в чай вместо сахара случайно положили соль, мы понимаем: работа у папы серьезная. Очень серьёзная. Такая серьёзная, что работать ее можно только ночью, когда стены дома не сотрясаются от нашего жизнерадостного ты-бы-дыма.

Мама тратит деньги. Обычно очень быстро, потому что у меня порвались ботинки, Тане нужно к врачу, у Феди закончился пластилин, а ещё все соскучились по творогу со сметаной и вареному куску говядины, от которого так вкусно отщипывать кусочки и макать их в майонез.

Папа долго принимает большие серьёзные решения о вещах, про которые я никогда в жизни и не думала и не слышала. Он хранит в сейфе толстые папки с непонятными документами и ходит в странные взрослые места: банки, ЖЭКи, паспортные столы. А ещё папа решает, что хорошо бы маме ездить на машине, и мама, которая родила пятерых детей и скоро будет праздновать свой юбилей, идёт и учится. Ведь если папа верит, что мама сможет, значит мама сможет, да?

Мама быстро принимает маленькие ежедневные решения о вещах, про которые я тоже никогда не думала, ведь они всегда под рукой. Маме надо проснуться в 5 утра, прибраться на кухне, приготовить завтрак и желательно обед, прочитать Евангелие, разбудить, развеселить, отвести, привести, по дороге куда-нибудь зайти, напомнить всем поставить на батарею мокрые ботинки и, не дождавшись, сделать это самой. Наша мама очень хорошая, только почему-то в 21:00 она засыпает, сидя на стуле, и вечерние чтения достаются бодрому папе, у которого только начинается его рабочая ночь.

Папа-сова занят своими делами, а мама-жаворонок – своими. А вечером они встречаются за столом и смеются над чем-то взрослым и непонятным. «Что в этом смешного, объясните», – просим мы, и от этого родителям становится ещё смешнее. Я обиженно надуваюсь, обиженно уплетаю ужин за обе щеки, обиженно отправляюсь в свою комнату и, оставшись одна, сбрасываю свою специально припасенную для родителей обиду на кровать. И чувствую (не думаю, думать я научусь уже потом): «Хорошо, что они смеются». Даже если мне пока что не понятно, над чем.